Книга: Эпилог - Вениамин Каверин

Заранее должен предупредить, что эта книга написана в начале семидесятых годов, то есть в период так называемого застоя. Господствующим ощущением, ставившим непреодолимые преграды развитию и экономики, и культуры, был страх. Правда, это было не то чувство, которое мы испытывали в тридцатых — сороковых годах, когда страх был тесно связан с арестом, пытками, расстрелом, смертельной опасностью во всех ее проявлениях.

А-а-а, стало быть, понимает, что нагадил и что придётся отвечать. Пусть уже на так, как в славные 30-е, когда "в подвалах Лубянки амбалы огромные носками пытают креакла невинного. Запытали беднягу, и сопли зелёные из потного носа струйкою хлынули". Вот из этих соплей и состоит книжка чуть более, чем полностью.

Но это был прочно устоявшийся страх, как бы гордившийся своей стабильностью, сжимавший в своей огромной лапе любую новую мысль, любую, даже робкую, попытку что-либо изменить. Это был страх, останавливающий руку писателя, кисть художника, открытие изобретателя, предложение экономиста.

А потом пришёл Горбачёв и эти хэниальные предложения, бесполезные либо вредные открытия, похабные произведения вознеслись на Олимп. Уже почти 40 лет наслаждаемся этой помойкой. Надо ли говорить, что предложения экономистов сводились к реставрации гангстерского капитализма, художники мазали говном в прямом смысле слова, у писателей было восхваление похабного разврата пополам со столь же похабной чернухой, проецированием своих ублюдочных сексуальных фантазий на Сталина и Берию. Изобретатели изобретали "торсионные поля" и "волновую генетику". На биполярно-аффективную математику только ума не хватало.

Дальше в лучших традициях дешёвых детективов - описание того, как прятали от злых чикиздов Витю Шкловского. Конечно, спрятали, чикизды - они ведь лохи все. Упомянули нищего, собиравшего на церковь, сиречь, на самогон.

— Социализм стремится к полному равенству, — сказал он, — а всякий признак превосходства — все равно, духовного или материального, — неизбежно будет отсекаться, потому что по самой своей природе враждебен подавляющему большинству… — Шигалевщина бродит в умах, — заметил Блок, когда разговор оборвался. И он на память процитировал Петра Верховенского: «Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями

ЛОЛЧТО? Кровавый СталЕн отрезал язык Цицерону, ослепил Коперника, забил камнями Шекспира, аки муслик. Да-да, Сталин - хозяин всех времён и всех народов.

Если государству без армии не обойтись, стало быть, оно не обойдется и без генералов. Великая держава не может существовать без сильного правительства, а доказать свою силу оно может, только пожертвовав миллионом голов. Для государства такие люди, как Блок, да и хотя бы Лев Толстой, — всегда нежелательны, и в этом смысле в России ничего никогда перемениться не может…

Пок-пок-пок, тоталитарные режимы угнетают свободных людей! Самое главное - распустить армию, а генералов отправить на паперть.

Более того, все были как бы вовлечены в некую «общественную совокупность». Правда, у этой «совокупности» было только одно право: молчать. Но молчание было выразительное. Молчание было предсказывающее. От этого молчания начали отсчитываться не дни или месяцы, а десятилетия. И еще одно: к концу вторых суток в квартире находились двадцать три человека. В наше время невозможно представить себе, что отношения между этими знакомыми, полузнакомыми, незнакомыми были основаны на полном, безусловном доверии. Мысль «кто?» пришла бы в голову любому из нас. Она является на любом собрании, большом или малом, в любом обществе, на званом обеде, в туристской поездке: кому поручено присматривать, подслушивать, «мотать на ус», чтобы потом доложить куда положено, чтобы сделать отметку в соответствующем досье или — это не исключено — воспользоваться в собственных целях?

О, да, Кей-Джи-Би был повсюду. Бедненькие писаки так настрадались, так настрадались... На званых обедах в турпоездках в Сочи и за границу, всюду их подслушивали, каждый пук.

Теперь, через пятьдесят лет, самая возможность писать (не только для себя и своих друзей) о том, что в нашем искусстве нет свободы, выглядит странной. Приказано, чтобы искусство считало себя свободным, несвобода вошла в плоть и кровь, стала воздухом, которым мы дышим, и если она вдруг исчезла бы, все были бы поражены, как если б увидели человека без тени.

Вы тут смеётесь, а у чувака паранойя! Всё очень запущено. Всюду злобно угнетают кровожадные чикизды. Крутят наждак.

Но в 1926 году еще можно было писать и печатать, что «стихи и проза сжаты мертвым сжатием», что «в литературе мы переживаем черный год», что «в искусстве одни проливают семя и кровь. Другие мочатся. Приемка по весу». Еще можно было сравнить литературу с льном. «Мы — лен на стлище. Так называется поле, на котором стелют лен. Лежим плоскими полосами. Нас обрабатывает солнце и бактерии, как их там зовут?.. Лен, если бы он имел голос, кричал бы при обработке. Его дергают из земли за голову. С корнем. Сеют его густо, чтобы угнетал себя и рос чахлым и не ветвистым. Лен нуждается в угнетении. Его дергают. Стелют на полях (в одних местах) или мочат в ямах и речках… Потом мнут и треплют» (Третья фабрика, с. 82).

Всё, допился уже до того, что крики льна слышит. Ещё он слышит, как тараканы про него матерные частушки поют и видит, как на столе черти канкан танцуют.

Следующие за ними - рептилоиды на летающих тарелках. И они заявились на огонёк.

если бы его спросили, что он делал в тридцатых годах, когда закладывались основы рептильной литературы.

Рептильная литература - это "Хроники Янтарного Гугона", да? Грибочки гугонские не отпускают?

И пресловутая статья 58-Ж

Он признал — в двух десятках книг и статей — необходимость и целесообразность социалистического реализма, прекрасно понимая, разумеется, что эта теория, вокруг которой десятилетиями кормятся тысячи бездельников, придумана для управления литературой. Всю жизнь он любил (и любит) Юрия и, случалось, доказывал это на деле.

Если дядя с дядей нежен, срок на зоне неизбежен. Как Сэру Гею Параджанову. Как Вадиму Козину. Рудик Нуриев - тот за границу сбежал, чтобы не присесть на зону.

Но ничто не может остановить механическую, пропахшую трупным ядом инерцию сталинской команды. И это не случайно, это далеко не случайно… Вся наша духовная жизнь пропитана инерцией, стабильностью, отказом от любых перемен, боязнью «стронуть» что-нибудь с места, чудовищной медленностью интеллектуального развития.

Ещё немного, и перемены наступили под шаманские крики Виктора Цоя. Он, правда, не дождался, словив встречный "Икарус". А вот Беня Каверин прожил долгую и счастливую жизнь. И не нашлось на него никакой даже полуторки.

А дальше писака переходит уже к описанию нежити, являвшейся к нему после обильных возлияний.

На площадке третьего этажа стоял с газетой в руках Борис Соловьев, в ту пору скромный молодой человек, секретарь редакции журнала «Звезда», а в наши дни — вялый, вызывающий отвращение одной своей раскоряченной бабьей походкой, бледный, с мертвенно-тусклым лицом старик, от которого так и несет предательством и нравственным разложением.

Неужели тот самый SCP-106 на волю вырвался? Или просто горячая белочка?

В «Смерти Вазир-Мухтара» перед умственным взором Грибоедова — Дева-Обида… «От земли, родной земли, на которую голландский солдат и инженер, Петр по имени, навалил камни и назвал Петербургом, от финской чужой земли, издавна выдаваемой за русскую, с эстонскими, чудьскими, белесыми людьми — встала обида…»

Платить и каяццо... Каяццо и платить бедным финнам за отнятые у них территории Ленинграда. Хотя тогда это была территория Швеции и полное болото.

По этим-то надеждам и решено было ударить, а так как в русской литературе во все времена и при любых обстоятельствах выражалась (или хотя бы бледной тенью отражалась) душа народа — в эту душу и решено было вонзить отравленный нож. Самый выбор писателей, которых нарочно оставили на свободе, чтобы продлить на годы действенность удара, доказывает это предположение...

Я неоднократно встречал проклятия Сталину за то, что он кого-то посадил. И впервые - за то, что он кого-то НЕ посадил. Так их заставил исстрадаться вдали от Колымы.

Сорок третий год — нет необходимости напоминать о том, что происходило на фронтах в это время! А Зощенко, казалось, занят только собой. Все участвуют в войне — а он публично показывает свою «незадетость». Немцы на Волге, Ленинград в блокаде — а он пишет о какой-то дамочке, которая забегает к любовнику «освежиться», пока недоумевающий автор ждет ее у подъезда.

Кому война, а кому и мать родна. Пока кто-то в окопе гадов бьёт, кто-то трахается подальше от вражеской канонады.

Он пишет не государственному деятелю, не демону с сухонькой ручкой, которому удалось растлить нравственность двухсотмиллионного народа. Не невежде, который на пошлой сказке Горького «Девушка и Смерть» написал: «Эта штука сильнее, чем “Фауст” Гете». Не властителю, соединившему в себе Гитлера и Тамерлана, — а человеку. Ответа нет.

Соединившему в себе Гитлера и Тамерлана, растлителя нравственности 200 миллионов - КРУТО!!! И откуда этот миф про сухонькую руку пошёл только? В подражание хромому Тамерлану? О да, СТАЛИН РЕАЛЬНО КРУТ!!! Лично трахнул 200 миллионов девиц и растоптал нравственность. Только вот всякие похабные интердевочки - это не при Сталине. Это при Горбаче и его последователях.