Текст книги "Песни сирены (сборник)"

Итак, в первый момент все промолчали, и я уже надеялся, что выходку Аллы можно будет обратить в шутку или что она, по крайней мере, останется без дальнейших последствий. Честно говоря, я был удивлён, что Алла оказалась настолько неучтивой, она же не могла не понимать, что чуть ли не половина присутствующих относится к той категории, которую она определила архаическим словом «инородцы», и что сама она при этом, будучи в гостях, пользуется в том числе и их гостеприимством. Конечно, от уроженки Урала трудно ожидать чудес межнациональной дипломатии – там для этого нет необходимости. Но никто и не собирался задирать планку, а элементарная вежливость может быть присуща любому человеку, независимо от его происхождения и места обитания.

К сожалению, Алла решила развивать тему дальше, выразив неудовольствие наплывом украинских гастарбайтеров, от которых, как она выразилась, «скоро не будет житья» и которые захватывают не принадлежащую им по праву первородства огромную часть местного трудового рынка. Ей об этом якобы стало достоверно известно от одного хорошего знакомого, работающего в федеральной миграционной службе.

Тут всем стало ясно, Алле не до шуток.

– А ещё, – продолжила она, – хохлы через границу всякую сельхозпродукцию нелегально провозят и продают здесь по демпинговым ценам, чтобы местных производителей разорить.

Тогда Норка ехидно спросила:

– А об этом тебе, наверное, стало известно от хорошего знакомого из федеральной таможенной службы. Да?

– Зачем? – отвечала Алла. – Это и так любая дура знает!

Правда, на этом конфликт был прерван, потому что в дальнейшую полемику никто вступать не стал. И надо отдать должное моим сослуживцам: ни один из них впоследствии не напомнил мне о неприятном инциденте. Правда, и я на служебные попойки Аллу больше не приглашал.

Впрочем, говоря об Олином отношении к Алле, я, возможно, не прав, придавая чрезмерное значение данному эпизоду – в конце концов, Норкино мнение никогда не было особенно благосклонным. Более того, она поспешила высказать суждение о моей подруге сразу же после того, как её увидела, причём даже без своего обычного иезуитства. Кстати, может сложиться впечатление, что Норкина способна лишь на критические замечания. Так вот, это не так – она и похвалить может, если кто-то ей нравится. Но здесь, по всем признакам, был не тот случай, впрочем – судите сами. Как я уже рассказывал, Оля неожиданно, без предупреждения, приехала ко мне после возвращения из очередной поездки в наш родной городок – привезла передачку от мамы. И появилась как раз в тот момент, когда мы с Аллой, едва успев зайти в квартиру, целовались на пороге моей комнаты. Я, естественно, тут же постарался как можно скорее сплавить Норку и, чтобы взять инициативу в свои руки, вызвался её проводить и «поймать» для неё такси. Собственно, вручение передачки и краткая процедура знакомства, переходящая в прощание, произошли настолько быстро, что у Оли и времени-то, считай, не было, чтобы рассматривать Аллу. Но, как выяснилось, она её неплохо разглядела. Пока мы шли вниз по лестнице, Норкина спросила:

– Новая пассия твоя?

– Ну, можно и так сказать. Понравилась?

Ольга скривилась, как будто её заставили лягушек целовать:

– Смазливая, но наплачешься ты с ней!

В тот момент я не особенно был склонен прислушиваться к Норкиному мнению – всё равно, если судить по началу нашего разговора, ничего хорошего ожидать не приходилось, а Оля такая, что уж если что-то скажет, то отмахнуться от этого сложно, потому что «всё в точку». Так что я не стал входить в детали, почему наплачусь, чтобы не портить себе настроения. Но уточнять и не потребовалось.

Пока ловили такси, Норка сказала:

– У неё взгляд был, как у мороженого судака, когда она на меня смотрела. Надеюсь, тебе не придётся зависеть от её чуткости, потому что судна из-под тебя, случись что, она выносить не будет. Да и не только судна – она даже просто посочувствовать не в состоянии.

Как ни крепился я, чтобы не вступать в споры с Ольгой, всё же спросил возмущённо:

– Почему это «не в состоянии»? Ты какую-то ерунду говоришь… А глаза у неё, по-моему, очень красивые.

– Почему! Да потому, что не обладает способностью к сопереживанию. Это бывает. Ну не видит в другом живое существо, заслуживающее сострадания, что поделаешь! Про глаза я, кстати, ничего и не говорила. Я сказала, «взгляд». А глаза у неё, действительно, красивые, только чересчур блудливые. Если честно, я таких блудливых глаз, как у неё, никогда раньше не видела. Ты там не забывай о гигиене, а то соберёшь микробов со всей округи.

Доругаться мы не успели, потому что подъехало такси, но Норкины слова я, конечно, не забыл, и даже стал непроизвольно отмечать некоторые особенности характера Аллы.

Кстати, в том, что Оля напророчила о чуткости, мне пришлось удостовериться почти сразу, потому что вскоре довольно серьёзно заболела мама, и я должен был мотаться к ней каждую неделю, чтобы удостовериться, что она выполняет все предписания, и чтобы в целом держать ситуацию под контролем. Я был обеспокоен тем, что мамина хворь никак не проходила, а симптоматика была слишком нетипичной. Это могло означать всё что угодно, включая самые неприятные вещи. Когда я поделился своими тревогами с Аллой, которая была недовольна моими отлучками, она спросила:

– А что с ней?

Я рассказал, не пренебрегая некоторыми подробностями.

– Надо же! – удивилась Алла, – У моей бабушки перед смертью точно так же было! А сколько твоей матери лет?

– Шестьдесят шесть.

– Ну так она и старая уже у тебя. А моей ещё только пятьдесят один год.

В конце концов, мама, к счастью, поправилась, но не сразу – она чувствовала себя неважно ещё недели три или четыре. Мне, естественно, больше не хотелось обсуждать её самочувствие со своей подругой, хотя я, наверное, подсознательно ждал, что в какой-то момент Алла всё-таки спросит меня об этом сама. Но она так и не спросила.

Что же касается второй части Норкиного предсказания, то я ничего такого не замечал. Хотя, может быть, в этом была виновата моя внутренняя установка: для меня всякое проявление необоснованных подозрений в отношении близкого человека – низость. У ж это-то я усвоил давным-давно и прочно – и на примере матери, и на собственном опыте.

Да, я ничего не замечал, но, может быть, только оттого, что никогда и не присматривался. Как бы то ни было, до вчерашнего дня мне и в ужасном сне не могла бы представиться степень моего нынешнего отчаяния. Норка всё-таки оказалась права, но я никак не мог объяснить – как? Как, чёрт возьми, за каких-нибудь десять минут первой встречи она успела разглядеть в Алле черты распутницы? Получалось, что успела. Самое противное было в том, что разумом я понимал – как бы ни развивались будущие события, не имело никакого смысла переживать по поводу того, что уже произошло, и уж тем более испытывать по этому поводу какие-то сомнения. Но всё же я их испытывал, и как человек, имеющий мало-мальское отношение к психиатрии, не мог не признать, что какая-то часть моей души вышла из-под контроля сознания, причём диагноз не вызывал сомнений – это была ревность.

VIII

В зоопарке «Эль Пасо» американского штата Техас произошла трагедия: тигрица по кличке Сери убила своего партнёра, тигра по кличке Взуи, который посмел обратить своё внимание на другую самку.

Об агрессии Сери работники сообщали ещё в июне, отмечают «ЕвроСМИ». Тогда впервые было замечено, что «самки не любят друг друга и испытывают ревность». Соперница значительно старше Сери, ей целых 15 лет.

Директор зоопарка отмечает, что поведение тигрицы совсем не указывало на возможность подобного финала. Более того, перед убийством коварная Сери мирно отдыхала в вольере со своим любимым и играла с ним. Сейчас сотрудники зоосада выбирают нового самца, ведь участники этого «любовного треугольника» относятся к подвиду малайских тигров, находящихся на грани исчезновения.

Работникам будет не хватать Взуи, так как тигр был «любящим существом». Сери и Взуи попали в зоопарк в рамках программы, курируемой американской Ассоциацией Зоопарков, помогающей выжить редким видам животных.

По данным «ЕвроСМИ»

IX

Ревность – это ощущение одиночества среди смеющихся врагов.

Элизабет Боуэн

Первую вспышку я ощутил ещё тогда, когда всхлипывающая Алла, забыв о дымящейся в её руке сигарете, рассказывала мне о своих затруднениях. Вся подоплёка истории с шантажом была для меня, без преувеличения, шокирующей, и ощущение шока только увеличивалось от того, как и в каких выражениях излагалась суть происходящего. Но, оглушённый неожиданными известиями, я как будто внутренне онемел, поэтому вспышка была слабой. А кроме того, всё это звучало настолько невероятно, что рассказ Аллы показался мне нереальным. Хотя, если подумать – что здесь нереального? Откуда-то же берутся эти десятки, если не сотни тысяч клипов, наводняющие интернет, – настолько, что невозможно поинтересоваться прогнозом погоды на завтра, не наткнувшись на порнографию. Ведь не какие-нибудь пришельцы с других планет снимаются в них – нет, вполне реальные Аллы и Светы, Юры и Серёжи, быть может, живущие в соседнем дворе или в каком-нибудь неприметном доме на вашей улице. Или даже девушки, сидящие напротив вас в непринуждённой позе за столиком кафе. Впрочем, в Аллиной позе, несмотря на показную непринуждённость, проступала напряжённость. Даже то, что она не замечала грозящий свалиться ей на кофточку столбик пепла на сигарете, указывало на степень её волнения.

– Пепел стряхни!

Вот какими были мои первые слова в ответ на откровенные признания моей подруги, и это вызвало её раздражение:

– При чём здесь пепел? Что ты о каких-то пустяках говоришь, когда речь идёт о жизни и смерти?

О жизни и смерти речь, конечно, не шла, но ситуация, тем не менее, представлялась крайне неприятной, а я в тот момент ещё продолжал оценивать мотивы и чувства своей подруги совершенно неверно и даже наивно. В определённом смысле я даже сострадал Алле из-за того, что она вынуждена была мне открыться, простодушно полагая, что её нынешнее состояние является не в последнюю очередь результатом переживаемого стыда. Вскоре выяснилось, что если отголоски этого чувства и не были Алле чужды, то уж, во всяком случае, особой роли не играли. Более того, как я догадался впоследствии, она, вероятно, была бы способна рассказать мне о многих, если не о всех, перипетиях этой истории ещё раньше, задолго до описываемых событий, и даже не будучи «припёртой к стенке» обстоятельствами. Просто до того дня я не задавал ей лишних вопросов и, соответственно, не получал честных ответов на эти вопросы. А она, пожалуй, и не догадывалась, насколько эти откровенные ответы могли мне быть неприятны. Для Аллы – да, наверное, и не только для Аллы, как я могу предположить уже теперь, сквозь призму былого опыта, ведь не одна же она такая на свете, – зазорная сторона её нынешнего положения заключалась больше в том, что она глупо «подставилась», а вовсе не в том, что у неё на совести были какие-то постыдные поступки. С точки зрения Аллы, ничего особенно бесчестящего она не совершала. Настолько, что даже я – «любимый мужчина», если судить по её же собственным неоднократным признаниям, и уж, во всяком случае, мужчина, имеющий прямое отношение к её интимной жизни – не должен был иметь никаких оснований для претензий. Свою досаду по поводу случившегося Алла лучше всего выразила всего одной короткой фразой:

– Вот как угораздило лохануться!

Меня же, главным образом, особенно поначалу, потрясло приоткрывшееся прошлое моей подруги, а вовсе не практический аспект борьбы с неведомым шантажистом. Из этих разночтений и вытекла наша с Аллой первая и довольно бурная, хотя и скоротечная, ссора на фоне новой реальности.

Я уже рассказывал, что с первых слов о шантажисте мои мысли заметались в поиске оправдательных мотивов для Аллы. Но ненадолго. Далёкие от истины фантазии о первой любви, о неопытной и чрезмерно доверчивой Джульетте и непорядочном Ромео быстро уступили место более правдивой, но и крайне неприглядной интерпретации событий. Меня будто окунули в зловонную канаву. Как оказалось позже, глубину этой канавы мне ещё только предстояло измерить. Суть начала рассказа моей подруги, как я его помню теперь, заключалась вот в чём – правда, следует сделать некоторую скидку на моё тогдашнее состояние – возможно, я упущу какие-то детали. Некий шантажист завладел кассетой эротического содержания с участием Аллы – там была крупным планом снята весьма откровенная постельная сцена. Теперь же каким-то образом ему стало известно о перспективе грядущего назначении Аллы председателем областного комитета по образованию. И вот, он решил воспользоваться «компроматом», чтобы, по словам Аллы, «срубить бабок». Вначале я думал, что письмо с угрозами пришло анонимно. Но, как оказалось, в прошлом шантажист был Алле неплохо знаком, а в пору съёмок был ближайшим приятелем её любовника, тоже запечатлённого на этом шедевре кинематографии. Любовник, как выяснилось в процессе повествования, полтора года назад разбился насмерть на своём мотоцикле. Как случилось, что кассета оказалась теперь у шантажиста, имевшего вполне конкретное имя «Гена Шемякин», Алле было неизвестно и непонятно. Что теперь делать, было так же не ясно, поскольку, в соответствии с общеизвестными принципами детективного жанра, уступать шантажистам не рекомендуется ни при каких обстоятельствах – это только поощряет их жадность и провоцирует предъявление всё новых требований. Что касается видеозаписей, то они легко дублируются. Соответственно, уничтожение улик, в свою очередь, представлялось совершенно безнадёжной затеей – это, так сказать, в теории. А на практике всё выглядело ещё более мутно. По этой причине, а ещё, возможно, из-за того, что мне нужно было прийти в себя после обрушившихся на меня новостей, я продолжал молча смотреть в свою пустую чашку после того, как Алла изложила свою повесть. Некоторое время она тоже сидела молча, после чего спросила достаточно резко:

– Может быть, ты всё-таки скажешь, что ты об этом думаешь?

И, конечно же, уловив суть моей реакции и без труда связав концы с концами, продолжила:

– Или ты так и будешь сидеть с постной рожей? Или, может быть, ты теперь считаешь, что я тебя недостойна? Так скажи! Что тянуть резину? Скажи, и я хотя бы буду знать, что мне не стоит рассчитывать на твою помощь.

Уже в тот момент во мне произошло своего рода расслоение. Одна моя часть, самая брезгливая, выступала за то, что нужно честно сказать Алле, что моё отношение к ней, действительно, изменилось и что нам следует расстаться. Другая, более рациональная и даже циничная, полагала, что как раз не стоит ничего активно предпринимать, равно как не стоит и разрывать отношения – просто нужно трезво посмотреть на ситуацию с практической стороны и не ломать дров, а там – как пойдёт. Наконец, третья, наиболее сочувственная, а может быть, наиболее трусливая, склонялась к тому, что просто отойти в сторону – недостойно друга и мужчины, даже если нашим близким отношениям и суждено прекратиться. В тот раз победила третья часть, потому что я ответил:

– Разве я сказал «недостойна»? Я просто пока не знаю, что тут можно сделать. Нужно подумать.

– Подумай.

– А если просто не обращать на его угрозы внимания?

– Полагаешь, он пойдёт на попятный и не пришлёт мне эту запись на работу? Ещё как пришлёт, я этого пропойцу знаю! Назло пришлёт – если уж вымогательство не удалось! Был бы Игорь живой, так Генка не посмел бы, конечно. Он Игоря как огня боялся, потому что тому вообще башню переклинивало, когда, бывало, напьётся, – из-за этого и погиб. Игорь бы его по асфальту размазал.

– Хорошая у тебя была компания!

– А! Ну давай, заклейми меня позором! Тебе такая отличная возможность предоставилась.

Я немного усовестился, ответил примирительно:

– Хорошо. Представим, что пришлёт. Ну посудачат у тебя в конторе немного, да и перестанут. Кроме того, всегда можно сказать, что это монтаж.

– Какое там «посудачат»! Да и не монтаж это. Там моё лицо на весь экран видно. И не только лицо!

Последние слова смутили меня настолько, что даже неловко стало – взрослый мужчина, а краснеет, как гимназистка.

– Ну хорошо, пусть видно. Но ты же не для публичного просмотра разрешила этому Игорю сделать запись – её просто украли. Мне кажется, в таких случаях к человеку даже сочувственно могут отнестись.

– Могут, – с сомнением хмыкнула Алла, – но только не у нас. И они правы. Как я после такого скандала буду этим старым дурам в шиньонах разносы устраивать? Нет, моей карьере тогда конец.

– Каким ещё старым дурам?

– Да всяким там директрисам в сельских школах. Сейчас-то они на меня снизу вверх смотрят – я же «начальство»! А что будет потом, когда узнают? А они точно узнают, у нас в комитете найдутся доброхоты, уж постараются разнести и вглубь, и вширь. Да и не скажешь, что это, мол, у погибшего жениха кассету украли – там же не один Игорь снят.

– Ну, понятно, что не один.

– Ты на самом деле такой неиспорченный или прикидываешься?

Тут я и вправду еле-еле догадался, о чём шла речь, а когда догадался, то меня изнутри обдало таким холодом, что я даже забыл обидеться на Аллу за её грубость.

– Ты имеешь в виду…

– Да, да! Имею. Тебе в подробностях описать?

– Нет, не нужно в подробностях. Не хочу я слушать твои подробности!

– Ну и не слушай! Но притвориться скромницей и невинной овечкой у меня точно не получится. Да и снимали с рук, а не со штатива, так что…

Я замолчал подавленно, а Алла посмотрела на меня зло, чуть ли не с вызовом:

– Ну что? Прости и прощай?

Пожалуй, это был бы самый удобный миг для расставания, и не исключено, что я бы им воспользовался, но Алла продолжила:

– Я-то думала, ты и вправду особенный, как ты о себе рассказывал. Не собственник. А ты – точно такой же, как все.

Объяснять Алле, что дело не в ревности и не в чувстве собственника, я не стал. Да она бы и не поняла, наверное, что ревность – это одно, а разрушение образа любимого человека – совсем другое. Но всё равно, мне было обидно, что она уравняла меня с другими. Поэтому я ответил:

– Не в том дело. Просто это всё слишком неожиданно. Я никогда не предполагал…

– Предполагал или нет, но я от тебя ничего не скрывала. Ты сам ни о чём не спрашивал. Я, дура, думала, что для тебя это не имеет значения, что ты можешь меня принять такой, как есть. Надеюсь, ты не настолько наивный, чтобы считать, будто я свою девственность для встречи с тобой берегла?

– Не такой. Я, может, наивный, но… Но я не предполагал. Я как-то совсем не ожидал такого, понимаешь?

– И что теперь?

– Ничего. Слушай, Алла… Ты права, я никогда не спрашивал, а вот теперь хочу спросить. У тебя было много мужчин до меня?

– А что, это стало важно? Раньше ты мне говорил, что это не важно, лишь бы мы любили друг друга. Да я и не знаю точно, честно говоря.

– Как это? Что ты имеешь в виду? Как так – ты не знаешь?

– Ну… До семидесяти я вела счёт. Поэтому точно могу сказать, что больше семидесяти. Но это, в основном, ещё во время учёбы в университете было. А потом перестала считать. Но потом не так уж и много было. Не знаю, может, до восьмидесяти пяти дошло, может, до девяноста.

Я аж присвистнул:

– Не слабо!

– А что тебе «не слабо»? Что тут такого? Я была свободной, незамужней женщиной, они тоже не были женаты… В основном…

«Да, – подумал я про себя, – действительно!!! Что тут такого? Полусотней больше, полусотней меньше – какая, в самом деле, разница?»

– Послушай! – вдруг догадался я. – А эта кассета – единственная?

– Ну не единственная. А что это меняет? У Генки-то кассета только одна. Остальные кассеты пока что никакой опасности не представляют – то было уже давно, и с людьми из совсем другого круга. Да и вообще. После моего назначения все эти детали вряд ли будут актуальны. Главное – сейчас не допустить, чтобы кассета всплыла. Чернышёву вот-вот предложат место в министерстве. Вопрос даже не месяцев, а недель. Обидно будет, если мои труды пойдут насмарку. Если запись всплывёт – не видать мне председательского кресла, это уж точно. И так разговоры идут, что Чернышёв мне место зама через койку предложил. Ну а если ещё и кассета – тогда точно конец.

– А он, действительно, тебе место зама через койку предложил?

– Нет.

– То есть с ним ты не спала?

– Да какая разница? Ну чего ты так на меня смотришь, как будто хочешь презрением облить с головы до ног? Спала, не спала! Тебе-то что с этого? Это ещё до тебя было! Вот если бы я тебе изменила – другое дело.

Какое-то время мы посидели молча.

– Ну и что мне теперь делать? – снова спросила Алла после долгой паузы. – Он пять тысяч требует. Долларов.

– Я не знаю… Мне нужно это как-то переварить.

Мне, действительно, нужно было это переварить. И не в том смысле, какие действия стоит или, наоборот, не стоит предпринимать, чтобы избавиться от шантажиста и его угроз. Нет, мне нужно было заново осознать свой статус. В конце разговора я ощутил настоятельную потребность переосмыслить всё сказанное. И дело было совсем не в том, оставалась ли Алла верна мне на протяжении последнего года – то есть после того, как мы с ней стали близки. Нет. Это-то как раз было третьестепенным вопросом. Главное было в том, что я узнал, что она – шлюха по призванию. Ну то есть совершенно безотносительно к нашим с ней отношениям. Это было новое и очень странное чувство, я никогда раньше не имел таких подруг. Попробую объяснить. Ну, например, о бывшей жене мне было известно, что она изменяла мне по меньшей мере дважды за время нашего брака – в обоих случаях у меня просто не оставалось никаких поводов для сомнений. Ещё об одном случае нельзя было судить наверняка, но я склонен считать, что она и тогда не упустила возможности. Тем не менее, у меня ни за что не повернулся бы язык назвать её «шлюхой» или «потаскушкой». Это было объективно невозможно. То, что она была мне неверна, не сделало её «распутной женщиной». Алла же в своём отношении к вопросам пола была совсем другой. Пожалуй, некоторая аномалия всегда в ней присутствовала. Но только теперь я увидел, что аномалия как раз и составляет костяк её характера. Причём, хотя это было непросто, я всё-таки заставил себя думать об Алле без горечи и без ожесточения. «В конце концов, – сказал я себе, – не исключено, что она права. Может быть, и в самом деле, традиционное воспитание и жизнь в нашем насквозь «мужском» мире создаёт ложные, но при том труднопреодолимые установки и стереотипы. Не исключено, что если подойти к вопросу сугубо рационально, то в таком образе жизни вовсе и нет ничего предосудительного».

Да, это было по-настоящему странное чувство. Но я подумал ещё и так: «Почему бы не отложить все суждения на завтра? Какой-нибудь средневековый японец, впервые примеривший европейскую одежду и обувь, вероятно, чувствовал себя не менее странно. Но, чтобы узнать, насколько возможно это носить, нужно было попробовать походить в таком виде хотя бы несколько дней, чтобы дать себе время привыкнуть».

Впрочем, несмотря на попытки отбросить эмоции, я чувствовал себя отвратительно, а Алла вызывала у меня чувство гадливости. Поэтому я был даже рад, что наша следующая встреча откладывалась, как минимум, до завтрашнего дня.