Текст книги "Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели"

Василий Звягинцев
Ловите конский топот
Книга вторая
Кладоискатели

Еще один старинный долг,

Мой рок, еще один священный!

Я не убийца, я не волк,

Я чести сторож неизменный.

Н. Гумилев

Глава первая

Возвращение в Замок прошло благополучно, хотя у Новикова до последней секунды имелись на этот счет серьезные сомнения. Он опасался, что полученная им психическая контузия могла нарушить неизвестные тонкие структуры и повторился бы «калейдоскоп». Так он обозначил ситуацию, в которой оказался невероятно, по его ощущениям, давно. В конце двадцатого года, когда Сильвия заманила его из загородного поместья под Истборном на Валгаллу. Она тогда использовала необычную методику, совсем не похожую на создание межпространственного тоннеля «по Левашову», с помощью СПВ. Не слишком для Андрея это оказалось удачно.

То ли у нее настройка блок-универсала сбилась, то ли сам Новиков в последний момент, подсознательно, вздумал отыграть назад. И разделился на составляющие сущности. Базовая, включая физическое тело, благополучно прибыла в «шлюзовую камеру» на аггрианской станции, где человек мог существовать, изолированный от «обратного времени». А эфирная, или попросту – душа, заблудилась между равновероятными вариантами телесного воплощения. Поочередно он попадал в красный концлагерь, в котором врангелевский генерал Новиков оказался в результате гипотетической военной неудачи; в охотничью избушку, удивительно похожую на ту, где Шульгин оборонялся от монстров; на палубу «Призрака» во время боя с загадочными торпедными катерами… И везде присутствовали странные женщины, красивые, но неумолимо влекущие к смерти. Суккубы, что ли?

Еле-еле удалось воссоединиться, с четвертой, почти безнадежной попытки.

Позже, намного позже оказалось, что варианты имели отношение к его последующей жизни. За исключением концлагеря. Так ведь еще и не вечер?

На этот раз ничего подобного не случилось. Тела и «души» пересекли пучину эфирного океана синхронно и синфазно, их согласование «по месту» заняло совсем немного времени. Без накладок, похоже, а там кто его знает…

Удолин вышел из транса несколько раньше их появления, приветствовал друзей взмахом руки и несколько самодовольной улыбкой.

– Совершенствуемся, господа, совершенствуемся! Задача была трудной по любым меркам. Не думаю, что кому-нибудь из ныне практикующих магов она по силам… Трансгрессия такого масштаба, и ведь не инертной массы, мыслящих существ… Ну, приводите себя в порядок.

Они переоделись в оставленные перед рейдом костюмы. Умылись и наскоро побрились, на Валгалле недосуг было заниматься такой ерундой.

Настенные часы показывали, что все предприятие здесь заняло лишь двадцать четыре физические минуты. Девушки в своей комнате вряд ли успели соскучиться. Может, еще и обидятся, если прервать их общение. В любом случае прежде всего нужно обменяться мнениями с Удолиным.

Профессор был крайне удовлетворен результатами эксперимента.

– Прежде всего, мы убедились, что мир, описанный Александром, не вымышлен. Он не в полной мере совпадает с тем, где вы только что побывали, но различия скорее «стилистические». При более глубоком и систематическом проникновении мы наверняка выяснили бы массу интереснейших подробностей, но на первый случай достаточно. Подлинность личностей, с которыми вы встречались, тоже не вызывает сомнений. Там не «серая зона», они на самом деле адекватны и конгруэнтны земным аналогам, то есть, короче говоря, не есть фантомы или порождения потусторонних сил. Вернувшись на Землю, не потянут за собой никаких «теней».

Кроме того, я сумел зафиксировать частоты, на которых ты, Андрей, «переговаривался» с дуггурами. Они исходили из уничтоженной вами «медузы», и я пока не уверен, что в своем мире, общаясь между собой, означенные существа используют такие же. Я не уверен и в том, что отсюда, из Замка, удастся послать сигнал за пределы границы миров, разделяющей нас и их. Из «настоящего» времени – может быть. Однако нельзя исключать, что мы с ними существуем в слишком разных мыслесферах, связь между которыми возможна только посредством эфирных мостов, отнюдь не напрямую. Совершенно так, как ни одному некроманту не удавалось непосредственно связаться с настоящим «загробным миром». Почему мы и не располагаем достоверными сведениями, что там происходит…

– А как же, – спросил любознательный Шульгин, – Артур, Вера и похождения Ростокина? Самые что ни на есть загробные дела…

– Ничего подобного, – замахал перед нашими носами длинным пальцем Удолин. – «Серая зона», только и единственно. Кое-кто из нас может проникать в нее отсюда, кое-кто – оттуда. Это как бы барьер безопасности между абсолютно несовместимыми сущностями. Есть мнение, что египетские и шумерские жрецы имели прямые контакты с другим миром, но документальные подтверждения отсутствуют. Да и что бы я делал в загробье Осириса, Изиды, Мардука и прочих? С тех пор так все изменилось, усложнилось…

– Это точно, – подтвердил Шульгин, вспомнив собственный визит в IX век до нашей эры. – Не думаю, что их «тот» свет был лучше «этого».

– Так что, будем искать «серую зону» между нами и дуггурами? – спросил Новиков.

С момента возвращения он непрерывно прислушивался к себе и с радостью отметил, что сидевший в нем источник тоски и боли исчез. Он снова был в полном порядке.

– Именно и непременно. Материалов вы мне предоставили достаточно. Дело за мной. Что я вам еще скажу… – Константин Васильевич разлил всем специально для него сотворенный коньяк, чрезвычайно старый и редкий. Новиков обратил внимание, что уровень жидкости в бутылке с момента их ухода не понизился. Это понятно, находясь в трансе, профессор пить не мог. А сейчас решил восполнить упущенное, да и другим невредно подправить эмоциональный баланс. – Про ваши планы отправиться на поиски приключений я знаю. Хотел составить компанию, вновь пережить молодость, исправить кое-какие ошибки. Теперь решил по-другому. Если вы не станете возражать и обеспечите достаточное финансирование, я мог бы собрать по всему миру сильную команду специалистов в нужных областях. Чтобы с нашей позиции вплотную заняться проблемой дуггуров. Более того, свою лабораторию я мог бы развернуть там, откуда вы только что вернулись. Если вы сможете договориться с мадам Дайяной и переправить меня туда в физическом облике. Эфирные тела пригодятся мне для экспериментов…

Идея Удолина в первый момент показалась Новикову дурацкой, а во второй – гениальной. Не с его точки зрения, с противоположной. Нет, профессор, само собой, будет заниматься своими исследованиями, наверняка небесполезными, но под этим прикрытием можно организовать еще одну операцию…

После пережитых душевных мучений сейчас думалось легко и раскованно.

Обсудив еще кое-какие практические вопросы, связанные с посещением Валгаллы, странники вернулись, как ни в чем не бывало, в комнату, где их ждали дамы, на самом деле не заметившие непродолжительной отлучки кавалеров. Нашлись у них свои, достаточно интересные темы, да и десерт, организованный для них Шульгиным, способствовал непринужденности общения. Они, словно древние римлянки, возлежали на удобных диванчиках по обе стороны низкого столика, дымя сигаретками и прихлебывая прохладительные напитки.

Все-таки трудно привыкнуть к таким коллизиям – у одних прошло полчаса, у других почти трое суток увлекательных приключений и смертельного риска. Лица до сих пор горели от мороза, ветра, жесткого снега.

Новиков собирался отложить рассказ об их рейде до общего собрания, но не получилось. Ирина, несмотря на розоватый свет прикрытой шелковым абажуром лампы, с одного взгляда заподозрила неладное. Как та жена, что по звуку вставляемого в дверь ключа определяет, сколько муж выпил.

Привстав на своем ложе, она спросила ледяным тоном:

– И где же вас на этот раз черт носил?

Лариса тоже села и начала всматриваться. Взгляд ее не сулил ничего доброго. Левашову как минимум.

– Да о чем ты? – стараясь, чтобы голос звучал естественно, первым ответил Олег. – Полчаса всего… Ну, сидели, разговаривали. Ну да, по сто грамм приняли, конечно…

– Никогда ты врать не научишься, – махнула рукой Лариса. – Знаю я ваши полчаса. И год могли прошляться. Давайте, колитесь, а то хуже будет…

Левашов, конечно, не выдержал. Другого выбора ему не оставалось. Остальным, впрочем, тоже. Не пристало взрослым серьезным мужикам запираться и отнекиваться, как застигнутым за курением в школьном туалете пацанам. Ну и пусть его, думал Андрей, прислонившись к мягкой спинке дивана, наслаждаясь покоем, близостью Ирины и очередным переходом от смертельного риска к безответственности и безопасности. А главное – концом депрессии.

Ароматный ликер пригубливал просто так, ради вкуса и запаха, отмечая для следующих литературных записей, насколько отличается восприятие той же самой жизни, когда меняется одна-единственная из ее составляющих. Ему не приходилось страдать хроническими, изматывающими, безнадежными телесными болезнями, душевными – тем более, но сейчас он впервые понял, как это ужасно и каким счастьем может быть избавление.

Олег рассказывал о возвращении на Валгаллу, о битвах с монстрами, о Базе, Учебном лагере, Дайяне и ее воспитанницах подробно и ярко, при этом тщательно пропуская ненужные, неуместные здесь и сейчас подробности. В самом начале Андрей поймал его взгляд, едва заметное подмигивание. Не перебивай, мол, не вмешивайся и не ляпни чего-нибудь лишнего.

Да уж конечно, практиканточки – это никого, кроме нас, не касается.

А в целом получалось у Левашова хорошо. Литературно. Достоверно и без натуралистических подробностей.

Шульгин слушал, потягивая коньяк и благодушно улыбаясь.

«Стоп», – сказал себе Новиков, когда мягкая ладонь Ирины коснулась его руки. Она наверняка что-то почувствовала. Его внутреннюю напряженность, или никому другому не заметную фальшь в словах Левашова. Так и на самом деле – ей слушать рассказ Олега – как старослужащему капитану Максиму Максимовичу излияния прапорщика Печорина о Кавказской войне. Его сразу охватило чувство любви к ней, благодарности за ласку и понимание, желание тут же, не стесняясь окружающих, начать целовать сначала эти милые пальцы, потом выше, выше, шею, лицо…

«Стоп! Это – опять симптомчик. Переход из депрессивной фазы в маниакальную». – Новиков был достаточно начитан в популярной медицинской литературе, да и многолетнее общение с Шульгиным кое-чего стоило.

Вот на чем его подловили дуггуры! Ни к чему им было проникать в глубины его изощренного интеллекта и гасить способности кандидата в Держатели. Попали в болевую точку древних мозговых структур. Сидела там от общих обезьяноподобных предков унаследованная склонность к циклотимии.[1]1
  Циклотимиия (циклофрения) – то же, что маниакально-депрессивный психоз, психическое заболевание с периодически возникающими расстройствами настроения в виде сменяющих друг друга приступов маниакальности и депрессии.


[Закрыть] Все гуманоиды, в силу специфических особенностей эволюции мозга, в качестве расплаты за разум обязательно оказываются привязанными к психическому маятнику, раскачивающемуся между шизофренией и циклотимией. А там уж как кому повезет.

Слава богу, что шизофрения – не его удел. Было бы гораздо противнее. Значит, большую часть жизни он прожил при акцентуации в сторону гипоманиакальности. Отсюда оптимизм, веселость, бесшабашность, способность к стремительным и неизменно верным решениям, озарениям и тому подобное.

Тем страшнее оказался провал в подспудно копившуюся депрессивность.

Андрею сейчас хотелось радоваться жизни со всей разнузданностью. Но самоконтроль сохранялся.

«Как наилучшим образом дать выход этой вспышке?»

Ответ явился сам собой.

– Сашка, найди мне гитару!

Новиков очень давно не пел в компаниях, времена и самоощущение чересчур резко изменились. Как бы не ошибиться – Альбе с космонавтами пел последний раз или офицерам-корниловцам после взятия Каховки? Наверное, тогда. После – было не в настроение.

Ну и ладно!

Шульгин на минутку вышел из комнаты, вернулся с инкрустированной перламутром шестистрункой. Андрей бегло ее осмотрел, попробовал взять несколько аккордов. Гитара была великолепна, под его руку настроена.

Лариса смотрела на Новикова странным взглядом. По-своему, но чувствовала, что какие-то изменения и в Левашове, и в остальных произошли.

Андрей, утрированно подражая признанным (и призванным) в аристократических кругах исполнителям, сбросил с плеч куртку, лихо хлопнул рюмку, отошел в угол, откуда акустика обещала быть правильной, поставил ногу на резной табурет.

Еще раз пробежал пальцами по ладам. Годиться.

Ему захотелось спеть нечто разнузданное, отвязное, на грани пристойности, а то и за ней, типа частушек, что орут крепко выпившие мужики и бабы в среднерусских деревнях, но он сдержался. Джентльмен остается джентльменом, даже когда у него начинает сносить крышу.

Пожалуй, исполним вот что:

 
Мы прекрасны и могучи,
Молодые короли,
Мы парим, как в небе тучи,
Над мирбжами земли.
В вечных песнях, в вечном танце
Мы воздвигнем новый храм,
Пусть пьянящие багрянцы
Точно окна будут нам.
Окна в Вечность, в лучезарность,
К берегам Святой Реки,
А за нами пусть Кошмарность
Создает свои венки.
Пусть терзают иглы терний
Лишь усталое чело,
Только солнце в час вечерний
Наши кудри греть могло.
Ночью пасмурной и мглистой
Сердца чуткого не мучь.
Грозовой иль золотистой
Будь же тучей между туч…
 

Новиков сам почувствовал, что получилось. Лариса даже захлопала в ладоши, не сдержавшись.

– Давай еще…

Андрей мельком взглянул на Ирину. У той песня восторга не вызвала.

Хорошо. А что бы для нее вспомнить?

Потянуло спеть нечто однозначное и оптимистическое, вроде: «Я уходил вчера в поход, в далекие края, платком махнула у ворот любимая моя…», но само собой вышло чуть-чуть иначе.

Словно бес под руку толкал.

Главное, первые аккорды под текст подобрать…

Пошло…

 
Пять могучих коней мне дарил Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Я увидел бездонность подземных пещер
И роскошных долин молодое лицо.
Принесли мне вина – струевого огня
Фея гор и властительно-пэрпурный Гном,
Я увидел, что солнце зажглось для меня,
Просияв, как рубин на кольце золотом.
И я понял восторг созидаемых дней,
Расцветающий гимн мирового жреца,
Я смеялся порывам могучих коней
И игре моего золотого кольца.
Там, на высях сознанья – безумье и снег…
Но восторг мой прожег голубой небосклон,
Я на выси сознанья направил свой бег
И увидел там деву, больную, как сон.
Ее голос был тихим дрожаньем струны,
В ее взорах сплетались ответ и вопрос.
И я отдал кольцо этой деве Луны
За неверный оттенок разбросанных кос.
И, смеясь надо мной, презирая меня,
Мои взоры одел Люцифер в полутьму,
Люцифер подарил мне шестого коня,
И Отчаянье было названье ему…[2]2
  Здесь и выше – стихи Н. Гумилева.


[Закрыть]
 

– Может, пока хватит? – не то попросила, не то потребовала Ирина.

Андрей согласился.

Посидели еще немного, обсуждая кое-какие детали их отчаянного путешествия, и засобирались. Первым – Шульгин. Друзья-то со своими благоверными уже объяснились, а ему это только предстоит. Так чего оттягивать? Подробный разбор решили оставить на потом.

По пути к лифту, отпустив женщин и Левашова вперед, Шульгин придержал Новикова за локоть.

– Что-то нехорошо с тобой, а?

– Есть немного. Похоже, получил по мозгам сильнее, чем показалось вначале.

– Головокружение, тошнота, в глазах двоится? Слуховые, обонятельные, зрительные галлюцинации?

– Чего нет, того нет…

– Голосов не слышишь?

– Да ну тебя! В таких пределах я и сам в психиатрии разбираюсь. Просто настроение препоганейшее, переутомился, видать, окончательно…

Он в нескольких словах объяснил Сашке, что с ним творилось последние сутки, и назвал предполагаемый диагноз. Как всякий неожиданно заболевший человек, надеясь, что опытный врач тут же его успокоит и развеет страхи.

Но Шульгин, знающий пациента, как себя самого, напротив, посерьезнел.

– Похоже, весьма похоже. Говоришь, было совсем плохо. Когда вернулись – развеселился, а сейчас опять?

– Именно…

Андрей на самом деле чувствовал, что депрессия возвращается в полном объеме.

– Вообще по науке так не бывает. Обычно фазы куда более продолжительные, неделями, месяцами, с ремиссией между… Мы вот как сделаем. Сейчас иди к себе, постарайся выспаться. С Ириной попробуй отвлечься…

Новиков попытался что-то возразить, Сашка движением руки велел молчать.

– Не выйдет – ничего страшного. Холодный душ до посинения, и спать. Спиртного пить не надо. Транквилизаторов сегодня тоже. Уж перетерпи, муторно, конечно, будет, но это не смертельно. Особенно для нас с тобой. А с утра займемся основательно…

– Почему не сейчас? – терпеть еще одну мучительную ночь ему казалось невыносимым.

– Потому. Нарыв должен созреть. Как говорят хирурги – резать после первой бессонной ночи…

– Так у меня уже была…

– Так у тебя и не нарыв…

На том и расстались.

Утром осунувшийся, в буквальном смысле погасший, Андрей зашел к Шульгину. Ночь прошла гораздо хуже, чем предыдущая, в лагере Дайяны. Ирине он о своем подлинном состоянии не сказал, ограничился общими словами о реакции на мысленный поединок с дуггурами. Оставаться у нее не стал. И до мучительно медленно наступавшего утра то вертелся на тахте в своем кабинете в тщетных попытках заснуть, то кружил по гостиной, курил, пытался читать и тут же отбрасывал наугад выдергиваемые с полок книги.

Попавшиеся на глаза строчки:

 
Иногда я бываю печален,
Я, забытый покинутый бог,
Созидающий в груде развалин
Старых храмов – грядущий чертог.
……………………………………….
 
 
Если хочешь ты яркие дали
Развернуть пред больными людьми,
Дни безмолвной и жгучей печали
В свое мощное сердце возьми.
Жертвой будь голубой, предрассветной…
В темных безднах беззвучно сгори…
… И ты будешь Звездою Обетной,
Возвещающей близость зари…[3]3
  Н. Гумилев.


[Закрыть] —
 

вызвали у него хриплый, злой смех.

Вопреки рекомендации Шульгина он все-таки налил полный фужер коньяку, заварил кофе, выключил верхний свет, зажег свечи, снова курил сигареты одну за одной, бессмысленно глядя в черные окна.

Кажется, впервые в жизни подумал, что начинает понимать самоубийц. Если вот такое продолжается неделями и не помогают лекарства, да вдобавок нет ясного осознания причин своего состояния и четкой мотивации жить, что же еще делать? Пуля в висок – великолепный выход…

При этом гомеостат не помогает. Нагло светя зеленым экраном, утверждает: «Ты совершенно здоров!» Хоть в космос лети, хоть на Эверест карабкайся без кислородного прибора.

У Сашки уже сидел Удолин, введенный в курс дела и приглашенный для участия в консилиуме.

Оказавшись в обществе специалистов, Андрей испытал подобие облегчения. Что-нибудь они наверняка придумают. В самом крайнем случае, думал он, можно обратиться к Антону. Что, если и в этом случае попробовать отыграть назад? Допустим, с момента их выхода в астрал? Никто ведь ничего и не заметит, что такое двадцать четыре минуты?

Да нет, вряд ли выйдет. Реальность уже зафиксировалась, здесь и на Валгалле. Или нет?

Вначале Шульгин обследовал и опросил Новикова по стандартной схеме психиатра, исключая, разумеется, «анамнез вита».[4]4
  История жизни пациента до и в течение болезни.


[Закрыть] Естественно, ничего принципиально нового не узнал, за исключением того, что процесс протекает в угрожающе тяжелой форме. Если бы не исключительная устойчивость психики больного, его следовало немедленно госпитализировать и прописать массированный медикаментозный курс.

Затем подключился Удолин, введший Андрея в гипнотический транс для удобства послойного сканирования ментальных структур, сверху донизу.

– Что ж, коллега, – сообщил он Шульгину, завершив свои манипуляции, – все обстоит именно так. Мы имеем застойный самоподдерживающийся очаг торможения в области гиппокампа, если оперировать терминами современной медицины… Насколько я понимаю, ваша психиатрия от нашей ушла не так далеко, как хирургия и терапия.

Шульгин кивнул.

– Психофармакология ушла гораздо дальше, чем вы можете представить, что же касается этиологии[5]5
  Этиологиия – раздел медицины, изучающий причины и условия возникновения болезней.


[Закрыть] – то конечно… Особо похвастаться нечем.

– Значит, с помощью фармакологии вы такое «заболевание» вылечить можете?

– Окончательно – вряд ли, но поддерживать больного в приемлемом состоянии – вполне…

– Уверяю вас – ничего не получится, – словно бы даже с гордостью сказал профессор. – Чем больше вы станете давать ему лекарств, тем острее будет развиваться процесс. Все дело как раз в этиологии. В старое время это назвали бы сглазом или порчей. Совершенно непонятным образом наши враги вычислили или случайно угадали частоту и силу колебаний мирового эфира, нужную для того, чтобы в мозгу Андрея образовался такой вот очаг. И поскольку воздействие носит целенаправленный, я не хочу сказать – осмысленный на уровне эфира характер, попытки подавить эффект медикаментозно будут вызывать противодействие, ибо задан именно тот биоритм, что мы имеем. Закончиться это может механическим разрушением нейронной сети… Таким вот образом.

Источник этих колебаний я установить не могу. Возможно, в физическом смысле его и не существует. Сейчас. Все это – следствие однократного импульса неизвестной нам природы. Вы же знаете, что теоретически волны от брошенного в воду камня в идеальной среде могут разбегаться бесконечно долго… Вот и здесь…

– Но на нас же эти волны не действуют…

– Не действуют аналогичным образом, – наставительно возразил Удолин. – Ничего удивительного. Слишком тонкие структуры здесь участвуют. Разница в доли ангстремов достаточна, чтобы эффект для мозга или души с иными характеристиками был совсем другим. Кто знает, вдруг у вас или меня эти колебания спровоцируют способность к левитации или вызовут рассеянный склероз…

– Ничего себе, сходили за хлебом, – пробормотал себе под нос Шульгин.

– Что? – не расслышал профессор.

– Это я так.

– Потребуются длительные исследования, и я не уверен, что они мне по силам, – подвел черту Удолин. – Проще говоря, здесь нужен не ученый, а экзорцист, ранее встречавшийся с такими случаями, знающий, что и как изгонять…

Диагноз и прогноз Шульгина ошеломили. Вот тебе и доигрались, господа кандидаты! Маршировали с довольными мордами, песню орали: «Нет нам преград на море и на суше…» Или как пресловутый Колобок: «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел…»

И откуда они взялись на нашу голову, эти дуггуры?!

«А оттуда и взялись, – ответил он сам себе, – предупреждали ведь Игроки, не лезьте в тайны мироздания, оно вам рано или поздно отомстит. Андрею первому отвесили, кто следующий и что придумают для него?»

– То есть, вы считаете… – Он не стал договаривать.

Удолин со скорбным выражением кивнул и развел руками.

– Ни один человек долго такого не выдержит…

Сашка и сам это понимал. Или провал в пучину настоящего безумия, с распадом личности, или…

Он видел картинку своей вероятностной смерти, и это было очень страшно, а теперь Андрею уготована куда худшая участь.

– Неужели и Антон ничем не поможет? – уцепился он за соломинку.

– Сомневаюсь. Разве что полностью переформатировать структуру мозга, но тогда это будет просто другая личность. Вы же не могли не задуматься над фактом – удар был нанесен не здесь, а на другой планете. Андрей принес «заразу» с собой, невзирая на расстояние и деформации времени. Замок вообще вроде как вневременной… Кстати, вот великолепное подтверждение теории о едином эфирном поле. Параллельные реальности, сколько бы их ни было, погружены в единый субстрат…

Слово «великолепное» показалось Шульгину крайне неуместным, но что взять с профессора? Он из тех натур, что для блага науки способны до последнего диктовать стенографистке впечатления от собственной агонии.

– Ну, что ж, – Сашка глубоко вздохнул, вытащил сигареты, – будите Андрея. Я все же попробую прописать ему кое-какие препараты… Попытка не пытка…

И вдруг его осенило. Идея, наверное, давно подспудно зрела в подсознании и только сейчас, когда он на секунду отвлекся от горестных мыслей, пробилась наружу.

– Вневременной… вневременной… Не такой уж вневременной, если имеется синхронизация между Валгаллой, тем местом, где сидят дуггуры, и нами здесь… Стоп! Кажется, я придумал…

Новиков проснулся. Обвел глазами комнату, встал, потряс головой.

– Ну что, господа эскулапы, до чего додумались? Будем лечить или пускай живет? Саш, давай сигарету…

– Как себя сейчас чувствуешь?

– Честно – почти так же. Ободряет лишь надежда, что вы меня вытащите. Как, Константин Васильевич, магия ведь почти всесильна?

– Дум спиро – сперо,[6]6
  Пока дышу – надеюсь (лат.).


[Закрыть] – в тон ответил Удолин, но вышло у него не до конца убедительно.

– По-онятно, – протянул Андрей, внешне спокойно.

– Психиатрия чем и хороша, – сообщил ему Шульгин, раскрыв портсигар, – что наши пациенты обычно умирают только от старости. Да и препаратики мои творят чудеса, как ты неоднократно убеждался, по другим, впрочем, поводам. Эффективность у них выше мировых стандартов. Так что не дрейфь, и не таких в чувство приводили. А теперь пойдем.

– Куда еще?

– Тут недалеко. Константин Васильевич, вы, кажется, давно пропустили урочный час? Позавтракаем, по чарочке плеснем, за успех…

Шульгин говорил в своей обычной манере, никакой фальши в его словах не чувствовалось, и Андрей снова поверил, что все обойдется. Да действительно, смешно бы было…

Они снова пришли в Сашкино убежище, где тот прежде всего накрыл стол для легкого завтрака, предоставив Удолину разбираться с содержимым бара. Глядишь, подзаправится, очередная сверхценная идея в голову придет.

Шульгин не торопясь пересказывал Андрею результаты обследования и выводы, к которым пришел консилиум. Говорил, ничего не скрывая, за исключением окончательного приговора. Мол, дела обстоят так-то и так-то, но разыскать источник вредоносного излучения и погасить его не составит особого труда, раз профессор зафиксировал частоты, на которых происходил обмен психическими ударами.

Андрей усмехнулся. Может, оно и так, конечно, это было бы очень хорошо, но интуиция – штука такая, работает помимо разума.

– А если, руководствуясь больше мистикой, чем наукой, допустить, что меня настигло «посмертное проклятье»? По каковой причине отменить его просто некому? Чеширский Кот исчез, а улыбка осталась…

Они еще немного потешились мыслью, обыгрывая всевозможные варианты этой и других гипотез, выпили с профессором, продолжили «околонаучный треп», как это называлось в их кругах. Шульгин, не подавая вида, пристально наблюдал за Андреем – жестами, мимикой, интонациями, за тем, как он подносит рюмку ко рту и закусывает. Иногда подбрасывал как бы ничего особенного не значащие фразы. Занимался своей нормальной, за последние годы несколько подзабытой работой.

Вставил изящную, специально подобранную шутку, на которую Новиков среагировал нужным образом.

Тут же Сашка и спросил, как бы между прочим:

– Ну что, успокоился немного? Видишь, само общение с хорошим врачом имеет целительный эффект. Мы хоть и шарлатаны от медицины, а кое-что умеем. Да и Константин Васильевич колдует помаленьку.

Новиков посмотрел на него с изумлением.

– Слушай, в натуре отпустило. Заболтал ты меня, я сразу и не заметил…

Он вскочил, прошел от стола к окну, постоял немного, прижавшись лбом к стеклу и рассматривая безжизненный городской пейзаж. Вернулся. Чуть вздрагивающими пальцами размял сигарету.

Удолин покачал головой, но ничего не сказал. Снова потянулся к графинчику.

– За это стоит… Подождите, Александр, так это значит что?

– То самое и значит. Разливайте, раз взялись. Стуит, стуит…

– Саш, это какой-то цирк! – не скрывал радостного возбуждения Новиков. – Правда, как оно бывает – болел, болел зуб, и вдруг раз – и перестал! Сразу и не заметишь, потом языком потрогаешь – точно!

– Значит, депрессия прошла почти мгновенно? Сейчас тебя снова потянуло в эйфорию, что вполне естественно. По сравнению с той фазой, что имела место, возвращение к норме уже восторг. Поглядим, понесет маятник дальше или остановится. Впрочем, если и качнет чуть дальше – не беда. Отнесем на счет «злодейки с наклейкой». – Он указал на бутылку.

– Ты же вчера пить не велел. Я ночью попробовал, правда, еще хуже стало.

– Как и должно быть. Депрессию алкоголь усугубляет, вплоть до белой горячки и суицида, зато в гипоманиакальной стадии – стимулирует творческий потенциал и расцвечивает жизнь новыми красками…

– Александр, – воздел руки профессор, предварительно опустошив чарку. – А как же теория эфира?

– Это вы ее знаток, не я. Значит, придуманный мною и устроенный Замком блок не пропускает и его колебаний. «И тольки», как говаривал батька Махно в некогда популярном фильме «Александр Пархоменко».

Новиков почесал подбородок.

– Клетка? – спросил он спокойно. – Или как там у вас, медиков, «бокс» для пациентов, лишенных иммунитета.

– Вроде того, – согласился Шульгин. – Но здесь ты, по крайней мере, будешь избавлен от страданий. До тех пор, пока мы не придумаем что-то радикальное. Не так уж плохо – роскошная квартира наверняка лучше больничной палаты. И выскакивать наружу тебе никто не запретит. Пока снова начнется, пока достигнет максимума – два-три часа выдержишь свободно… И нам экспериментальный материал…