Текст книги "Дикий мед"

– Нет, на словах не просил, – бросила она ему. – Но ты не достаточно бесчеловечен, чтобы долго довольствоваться обществом жены, которая тебя ненавидит. Как ты посмел, Поль, отобрать у меня свободу выбора между Фэрдейном и Анделосом?

– Это грек во мне посмел бросить перчатку самой судьбе, – с вызовом ответил он.

– Судьбе! – выдохнула она и вспомнила, что думала об этом же утром, когда он целовал ее. Все глупые предрассудки! Его накажет больная совесть, накажет за то, что он обманом не дал ей поговорить с дядей по телефону.

– Если бы я позволил тебе поговорить с Мартином Дейном прошлым вечером, ты бросила бы меня, – резко выговорил Поль. – Ты не выбрала бы Анделос. Ты побежала бы домой, в Фэрдейн, к старомодному очарованию и вежливости своего дяди. Это все, что ты просишь от жизни, – быть служанкой в доме, много раз перезаложенном от стропил до фундамента?

– Фэрдейн – мой дом, – холодно сказала она. – Я люблю в нем каждый камень. Не могу обещать, что буду чувствовать то же самое в твоем доме на Орлином утесе.

– Но ты все равно будешь там жить со мной?

– Я дала слово. – Она упрямо подняла подбородок. – Я никогда не нарушаю своего слова.

– Спасибо тебе, Домини, – тихо сказал он.

– Не благодари меня, Поль. – Ее глаза, остановившиеся на его смуглом лице, были как синий лед. – Возможно, ты доживешь до того момента, когда пожалеешь, что побывал в Фэрдейне и встретил меня.

Домини устало обошла Поля, открыла дверь и направилась через холл к лестнице. Поднимаясь, она вдруг ухватилась за перила: внезапно у нее ослабели ноги. Она обрадовалась, добравшись до своей комнаты, упала на кровать и прижалась лицом к холодному шелку покрывала.

Она была не в состоянии заплакать. Слезы будто превратились в лед; радость сегодняшнего дня обернулась горечью. Кольца на тонких руках казались страшно тяжелыми. Оковы, говорила она себе. Оковы привязали ее к человеку без сердца. К человеку, силой навязавшему ей несчастное замужество без любви. Он сам говорил о пороке в ткани их отношений.

Говорил, что первое дуновение несчастья разорвет, разрушит их. И знал, что она никогда не простит обман, насмешку над тем, что доверилась ему вчера ночью. Она задрожала при воспоминании о словах, которые шептала ему. – Обними меня, Поль. Позволь мне уснуть в кольце твоих рук.

Глава 4

Как ни противилась внутренне Домини встрече с Полем, как ни хотелось ей запереться в своей комнате, машинально она начала переодеваться к ужину. Домини была истинной британкой. Она не станет забиваться в темный угол и прятаться оттого только, что ей больно. Она должна надеть маску и, вооружившись остатками гордости и мужества, сражаться с недругом.

Поль, тайно наблюдавший за женой за обеденным столом, чувствовал, что никогда более глубокая пропасть еще не разделяла их. Домини была вежлива. Она отвечала на вопросы и слушала пока он рассказывал о круизных судах, которыми владела его компания. Она даже улыбнулась, когда Поль рассказал несколько забавных анекдотов о пассажирах.

Можно было подумать, что та горькая и тяжелая сцена в гостиной плод воображения, если бы не мелькавшая иногда в ее синих глазах тень боли. После ужина они перешли в гостиную, где Поль установил кинопроектор и экран. Он развлекал ее фильмами о путешествиях, собственноручно отснятыми. В них было множество изумительных пейзажей, но ни единого кадра, где он в компании друзей или хотя бы вдвоем с женщиной. Когда он наконец выключил проектор и зажег свет, Домини поинтересовалась:

– Ты всегда путешествуешь один, когда отдыхаешь?

Он налил шерри и, подавая ей один из высоких конусообразных бокалов, улыбнулся.

– Я люблю, как выразились бы вы, англичане, слоняться в одиночестве. Безвредный каприз, не так ли? Во всяком случае, всегда беру с собой Яниса – и для компании и потому, что лень держать в порядке собственные вещи.

Она холодно и беспристрастно изучала его из-за ресниц и говорила себе, что мужчина с такой внешностью не всегда проводил вечера в одиночестве, даже если и предпочитал днем оставаться один. В его жизни наверняка были женщины. Женщины, чувствовавшие притягательную силу и делавшие попытки приручить. Но такого приручить невозможно!

– Расскажи мне о Греции, – неожиданно попросила Домини. Пока он говорил, ее ненадолго оставляли горькие мысли.

– Stin iyia sou. – Он поднял бокал с вином, давая понять, что пьет за нее, и откинулся в кресле; лампа отбрасывала на его лицо рубиновые отсветы, подчеркивая сильные и резкие черты лица. – Греция – страна контрастов. Солнечный свет перемежается с тенью, гостеприимство с мстительностью. Некоторые ее области пустынны и бесплодны, другие богаты виноградниками и смоковницами, оливами и соснами. О, эти сосны! Они наполняют своим смоляным ароматом сумерки, а море в эту пору похоже на чашу с вином. Он замолчал, золотые глаза грустно смотрели на огонь.

– Греция – земля, которую можно любить или ненавидеть, как и ее народ. Старые легенды до сих пор живут среди руин, и глядя на сегодняшние Афины, трудно поверить, что совсем немного лет прошло с тех пор, когда Грецию разрывали на части страшные силы. Брат воевал с братом, а потом множество наших детей, как скот, гнали через холодные горы в Албанию и другие враждебные страны. Ты была еще совсем дитя, Домини, когда происходило все это.

– Ты и сам был не таким уж взрослым, Поль. – Она говорила осторожно, так как знала, что он любил Грецию.

– Достаточно взрослым, чтобы многое видеть, – сказал он, и улыбка его стала грустной – грустной, как осенние листья, падающие на землю умирать. – Домини, я говорю не для того, чтобы вызвать у тебя жалость.

– Ну разумеется, тебе не нужна моя жалость, правда, Поль? Губы его изогнулись в улыбке.

– Интересно, веришь ли ты в предопределение, – сказал он. – Возможно, наша встреча была неизбежной, к добру ли, ко злу. Как считаешь?

– Я считаю, что таинственные силы не всегда добры, – ответила она.

После этого их разговор почти прекратился. Паузы разделялись короткими замечаниями, но становились все длиннее, и каждое движение в комнате вызывало у обоих беспокойство. Рассыпая искры, в камине сдвинулось полено, – взгляды их одновременно проследили за его движением. Занавеска шевельнулась от неожиданного сквозняка, который, кажется, постоянно бывает в комнатах, где огонь догорает, – они проследили и за движением занавески.

Домини стиснула руки, лежащие на коленях. Скоро им нужно подниматься с кресел, выходить из гостиной и идти спать. Не могли же они оставаться здесь вечно. Сама комната, казалось, устала от присутствия двоих людей и хотела, чтобы они ушли.

Вдруг начали бить часы. Была полночь. Поль резко поднялся на ноги, и Домини заметила, как вдруг напряглось его лицо, когда он воскликнул:

– Да иди же ты наверх, ради Бога! Я не собираюсь трогать тебя. Я знаю, что тебе тошно от одного моего вида.

Она встала и поставила бокал. Лицо ее было совершенно бесстрастным.

– Спокойной ночи, Поль. – Слова прозвучали почти невнятно.

– Kale nichta![4]4
  Спокойной ночи (греч.).


[Закрыть].

Она вышла из комнаты, такая тоненькая в своем синем трикотажном платье, едва передвигая ноги, как ребенок, выбившийся из сил. Поль смотрел вслед, и, когда дверь закрылась, пальцы его медленно стиснули ножку бокала. Послышался тихий резкий звон, и остатки вина выплеснулись ему на руку.

Много позже Домини услышала, как он входил в соседнюю комнату. Она лежала, вытянувшись в струнку, и думала: «Сегодня я не должна кричать во сне… если, конечно, усну». – Но в конце концов, измученная противоречивыми чувствами, уснула глубоким сном изнуренного человека. И спала до тех пор, пока ее не разбудила Лита, принесшая утренний чай.

Они уезжали в восемь тридцать, но Домини считала необходимым до отъезда поговорить с дядей Мартином. Вчера разговор с ним казался невозможным. Она была слишком расстроена, чтобы говорить спокойно, а сегодня, она чувствовала, сможет убедить его в том, как ей не терпится увидеть остров, на котором родился муж и где они собирались жить.

Когда она набирала номер и ждала соединения, Поль находился в гостиной, проверял багаж вместе с Янисом. Ей отчаянно хотелось сказать дяде Мартину, что ему больше не нужно волноваться: Дуглас не будет наказан за глупый поступок. Она молилась про себя, чтобы ей удалось убедить своего опекуна в том, что она счастлива, выйдя за Поля Стефаноса.

Ее муж вышел из гостиной, и она следила, как он поднимается по лестнице в спальни. Он оставил ее, чтобы дать возможность свободно говорить по телефону, но она не почувствовала благодарности. Добившись своего, он теперь мог проявлять великодушие…

– Дядя Мартин? – Голос ее снова зазвучал тепло. – Как ты, дорогой?

Домини разговаривала с дядей пятнадцать минут. Ему больше не надо волноваться за Дуга, уверенно сказала она. Все в порядке, отныне он будет держаться подальше от игорных столов после того, как… ну, после того, как Поль… Да, Поль может внушать страх, нет, разумеется, он вовсе не пугает ее. Что за идея!

Она рассмеялась, потом поспешила сообщить, что смотрела фильмы о Греции, которая показалась очень интересной и красивой страной.

– Я буду скучать по тебе, Домини. – Голос дяди стал чуть хрипловатым. – Ты уверена… уверена, что счастлива с Полем?

Она слепо уставилась в стену над телефонным столиком и изо всех сил старалась не выдать своего страха перед тем, что ей придется жить с человеком, который ее не любит.

– Он может быть добрым, – уверяла она дядю. – И он так странно одинок…

В этот момент на лестницу вышел Поль, и она стала прощаться с дядей. Если теперь ее голос и покажется грустным, это не обеспокоит его, а у Домини уже не было сил удержаться от слез.

– До свидания… до свидания… Я напишу, как только приедем в Афины.

Слова дяди звучали в ее ушах, когда она вместе с Янисом и Литой вышла к такси. Минутой позже, заперев двери, к ним присоединился Поль. Дверца такси захлопнулась, и они тронулись в аэропорт. Они улетали из Корнуэлльского аэропорта в Париж. Там предстояла пересадка на самолет до Афин.

Из суматошного аэропорта в Афинах они доехали на такси в отель Елены, классический, как храм, с террасой-рестораном, павильоном для танцев. Окна их огромного номера выходили прямо на Акрополь, вид на который открывался и при свете зари, и при свете звезд. В обоих случаях, заметил Поль, можно видеть его почти в былом великолепии.

Яниса и его жену отправили в отпуск. Они должны вернуться на остров Анделос дней через двадцать – за неделю до возвращения Поля со своей женой.

Домини боязно было оставаться одной с Полем, – женой незнакомца в незнакомой стране, – но это неизбежно, и рано или поздно пришлось бы привыкать.

Домини устала от долгой дороги, и они поужинали в гостиной своего номера; говоря kale nichta, Поль наклонился и поцеловал ее в щеку. Медаль за хорошее поведение, сказала она себе, но как ни старалась, не могла не напрячься от его прикосновения. Он тут же с безразличным видом отвернулся.

На следующее утро греческое солнце рано заглянуло в окна спальни и своим ярким блеском разбудило Домини.

Завтракали они фруктовым соком, нежным маслом, медом и хрустящими свежими булочками, посыпанными сверху семечками сезама. Потом ели сочные фиги, янтарные снаружи и фиолетовые внутри, пили греческий кофе.

– Вкуснятина, – проговорила Домини, с удовольствием глядя на цветы в окружении блестящих листьев на лимоновых деревьях, растущих у их балкона.

– Не пей кофе до конца, там осадок, – предупредил Поль. Она кивнула и поиграла крохотной чашечкой. Она знала, осадок будет горьким, как многое, что на первый взгляд кажется сладким, но оставляет горький привкус.

– Что будем делать сегодня? – спросил он, откидываясь на спинку плетеного кресла и закуривая сигарету. Домини отрицательно покачала головой, когда он протянул ей портсигар, но не могла не посмотреть на него. Волосы его блестели на солнце, как вороново крыло. На нем были спортивная рубашка с короткими рукавами и узкие легкие брюки. Дым от сигареты вился у дымчато-золотых глаз, и потому они щурились и сверкали, как у тигра.

– Неплохо бы посмотреть достопримечательности, – сказала она.

– Тогда я повезу тебя на Плаку, в старую часть города. – Зубы его сверкнули в быстрой улыбке. – Надень сандалии, камни мостовой очень неровны от древности. Потом заглянем в магазины, и, возможно, ты захочешь увидеть Акрополь.

– Да, очень хочу, – заверила его Домини и когда он наклонился, чтобы стряхнуть с кончика сигареты пепел, она увидела, как сверкнула маленькая греческая медаль. Эта медаль разбудила память о том, что так хотелось забыть… ощущение ее на своей груди той ночью в тепле его объятий…

Домини поспешно поднялась.

– Мне надо пойти причесаться и покрасить губы, – сказала она, направляясь в свою спальню, где солнечный свет, проникая в комнату сквозь венецианские шторы, ложился на пол тигриными полосами. Проводя расческой по своим шелковистым волосам, она старалась не встречаться взглядом с собственным отражением в зеркале туалетного столика. А когда накладывала на губы слой помады, рука у нее так дрожала, что пришлось все стереть салфеткой и снова покрыть губы слоем розовой помады.

Домини смотрела на свой рот, с чувственной верхней губой и припухлой нижней. Ей казалось, она чувствует, как прижимаются к ним, овладевают ими его губы, те самые губы, которые сказали холодно:

«Оставь свою любовь себе. Разве я просил ее у тебя?»

С холодным и спокойным выражением лица она надела пару сандалий без каблука и застегнула пряжки, потом взяла сумочку, темные очки, платок на голову и последний раз взглянула в зеркало. Внешне она выглядела абсолютно спокойной, собранной и элегантной, в суженных книзу белых брюках и кремовой блузке навыпуск. На ней не было никаких украшений, кроме колец: гладкой золотой полоски венчального и обручального с синим сапфиром того же цвета, что и ее глаза.

Домини Стефанос, подумала она и вздрогнула от непривычности этого имени. Домини Дейн, существовавшей всего несколько дней назад, больше нет, остались только лицо и тело, так понадобившиеся мужчине, что ради владения ими он готов был на жестокость. Она отвернулась от зеркала. Когда Домини подходила к мужу, пальцы крепко сжимали ручку сумочки. Они отправились осматривать достопримечательности на Плаку и к Акрополю.

Улицы Плаки – узкие и ступенчатые, с открытыми, как лавочки на базарах, магазинами, – были полны византийскими лицами… Византией веяло и от домов с выступающими над улицами деревянными балкончиками и таинственными патио – внутренними двориками.

Она чувствовала на своем локте тепло направляющих пальцев Поля, когда он указывал на гирлянды ярких перцев и чеснока, развешанных в раскрытых дверях продуктовых лавочек, связки парусиновых босоножек у входа в обувные магазины, плетеные короба и корзины со странными, незнакомыми ей фруктами. Был там торговец, несущий высоко на палке огромную связку разноцветных губок, похожих на воздушные шары, и мальчишка, – продавец арбузов, толкающий перед собой тележку с сине-зелеными kaboussia. Поль купил арбуз, и после того как Домини съела несколько ломтей, вся ее помада смылась с губ. Она была похожа на девочку-подростка на каникулах, глазеющую на людей, толпящихся на шумных, ярких, наполненных самыми разными незнакомыми ароматами улицах.

– Это похоже на Петтикоут-Лейн[5]5
  Улочка в Лондоне со множеством лавочек, торгующих сувенирами.


[Закрыть], – говорила она, смеясь и глядя через плечо на Поля. – Если подует ветер, торговец губками наверняка улетит.

– Тебе весело? – Он улыбнулся и подошел к ней поближе.

Она кивнула; Плака обладала особым веселым очарованием, против которого невозможно устоять, и теперь Поль, схватив ее перемазанные липким арбузным соком пальцы, крепко держал их, пока они взбирались по неровным ступеням и проходили мимо таверны, где преисполненные чувства собственного достоинства старики сидели с бокалами вина или чашечками турецкого кофе и перебрасывались греческими словами, так что казалось, будто они ссорятся.

Мимо них со стройными дочерями проходили греческие матроны. Много было красивых молодых мужчин с черными усами, в большинстве своем одетых в зеленую военную форму. Когда Домини взглянула на Поля, он сказал, что военная служба в их стране обязательна, и она заметила, как по его лицу скользнула тень. Казалось, шрам на мгновение стал более заметным, потом он отвел взгляд в сторону, на магазинчик, и она больше не видела его глаз. Темные очки лежали в кармане рубашки, так как не были нужны: здесь жестокое солнце заслонялось бесчисленными крышами домов и магазинов.

Он остановился в дверях сумеречного магазинчика, где рябили связки ярких вышитых шлепанцев, плетенных из соломки сумок и гирлянды греческих четок над сверканием подносов с брошками и серьгами.

– Позволь купить тебе сувенир в память о нашем посещении Плаки, – сказал Поль и склонился над подносами с побрякушками. Из глубины магазинчика вышел мужчина в тюрбане и стоял, наблюдая, как Поль выбирал пару сережек из ляпис-лазури в форме сердечек. Они были просто очаровательны. Поль спросил о цене, и заплатив, отвел Домини в ближайшую подворотню и с серьезным видом вдел в уши крошечные голубые сердечки.

Она встряхнула головой, чтобы почувствовать их у себя на ушах.

– Они очень милы, Поль. Я в них чувствую себя, как невольница из твоего гарема, – добавила она.

Но Поль не улыбнулся в ответ, он вдруг обхватил ее за талию, а другой рукой приподнял подбородок. Рот его был сжат так же твердо, как и рука, сжимавшая талию, а глаза сверкали ей в лицо тигриным желтым огнем.

– Ты на самом деле это чувствуешь? – спросил он тихим, но яростным голосом, – чувствуешь себя невольницей из гарема, чьи ласки покупаются за побрякушки? Домини беспомощно смотрела на него снизу вверх.

– Я просто пошутила… я не серьезно. – ответила она заикаясь.

– Подсознание часто говорит за нас слова, которые мы и не собирались произносить, – отрывисто заметил он.

По дороге к Акрополю они молчали. Домини готова была расплакаться. Его невольница из гарема! Слова эти вылетели невольно и разрушили удовольствие, доставленное милым подарком.

С неприятным осадком на сердце стояла Домини меж колонн у входа в храм греческих богов и, глядя высоко-высоко вверх, впитывала грубоватую грациозность и величие этих колонн, похожих на пальцы, указывающие в небеса.

Здесь, с этих гигантских ступеней, перед ней развернулась великолепная сцена, и когда душистый бриз заиграл ее блузкой и крыльями волос, у Домини перехватило дыхание.

– Пойдем, – потянул ее за собой Поль и показал портик Дев, который обязательно фотографировали все туристы, так же, как и обязательно прикасались к фигурам в туниках, казалось развевавшихся от движения, вырезанных в камне дев.

Потом Поль показал ей древнее оливковое дерево, которое росло там.

– Как символ надежды, – сказал он, и она не могла отвести взгляда от мужа, стоящего на грандиозных ступенях, освещенного золотом солнца; на лице его снова было такое выражение, будто, глядя на древнюю столицу Греции, он отдавался во власть жестокой памяти.

Поль брал с собой небольшой фотоаппарат, и снял Домини на скамье Парфенона, прислонившейся к усеченной колонне, повернувшейся в профиль и следящей за полетом цикады.

– Кара ждет, что привезем много фото, сделанных во время нашего медового месяца, – заметил он с язвительной улыбкой.

– Тогда мы должны сфотографироваться вместе, чтобы доставить удовольствие Каре, – пришлось сказать Домини.

Дружелюбный американский турист предложил свои услуги, они встали рядом под массивным портиком, а он приготовился сделать несколько кадров.

– Ну же, парень, – американец опустил камеру и ободряюще улыбнулся. – Я знаю, вы, греки, не любите показывать свои чувства на публике, но было бы хорошо, если бы ты чуть обнял свою леди.

Поль насмешливо взглянул на Домини, потом обнял ее тонкую талию и притянул к себе. Улыбка ее, направленная на объектив, была натянутой, как и тело в кольце рук Поля. Секунду она чувствовала, как его пальцы впиваются в ее талию, но тут послышался щелчок аппарата, и он сразу отошел от нее к американцу.

– Шикарная камера, – заметил турист. – Нет аппарата лучше «лейки». Ваша жена получится великолепно, прямо как одна из этих гречанок на фризе.

– Efharisto.[6]6
  Спасибо (греч.).


[Закрыть] – Поль серьезно улыбнулся ему, забирая фотоаппарат. – Вы были очень добры.

– Parakalo. Пожалуйста. – Американец был очень горд тем, что мог сказать «пожалуйста» по-гречески; он улыбнулся им на прощание и побрел дальше. Поль взглянул на часы.

– Ты, должно быть, проголодалась, – заметил он. – Поедим в таверне или предпочитаешь вернуться в отель?

Только не в отель, пока нет! В таверне шумно, оживленно, там будет полно ярко одетых незнакомцев, среди которых Домини сможет забыть, по крайней мере, еще на час свои горькие мысли.

– Я бы хотела поесть в таверне, но только настоящих греческих кушаний, – поспешно сказала она.

– Тогда пойдем.

И когда они спускались по поросшим травой ступеням мимо дикого кустарника, цветущего голубыми цветами, она ощущала взгляды людей. Все смотрели на высокого красивого грека и его англичанку жену. Как в Корнуэлле, когда они ходили в Лоуэ за чеками. Но в тот день Домини чувствовала себя так, словно в ее венах текла не кровь, а булькающее пенистое сладкое вино. Теперь же пузырьки пены полопались, а вино стало горьким.