Текст книги "Тугая струна"

Вэл Макдермид
Тугая струна

Дрожит, звенит струна в крови,

Смиряя под рубцами боль

Давным-давно забытых боен.

Томас Элиот

Четыре квартета. Бёрнт Нортон

Пролог

Убийство похоже на волшебство, думал он. Неуловимым движением ему всегда удавалось обмануть глаз, так оно должно было оставаться и впредь. Словно приход почтальона в дом, где после готовы поклясться, что никто не заходил. Это знание укоренилось в нем, как кардиостимулятор в сердечной мышце. Лишенный этого волшебства, он давно был бы мертв. Или все равно что мертв.

Только взглянув на нее, он сразу понял, что она будет следующей. Еще даже не встретился с ней глазами, но уже знал наверняка. Тут неизменно присутствовала совершенно особая комбинация, которая в словарике его чувств трактовалась как совершенство. Невинность и зрелость, темные, как мех норки, волосы, живые глаза. Пока еще он не ошибся ни разу. Этот инстинкт позволял ему оставаться в живых. Или все равно что в живых.

Он смотрел, как она смотрит на него, и под неотвязный гул толпы ему слышалась музыка, эхом отдававшаяся в голове. «Джек и Джил пошли на горку зачерпнуть воды ведерко. С горки Джек упал, голову сломал…». Плясовая мелодия набрала силу, выплеснулась и затопила мозг, как весенний паводок смывает мостки. А Джил? А как же Джил? О, он-то знает, что случилось с Джил. Снова и снова, без конца, неотвязно, как прилипчивый детский стишок. И насытиться невозможно. Никогда кара не остановит его, не предотвратит преступления.

А значит – быть следующей. И вот он стоит и смотрит, как она смотрит на него, и отправляет ей глазами послания. Послания, в которых говорится: «Я одарил тебя своим вниманием. Попробуй пробраться ко мне, и я одарю тебя еще больше». И она прочла это. Она прочла это совершенно явственно. Она вся была как на ладони – жизнь еще не била ее, не уродовала рубцами чистоту ее помыслов и надежд, еще не замутнила ее восприятия никакими помехами. Улыбка понимания приподняла уголки ее рта, и она сделала первый шаг на долгом и завораживающем – для него – пути познания и боли. Боль, если речь шла о нем, не была единственной необходимостью, но одной из них – уж это наверняка.

Она прокладывала дорогу в толпе. Их манера идти разнилась, он это заметил. Одни прямо шли к нему; путь других был извилист, они шли опасливо – на случай, если неправильно поняли то, что, как им казалось, говорили его глаза. Эта выбрала кружной путь, заворачивая даже и по спирали, словно ее ноги следовали виткам гигантской раковины, – музей Гуггенхайма в миниатюре, уложенный в два измерения. Она продвигалась целеустремленным шагом, не сводя с него глаз, как будто между ними не было никого и ничего – никаких препятствий, способных отвлечь внимание. Даже когда она оказалась позади него, он продолжал чувствовать ее взгляд, который был именно таким, каким, по его мнению, ему следовало быть.

Такой путь сказал ему о ней кое-что. Она хотела насладиться их встречей. Она хотела рассмотреть его во всех возможных ракурсах, чтобы навсегда запечатлеть его в своей памяти, потому что думала, что это единственный ее шанс тщательно рассмотреть его. Если бы кто-то открыл ей, что на самом деле готовит ей будущее, она лишилась бы чувств от ужаса.

Наконец описываемые ею непрерывно сужающиеся круги привели ее к нему почти вплотную, так что разделяли их теперь только обступившие его поклонники – один или два кружка. Он скрестил с ней взгляд, добавил в него неотразимости и, вежливо кивнув окружавшим его, шагнул ей навстречу. Люди послушно расступились, когда он сказал: «Рад познакомиться, вы разрешите?»

В ее глазах мелькнула нерешительность. Должна ли она отойти, как отошли они, или от нее ждут, что она останется в зоне его завораживающего взгляда? Это не было борьбой; борьбы никогда не происходило. Она была очарована, реальность этого вечера превзошла самые смелые фантазии. «Привет, – сказал он, – ну и как тебя зовут?»

Она сразу же лишилась дара речи. Никогда раньше не была она так близка к славе. Голова закружилась от зрелища этих ослепительных зубов, открывшихся в улыбке, предназначенной ей одной. «Какие у тебя большие зубы, – вспомнилось ему, а это для того, чтобы легче съесть тебя».

– Донна, – наконец пробормотала она. – Донна Дойл.

– Красивое имя, – ласково сказал он.

Улыбка, которую он получил в ответ, была такой же лучезарной, как и его собственная. Иногда все это казалось ему даже слишком простым. Люди слышали то, что хотели услышать, особенно когда то, что они слышали, походило на их мечту, вдруг ставшую реальностью. Полное забвение всякого недоверия, вот чего он достигал каждый раз. Они подходили к этому так, словно ожидали, что Джеко Вэнс и все, кто связан с великим человеком, окажутся именно такими, как на телеэкране. По ассоциативной связи каждого, кто входил в окружение знаменитости, покрывали той же позолотой. Люди так привыкли к искренности Вэнса, так сжились с его явленной всем добропорядочностью, что им и в голову не могло прийти подозревать ловушку. Да и к чему им, если у Вэнса был имидж, заставлявший доброго короля Венцеслава казаться Скруджем в сравнении с ним? Соискатели вслушивались в слова и слышали сказку о Джеке и бобовом зернышке – маленькое зернышко, выпестованное Вэнсом и его почитателями, на их глазах превращалось в дерево жизни, на самой верхушке которого им виделся великолепный цветок, распустившийся для них одних.

В этом отношении Донна Дойл ничем не отличалась от прочих. Казалось, она действует согласно сценарию, составленному им для нее лично. Продуманным маневром он увлекал ее в уголок, делая вид, что хочет подарить ей фотографию Вэнса-суперзвезды. Потом, словно бы попристальнее вглядевшись в нее, так естественно, что это сделало бы честь самому Де Ниро, выдохнул:

– Боже мой. Конечно. Конечно!

Точно до него это внезапно дошло.

Остановленная, когда ее пальцы были уже возле его руки, протянутые за тем, что было ей почти обещано, она нахмурилась, не понимая:

– Что такое?

Лицо его исказила легкая гримаса абсолютной скромности и самоуничижения.

– Прости меня. Уверен, у тебя лучшие виды на будущее, чем мы, создатели посредственных телепрограмм, можем тебе предложить.

Когда он впервые попробовал эту роль – чувствуя, как потеют руки, а кровь стучит в ушах, – то думал, что все это так банально, что может обмануть разве что слепоглухонемого. Но, следуя своим инстинктам, он всегда оказывался прав, даже когда они вели его по тропе преступлений. Та, первая, – точно так же, как и эта, – тут же поняла, что ей предлагается нечто, совершенно недоступное малозначащим остальным, с кем он разговаривал только что.

– О чем вы? – затаив дыхание, робко, не смея признать то, во что уже успела поверить, – на случай, если поняла неправильно и рискует испытать обжигающий стыд, если это окажется недоразумением.

Он чуть пожал плечами, так что ткань его безупречного пиджака едва дрогнула от этого почти неощутимого движения.

– Забудь об этом, – сказал он и слегка, еле заметно качнул головой. Грустный потупленный взгляд выразил разочарование, ослепительная улыбка исчезла с лица.

– Нет, скажите мне.

Теперь уже это был вопль на грани отчаяния, потому что кому же не хочется быть звездой, что бы он там ни говорил. Неужели вот сейчас он возьмет и выдернет из-под нее этот почти обозначившийся волшебный ковер-самолет, готовый вознести ее из ее скучной жизни в его мир?

Быстрый взгляд по сторонам – убедиться, что никто их не слышит, – потом голос стал одновременно мягким и настойчивым.

– Новый проект, над которым мы сейчас работаем. Ты – именно то, что мы ищем. Ты была бы в нем просто великолепна. Как только я тебя разглядел, сразу же понял, что ты – это то, что надо. – Улыбка сожаления. – Сейчас, по крайней мере, я буду держать тебя в голове, когда мы станем разговаривать с сотнями кандидаток, которых к нам присылают. Может быть, нам повезет и…

Он умолк, не докончив, влажные глаза смотрели потерянно, как у щенка, брошенного в конуре после летнего отдыха.

– А не могла бы я… То есть… ну… – в лице Донны вспыхнула надежда, потом удивление собственной смелостью, потом разочарование, когда она замолчала, так больше ничего и не сказав.

В его улыбке появилась снисходительность. Взрослый увидел бы в этом выражение превосходства, но она была еще слишком юной, чтобы почувствовать, когда к ней относятся свысока.

– Вряд ли. Это значило бы идти на большой риск. Такой проект, да еще на начальной стадии… Кто-нибудь прослышит – и все, немедленная катастрофа. А у тебя ведь нет профессионального опыта, так?

Искушающее видение того, каким могло бы стать ее будущее, пробудило клокочущий вулкан надежды, слова понеслись, обгоняя друг друга и сшибаясь, как камни в потоке лавы. Призы за караоке в молодежном клубе, классно танцует – все подтвердят, роль кормилицы в школьной постановке «Ромео и Джульетты». А он думал, что учителя достаточно умны, чтобы не мутить воду и без того бурных юношеских желаний такими пьесами, но он ошибался. Они никогда ничему не учатся, учителя. Так же, как и их подопечные. Дети могут запомнить причины Первой мировой войны, но они не в состоянии понять, что существующие правила и есть реальность. Пусть хоть черт, но знакомый. Не брать сладостей у посторонних.

Похоже, такие предостережения никогда не тревожили барабанных перепонок Донны Дойл, если судить по ее лихорадочному нетерпению. Он усмехнулся и сказал:

– Хорошо! Уговорила! – Он опустил голову и поймал ее взгляд. Теперь его голос звучал заговорщически. – Но ты умеешь хранить секреты?

Она кивнула с таким видом, как будто от этого зависела ее жизнь. Знать, что это так и есть, она не могла.

– Да, конечно, – сказала Донна, синие глаза сверкали, губки приоткрылись, между ними мелькал маленький розовый язычок. Он знал, что у нее пересохло во рту. Он также знал о наличии у нее и других отверстий, где происходило противоположное.

Он смерил ее задумчивым, оценивающим взглядом, явно взвешивая риск, и она встретила этот взгляд с опаской и желанием, мешавшимися в ней, как мешаются вода и виски.

– Я вот думаю, – еле слышно сказал, почти выдохнул он, – могли бы мы встретиться завтра утром? Скажем, в девять?

Тень сомнения на лице, потом ее взгляд прояснился, в глазах появилась решимость.

– Да, – сказала она, школа отброшена в сторону как несущественная помеха. – Да, хорошо. Где?

– Знаешь отель «Плаза»? – Теперь ему нужно было торопиться. Люди начали понемногу придвигаться к ним, сгорая от нетерпения заручиться его поддержкой в тех или иных делах.

Она кивнула.

– Там есть подземный гараж. Заходишь в него со стороны Бимиш-стрит. Я буду ждать тебя там на втором уровне. И никому ни слова, поняла? Ни маме, ни папе, ни лучшей подруге, ни своей собаке. – Она хихикнула. – Сможешь это сделать?

Он посмотрел на нее тем дружеским взглядом профессионального телеведущего, который убеждает недалеких, что телекомментатор от них без ума.

– На втором уровне? В девять? – уточнила Донна, твердо вознамерившись не упускать своего единственного шанса бежать от повседневности. Ей и в голову не могло прийти, что в конце недели она будет плакать, кричать и умолять вернуть ей эту повседневность. Что она будет готова отдать все, что останется от ее бессмертной души, в обмен на повседневность. Но сейчас, даже если бы кто-нибудь сказал ей об этом, она бы не поняла. В минуту, когда голова у нее закружилась и весь мир без остатка заполнила ослепительная мечта о том, что он может ей дать. Что может быть лучше?

– И никому ни слова, обещаешь?

– Обещаю, – торжественно сказала она. – Умереть мне на этом месте!

Часть первая

Тони Хилл лежал в постели и смотрел на длинную полоску облака, скользившего по небу цвета утиных яиц. Если что-то и убедило его купить этот тесный домишко, зажатый между точно такими же, так это спальня с ее странными углами и двумя отверстиями в потолке, чтобы ему было на что смотреть во время бессонницы. Новый дом, новый город, новое начало – но забыться на восемь часов кряду было трудно.

И не удивительно, что ему не спалось. Сегодня был первый день последнего отрезка его жизни, напомнил он себе с кривой усмешкой, смявшей кожу вокруг глубоко посаженных голубых глаз в сеточке морщин, которые даже самый большой его доброжелатель не смог бы назвать «следами улыбок». Для этого он до сих пор слишком мало улыбался. А выбрав убийство делом своей жизни, заведомо знал, что и впредь много улыбаться ему не придется.

Работа, конечно же, всегда самое лучшее оправдание. Уже два года, как он денно и нощно трудился на министерство внутренних дел, пытаясь понять, возможно и стоит ли создавать особое подразделение из специально обученных психологов, оперативную команду, члены которой подключались бы в сложных случаях и, работая со следственной бригадой, повышали бы качество и скорость расследования. Это было дело, потребовавшее он него всех навыков врача и дипломата, полученных за годы работы психологом в тюремных психиатрических клиниках.

Он не должен был все свое время проводить в больничных палатах, но его подстерегали здесь другие опасности. Например, опасность соскучиться. Устав от постоянного сидения за письменным столом и участия в заседаниях, он не устоял перед искушением и дал себя отвлечь от начатой работы, соблазнившись заманчивым предложением и ввязавшись в дело, которое даже на первый взгляд казалось чем-то из ряда вон выходящим. Но и в самых страшных ночных кошмарах он не мог представить себе, насколько. Насколько из ряда вон выходящим и насколько деструктивным.

На мгновение он зажмурился, отгоняя воспоминания, которые неотвязно подстерегали его где-то на краю сознания, ожидая, когда он ослабит контроль и впустит их. Это была вторая причина, почему он плохо спал. Мысль о том, что может принести ему сон, не радовала и мешала дать волю подсознанию.

Облако уплыло прочь, словно рыба, еле шевелящая плавниками. Тони выбрался из постели и зашлепал вниз по лестнице в кухню. Он налил воды в нижнее отделение кофеварки, засыпал в среднее темную пахучую смесь из холодильника, закрутил пустое верхнее и поставил кофеварку на огонь. Он думал о Кэрол Джордан, мысли о которой нередко посещали его за варкой кофе. Она подарила ему эту тяжелую алюминиевую итальянскую посудину, когда он вернулся из больницы, после того как дело было закончено. «Вряд ли в ближайшее время ты будешь часто ходить в кафе, – сказала она. – А так ты по крайней мере сможешь сварить дома приличный эспрессо».

Уже прошло несколько месяцев с тех пор, как он видел Кэрол в последний раз. Они даже не воспользовались возможностью отметить ее назначение старшим инспектором, что говорило о том, насколько они отдалились друг от друга. Вначале, после его возвращения из больницы, она забегала навестить его каждую свободную минуту, когда позволял сумасшедший ритм работы. Но со временем оба начали понимать, что всякий раз, когда они вместе, возникает призрак того дела, бросая тень на все, что могло бы происходить между ними. Он понимал, что Кэрол скорее, чем кто-либо другой, способна понять, что с ним творится. Он просто не мог позволить себе риск открыться другой женщине, которая оттолкнула бы его сразу же, едва осознав, до какой степени повлияла на него работа.

Если бы подобное произошло, думал он, вряд ли он был бы способен действовать эффективно. А раз так, он не смог бы выполнять свою работу, работу слишком важную, чтобы доверяться слепой случайности. То, что он делал, спасало людям жизни. Он умел делать это хорошо – так хорошо, как, пожалуй, вообще мало кто умел до него, потому что он по-настоящему понимал темную сторону души. Поставить под угрозу работу было бы самой большой безответственностью, на какую он мог пойти, особенно сейчас, когда в его руках находилась судьба всего вновь созданного Особого национального подразделения по психологическому портретированию преступников.

То, в чем некоторые люди видят жертву, на самом деле прямая выгода, решительно сказал он себе, наливая кофе. Ему позволено заниматься тем, что он умеет делать действительно хорошо, и ему за это платят деньги. Усталая улыбка промелькнула на его лице. Господи, да он же счастливец!

Шэз Боумен поняла, почему люди идут на преступление. Открытие это явилось не из-за переезда в другой город и не из-за смены работы, вызвавшей переезд, а, напротив, было теснейшим образом связано с халтурщиками-водопроводчиками, ставившими трубы в этом викторианском доме, бывшем особняком фабриканта и разделенном впоследствии на отдельные квартиры. Строители отнеслись к своему делу добросовестно, сохранив оригинальность постройки и избегнув лишних перегородок, которые испортили бы изящные пропорции просторных комнат. Квартира Шэз была явным совершенством, совершенством в ней казалось все, особенно стеклянные двери, выводившие в сад за домом, ставший ее нераздельным владением.

Годы, проведенные в снятых в складчину с другими студентками тесных конурках, устланных облезлыми половиками, где ванна была вечно грязной, и последовавшая затем квартира в доме для сотрудников полиции в Западном Лондоне, за которую каждый месяц приходилось платились непомерно большие деньги, до сих пор не позволяли Шэз выяснить, сможет ли она когда-нибудь испытывать чувство гордости за свое жилье. Переезд на север, казалось бы, впервые дал ей такую возможность. Но иллюзия рассыпалась в первый же день, когда ей пришлось рано встать, чтобы идти на работу.

Еще не совсем проснувшись и плохо соображая, она довольно долго провозилась в душе, устанавливая нужную температуру. Она шагнула под мощную струю, благоговейно подняв руки над головой. Внезапно стон наслаждения перешел в вопль, когда вода из приятно тепловатой вдруг сделалась нестерпимо горячей и ударила в нее проникающими под кожу иглами кипятка. Она рванулась из душевой кабины, поскользнулась на скользком полу, подвернула ногу и разразилась ругательствами, которым научили ее три года в полиции Большого Лондона.

Потом она безмолвно уставилась на облако пара, внезапно поднявшееся в той части ванной, где она стояла всего пару секунд назад. Потом, так же внезапно, пар рассеялся. Осторожно она вытянула руку вперед и подставила ее под струю воды. Температура снова была такой как нужно. Потихоньку, сантиметр за сантиметром, она продвинулась вперед и встала под душ. Выдохнула воздух – оказывается, все это время она незаметно для себя сдерживала дыхание, – и потянулась за шампунем. На этот раз Шэз успела окружить голову ореолом из белой пены, когда на ее голые плечи обрушились ледяные иглы зимнего дождя. Теперь она резко втянула в себя воздух вместе с шампунем, чего оказалось достаточно, чтобы к утреннему звуковому сопровождению добавился ее натужный кашель.

Не нужно было долго размышлять, чтобы догадаться, что ее злоключения вызваны чьими-то параллельно совершаемыми водными процедурами. В конце концов, она же все-таки детектив. Но понимание не сделало ее счастливее. Первый день на новой работе – и вместо того чтобы чувствовать спокойствие и уверенность после долгого, умиротворяющего душа, она ощущала злобу и разочарование, нервы были издерганы, мышцы шеи напряжены, что предвещало головную боль. «Замечательно», – бормотала она, глотая слезы, выступавшие больше от обиды, чем из-за попавшего в глаза шампуня.

Шэз снова шагнула под душ и резким движением завернула кран. Сжав губы в нитку, она стала наполнять ванну. Если в этот день ей не суждено достичь спокойствия, то по крайней мере нужно выполоскать из волос пену, если только она не хочет появиться на работе в только что созданном элитном подразделении в таком виде, какого бы постеснялась и драная кошка. Нервотрепки и так предвиделось достаточно, не хватало еще беспокоиться из-за того, как выглядишь.

Сидя на корточках перед ванной, опустив голову в воду, Шэз пыталась вернуть себе настроение радостного предвкушения. «Тебе страшно повезло, что ты попала сюда, детка, – говорила она себе. – Сколько мужиков подавали заявления, а ты даже не успела заполнить анкету, как тебя приняли. Отборный состав, элита. Вот и воздалось за все то время, когда нужно было с улыбкой жрать дерьмо. Теперь очередь этих лентяев. Другое дело – ты, детектив-констебль Шэз Боумен. Офицер Особого национального подразделения по психологическому портретированию преступников Боумен». А если этого недостаточно, ей предстоит работать рука об руку с признанным корифеем этой адской смеси инстинкта и опыта. Доктор Тони Хилл, бакалавр и доктор философии, мастер из мастеров в создании психологического портрета, автор базового учебника по серийным убийцам. Если бы у Шэз была склонность к поклонению героям, Тони Хилл занял бы почетное место в пантеоне ее личных богов. Как бы там ни было, возможность поучиться у него и перенять его искусство стоила того, чтобы ради нее она с радостью пошла на жертвы. Но этого делать как раз и не пришлось. Все само буквально свалилось ей в руки.

К тому времени когда она терла полотенцем коротко остриженные темные волосы, мысли о новом периоде жизни, ждавшем ее впереди, утихомирили ее гнев, но не нервы. Шэз заставила себя сосредоточиться на предстоящем дне. Небрежно бросив полотенце на край ванны, она уставилась на себя в зеркало. Не обращая внимания на россыпь веснушек на щеках и переносице маленького изящного носа, окинув беглым взглядом прямую линию губ, слишком тонких, чтобы наводить на мысли о чувственности, она сосредоточилась на особенности, которую в ее лице замечали прежде всего.

Глаза у нее были необычные. Темно-синяя радужка, рассеченная полосками более светлого оттенка, которые, казалось, поглощали свет наподобие граней сапфира. Во время допроса сопротивляться ее взгляду было невозможно. Ее глаза действительно обладали этим свойством. Этот ослепительно-синий взгляд приковывал к себе людей как суперклей. У Шэз было подозрение, что ее бывший шеф так неуютно чувствовал себя под ее взглядом, что просто обрадовался возможности сплавить ее куда-нибудь подальше, – и Бог с ним, с послужным списком, которым мог бы похвастаться опытный инспектор, а не то что новобранец.

Своего нового шефа она видела до сих пор только однажды. Честно говоря, у нее не сложилось впечатления, что Тони Хилл окажется легкой добычей. И кто знает, что он увидел бы, проникни его взор за линию обороны этих холодных синих глаз? Вздрогнув от этой мысли, Шэз отвернулась от беспощадного взгляда, направленного на нее из зеркала, и прикусила заусенец возле ногтя большого пальца.

Старший инспектор Кэрол Джордан вынула листок из ксерокса, взяла из лотка готовую копию и прошла через всю комнату инспекторов с окнами с обеих сторон в свой кабинет, на ходу бросив двум другим ранним пташкам, уже сидевшим за своими столами, дежурное «привет, ребята». Она подумала, что скорее всего они здесь так рано потому, что хотят произвести на нее впечатление. Бедняги.

Она плотно прикрыла за собой дверь и прошла к своему столу. Оригинал сводки вернулся в скоросшиватель, а тот отправился в ящик для исходящих бумаг. Ксерокопия присоединилась к копиям трех предыдущих сводок в папке, которая если не лежала перед ней на столе, то покоилась в ее портфеле. Пять, подумалось ей, это уже критическая масса. Пора действовать. Она взглянула на часы. Но придется чуть-чуть подождать.

Единственным документом, все еще загромождавшим ее стол, была длиннющая записка из министерства внутренних дел. Сухим казенным языком, способным лишить завлекательности даже сценарий Тарантино, записка возвещала официальное учреждение нового проекта – Особого национального подразделения по психологическому исследованию и портретированию преступников. «Под контролем Пола Бишопа в качестве консультанта руководство национальным подразделением будет осуществляться штатным психологом министерства внутренних дел, старшим специалистом доктором Тони Хиллом. Первое время в подразделение будут входить шесть опытных детективов, выделенных их руководством для работы над проектом с доктором Хиллом, под командованием офицера Бишопа и общим контролем министерства внутренних дел; фамилии детективов означены ниже».

Кэрол вздохнула. «А ведь это могла быть я, это могла, могла быть я», – пробормотала она себе под нос. Официально ее никто не приглашал. Но она знала, что ей достаточно лишь попросить. Тони Хилл хотел видеть ее в своей команде. Он воочию наблюдал, как она работает, и не раз говорил ей, что ум ее склада может помочь ему сделать новое подразделение эффективным. Но не все было так просто. Единственное дело, над которым они работали вместе, оказалось для них обоих одновременно утомительным и трудным. И ее чувства к Тони Хиллу представлялись ей еще слишком запутанными, так что перспектива сделаться его правой рукой в других подобных делах, которые могли стать настолько же эмоционально опустошающими и требующими напряжения всех умственных способностей, что и их первое совместное дело, вряд ли могла показаться ей заманчивой.

Но несмотря ни на что, перспектива эта все-таки ее увлекала. А потом подвернулось вот это. Досрочное повышение в составе нового формирования – такую возможность она не могла упустить. По иронии судьбы, повышение было связано с поимкой того же серийного убийцы. У Джона Брендона, помощника главного констебля в Бредфилде, хватило смелости подключить к работе Тони Хилла и выбрать Кэрол для связи с ним. Когда же Брендона повысили, назначив главным констеблем нового формирования, он захотел взять ее к себе. «Весьма кстати», – подумала она, пытаясь побороть чувство невольного сожаления. Она встала и сделала три шага – столько, сколько нужно было, чтобы пересечь кабинет, – и устремила взгляд вниз, на доки, где, выполняя неизвестную ей работу, деловито сновали люди.

Азы своей службы Кэрол постигала в лондонской городской полиции, а потом – в составе городской полиции Бредфилда. Оба гиганта питались от неиссякающего источника адреналина, в избытке поставляемого преступным миром большого города. А сейчас она оказалась на самом краю Англии, в полиции Восточного Йоркшира, где все дела носят характер специфический – точь-в-точь как местное приветствие, совершенно непонятное жителям других регионов. Здесь служба каждый день не сталкивает детектива с хитроумными убийствами, расстрелами в упор из автомобиля, бандитскими разборками, вооруженным разбоем и прожженными наркодилерами.

Нет, в городках и деревнях Восточного Йоркшира не было недостатка в преступлениях. Но все это относилось к третьеразрядным мелочам. Подчиненные ей инспекторы и сержанты были более чем в состоянии самостоятельно во всем разобраться. Как в небольших городах Хольм и Трэскхэм, так и в порту Сифорд на берегу Северного моря, где располагался ее служебный кабинет, люди вовсе жаждали, чтобы она всюду совала свой нос. В конце концов, что такая, как она, городская девчонка может понимать в кражах овец? Или в фальшивых накладных на погрузку? Кроме того, все они прекрасно знали, что нового старшего инспектора, только что вступившего в должность, интересуют не столько здешние дела, сколько люди: кто может при случае схалтурить, а кто горит на работе, у кого слабость к бутылке, а кто не прочь погреть руки на том или ином деле. И они были правы. Это заняло у нее больше времени, чем она рассчитывала, но постепенно у нее стала складываться целостная картина того, что представляет собой ее команда и кто из них на что способен.

Кэрол еще раз вздохнула, в задумчивости запустив пальцы в густые светлые волосы. Борьба шла с переменным успехом, в значительной степени из-за того, что большинству тупых йоркширцев, ее коллег, приходилось делать над собой невероятные усилия, заставляя себя воспринимать всерьез женщину-начальство. Уже не в первый раз она спрашивала себя, не совершила ли она грубой ошибки, пойдя на поводу у честолюбия, когда согласилась похоронить свою многообещающую карьеру в этой дыре.

Она пожала плечами и отвернулась от окна. Потом потянулась и снова достала из портфеля папку. Пусть она и предпочла плюнуть на новое подразделение по психологическому исследованию преступников, но работа с Тони Хиллом уже успела ее кое-чему научить. Она представляла, каким должен быть почерк маньяка. Для того чтобы узнать его, ей, пожалуй, не понадобится команда специалистов.

Одна створка двойных дверей распахнулась, и тут же за ней распахнулась другая. Женщина, которую мгновенно узнали бы в семидесяти восьми процентах домов Соединенного Королевства (как об этом свидетельствовали последние опросы), на высоких каблуках, подчеркивающих изящество ног, способных послужить рекламой колготок, вошла в гримерную, все еще продолжая разговор: «…в результате я ничего не выигрываю, так что скажи Тревору: пусть во время прогона поменяет местами второй и четвертый номер, о’кей?»

Бетси Торн, согласно кивая, шла за ней. Она казалась слишком добропорядочной, чтобы хоть как-то выдвинуться на телевидении. Темные волосы с вкраплением серебряных прядей стягивала синяя бархатная лента. Зачесанные назад, они открывали лицо, в котором было что-то чисто английское. Умные глаза овчарки, стать породистой скаковой лошади и цвет лица, заставляющий вспомнить румяное яблоко. «Отлично», – откликнулась она, и ее голос прозвучал так же тепло и ласково, как у ее спутницы. В блокноте, который она несла в руках, появилась соответствующая пометка.

Мики Морган, бессменная ведущая и звезда программы «Полдень с Морган» – флагмана двухчасовых новостей независимого телевидения, прямиком направилась к креслу, которое, судя по всему, давно уже стало ее привычным местом. Она села, откинула назад волосы медового цвета и, пока гримерша укутывала ее, бросила быстрый критический взгляд на свое отражение.

– Снова ты, Марла! – воскликнула Мики, ее голос и взгляд одинаково выражали восторг. – Слава богу. Я только и молилась, чтобы ты подольше оставалась за границей и не смогла увидеть, что они тут делают со мной в твое отсутствие. Я просто запрещаю тебе уезжать в отпуск!

Марла улыбнулась:

– Ты опять несешь чушь, Мики.

– За это ей и платят, – сказала Бетси, присаживаясь на рабочий стол рядом с зеркалом.

– Все эти дни не могу найти никого, – процедила Мики, едва разжимая губы, поскольку Марла уже начала наносить на ее лицо жидкую основу для грима. – На правом виске собирается вскочить прыщ.

– Скоро месячные? – спросила Марла.

– Я думала, я единственная, кто чувствует их за километр, – протянула Бетси.

– Это все кожа. Эластичность с годами меняется, – голос Марлы звучал рассеянно, она уже полностью погрузилась в производимые операции.