Текст книги "Песни сирены (сборник)"

V

Ревнивый муж в бешенстве вбегает в дом:

– Лена, я всё знаю!!!

– Сейчас проверим. Какова длина Дуная?

Автор неизвестен

Честно говоря, я ждал, что Алла заговорит о какой-нибудь неприятности с того самого момента, как мы встретились: уж больно решительный и даже воинственный был у неё вид. Для изучения мимики небезразличного вам человека требуется не так уж много времени, что бы там ни утверждали психологи, а мы с Аллой общались достаточно долго. Тем более что, скажем откровенно, не с её лицом садиться за преферанс. Игра эмоций проступает у неё в чертах мгновенно и ярко, независимо от окрашенности заряда. На этот раз заряд был явно негативный, с примесью истеричности. Движения рук тоже выдавали беспокойство. В начале нашего знакомства я несколько раз в подобных ситуациях, едва лишь начиная ощущать атмосферу напряжения, пытался задавать Алле участливые вопросы, с тем чтобы её успокоить или хотя бы отвлечь, но со временем на опыте убедился, что проявление тревожной заботы только подстёгивает приступы гнева. Самое лучшее – с выражением преданности и бесконечного терпения вглядываться ей в глаза. Грозы и тогда не избежать, но в последнем случае это, по крайней мере, всего лишь гроза, а не какой-нибудь смерч или тайфун. Наверное, почти каждый мужчина бывал хотя бы раз растерян, получая от женщины отчёт о некой возникшей у неё проблеме. Иногда проблема имеет к вам хоть какое-то отношение, пусть даже весьма отдалённое, иногда и вовсе не имеет никакого. Вне зависимости от этого, суетиться не нужно, здесь главное – подавить в себе импульс типичной маскулинной реакции. Не нужно идти на поводу у инстинкта: немедленно искать приемлемое решение и приступать к спасательным функциям, причём тем экстреннее, чем напряжённей конфликтный фон разговора. Не исключено, что это вовсе не то, что от вас требуется. Возможно, всё, что действительно нужно в такой момент – лишь небольшая демонстрация моральной поддержки. Но не прельщайтесь кажущейся простотой задачи. По ходу действия нужно быть готовым к динамичной смене декораций. Например, если вы предполагаете, что наилучшая политика – выражение безоговорочного согласия, то это может завести беседу в эмоциональный тупик. Не исключено, что в силу обстоятельств ваша подруга не имела возможности выплеснуть свою агрессию в реальных условиях – например, получая несправедливый, по её мнению, нагоняй от сурового шефа, – а такой недальновидный вариант вашей поддержки только блокирует моральную разрядку. Тут, напротив, следует «подставиться», отшутившись или же выставив какие-нибудь возражения. Только не слишком состоятельные – чтобы дать подруге возможность наголову разбить глупые тезисы и получить моральную компенсацию за ваш счёт. Не любите быть «мальчиком для битья»? Ну что ж, это дело вкуса. Я, например, считаю, что пять минут мнимого унижения – не слишком большая плата за последующий более-менее приятный и мирный вечер. А в случае с Аллой – ещё и расцвеченный половыми излишествами. На сей раз, однако, интуиция меня очень подвела – вот вам наглядный пример динамичной смены декораций. Да и моё унижение оказалось далеко не мнимым, хотя проистекало из предыстории, выходящей далеко за рамки текущего момента. Как бы то ни было, но, когда я брал её руку в свои, чтобы через стол поцеловать кончики холодных пальцев, ещё ничто не предвещало грядущих потрясений. Тут-то она и выдала:

– В общем, так… Меня шантажируют.

Это было настолько не про нас, что я в первый момент подумал, будто Алла меня разыгрывает.

– Понятно, – ответил я ей в тон, понизив голос и придав ему таинственности. – Дай угадаю. Тыс сообщниками ограбила банк, а затем анонимно сдала их. Сама тем временем забрала все деньги из тайника, изменила внешность и укрылась в Энске под другой фамилией. Но главарь вышел из тюрьмы, нашёл тебя и теперь грозит разоблачением, если ты не поделишься. Правильно?

– Боже, какой идиот!

– Возможно, ты к нему слишком строга.

– Чего? – не поняла Алла.

– Возможно, он не такой идиот, каким кажется.

– Ты, правда, не понимаешь, что мне не до шуток? Меня шантажируют.

– Где это ты так отличилась? Чем, интересно, тебя вообще можно шантажировать? Планами внеклассной работы за первое полугодие?

– Чем? Всего лишь домашней порнушкой.

Тут уж пришла моя очередь взволноваться и даже приоткрыть рот. Не в силах сохранять невозмутимость, я, кажется, только и смог проблеять в ответ, всё ещё пытаясь придать разговору иронический оттенок:

– Ты что у нас, ещё и порнозвезда, в дополнение ко всем своим прочим талантам?

Но тут же осёкся, потому что Алла, закусив нижнюю губу, стала пристально рассматривать свои ногти. Это было верным признаком, что она собирается плакать. Лицо её стало серьёзным и бледным – очевидно, моей подруге было действительно не до шуток. Как-то вдруг и мне стало не до шуток, причём в глубине сознания я уже непроизвольно искал оправдательные мотивы. Первая любовь. Он и она. Безграничное доверие и непреодолимая страсть. А теперь оказалось, что возлюбленный, которому девушка легкомысленно вручила свою честь, оказался подонком. Не слишком оригинальный сюжет, пожалуй, даже тривиальный. Но, как выяснилось позже, этот вариант фабулы оказался не только избитым, но и весьма далёким от истины – Алла очень быстро лишила меня иллюзий и устранила всякие сомнения.

– Ну и что мне теперь делать? – спросила она после того, как закончила свой рассказ.

– Я не знаю… Мне нужно это как-то переварить.

– Тогда вечером?

– Не сегодня. У меня через три часа с небольшим начинается смена. Давай завтра. До завтра же ничего не изменится, правильно?

– Правильно.

Я, и вправду, не знал, что ей посоветовать. А самое главное – мне действительно нужно было всё «переварить». Не в том смысле, что теперь делать ей, а в том, что теперь делать мне самому. Я был, по меньшей мере, озадачен. Это хорошо, что у меня как раз была вечерняя смена, иначе Алла, наверное, приехала бы с работы ко мне в квартиру, а я не имел понятия, как мне следует себя с ней вести. В тот день я не был уверен, что смогу хотя бы дотронуться до неё.

VI

Следственным отделом по Мичуринскому району г. Коврина 16 декабря 2005 года возбуждено уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 105, ч. 3 ст. 30 п., а ч. 2 ст. 105 УК РФ, по факту убийства 44-летней Галины Кравченко и покушения на убийство 20-летней Анны Петровой.

Следствием установлено у что убитая Галина Кравченко являлась матерью 22-летнего Сергея Кравченко и свекровью Анны Петровой, которые проживали в её квартире в пос. Железнодорожный г. Коврина. Вечером 16 декабря 2005 года Сергей Кравченко на почве ревности нанёс своей жене множественные удары ножом. При этом Галина Кравченко попыталась пресечь его действия и защитить невестку, в связи с чем сын нанёс удары ножом также и матери. От полученных ранений Галина Кравченко скончалась на месте. Однако гибель Анны Петровой удалось предотвратить вследствие своевременно оказанной медицинской помощи прибывшими врачами, которых вызвали соседи.

Установлено, что незадолго до совершения преступления Сергей Кравченко подготовил записку, в которой указал, что намерен убить жену и всех её любовников.

В настоящее время подозреваемый задержан. Рассматривается вопрос об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу. По уголовному делу проводятся необходимые следственные действия, направленные на установление всех обстоятельств совершенного преступления. Предварительное расследование продолжается.

Криминальные сводки, 17 декабря 2005 года

VII

Любовник замужней женщины возмущается:

– Всё, довольно, сыт по горло! Вечно быть второй скрипкой!

– Скажи спасибо, что ты вообще в оркестре!

Автор неизвестен

Алла приехала ко мне вечером следующего дня, когда я уже морально подготовился к тому, чтобы навсегда с ней расстаться. Прошло почти тридцать часов с того момента, когда мне стали известны некоторые подробности об аспектах её интимной жизни – причём такие, о которых лучше было бы вовсе не знать. Дозвонись я накануне чуть раньше Оле Норкиной, мои сомнения наверняка перешли бы в твёрдую решимость. И не пришлось бы мне тогда становиться свидетелем и в какой-то степени даже участником последующих событий. Задним числом следует признать, что это, вероятно, было бы лучше всего. Ольга умна, наблюдательна и мастерица по части точных характеристик. Самое противное то, что её характеристики трудноопровержимы, потому что, объективно говоря, справедливы. Хотя радости от подобной справедливости мало. Вот знаете, как это иной раз бывает в отношении людей, которые нам нравятся? Порой мы сами, без посторонней указки, видим или хотя бы подозреваем в них отдельные дефекты, однако подсознательно стараемся «отретушировать» любимые образы – по крайней мере, пока какой-нибудь досадный случай не обнажит истину в самом неприглядном свете. Норка отравила не одно моё увлечение, потому что обладает талантом, не высказывая ничего резкого или ядовитого по форме, обращать внимание как раз на те детали, которые я предпочёл бы не заметить. Причём либо талант её избирателен, либо Норка уверена, что старая дружба предполагает особые права, однако с другими она не обнаруживает этой своей склонности в той же мере. Но уж со мной ей не приходит в голову церемониться. И хотя ни одна из близких мне женщин не пользовалась у Норки особым расположением, моей бывшей жене, единственной из всех, Оля всё же снисходительно давала какие-то поблажки. Во всяком случае, до моего развода – потом-то она, само собой, высказала то, что думала о Нине, предельно откровенно и даже ненормативно. Возможно, изначальная сдержанность объяснялась тем, что в период ухаживания и последующей женитьбы на Нине я ещё учился в Оренбургском институте и для Норки был вне зоны досягаемости. А после нашего с Ниной переезда в мои родные места Ольга, пожалуй, могла считать ситуацию безнадёжно запущенной – что толку махать кулаками после драки? Но что касается Аллы, то та уж точно никаким дипломатическим иммунитетом никогда не обладала. При том, что я пытался безжалостно пресекать, на первый взгляд, столь же невинные, сколь и иезуитские по сути Ольгины инсинуации, ей удавалось успешно донести до моего сведения всё, что она хотела. Причём дело, конечно же, не касалось явных изъянов – Норкина достаточно хорошо меня знает, чтобы быть уверенной в том, что они и так не прошли мимо моего внимания. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы заметить в характере Аллы такую черту, как вздорность. А что касается упрямства, то, даже не будучи выдающимся физиономистом, достаточно один раз посмотреть на её лицо. Нет, Норка, конечно, привычно копала глубже, так что даже и те личные особенности Аллы, которые мне импонировали при первых встречах, выворачивались своей изнанкой: изысканность – снобизмом, жизнелюбие – эгоистичностью и полной неразборчивостью в средствах, когда дело так или иначе касалось карьерного роста, а природный оптимизм – неспособностью к состраданию. Конечно, некоторую роль здесь сыграло и то обстоятельство, что Алла, едва познакомившись с Ольгой, тут же сцепилась с ней, когда я имел глупость свести их вместе на служебной маёвке. А первые впечатления, как известно, наиболее яркие. Правда, в данном случае они были не самыми первыми, но тем не менее. Это был всего лишь второй раз, когда она видела Аллу, не считая того случая, когда неожиданно приехала ко мне домой в момент романтического свидания.

Конечно, если исходить из предыстории, то выезды на природу в составе нашего больничного отделения – традиционная территория Норки, и, пожалуй, я поступил бы умнее, воздержавшись от появления на маёвке в сопровождении Аллы. Дело в том, что бок о бок со мной, в той же больнице, работает ещё один наш общий соученик, Вадим Большаков, чей выпуск по времени пришёлся как раз между моим и Олиным. Таким образом, втроём мы представляем собою живой ряд преемственности Мичуринской средней школы. Как раз Вадим и положил начало этой традиции, пригласив Норкину на маёвку ещё четыре года назад, и она как-то очень органично «вписалась» в компанию моих коллег, причём при нашем с Вадиком минимальном участии. Впрочем, это не так уж удивительно. Так сложилось, что, хотя состав работников в отделении разбит примерно поровну между полами, среди женщин почему-то сплошь преобладают ветераны труда. Трудно представить, как выглядели бы эти выезды на природу, если б и наши «бабушки» дружно принимали в них участие, но все они, не считая давным-давно разведённой и одинокой Флюры Муминовой да двух-трёх санитарок, предпочитают проводить праздники дома, в окружении детей и внуков. Кстати, до своего развода я и сам не был завсегдатаем производственных гулянок, так что я их понимаю. Как бы то ни было, но с тех пор Ольга всегда ездила на маёвки вместе с нами, за исключением прошлого года. Но и то – лишь оттого, что буквально накануне была поставлена всё тем же Вадиком и примерно в той же компании в двусмысленное положение, а вовсе не потому, что не получила приглашения. Если мои отношения с Олей можно определить как близкую дружбу с элементами матриархата, то у Вадика к Норкиной – как он доверительно сообщил мне давным-давно, правда, туманно и в иных словах, – неувядающее чувство безответной любви, выражаемое, впрочем, столь робко, что его вполне можно принять за простую предупредительность галантного кавалера. Именно так Норка и считала до поры до времени, пока Вадик не напился на собственных именинах и, видимо, от избытка чувств, тут же, в присутствии всех гостей, не объяснился ей в любви – стоя на коленях, как в водевилях прошлого века, и в таких же цветисто-водевильных выражениях. Я нашёл эту сцену одновременно и смешной, и пронзительно печальной, но плохо скрываемая улыбка не пошла мне на пользу, потому что Норка вдруг неизвестно отчего расплакалась и потом дулась на меня ещё целую неделю, что для неё нехарактерно. Этой загадки я так и не разгадал. И в конце концов списал всё на выпивку, хотя, по правде говоря, в тот вечер никто, кроме Большакова, не проявлял большого радения по части спиртного, а Ольга так и вообще, по-моему, почти не пила.

Как бы то ни было, но когда через два дня после Большаковских именин Норкина не появилась на маёвке, то Вадик, самокритично подвергнув анализу причинно-следственные связи, тут же поехал к ней домой – извиняться и обещать, что подобного безобразия больше не повторится. А такой поступок – уже сам по себе почти подвиг. Оля так же, как и я, живёт на самой окраине города, только, в отличие от меня, не на западной, рабочей, стороне, а на южной, очень живописной, расположенной прямо у излучины реки. Там у Норки имеется в безраздельном владении очень ветхий, но в то же время и очень уютный домик, полученный в наследство после смерти бездетной двоюродной тётки. В любом случае, добираться туда без личного транспорта – долго и непросто. Неизвестно, о чём Большаков с Норкиной говорили в тот день и оценила ли она его беспрецедентный героизм или же он так и остался незамеченным, во всяком случае, недоразумение, по-видимому, было исчерпано.

Наверное, не стоило бы так активно таскать Аллу повсюду за собой, но в тот момент она мне просто безумно нравилась, так что я представлял её своим приятелям чуть ли не с гордостью учёного, переживающего эйфорию только что сделанного им великого открытия. К тому же так получилось, что вся моя жизнь разбивается на три неравных периода, причём первый и второй отделены чисто географически как друг от друга, так и от нынешнего времени. Из друзей и знакомых своих ранних лет, если не принимать в расчёт коротких поездок в родительский дом во время отпуска, я сейчас вижусь только с Ольгой и Вадиком. А бегство жены оборвало всякую связь со студенческим периодом моей жизни, причём я даже не уверен в том, что хотел бы увидеться с нашими некогда общими друзьями в роли брошенного мужа. Пожалуй, нет. Может быть, когда-нибудь, но, во всяком случае, не теперь. Возможно, это прозвучит глупо, но ныне основная и, как мне кажется, далеко не худшая часть моего круга общения представлена некоторыми из моих коллег. Я у них многому научился и в профессиональном, и просто в человеческом смысле. Они были рядом, когда у меня ещё было маловато опыта и я нуждался в совете, и они же помогли мне пережить тяжёлую тёмную осень четыре года тому назад – один бы я, наверно, не справился. Конечно, больше всех приятелей, даже вместе взятых, мне тогда помогла Норка, но её попечительство я привык ощущать как что-то само собой разумеющееся – иногда немного докучливое, иногда приятное, но совершенно неотвратимое.

Обычно наши отъезды на маёвку происходят от сквера при драматическом театре. Там очень удобное место сбора, а если идёт дождь, то всегда можно укрыться под портиком фойе. В назначенное время специально нанятый автобус доставляет нас на речку и сразу же уходит, возвращаясь только вечером, чтобы развезти всех по домам. Расходы на автобус берёт на себя больница, делая вид, что наш пикник – это выездное производственное совещание. Говорят, что раньше субсидии были более щедрыми и включали все издержки на еду и питьё, но я таких времён уже не застал, хотя раз в год наше начальство вполне могло бы позволить себе разориться.

Мы подошли к скверу одними из первых, сразу вслед за Флюрой, и, насколько я мог судить, представляя Аллу по очереди своим сослуживцам, она произвела на всех приятное впечатление. Рентгенолог Арик Кац, кругленький и лысый, как бильярдный шар, что, в совокупности с полным неуспехом у женщин моложе сорока лет, всё же не мешает ему считать себя неотразимым мужчиной, тут же оттеснил Аллу к периферии нашей гурьбы и начал ей что-то сладко ворковать на ушко. Даже появившаяся одной из последних Норка – и та изобразила на своём лице подобие дружеской улыбки, а это дорогого стоит. Как я уже упоминал, Ольга по освящённой годами привычке смотрит на моих девушек с позиции строгой матери, чей не имеющий себе равных отпрыск априори обречён довольствоваться большим или меньшим мезальянсом. Тем неприятнее мне было от того, как развернулись события чуть позже, когда мы уже вдоволь нарезвились, опорожнили несколько бутылок вина и почти покончили с незамысловатым, но вкусным ужином – что может сравниться с хорошим шашлыком из молодого барашка?

Начало раздору нечаянно положил нервно размахивающий шампуром Вадик, пожаловавшись на то, как его брата с семьёй, на днях приезжавшего навестить родителей, больше семи часов продержали на границе. Наличие в машине сердитой жены с орущим трёхлетним ребёнком на руках, и без того заранее напрягшейся в предвкушении табельной встречи со свекровью и свёкром, отнюдь не оздоравливало обстановку ожидания. В довершение всего, когда наглухо рассорившиеся между собой путешественники наконец появились у дверей отеческого дома, мама Вадика с порога начала пенять им, что запечённый по случаю торжества гусь безнадёжно пересушен, что она больше не будет ничего разогревать, что их ждали гораздо раньше и что тётя Валя, специально приезжавшая из Медвянинского микрорайона «повидаться с Серёженькой», обиделась и уехала домой. На этом месте невестка подхватила дочку на руки и быстрым шагом двинула по улице в направлении автовокзала. Пока Серёжа орал на маму, обвиняя её в отсутствии чуткости и зверином эгоизме, невестки и след простыл. Затем начались поиски беглянок. Подозревая самое худшее, а именно сепаратное убытие, семья Вадика устроила свою первую облаву на автовокзале. После того как выяснилось, что расписание рейсов не давало невестке ни малейшей надежды на скорое расставание с родственниками, было проведено ещё несколько бессмысленных и бессистемных рейдов на машине в различные места культурного отдыха горожан, включая всевозможные карусели в парке, потому что мама Вадика «не представляла, куда ещё можно повести ребёнка». Вадик нехотя принимал участие в розыскных мероприятиях, хотя и считал это рафинированным идиотизмом, но если бы он вздумал уклоняться, то его тут же заклеймили бы как дезертира и ренегата. Он даже успел горячо раскаяться в том, что, по случаю визита брата, поменялся со мной дежурством на работе и поехал к родителям – вместо того чтобы спокойно наслаждаться работой в своём отделении больницы или даже в приёмном покое, да хоть где! В конце концов, когда он уже почти придумал благовидный предлог для срочного возвращения в областной центр, они чуть не наехали на появившуюся непонятно откуда прямо под колёсами невестку. Снова начался обмен взаимными упрёками, в процессе которого выяснилось, что измученная женщина купила себе билет в кинотеатр и вместе с ребёнком легла спать на пустых сиденьях заднего ряда, а сердобольная билетёрша не стала её будить после первого фильма и позволила проспать ещё один сеанс. В заключение вся компания вернулась домой, чтобы дружно съесть пересушенного гуся и снова расстаться до новой радостной встречи.

Вадик рассказывал об этом, нервно смеясь, но на самом деле «пограничная» тема болезненна для очень многих жителей нашего города, которые однажды поутру обнаружили себя живущими в другом государстве по капризу дорвавшихся до власти державного алкоголика со товарищи. В этих широтах огромное число смешанных семей, у той же Норки половина родственников живёт по ту сторону границы. Что касается Вадика, то он у нас настоящий «суржик». Мало того, что он происходит от русско-украинских корней, так вот вам ещё один забавный казус: его русские предки – с Полтавщины, а украинские, наоборот, исторически жили в Воронежской области. Теперь и брат Вадика женат на такой же полукровке, да ещё и с примесью осетинской струи. Хотя районный городок, где мы выросли, и не отличается специфическим диалектом, Вадик даже изъясняется на натуральном суржике – видимо, привычки детства и семейного лексикона глубоко в него въелись, а может быть, у него просто ни разу не возникало ощущения несоответствия. В отличие от нас с Ольгой, он никогда не удалялся на жительство дальше чем на двести километров от места, где тридцать с чем-то лет назад появился на свет, а там суржик – дело хотя и не типичное, но нередкое. Словом, сообщение Большакова получило самый живой отклик – ничего удивительного, что и другие собеседники внесли в обмен мнениями свою скромную, но пылкую лепту о вымогательствах наглых пограничников, тупости правительственных постановлений и подлости властей, обрёкших людей на лишения ради обладания политическим капиталом.

Тут-то и влезла в разговор Алла со своими непрошеными поучениями, да ещё и высказанными таким назидательным тоном, что слушать их было вдвойне противно. Решила наставить нас на путь истины, а заодно и заступиться за своего земляка, по праву прославившегося неординарными талантами на многих поприщах – от миротворчества до дирижирования.

– Ну и правильно, что границы! Давно пора – пока инородцы всё национальное достояние России не разворовали. Пора русскому народу избавиться от бесполезного бремени и встать с колен!

В первый момент все промолчали, а я, вспыхнув от стыда за Аллу, потупил глаза и мучительно надеялся, что продолжения не будет. Всякий, читающий эти строки, имеет полное основание считать Аллу законченной идиоткой, и у меня нет достаточно обоснованного возражения против такого заключения. Я только могу робко заметить, что не всегда и не во всём. Кое в чём она достаточно сообразительна, кое в чём даже умна, и, вообще говоря, достаточно восприимчива к разумным доводам. Но только не в том, что касается всякого рода этнических вопросов. В этом она тупо нетерпима и излишне эмоциональна; любые апелляции к здравому смыслу здесь бесполезны.

При том что среди присутствующих находились люди с разными политическими взглядами, в одном вопросе почти все они были практически единодушны. Реалии юга России, как минимум, учат местных обитателей национальной терпимости, иначе здесь просто не выжить. А то, что, скажем, меня передёргивает каждый раз, когда Флюра говорит «в Украине», или то, что Большаков до одури спорит с Ариком по поводу бывшего «олигарха», не так уж и важно. Мы не так уж и непримиримы – мне, например, просто претят любые попытки насильственного уродования языка, и в этом смысле меня точно так же передёргивает, когда Флюра говорит «ложить». Да и между Ариком и Большаковым не такая уж резкая несовместимость взглядов, они оба возмущаются существующим положением дел, только в случае с Ариком это звучит как «Почему он сидит, когда другие на свободе?», а в случае с Большаковым – «Почему другие ещё на свободе, когда этот сидит?». Словом, в нашей компании тоже бывают трения и политические дебаты, но всё же не выходят за известные рамки, и не только из-за того, что следует соблюдать формальную вежливость, а просто потому, что каждый из нас твёрдо знает, что всякие попытки унижения другого из-за его национальности граничат с глупостью и подлостью.

Поэтому слова Аллы прозвучали как пощёчина, впрочем, нет, это было даже хуже. Это было, как если б на монаршем приёме один из гостей вдруг громко испортил воздух. Я должен признаться, что у нас с Аллой уже и раньше случались небольшие стычки по этому поводу, причём вначале они больше удивляли меня, чем возмущали. В сущности, ничего оригинального – всё те же тупые и ничем не подкреплённые причитания по поводу того, что «Россия весь Союз кормила», и что русские – очень добрый, сердечный, талантливый, но чересчур доверчивый народ, чем как раз и пользуются чужаки с чёрною душой. Причём, как и во всех клинических проявлениях сверхценных идей, спешить с терапией здесь не имело никакого смысла. Можно сколько угодно, с официальными отчётами государственного статистического управления СССР в руках, доказывать, что ни Белоруссия, ни Азербайджан, ни Казахстан не были обузой для страны, что в то же самое время в самой России полно убыточных регионов, что это нормальное и, в принципе, даже неотъемлемое явление для любого государства, – вас всё равно не услышат. Любые факты и статистика, если они не вписываются в сверхценную идею, объявляются фальсифицированными. Попытки логических аргументов так же бесплодны. Я как-то пытался на примере тех миллионов этнических русских, что отнюдь не по своей воле очутились за границей, продемонстрировать Алле непоследовательность её манифестов, но тут оказалось, что русские тоже имеют сортность – русские русским, видите ли, рознь, и те из них, что живут пускай всего лишь в нескольких сотнях метров, но уже за украинской границей, непостижимым образом девальвируются. Как крылато выразилась Алла, «это уже не настоящие русские». Больше всего меня позабавило, что она чуть ли не посочувствовала мне, когда в разговоре выяснилось, что и я родился хоть и в русской семье, но в городе Тбилиси. Смысл её слов был тот, что это обстоятельство, если и не являлось, строго говоря, позорным, всё же имело такой характер, что обнародовать его без крайней нужды не следовало. Кстати сказать, смешно было только в первый раз, а потом всякое упоминание о том, что я «грузин», начало меня безмерно раздражать, потому что Алла усвоила привычку всякий раз извлекать эту деталь на свет во время наших ссор. Вообще, я должен заметить, что моё отношение к Аллиным бредовым идеям по поводу «русскости» со временем менялось. Сначала мне казалось, что она просто притворяется и принимает на себя определённую роль в какой-то странной игре – ну не может же нормальный человек верить во всю эту галиматью, даже если и изрекает её по какому-то загадочному внутреннему побуждению. Потом я столь же ошибочно считал, что она просто пользуется подобной тематикой, когда ей хочется со мной поскандалить – именно потому, что подозревает, что такими разговорами меня можно относительно легко задеть. Но и тогда я всего лишь усмехался в ответ, а внутренне оставался спокоен. Наконец, до меня дошло, что, как это ни странно, у неё действительно имеется странный «пунктик». Но всё же по-настоящему злиться я начал уже позже и даже не сразу понял, отчего. Однако в какой-то момент меня всё же осенило. Пожалуй, присутствуй у Аллы лишь один мотив, к её нападкам можно было относиться спокойнее. То есть если бы она либо просто хотела время от времени меня поддразнить, но беззлобно и в шутку, либо уж пусть бы лелеяла убеждённость в своих заморочках, но при этом бережно относилась ко мне лично. Так нет же! В бредовые идеи она истово верила, а ярлык свой навешивала на меня как раз тогда, когда действительно хотела меня побольнее ужалить, экстраполируя на меня свои идиотские взгляды и считая, что обнажает какое-то несмываемое клеймо на моей биографии. И вот это уже было по-настоящему неприятно. Как в какой-нибудь пьесе с закрученным сюжетом, где положительный герой подменяет ничего не подозревающему злодею смертельный яд на совершенно безобидный порошок такого же вида. Порошок не причиняет жертве вреда, но тайная злоба, выйдя наружу, обличает злодея, который, будучи уверен в своей полной победе, уже перестаёт скрываться.

Из того, что я сказал, может воспоследовать ложный вывод – будто мы с Аллой только и делали, что ссорились. Но это не так. Мы, в основном, только и делали, что лежали в постели, а когда, устав от лежания в постели, гуляли по городу или, скажем, сидели в кафе, то у нас находились тысячи других тем для разговора, лишённых конфликтного содержания. Я упоминаю о происшествии на маёвке только потому, что, сформировав отношение к Алле у Норки и других участников нашей компании, оно создало некий определяющий вектор. Думаю, что именно с того момента я, при всей пылкости любовной страсти, начал одновременно осознавать и нашу духовную чуждость, потому что некоторые вещи переживаются по-разному – в интимной обстановке или, будучи выставленными напоказ, как бы заново увиденные глазами других людей. Мой знакомый Володя Краев, в студенческие годы живший под одной крышей со своей двоюродной сестрой и её сыном, страдающим олигофренией, рассказывал, что со временем, когда определённые странности уже стали привычными, он практически перестал воспринимать племянника как умственно отсталого. События развивались так. Едва он приехал на учёбу, как двоюродная сестра, будучи местной жительницей, сразу же пригласила его к себе на жительство, рассудив, что с родными ему будет лучше, чем в общежитии. По словам Володи, сначала он согласился лишь из-за боязни, что сестра может оскорбиться отказом, истолковав его как нежелание жить в одной квартире с ненормальным, как оно, в сущности, и было. В самом ближайшем будущем Краев намеревался съехать под каким-нибудь более или менее благовидным предлогом, но к тому времени, как нашёлся предлог, ему уже расхотелось съезжать. Не знаю, конечно, как обстояли бы дела, если б его племянник был идиотом. Вероятно, в этом случае всё бы пошло иначе. Как бы то ни было, но Володька рассказывал, что они с племянником, в сущности, крепко подружились – если это слово применимо по отношению к олигофрену. Просто нужно было помнить о пределах его развития и не переходить границ. Так вот, единственное, что до самого конца давалось Володьке с трудом – это совместные прогулки. Сестра, по-видимому, понимала ситуацию и, не желая ставить кузена в неловкое положение, в основном, гуляла с сыном сама. Но иногда Володьке всё же приходилось это делать, и тогда ему было стыдно перед людьми на улице – причём даже перед совершенно незнакомыми случайными прохожими, в особенности перед симпатичными молодыми девушками – потому что он начинал видеть себя их глазами и вновь распознавать в племяннике олигофрена. Кстати, это касается не только тех вещей, которые могут быть истолкованы как постыдные. Однажды я с затаённой гордостью попытался посмотреть вместе со своими друзьями только что с немалым трудом отысканный и переписанный мною на новую кассету авторский фильм немецкого режиссёра, причём заранее характеризовал его друзьям как шедевр кинематографии. По мере просмотра, замечая молчаливое недоумение аудитории, я постепенно начал видеть кино их глазами и не нашёл в нём ничего, кроме холодного и скучного умозрительного построения как раз в том, что, вернись я только в собственную шкуру, было бы для меня наполненным бесконечного очарования. Фильм мы так и не досмотрели до конца, но я утешился тем, что приобрёл драгоценный опыт.