Текст книги "Дорогой Эван Хансен"

Глава 6

Придя домой, я пишу Джареду, насылая на него ураган слов о том, что случилось с моим письмом, как его наконец вернули мне (на время) родители Коннора, которые решили, что оно написано Коннором, и теперь считают, будто мы с ним были лучшими друзьями, и это смехотворное мнение получило подтверждение, поскольку в самую последнюю минуту они увидели мой гипс. Перечитываю написанное. Джаред дает на все это единственно разумный ответ:

Твою. Мать.

Я знаю.

Так. Твою. Мать.

Я знаю.

Я пытался сказать им правду.

Действительно пытался.

Так. Твою. Мать. Блин.

Не могу поверить во все это.

Я о Конноре.

Его действительно больше нет.

Я разговаривал с ним всего несколько дней назад. И больше уже не поговорю. Не пройду мимо него. Не услышу болтовни о том, что он портит школьное имущество. Никогда. Я знал этого мальчика с начальной школы. Иногда он на время куда-то исчезал, и мы с ним не были друзьями или даже приятелями, но все же он являлся частью нашей группы, нашего класса, нашего года.

На моей памяти еще никто не умирал. Все мои бабушки и дедушки живы. Я даже не терял домашних питомцев. Самое печальное, что случалось в моей жизни, – смерть знаменитых людей. Тебе кажется, что ты провел столько времени с этим человеком, потому что смотрел его фильмы, слушал его музыку, а потом он умирает. И воздуха словно становится меньше, и ты чувствуешь сильную, охватывающую тебя всего печаль, но затем, довольно скоро, может, даже через несколько минут, это ощущение испаряется, и ты продолжаешь жить своей жизнью. Но прошло уже несколько часов с тех пор, как я разговаривал с родителями Коннора, а в животе у меня по-прежнему неспокойно.

Разумеется, смерть Коннора является причиной этого где-то наполовину. В большое смущение меня ввергает еще одно обстоятельство. То, что некоторые считают, будто мы были друзьями. Я должен исправить это.

Ты пойдешь прощаться с ним?

Нет. С какой стати?

Не знаю. Разве это не будет правильно?

Чувствую, что должен пойти.

Ты же понимаешь, что на самом деле

вы с ним не были друзьями, верно?

Я знаю это.

Но ты бы видел их лица. Его мама…

И его папа так посмотрел на меня,

когда я уходил. Думаю, они ждут,

что я там буду. Что мне делать?

Оставайся дома.

Вот что.

А что если я их как-нибудь встречу и

они спросят, почему меня не было?

Как часто ты встречаешь Мерфи?

Что мне надеть?

С какого хрена мне это знать?

У нас это не принято.

Мы собираемся у кого-нибудь дома

и налегаем на пастрому и бублики.

Начало через два часа.

Ты можешь там со мной встретиться?

Я ждал ответа Джареда, но он ничего больше не написал.

Кого я хочу обмануть? Я не иду на прощание с Коннором. Я остаюсь дома. Это будет нормально. Они и не заметят, что меня нет. В мои обязанности не входит быть там. Как сказал Джаред, на самом-то деле мы не были друзьями.

Скидываю кроссовки и открываю ноутбук. Моя цель – отвлечься от темы Коннора, но это невозможно. Вся школа говорит о нем.

Рокс: Спи спокойно, брат.

Кристен Кабаллеро: Мне так грустно. L

Кайла Митчел: Никогда не думала, что КМ уйдет вот так.

Алана Бек: Все еще не могу поверить ужасным новостям о Конноре Мерфи. На этой фотографии он выглядит таким счастливым. Хорошо видно, какая у него душа. Таким мы его и запомним. Поделитесь этим постом, если вы согласны со мной.

Все пересылают одну и ту же фотографию Коннора. Она сделана года два назад – волосы у него на ней короткие и видны уши. Рубашка с пуговицами на воротнике, нежно-голубая, – я не видел, чтобы он носил такой цвет, и, что еще более странно, он широко улыбается. Он обнимает кого-то, похоже, другого парня, но того отрезали от него, и видно только его плечо. И все это странно, потому что, когда я закрываю глаза, образ Коннора, являющийся мне, противоположен тому, что запечатлен на этой фотографии.

Почему он сделал это? То есть я понимаю, в какой тяжелой депрессии может оказаться человек. Знаю также, что, когда твоя психика не в лучшем состоянии, самая тривиальная вещь может обернуться непреодолимой, и совершенно внезапно ты вступаешь на темный путь и не можешь найти дорогу обратно. Но что если эта вещь, что встала на пути Коннора, – я. Что если он пошел на это из-за меня и моего письма? Бессмысленного письма. Не надо было писать его, это теперь яснее ясного. Я наконец-то высказался правдиво, и из правды родилась большая ложь.

Смотрю на гипс. Я бы содрал его со своей руки, если б смог. И мне плевать, что рука еще не зажила. Я хочу избавиться от него.

Глядя на огромную подпись Коннора, вспоминаю о том, что лежит у меня в кармане. Достаю визитную карточку, которую дал мне его отец, переворачиваю ее и читаю:

Похоронное бюро Мак-Дугала

Бауэрс + Франклин

с 17 до 19

Она не только написана от руки, но и вручена из рук в руки. Взгляд, которым он смотрел мне в глаза, был беспомощным, как у животного. Он казался выразительнее любых слов. Словно напоминал о том, что появление на прощании с Коннором – мой долг как человека.

Снова смотрю на адрес. Похоронное бюро находится неподалеку от нашего дома – можно дойти пешком.

Как я могу не появиться там? Его родители ждут от меня этого. Я не хочу подвести их. Или Коннора. Ведь я его должник, разве не так? Я плохо его знал, но до сих пор ощущаю с ним некую связь, и будет естественно выразить свое почтение человеку, который умер. От других по отношению ко мне я хотел бы того же. И сейчас, думая над этим, я гадаю, кто сподобится прийти на мои похороны. Несомненно, мама. Бабушки и дедушки, конечно. Но кто еще? Прилетит ли папа или ограничится тем, что пришлет цветы?

Встаю с кровати и распахиваю дверцу шкафа. Где-то в его недрах прячется пара хороших черных туфель. Не помню, когда в последний раз надевал их. Может, они еще годятся мне.

Я появлюсь там всего на несколько минут. Быстро развею имеющее место заблуждение и уйду. Делов-то. Так будет правильно. Пожалуй, это единственное, что способно изгнать из моего живота сатанинских бабочек.

* * *

Согласно карте на мобильнике, я пришел, куда направлялся. Это неприметное одноэтажное здание, отстоящее от дороги, парковка находится за ним. Я проходил мимо него тысячу раз по пути в школу и домой и никогда не задумывался, для чего оно предназначено. Теперь, совершенно точно, я всегда буду думать об этом.

Подходя к зданию, опускаю рукава и как можно сильнее натягиваю их на кисти рук. После долгих раздумий о том, что надеть, я остановился на моей любимой рубашке цвета хаки и черных туфлях из шкафа, которые пришлось вычистить кухонной мочалкой (прошу прощения, мама).

Не успел я приблизиться к зданию, как передние двери распахнулись, и из него вышел мужчина в костюме, ждущий моего прибытия. Я планировал немного помедлить, подождать кого-нибудь и зайти в помещение вместе с этим человеком, но уже поздно. Меня заметили. Я ускоряю шаг. Мужчина в костюме склоняет голову, когда я прохожу мимо него, и закрывает за мной дверь.

Внутри в хорошо освещенном коридоре звучит приглушенный разговор и витает запах духов. На приставном столике фотография семьи. На ней Коннор – совсем мальчик, бледный и худой, лет ему здесь, наверное, десять. Зо послушно стоит рядом с братом, стараясь спрятаться у него за плечом. Я не видел ее сегодня, может, это неподходящая мысль для такого момента, но это правда. Я гадаю, как она все восприняла, и надеюсь, что она в порядке.

Рядом с фотографией лежит гостевая книга, в которой уже расписалась дюжина присутствующих. Все имена мне не знакомы. Оглядываюсь на мужчину в костюме, смотрящего в окно. Пишу свое имя в книге. Если Мерфи не заметят меня в толпе, это будет для них доказательством того, что я здесь был.

Добираюсь до конца коридора, ноги у меня дрожат. Мгновенно понимаю, что у меня нет шанса остаться незамеченным. Приближаясь к задней комнате, думаю о том, как замечательно, что мои одноклассники способны говорить тихо. А теперь понимаю, в чем дело. Их голосов не слышно, потому что их здесь нет. Никого из них.

Уйти. Немедленно. Разумеется, я должен сделать именно это. Что очевидно. Но я не успеваю. Мое внезапное появление в дверях замечено всеми. Миссис Мерфи, разговаривая с кем-то, встречается со мной взглядом. Отступать поздно.

Приказываю ноге сделать шаг вперед, а затем так же поступаю с другой и скоро иду по комнате как обычный человек. Хочу найти, куда сесть, и вдруг вижу знакомое лицо, заставляющее меня остановиться.

– Миссис Г.? Что вы здесь… – перебиваю я сам себя. Я не намеревался говорить что-то подобное вслух. Эти слова вылетели из моего рта от удивления, а теперь я должен загладить свою промашку. – Рад видеть вас, то есть знаете, это хорошо, что вы, что… вы здесь. – Сам не понимаю, что несу.

Она кажется невозмутимой, углубленной в собственные мысли. Какую-то секунду я гадаю, связан ли тяжелый взгляд ее глаз с попыткой узнать во мне прежнего ученика. Но затем она наконец начинает говорить, и ее слова не имеют никакого отношения ни ко мне, ни к моим неуклюжим высказываниям.

Со стоической улыбкой она произносит лишь:

– Коннор был особенным мальчиком.

Киваю в знак согласия, спешу отойти в сторону и нахожу место в задних рядах. Смотрю в затылок миссис Г., на вены на ее шее, на короткие седые волосы. Ее я меньше всего ожидал здесь увидеть. Я никогда не учился у нее и радовался этому, потому что она была сердитой и строгой. Если она замечала тебя в коридоре, то даже если ты еле тащился, велела замедлить шаг. Так что нет ничего удивительного в том, что они с Коннором были взрывоопасным сочетанием. И все же, даже после того, как он швырнул в нее принтер, она здесь.

А это о чем-то да говорит, потому что на прощание пришло вряд ли больше двадцати человек. Почти все – взрослые. Мужчины в костюмах, я – единственный здесь идиот, вырядившийся, как официант. Оглядываюсь, надеясь увидеть рыжие волосы. Зо здесь нет, и я не могу представить, что может быть тому причиной.

Большинство присутствующих собрались вокруг родителей Коннора в передней части комнаты, полной цветов. Позади них гроб с телом. Я не ожидал увидеть его. Думал, гробы приносят только на похороны. К счастью, он закрыт. И все же игнорировать его трудно. Присутствие Коннора. Где же все? Коннор Мерфи не был популярным мальчиком или любимчиком класса, но я все же полагал, что хоть несколько человек да придут. Мы все знали этого парнишку, росли вместе с ним, видели его в коридорах. Разве это ничего не значит? Где же Рокс, и Кристен Кабаллеро, и Алана Бек? Они написали о Конноре в интернете, но не обеспокоились тем, чтобы выразить свои соболезнования лично?

Нужно было послушаться Джареда и остаться дома. Ладно, проскользну через заднюю дверь, когда никто не будет видеть. Притворюсь, что иду в туалет, и слиняю. Мысленно даю знать своим ногам об этом плане.

Но у меня нет возможности усовершенствовать стратегию бегства. Рука миссис Мерфи взлетает вверх и начинает хватать воздух. Поворачиваюсь. Позади меня никого нет. Ее глаза становятся шире, она хочет, чтобы я понял, что ей нужно. А нужно ей, чтобы я подошел к ней и всем этим людям, вместо того, чтобы самой подойти ко мне.

Медленно, осторожно встаю и заставляю себя пройти мимо миссис Г. в переднюю часть комнаты. Повторяю про себя слова, которые сочинил по пути сюда: Я написал письмо. Мы не были друзьями, но он мне очень нравился. Я сожалею о вашей потере.

Пропускаю несколько строчек. Несколько ключевых слов. Мои мозги перегрелись. Носки можно выжимать.

Миссис Мерфи подзывает меня к группе людей, среди которых стоит.

Мистер Мерфи протягивает руку:

– Рад видеть тебя, Эван. Спасибо, что пришел. – У него пугающе сильное рукопожатие. Я извиняюсь за то, что так вспотел, но он, похоже, не слышит меня.

Миссис Мерфи сжимает меня в объятиях крепче, чем это сделала бы моя мама. Ее ожерелье какими-то своими зубцами впивается мне в грудь.

Я сожалею о вашей потере.

– Да ты весь дрожишь, бедняжка.

Это я написал письмо, а не Коннор.

Она ослабляет хватку, но держит меня так, что мне приходится смотреть ей в глаза. Вымучивает улыбку, затем поворачивается лицом к людям рядом.

– Это Эван, да будет вам известно.

– Привет, Эван!

– Эван был ближайшим другом Коннора, – говорит миссис Мерфи.

Мы не были друзьями, но он мне очень нравился.

– Мы так скорбим о вашей потере.

Они говорят это мне. Это меня им жалко.

Миссис Мерфи уводит меня прочь от остальных и останавливается прямо перед гробом с телом Коннора. Отворачиваюсь и пялюсь по сторонам.

– Я так счастлива, что ты здесь, – говорит она, но ничего ни в ней, ни в этом месте счастливого нет.

Я написал письмо по указанию моего психотерапевта. Коннор забрал его у меня.

Я знаю, что нужно сказать это, но слова не идут с языка.

– Мы говорили с Лэрри о том… – Она останавливается, чтобы сделать глубокий вдох, ее рука словно помогает ей набрать в грудь кислород. – Нам было бы приятно, если бы ты пришел к нам поужинать. У нас столько вопросов о… – Она снова замолкает, набирая в грудь воздух. Да, не только у меня проблемы с речью. – Обо всем. О тебе и о Конноре. О вашей дружбе. Если у тебя выдастся свободный вечер, который ты сможешь провести с нами, мы будем очень благодарны тебе. Очень благодарны. Даже просто посидеть с тобой значит для нас так много.

– Я…

– Подумай над этим. Здесь нет никакой спешки.

Она выдыхает, опять обнимает меня, а потом возвращается к своей группе людей. Теперь можно и исчезнуть. Поворачиваюсь к двери и чуть не налетаю на кого-то: на Зо.

Восстанавливаю равновесие, а она тем временем приходит в себя.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она.

Хороший вопрос. Вот только хорошего ответа у меня на него нет.

Она плачет. Это видно по ее припухшим красным глазам.

– Мне жаль, – говорю я, – твоего брата.

Скрестив руки, я крепко обнимаю ее. Она кивает, только раз, и идет дальше.

Бросаю еще один взгляд – на него, то есть на гроб, в котором он лежит, – и позволяю себе выйти на улицу.

II

Миссис Горблински. Оторвала-таки жопу от стула. Все думали, она мой заклятый враг. Наверное, из-за той истории. Легенды. Вот как бывает с легендами. Факты отодвигают в сторону и заменяют чем-то поинтереснее.

Здесь есть и моя вина. Я слышал эту байку столько раз, даже сам ее рассказывал. И начал верить в эдакую простенькую историю: Коннор Мерфи швырнул принтер в миссис Г. Да, но…

Это было давно. Во втором классе. Я смутно это помню. Нам всем давали задания. На стене висела табличка: дежурный по столовой; тот, кто объявляет расписание; кто стирает с доски; кто, ну, вроде как медбрат; кто мусор выбрасывает. Самым почетным званием был лидер строя – тот, кто шел впереди всех учеников, выстроившихся в одну линию. Все хотели быть лидером строя. Для меня это значило быть главным. Все контролировать. (Мы не лечили рак, но, можете мне поверить, в то время все у нас было очень круто.)

Каждый день миссис Г. перемещала наши имена на табличке на одного человека вперед. Я ждал своей очереди, глядя, как мое имя постепенно приближается к верхней строчке. Наконец время пришло. Я явился в класс разодетым – очень был взволнован. Но что-то пошло не так. Меня не назначили лидером строя. Дали другое задание. Хотя этот день должен был стать моим днем. Класс выстроился в затылок кому-то еще. Я подошел к миссис Г.

Коннор, сейчас не время задавать вопросы.

Она была теткой без дураков. Все у нее было по правилам. Как надо. Соблюдала порядок. А тут порядок нарушился. Недоглядела она. Миссис Г. все сейчас же исправит. Все будет, как надо.

Я сказал ей, меня пропустили.

Встань в строй, Коннор.

Но сейчас моя очередь быть…

Ты слышал, что я сказала.

Нет. Это несправедливо.

И я встал впереди строя. Один из мальчишек оттолкнул меня. Я попытался все объяснить. Но уже начинал злиться. Казалось, стены наваливаются на меня. На глазах выступили слезы.

Коннор, пожалуйста, встань на свое место в строю.

Но…

Коннор, я не буду повторять тысячу раз.

Но сегодня моя очередь быть лидером строя!

Я схватил первое, что попалось под руку. Взялся за принтер обеими руками и сбросил его со стола. Он заскользил по полу и остановился у ног миссис Г. Поддон сломался, отлетев на другую сторону класса.

Наступила тишина. Все пялились на меня.

Миссис Эмерсон вывела класс в коридор. Миссис Г. осталась со мной и попыталась успокоить. Я не мог даже смотреть на нее. Вот и все. Считается, что на этом история закончилась. Я взбесился и бросил принтер в миссис Г.

Но это не было концом.

На следующий день принтер стоял на своем месте, без поддона. А в расписании заданий я значился лидером строя.

И миссис Г. пересадила меня поближе к своему столу. И дала мне маленький блокнот. Если у меня будут проблемы или вопросы, я могу вырвать из него чистый листок, скатать в комок и положить в стеклянный кувшин у нее на столе. Она не перестанет из-за этого вести урок. Не потерплю больше никаких разрушений, сказала она. Но пообещала, что, если я положу комок бумаги в кувшин, она его увидит. И когда настанет подходящий момент, подойдет ко мне. Но я должен быть терпеливым. Если я буду таким, она выслушает меня. И услышит.

Все в школе знали о принтере. Эта история преследовала меня. Слоган фильма обо мне, говорящий, чего можно от меня ожидать. Говорящий, что мне можно ожидать от самого себя. Я был злодеем. Такая у меня была роль. А миссис Г. стала жертвой. И много лет наша история была такова. Но здесь нужно кое-что подправить. Она ошиблась. Я тоже.

Глава 7

По дороге домой после прощания с Коннором я написал Джареду, печатая быстрее, чем шел.

Почему я туда отправился?

Говорил тебе, не ходи.

Я просто хотел поступить правильно.

Кто сказал, чтобы ты сделал это?

Они пригласили меня на ужин.

Хотят побольше узнать

о Конноре и мне.

О нашей «дружбе».

Это становится интересно.

Когда двинешь?

Не думаю, что способен на это.

Сфоткай там все.

Мне интересно, какой у них дом.

Останавливаюсь на оживленном перекрестке, мимо проносятся машины. Уже восьмой час. Оксфордская рубашка словно душит меня. Хочется забраться в постель и укрыться с головой одеялом. В последнее время, если я выхожу из дома, дело кончается новыми проблемами.

Сигнал светофора переключается, я снова иду (и печатаю).

Значит, ты считаешь, нужно пойти на ужин?

Теперь ты обязан сделать это.

Что ты собираешься сказать?

Правду.

Мне нужно рассказать им правду

и покончить с этим.

Правду. Неужели?

А что?

Ты хочешь пойти

к ним домой

и объяснить, что единственная вещь,

которая осталась от их сына, – какое-то странное

сексуальное письмо, которое ты написал сам себе?

Ты хоть понимаешь, что можешь загреметь в тюрьму,

если тебя вычислят, понял?

Но я ничего такого не делал.

Ага. Мне ужасно говорить это тебе, Эван,

но ты уже мог дать ложные показания.

Но это же только под присягой?

В суде, например?

А ты не клялся?

В определенном смысле?

Хм, на самом деле нет.

Сделай себе одолжение и выслушай меня на этот раз.

Хочешь, чтобы у тебя опять был эмоциональный срыв,

как в прошлом году на английском, когда

ты должен был рассказать

о Дэйзи Бьюкенен, а ты стоял, смотрел на свои записки

и что-то мычал, словно у тебя аневризма мозга?

Чего хочешь ты?

Чтобы я продолжал врать?

Я не говорил о вранье.

Все, что тебе надо будет делать, так это кивать и поддакивать.

Что бы они ни сказали о Конноре, кивай.

Не противоречь себе и ничего не выдумывай.

Не подкопаешься.

Буквально все, что я говорю родителям, это лапша на уши,

а они понятия об этом не имеют.

Впитываю в себя инструкции Джареда. Пытаюсь принять то, что, по его словам, я должен сделать, обдумывая одновременно, как не следовать его совету. В данный момент единственный дом, где мне хочется находиться, – мой собственный.

Когда я добираюсь до него, уже почти темно. Подъездная дорожка пуста, и свет не горит. Игнорирую конверты и флайеры, торчащие из почтового ящика. Все они предназначены не мне. Распахиваю переднюю дверь, она жалобно скрипит. Теперь я внутри, но чувство облегчения, на которое я так надеялся, не охватывает меня.

На моей двери записка: Держись. Не дрейфь. Тандер-роуд! Когда под рукой нет гороскопа, мама часто цитирует Брюса Спрингстина. Такое впечатление, что она не знает, как разговаривать со мной. Комкаю записку и смотрю на свое отражение в зеркале в не подошедшей к случаю одежде. Если бы я даже знал, что надо было надеть костюм, у меня все равно его нет. В последний раз я облачался в костюм на свадьбу папы, мы брали его напрокат. Мы с мамой летали в Колорадо. Она не хотела этого, но я хотел. Не знаю, полетела она из-за меня или же стремилась доказать папе, что продолжает успешно жить дальше. Мне она определенно ничего не доказала. Когда после приема мы вернулись в гостиницу, она взяла свою туфлю за каблук и принялась колотить ею по рамке для фотографии – свадебному сувениру, пока весь ковер не оказался усеян крошечными осколками стекла. Тогда я подумал, что она ненавидит такие рамки. Мне было всего десять лет.

В Колорадо сейчас почти шесть часов. Папа, наверное, только что вернулся домой после работы – он бухгалтер. Вешает пальто на вешалку. Тереза уже накрыла на стол – поставила на него лазанью или сочную свинину. Все сидят за столом, и старшая дочь Терезы, Хейли, начинает читать молитву, хотя папа одно время был атеистом. Младшая сестренка Дикси сидит рядом, такая милая – с молочными усами. Папа подмигивает своей второй жене и сердечно улыбается приемным детям, и когда они приступают к домашней еде, над приготовлением которой Тереза трудилась целый день, члены семьи по очереди рассказывают, как провели сегодня время.

Эй, папа, говорю я пустому холлу, направляясь в свою комнату, хочешь послушать про мой день?

Прерывает этот задушевный разговор с папой знакомый скрип входной двери. У меня по позвоночнику проходит дрожь, словно я смотрю фильм ужасов. Но к тому времени, как раздается мамин голос, я успеваю снять туфли и засунуть их в шкаф. Одна из пуговиц на рубашке решительно отказывается расстегиваться, стаскиваю рубашку через голову и прямо в брюках ныряю под одеяло, и тут в дверях появляется мама.

– Привет, солнышко.

– Ты сегодня рано, – говорю я.

– Не так уж и рано. Сейчас восемь часов.

– Вау, я и не заметил, как пролетело время. Я был так занят.

– Правда? И что же ты делал?

Я не слишком понимаю, что хочу скрыть. У меня не было времени придумать себе дела. Благоразумнее всего сказать как можно меньше.

– Просто думал, – отвечаю я.

Выражение ее лица меняется.

– О том, что случилось? – Она входит ко мне в комнату и неловко пристраивается на краешек кровати.

– Ты о чем? – Смотрю на смятую рубашку на полу. Скоро она начнет ходить по комнате и поинтересуется, почему я вытащил на свет божий никогда прежде не надеванную вещь.

– Я получила письмо из твоей школы, – говорит она. – О покончившем жизнь самоубийством мальчике. Его звали Коннор Мерфи?

Мне кажется, мама сказала это очень громко.

– Да.

– Ты его знал?

– Нет, – говорю я быстро, четко и определенно. Если бы только я мог вести себя так решительно с родителями Коннора.

– Ну, если захочешь поговорить о чем-нибудь, то я – рядом. А если я не здесь, то на расстоянии телефонного звонка. Или эсэмэски. Или письма. Как тебе угодно.

Я как раз думал о том, как далеко отсюда Колорадо, а моя мама живет со мной в одном доме, но я, честно говоря, не чувствую, что она ближе, чем папа.

Мама наклоняет голову и начинает вертеть в руках шнурок своих брюк. Мне видны длинные темные корни отросших волос. Следы ее прошлого визита в салон красоты почти исчезли. Не помню, когда мама в последний раз ходила туда, но она постоянно говорит, что давно пора сделать это.

– Твой гипс, – ахает она.

Хочу засунуть руку под одеяло, но не успеваю. Она хватает меня за нее. Лучше бы этот чертов гипс был у меня на ноге, он – моя ахиллесова пята.

– Тут написано «Коннор». – Она щурит глаза. – Ты же сказал, что не знал его.

– Да, не знал. Это другой Коннор. – Как плохой врун я могу честно сказать, что врать нелегко. – Он у нас только с этого года. Я позволил ему расписаться на моем гипсе. Ты же сама советовала мне быть более открытым.

Она выдыхает и кладет ладонь на сердце.

– Я на секунду так разволновалась.

А я взволнован до сих пор.

– Эй, знаешь что? – говорит она. – Почему бы нам завтра не пойти в «Белл-хаус»?

Завтраки в «Белл-хаус» – наш еженедельный субботний ритуал, но поскольку у мамы очень плотное расписание, мы какое-то время там не были. Что-то да мешает. Но сейчас, хотя я очень люблю тамошние оладьи, мне хочется остаться дома и подзарядиться.

– У меня полно домашних заданий, – отвечаю я.

– Да ладно тебе. Ты вот уже неделю как снова ходишь в школу, и я так редко вижу тебя.

Произошло самоубийство, и моя мама внезапно встрепенулась. Серьезно, учитывая то, что она видит на работе – раны, ожоги, передозы, огнестрельные ранения, искусственные комы, не говоря уж о бесчисленных грязных суднах и утках, – я полагал, что она стала довольно бесчувственна к трагедиям. Но этот случай ее зацепил. А меня он зацепил еще сильнее.

Наверно, провести свободное субботнее утро в компании – не самый плохой вариант. Я люблю оладьи.

– О'кей. Это будет здорово.

– Тогда нас ждет свидание, – говорит она, отбивая короткую ритмическую фразу на моей ноге. – Жду не дождусь.

Думаю, мне надо придержать свой энтузиазм до тех пор, пока мы не окажемся в машине, – тогда я действительно поверю, что мы направляемся, куда собирались.

Она встает и берет с тумбочки мои таблетки.

– Ты хорошо себя чувствуешь на новой дозе?

Она спрашивает об этом теперь так часто, что ее слова почти заменяют до свидания.

– Да, – стандартно отвечаю я. Хотя, учитывая, как прошел сегодняшний день, новый пузырек мне понадобится раньше, чем обычно.

– Хорошо. Не засиживайся допоздна.

– Не буду, – отвечаю я, стремясь поскорее закончить разговор.

В дверях она приостанавливается:

– Я люблю тебя.

Я смотрю на нее:

– Я тебя тоже.

С нерешительной улыбкой она наконец закрывает дверь. Выпрыгиваю из кровати, пристраиваю рубашку на вешалку и убираю в шкаф. Пока я стою, меня охватывает какое-то непонятное чувство. Подхожу к окну, поднимаю жалюзи и смотрю на улицу. Там, похоже, пусто. И по соседству все совершенно спокойно. Никого там нет. Конечно же.

* * *

Хостес в «Белл-хаус» предлагает нам сесть, где мы захотим. Мама ждет, пока я выберу столик, но «где мы захотим» – это слишком сложно для человека с моими мозгами, и меня словно парализует. Так что, едва заметно покачав головой, мама идет к столику, облюбованному ею.

Завтрак – не главный прием пищи сегодня. Едва я проснулся, как меня охватило беспокойство по поводу ужина у Мерфи. Джаред сказал, что выбора здесь нет – надо обязательно идти, и я изо всех сил пытаюсь придумать причину, по которой он не прав.

– Ты так далеко, – говорит мама, когда мы усаживаемся. – Мне бы хотелось сесть с тобой рядом.

– Не стоит, – умоляю я. Я и так чувствую себя словно на свидании, потому что на маме – обтягивающие джинсы и рубашка с глубоким вырезом вместо ее обычного (и привлекательно мешковатого) костюма медсестры. Если она сядет рядом со мной в этой маленькой кабинке, я, того и гляди, буду вынужден подать на нее в суд, требуя освобождения из-под родительской опеки.

Не могу вспомнить, когда моя мама в последний раз ходила на настоящее свидание с мужчиной. Много месяцев назад у нее был носивший кожаную куртку парень по имени Андреас, но я не знаю, куда он подевался. Мне нравится думать, что он погиб, пытаясь выкинуть какой-нибудь фортель на мотоцикле.

Подходит официантка, и я делаю заказ, даже не глядя в меню: оладьи, картофельные оладьи, апельсиновый сок. (Я лучше себя чувствую, когда мне не приходится думать и обращать внимание на то, что происходит вокруг.) Мама заказывает омлет.

После того, как мы определились с едой, мама лезет в сумочку и достает оттуда папку.

– Эй. Помнишь конкурс на лучший рассказ, который ты выиграл несколько лет тому назад?

– Ничего я не выигрывал. А занял третье место. – К чему она об этом сейчас? У нее нет других тем для беседы со мной?

– Третье место по целой стране.

– На самом-то деле по штату и только в моей возрастной категории.

– Ну, это было очень впечатляюще. – Она кладет папку на стол и открывает ее. – Я нашла это в интернете: конкурсы эссе для получения стипендии. Ты слышал о таком? Национальное общественное радио как-то утром выпустило передачу о них. Их, наверное, миллион. Я провела весь обеденный перерыв, изучая это дело. – Она вручает мне листок бумаги и начинает зачитывать текст с других листков. «Конкурс эссе о мужестве имени Джона Ф. Кеннеди – десять тысяч долларов и колледж по твоему выбору. Стипендия Генри Дэвида Торо – пять тысяч долларов». Она передает мне всю пачку. – С твоим умением писать ты можешь хорошо заработать.

Теперь я понимаю, почему мама неожиданно решила позавтракать вместе. Она не только хотела побыть со мной, но и вознамерилась дать мне еще одно задание.

– Вау! – Я оказываюсь способен только на такой ответ.

Она забирает папку и кладет ее обратно в сумочку. Думаю, я обидел ее. Так часто бывает.

– Мне показалось, что это замечательная идея, – говорит она. – Ты всегда прекрасно писал. И нам нужна любая помощь для поступления в колледж. Если только твоя мачеха, подавая коктейли, не накопила с чаевых целевой фонд для тебя, о котором мне ничего не известно.

Она никогда не переживет того, что Тереза из официантки, подающей напитки, превратилась в женщину, чья единственная работа – быть матерью. И она осуществила это, украв у мамы мужа. Иногда у меня возникает чувство, будто мама столько работает только потому, что хочет иметь возможность показать через всю страну молодой сопернице средний палец.

Я негодую из-за того, что ей приходится ужасно много вкалывать за такие маленькие деньги. Она как связанная договором служанка вечно мчится в больницу, когда ее зовут, и не может ответить отказом. Если она так поступит, они найдут кого-то еще. И ей не на что будет рассчитывать. Диплом, ради которого она работает по ночам, принесет пользу еще не скоро.

Передо мной появляется горка оладий. Их ценят в первую очередь за добавки к ним. Домашний сироп, земляничное масло, сахарная пудра. Сами оладьи довольно обычны.

– Колледж – прекрасное место для тебя, солнышко. Сколько раз в жизни можно начать все сначала?

Это действительно звучит привлекательно. Могу я начать все с самого начала сегодня?

– Старшие классы любят лишь группы поддержки и игроков в футбол, а эти люди всегда плохо кончают.

– Разве ты не была в группе поддержки? – напоминаю я.

– Где-то с неделю. Это не считается.

C годами мамин срок пребывания в такой группе все сокращается. Раньше она говорила, что занималась этим целый спортивный сезон, а теперь, оказывается, – всего неделю. Мне известно лишь, что она успела сфотографироваться с остальными членами команды. Думаю, я мог спросить папу, где тут правда, – мои родители встречались уже в старших классах, но когда у нас с ним наконец появляется возможность побеседовать, меньше всего нам хочется говорить о маме.