Текст книги "Тру-любовь. Сборник стихов"

Тру-любовь
Сборник стихов
Вера Бартон

Мы все состоим из историй

© Вера Бартон, 2017

© Евгения Негода, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4483-6325-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Строки Веры Бартон наполнены музыкой – в них слышен то стук колес, то шпаги звон, то бормотание столичных улиц. Они рождают странные картины и яркие образы, которые надолго остаются с читателем: можно, не торопясь, рассматривать их, изучать. А порой возникает чувство, что автор не из наших дней, не из этого мира – «скиталец во времени», точнее не скажешь. Но стоит перевернуть страницу, и вот они – верные признаки ХХI века: ГЛОНАСС, девушки с бритыми висками, современные вокзалы, бомжи. Невольно задумываешься о том, как непросто сочетать в себе средневековую страстность, галантность века минувшего т мозаичность нашего времени – все то, что непременно откроется внимательному читателю в поэзии Вероники. По-доброму завидую всем, кому еще предстоит знакомство с лирикой Веры Бартон – это редкое и острое удовольствие.

Диана Машкова

писатель, журналист,

лит. обозреватель радио «Коммерсант FM»

Товарищ поэт

 
Товарищ поэт, нервно хмурящий брови,
Люто тоску выбивает твой голос.
И боль так надрывно звучит в твоем зове,
Будто взрывается вызревший колос.
 
 
Ты смотришь в толпу – и наивно, и гордо,
Внимают тебе, но с сомненьем в глазах.
А кто-то воскликнет: «Вот наглая морда!
Шесть слов срифмовал, и поэт? Ну и швах!»
 
 
И злость всколыхнется, кольнет в позвоночник.
Бесславен поэт, быть им – нет, не в чести!
Как прежде, в веках, должен он, беспорточник —
Искусство, как свет, в подворотни нести.
 
 
Но сила прибудет, была бы свобода,
И дух пробудится, срывая печать.
Ведь люди-поэты, такая порода —
О чувствах чужих громко вслух прокричать.
 

Скучаю по тебе

 
Скучаю по тебе, черт подери!
Так мало слов, когда довлеют чувства!
Мне в этом не помогут словари,
Комкаю лист бумаги зло, до хруста.
 
 
Швырну в огонь, пускай пылает страсть!
Быть может, пламя утолит свой голод.
О, мой Господь, как я хочу упасть,
В объятия его, забыв про холод!
 
 
Зажмурившись, шептать: «Мой Петроград,
Мой дом, моя свобода, мой пленитель,
Окликни, позови меня назад,
Моих сердечных тайн седой хранитель!
 
 
Твоих небес агатовая пыль,
По-итальянски беспокойный Невский…
Взлетела я, хотя была без крыл,
Вернулась вновь с осанкой королевской.
 
 
О мой… Как я скучаю по тебе!»
В то утро, я пришла, совсем не зная,
Что так легко поддамся ворожбе,
Став питерской – москвичка коренная.
 

Среднезимье

 
А птицы совсем сдурели,
Трелью звенят в минус двадцать!
Замерзшая, жду апреля.
Как тут зубами не клацать?
Мне музыка среднезимья
Сжимает тисками сердце.
Пар слов мешается с синью,
И греет лишь водка с перцем.
Шаги – по хрустящей корке,
Небесной пылью – снежинки.
На заднице – вниз с пригорка,
Сердце дрожит, как пружинка.
Глотаю холодный воздух,
Мороз обездвижил слезы.
И только в мыслях, как духи,
Резво танцуют стрекозы.
 

Столица

 
Шумит вокзал, мелькают лица,
Бубнит диспетчер – не понять,
Но величавая столица
Готова всех к себе принять,
Очаровать своим радушьем,
Прекрасной русскою тоской.
Ты, умилен, обезоружен,
Бредешь по утренней Тверской.
Здесь день суров, как муравейник,
И каждый – только за себя.
Вот бомж, как массовик-затейник,
Ждет мелочь, глазками сверля.
Спешат с авоськами старушки,
Тут каждый первый – «деловой»:
И дедка, что кричит: «Ватрушки!»,
И хмурый парень постовой.
Москва… Цветастая столица,
Смешенье стилей и культур.
Здесь сутки – серой вереницей,
А жизнь похожа на паркур.
 

Товарищ Петров

 
Когда я свалю в Джакарту,
На месяц, а может, на год,
Я все поставлю на карту —
Стабильность пускай подождет.
Лишь буду писать приветы,
И каждые двадцать часов,
Вдыхая дым сигареты,
Читать твои пачки стихов.
Ты – просто подруга Света,
Я – нервный товарищ Петров.
Ты, кем-то чужим согрета,
Мне пишешь, мол, жив ли, здоров?
Я жадно читаю строчки,
Придумал себе же, дурак,
Что будут у нас две дочки…
И сын. Ну, без мальчика как?
Вживаясь в чужую сырость
С утра понимать – это бред,
Сдаваться тебе на милость,
Вдыхать, словно дым сигарет.
 

Поезда

 
Мне снова снятся поезда,
Плацкарты, шумные перроны.
В фольге холодная еда,
Два бутерброда, макароны.
Свалявшийся, но теплый плед,
Мобильный спрятан под подушку.
И фонарей слепящий свет,
Соседу льется на макушку.
Стучат колеса, дразнят сон,
Перемежаясь с чьим-то храпом.
Свет замигал, стал приглушен,
И ночь – в вагон на мягких лапах…
Настанет утро. Суета.
Матрасы – в кучу, кофе – в кружки.
Ведь в прошлом – не одна верста,
На полках верхних, боковушках.
Мне снова снятся поезда,
Они идут без опозданий.
Плацкарт, холодная еда
И новой встречи ожиданье.
 

Эпитафия уличному псу

 
Я уличный. Не думайте, что злой
Судьба была недоброй по рожденью.
Бегу за стаей и включаюсь в вой,
Веду за нашим местом строго бденье.
Обиды нет, пускай я и ничей,
И знал лишь брань людскую и помойки.
Скрываясь вором в синеве ночей,
Я плакал так, как плачут братья-волки.
Я уличный. Мой неопрятен вид,
Шерсть всклочена, она не знала гребня.
Но верить хочется, что разглядит
Меня друг лучший, а сейчас по щебню
Бегу, и так захватывает дух,
Ведь гонятся охотники за нами!
Кольнуло в спину, мордой ткнулся в пух
И, дернувшись, поплыл над облаками.
Был уличный, но, знаете, не злой
И жизнь свою легко б отдал за ласку.
Но я убит. Тоскливый прерван вой.
И мне не жаль, что в жизни верил в сказку.
 

Иллюзии

 
Иллюзии, что тешат серость будней,
Возможность изменения финала…
Мы встретимся случайно пополудни,
Пройдемся по Фонтанке вдоль канала.
 
 
На шпильках – я, а ты конечно, – с тростью
Шелк платья не прикроет мне колени.
Ты здесь хозяин, я же просто гостья,
Что мается от скуки и мигрени.
 
 
В порыве страсти ты шепнешь мне: «Муза»,
И бакенбарды защекочут шею.
А я твержу упрямо про француза,
Что ведь убьет, поверь, я ворожея.
 
 
Но ты смеешься, что тебе опасность?
Знавал и передряги, и опалу,
Придумала зачем-то несуразность,
Ведь времени и так ничтожно мало!
 
 
Идем, и злобно пялятся зеваки,
Скорей всего им странно, даже дико
В век девятнадцатый – пера и шпаги —
Из двадцать первого узреть чудиху.
 
 
И шепчутся, и тычут в меня пальцем,
Их лица – недовольны и сердиты.
Я родилась по времени скитальцем,
Но объяснишь ли это эрудитам?
 
 
Слабею, темнота перед глазами,
И я в каком-то пабе с кружкой эля,
Где пьяные дворяне рассказали,
Что был поэт застрелен на дуэли.
 

Незабудки зла

 
«Я без тебя умру!» – шептали губы,
Как пальцы жадно рвали кружева!
Алел Восток. Белели дыма клубы,
Война свои включила жернова.
 
 
Их ждет сегодня вечная разлука.
Вдвоем осталось только три часа.
И в гул один слились на свете звуки,
И в точку – горизонта полоса.
 
 
«Я без тебя умру!» – в любви вся сила.
Друг к другу снова тянутся тела,
Но страсть, что их до неба возносила
Посадит позже незабудки зла.
 
 
Они теперь – по разные границы.
Их вера носит четкие цвета.
И баррикад смертельных вереница
Не даст им мыслей – это не спроста…
 
 
«Я за тебя умру!» – кричала гордость
И выбирала знамя и страну.
«Я без тебя умру!» – шептала твердо
Душа его. И падала в траву.
 

Под серым небом Берлина

 
Отца ведут на расстрел.
Он бледен, но плеч не сгорбил.
Тюремщик совсем одурел
От пыток и вечной скорби.
Толкает его вперед,
Скорее закончить хочет.
А тот, ну никак не поймет,
И еле ноги волочит.
Он мимо проходит, вот —
Последняя встреча в жизни.
Обнять и уткнуться в живот…
Но слезы на щеки не брызнут.
Меж нами – стенкой конвой.
Кулак сжимаю до боли.
Я знаю, что ты был герой,
За правду сданный неволе.
Меня не увидел ты,
А я до удушья – в спину
Смотрел и сползал в темноту
Под серым небом Берлина.
 

Не сравнивай

 
Не сравнивай меня с другой,
С той самой, что тебе милее.
Чьи брови тонкие – дугой,
Чей взгляд мудрее и теплее.
 
 
Не сравнивай… Зачем ты так?
Мне даже вдох дается с болью.
И понимаю, что никак
Я не справляюсь с этой ролью.
 
 
Не сравнивай, не ставь в пример.
Как искренность твоя жестока.
И строится из слов барьер,
Еще с тобой, но одинока.
 
 
Не сравнивай, мы – ночь и день.
Я век с тобой, она – моментом.
Я лестница, она ступень.
Слаба! И как виновна в этом!
 
 
Не сравнивай меня с другой,
Той самой, что тебе милее.
Ты стал безропотным слугой,
А слуг любить я не умею.
 

Тюльпан в петлице

 
Тюльпан в петлице был не виноват…
И блеск кофейных глаз, наверно, тоже,
Хотелось мне сказать: «Ну, экий франт!»
Но не смогла, не совладала с дрожью.
 
 
Мартини обещал мне компромисс,
И сделку между совестью и честью.
Он по-кошачьи улыбнулся: «Мисс,
Быть может, мы пройдемся к морю вместе?»
 
 
А дальше был беспечный разговор,
Дым сигарет и взгляды, взгляды, взгляды…
И солнце южное касалось гор…
Нес ветер аромат душистой мяты.
 
 
Тюльпан в петлице был не виноват…
И, вечер летний, вероятно тоже.
Амур-шутник стреляет наугад,
И мед любви бежит под тонкой кожей.
 

Милашка

 
Ты был моим небесным, из облачного теста
И строил свои замки – из лучшего песка!
Вдвоем нам нынче тесно, ищу я снова место,
Где будет мне спокойно – без дула у виска.
Ты был очаровашкой, под розовой рубашкой,
Бездушно билось сердце, ритмичное тук-тук.
Всё забывая имя, ты звал меня Милашкой,
И рисовал пастелью, но жить не мог без мук.
Душа интеллигента, и в светлые моменты,
По тонким проводочкам ямайский лился ритм.
К ногам моим чумазым бросал свои монеты,
Критиковал пустое, словесных жаждал битв.
Разлили тары – бары, все, выключу фанфары,
Разлаженные чувства ромашкой не спасти.
Под звуки нежной скрипки, и бряканье гитары,
Не пой мне среди ночи «Милашка, ну прости!»
 

Она

 
Ведет себя так по-мужски,
В шкафу нет места тонким платьям.
Цирюльник обнажил виски —
Похожа стала так на братьев!
 
 
Циничность, дерзость ей к лицу,
Осанка, гордая походка…
Но только на душе рубцу
Не рассосаться под бархоткой.
 
 
Закрыв надежду на засов
И нежность скрыв за равнодушьем,
Она не ищет женихов,
Смеясь над страстью добродушно.
 
 
Ей так приятней – быть одной,
С холодным сердцем, без интрижек.
Не ждать романтики весной,
Не покупать о чувствах книжек.
 
 
Ведет себя так по-мужски,
Мечтая быть по-женски нежной,
Что б кто-то целовал в виски,
И успокоил дух мятежный.
 

Святой Иуда

 
Беспредельщик Иуда срывает остатки листвы,
И ломает зонты, – алюминий по-детски безволен.
С треском рвет провода, те искрят от нахлынувшей боли,
Вниз сорвавшись висят, как остатки гнилой бечевы.
 
 
Растревожив седую Европу, он тешится в Финском
И в Неве, что рябит под дождем в узком платье канала,
Ведь проказник желает, чтоб милая громче стонала
В его танце больном, и безумном, и чуть сатанинском.
 
 
Мгла течет по дворам, и вечернее небо свирепо,
Ветки тонкие с яростью зло бьются в чье-то стекло,
За которым гремит чей-то бас, там до дремы тепло,
И там подранный плед охраняет котище подслепый…
 

Летний дождь

 
В такое утро – только спать!
Дубасят капли по окошку,
На кухне копошится мать:
К обеду делает окрошку.
 
 
Бьет занавеску злой сквозняк,
Она трепещет белым флагом.
Не слышно уличных дворняг,
Лишь только молния зигзагом
 
 
Распишется на небесах
Заверит гром коварный росчерк.
Творит природа чудеса:
О жизни лето пишет очерк.
 
 
В такое утро – только спать,
Зарывшись головой в подушку,
И от озона трепетать,
Подставив сквозняку макушку.
 

Она похожа на меня

 
Она ведь так похожа на меня —
Прической, цветом глаз и даже попой,
Ты с ней, но хочешь моего огня,
И страсти, приготовленной особо.
 
 
Она – другое имя, статус, дом
И ты не любишь – ты врачуешь сердце.
Я усмехаюсь, только в горле – ком.
Гляжу на вас с призреньем иноверца.
 
 
Она с восторгом смотрит на тебя
И только твои мысли не целует.
А я стою, кулон свой теребя,
Не устоишь, когда вот так балуют…
 
 
Но прошлое не хочет отпускать
Воспоминанья дымом не растают,
В них – ветра вкус и узкая кровать,
И страсть, с которой к небесам взлетали.
 

«Прощай, синеглазый мальчик!..»

 
Прощай, синеглазый мальчик!
Меж нами – туман и льдины.
Увозит речной трамвайчик
Меня от твоей рутины.
Я думала, буду плакать,
Здоровье пробьет на недуг.
Моя душевная мякоть,
Вдруг стала такой, как бамбук.
Ни грамма не жаль, что было.
Все лучшее только будет.
Не верь, что тебя любила.
И сам же меня позабудь.
 

Тру-любовь

 
Вы – моя тру*-любовь до гроба,
Что бежит, не стесняясь, по венам.
Вы нужны мне, бесспорно, оба.
Лишь сомнения, словно гангрена,
Убивают надежду, нервы,
Шепчут злым языком – сделай выбор,
Что ты мечешься, словно стерва,
Крошишь ногти, и волосы – дыбом?
Неужели понять так сложно,
Кто у сердца под номером первым?
За одним – на край света можно,
За вторым – на дно бездны, все верно.
Ну, как взять и беспечно выбрать?
В страсти нет ни вторых, и ни первых.
Есть два чувства, сильных – навылет,
Две души драгоценных безмерно.
Расшибаясь о параллели,
Одиночество пью до озноба.
Совесть, правила – сожалею —
Мне нужны… Но по-прежнему – оба.
 
 
*True – по-английски настоящая, истинная.
 

Бессонница

 
Ну, здравствуй, бессонница, двери открыты.
Тебя не ждала, но пришла – проходи.
Фонарными бликами окна залиты.
Вот кофе и плюшки. Устала, поди?
 
 
Мы прошлое трогать нынче не будем.
Оставим вчерашнему право вчера.
В судьбе остаются важные люди,
Кто выполнил долг, тот ушел со двора.
 
 
Я помню былое, но нет ностальгии,
Тепло и уютно мне здесь и сейчас.
И что ты там шепчешь про летаргию…
Ты домом ошиблась? Подвел вдруг ГЛОНАСС?
 
 
Уходит поспешно грустная гостья,
Про плюшки и кофе мгновенно забыв.
Накинув пиджак и зыркнув со злостью,
Исчезла коварная, в зарево взмыв.
 

Ты любишь меня

 
Ты любишь меня, я знаю.
Молчи. Ни к чему бравада.
Я, плащ свой с гвоздя снимая,
Шепчу – не целуй, не надо.
Так горестей было много,
И боль мне пронзила душу,
Я стала выглядеть строго,
Но чувства рвутся наружу.
Пройдя любви километры,
Врет память и точит нервы.
От губ – до губ – сантиметры.
Единственный мой и первый.
Двери коснутся лопатки.
Как шаг назад сделать сложно!
Но страсть опять лихорадкой
Напомнит мне, как ничтожна…
И сами тянутся руки,
Обнять за шею и плечи.
Пусть утром – совести муки,
Ведь время доброе, лечит…
 

Не осуждай

 
Не осуждай. Нельзя познать всех истин.
Любовь – она, как Бог, всегда права.
Слова твои, они страшней, чем выстрел,
И в воздухе дрожат как тетива.
Не осуждай, судим ведь тот, кто судит,
И прошлого поспешно не кляни.
Нас время безошибочно рассудит,
Надежд и огорчений взвесив дни.
Не осуждай. Прости, отдай на милость
Меня изголодавшейся тоске.
Конец мечтам, но жизни путь извилист,
Покуда бьется венка на  виске.
 

Женские мечты

 
В волосах цвета ночи блестит серебро,
И морщинки у глаз – все заметней при свете.
Только бес локотком снова бьет под ребро,
Спать ложишься опять перед самым рассветом.
 
 
И мечтаешь опять, вспоминаешь слова
Встреч случайных едва ли, мгновенья смятенья.
Как дрожала сама, теребя рукава,
Но приличий дистанция – вновь в предпочтенье.
 
 
Слишком много условий у бархатных стен,
За которыми спят одиночество, гордость.
Кто не верит в судьбу, безусловно, блажен,
Кто послабже – лелеет лишь принципов твердость.
 
 
Снова будешь, как прежде, смотреть на него,
И вздыхать, покупать обалденные платья.
На вопрос «Как дела?» говорить «Ничего»,
Представляя себя в его сильных объятьях.
 

Украденные сны

 
Украденные сны – угаром по подушке.
В окно летит весна и крики с площадей.
Ты пальцами легко касаешься макушки,
И шепчешь, не спеша, безумный план идей.
 
 
Ведь знаешь, изменю – как ночью изменяла,
Мы больше не вдвоем, свободой я пьяна!
Но без тебя, ты знай, удачи будет мало,
И счастья от побед не получу сполна!
 
 
Я знаю, ты хотел… Мой Бог, как я хотела!
Мы потеряли мир, подаренный двоим.
Мне не хватает так… объятий, неги тела,
Почувствовать и вновь назвать тебя своим!
 
 
Украденные сны – угаром по подушке.
Под бархат тишины и шорох тихий груб.
Ты пальцами легко обводишь щек веснушки,
Срывая поцелуй с моих дрожащих губ.
 

Детские радости

 
Какие же наглые котики!
И как наивны жирафики…
Я ноги засунула в ботики,
Шею укутала шарфиком.
 
 
Стою у порога, как куколка,
Играю с котом веревочкой.
С прической, совсем как у луковки,
Себе я кажусь Дюймовочкой.
 
 
Мне радостно, радостно, радостно!
С утра я скачу по квартире.
Мороз нас покинул, и градусы
Растут – и уже плюс четыре.
 
 
И лужи кругом ведь огромные!
Я звонко смеюсь, бью в ладоши.
На ботики старые, скромные
Мне мама напялит калоши!
 

Девушка в шляпе

 
Девушка в шляпе, пусть мы не знакомы,
Возьмите ж букет, держите цветы!
Вы ведь привыкли к вниманью мужскому,
И вам ли не знать своей красоты!
 
 
Девушка в шляпе, минуту постойте.
Позвольте же мне на вас посмотреть!
И сутки опять в авральном цейтноте
Надеждой на встречу с вами гореть.
 
 
Девушка в шляпе, скорей улыбнитесь!
Сегодня февраль, а завтра – весна!
Сонной души ненароком коснитесь,
Взглядом пронзите до самого дна.
 
 
Девушка в шляпе, простите, простите,
Вдруг между нами случилась любовь?
Только прошу – мой рукав отпустите,
Верю, конечно, что встретимся вновь!
 

Ирландский кофе

 
Ирландский кофе, терпкий виски,
Свеча дрожит и льнет к окошку.
Так непростительно ты близко…
В своей сожмешь мою ладошку.
Вновь в снах оставила сраженье…
И мне бы жить – не притворяться.
Не тешить вновь воображенье,
Не в жалость – в силу упираться.
Открыть надежд опять потоки,
Начать вперед свое смещенье.
Пусть у судьбы глаза жестоки,
Ниц не паду просить прощенья!
Мне слабой быть пророчит время,
Мне сильной быть велят морщины.
Я с плеч своих свалила бремя.
Я жажду счастья без кручины.
Ирландский кофе, терпкий виски…
Свеча дрожит и льнет к окошку.
Давай не будем – по-английски…
Сто лет для вечности – немножко.
 

Князь ночи

 
Небо Румынии выткано звездами,
Над зеленью спящей клубится туман.
Там, вдалеке, за чужими погостами,
Ждет Трансильвания, виден уж Бран.
 
 
Князь едет в машине, худой, страшно бледный,
Но волос, как смоль, а костюм – от кутюр.
Правителя сын, благородный наследник,
Он выглядит будто сошедшим с гравюр.
 
 
Болезненно морщась от яркого света,
Что вспыхнул в глаза от мигающих фар,
Он глушит мотор, еще час до рассвета.
Ах, путник ночной… Как твой близок кошмар!
 
 
Князь ловким движеньем, достойным пантеры,
Подходит к машине, рвет дверь на себя,
А там за рулем… Нет прекрасней химеры!
Юна, златокудра – не дева – судьба.
 
 
Беседа приятна, друг к другу все ближе,
Князь слышит, как кровь в синих венах бежит,
И к шее склоняясь все ниже и ниже,
Он пить ее жаждет до вопля навзрыд.
 
 
Девица покорна, по-детски беспечна,
И как пластилин – в его древних руках.
Он мог не испить, – целовать ее вечно,
Счастливым ходить, словно смертный дурак.
 
 
Вдруг тело бессмертное сжалось от боли,
Кол острый и древний сквозь сердце прошел.
– Желаю приятных небесных гастролей! —
Услышал вампир и на прах изошел.
 

«А страсть не бывает доброй…»

 
А страсть не бывает доброй.
Любви ей познать не дано.
То жалит жестокой коброй,
То сердце пьянит, как вино.
Поддавшись ее уловкам,
Теряешь себя по чуть-чуть,
Но роковая чертовка
Уже не дает продохнуть.
Ведь знаешь: лучше не будет,
И правильней – взять, и забыть.
Но вновь, как бездомный пудель,
Бежишь и боишься завыть.
Пусть сил почти не осталось —
Бьет память каленым клинком…
Но как она целовалась…
Каким же я был дураком!
 

Случайные

 
Мы стоим у порога. Целуемся.
Ночь лениво сползает на город.
Вот оденемся в куртки, обуемся,
Утолив этот чувственный голод.
 
 
Не тревожа себя ожиданием,
С целью просто стереть злую скуку,
Мы друг к другу пришли на свидание,
Заглушив все сомненья самбукой.
 
 
И боясь обнажить все сердечное,
Без стеснения сняли одежду…
Как в журналах, тела безупречные,
Только чувства мертвы без надежды.
 
 
Взявшись за руки, вышли на улицу…
Как сложны обещаний моменты!
Мы простимся, и плечи ссутулятся,
И рассыплется ночь на фрагменты.
 

Вера

 
Четыре буквы. Два слога. Имя.
Звучит легко, но немного нервно.
Ты шепчешь их губами сухими.
Звучит изыскано и манерно.
 
 
И змейкой тонкой над позвонками
Летят, звеня друг о друга, звуки.
Как кошка мягко, но с коготками,
Своими лапками гладит руки.
 
 
Четыре буквы. Два слога. Имя.
И словно вспыхнет на спичке сера.
Ведь беззащитна я, даже в гриме,
Когда ты ласково шепчешь: Вера.
 

Мой мальчик

 
Мой вежливый мальчик-самоубийца,
С походкою легкой, манерами принца.
В ладонях твоих, не журавль я – синица,
Что кормишь так щедро и поишь водицей.
Мой вежливый мальчик, желающий неба,
Безумствует сердце под белой рубахой.
Вновь видеть тебя стало важной потребой,
И в сны приходить обнаженною махой.
Мой вежливый мальчик, кусающий губы,
Прядь черная плавно спускается к брови.
На миг замираю – мой Бог! – как мне любы
На коже две маленьких капельки крови.
 

Ночная роза

 
Замри. Не оборачивайся. Стоп.
Смирись, ты под влиянием гипноза.
Какие кудри, философский лоб…
Ты спросишь – кто я? Я – ночная роза.
Таких, как я, сжигали на кострах,
Скользну губами к вене, что на шее,
И ты, забыв свой человечий страх,
В спокойствии безмерно хорошея,
Мне улыбнешься краешками губ
И сам предложишь досыта напиться
Горячей крови из венозных труб,
Что б умереть, а утром стать синицей.
Как искушенье будет горячо!
Скрипят клыки – не совладать со страстью,
И, отпустив могучее плечо,
Вцеплюсь зубами в белое запястье.
Забудь меня и эту ночь – все бред!
Себя из памяти твоей стираю.
Но знаю точно – не забудешь, нет,
Момент, когда стоял у входа к раю.
 

Марси

 
Аристократка юная бледна.
И пальцы нервно теребят заколку.
Луна сегодня в небе не видна,
И Марси ждет в свои покои волка.
 
 
Она отвыкла с кем-то ночевать.
Муж-князь проводит время на охоте.
И холодна под пологом кровать,
А Марси так нуждается в заботе!
 
 
Его любовь опасна и нежна,
Он в ночь пришел и попросил приюта.
И потеряла сон тогда княжна,
И с радостью любви одела путы.
 
 
Ей ясно все. И кто он, и зачем
В ее окно так просто постучался.
Пусть стало больше для нее дилемм,
Из-за нее он с лесом попрощался.
 
 
Летит звезда, и Марси впопыхах
Кричит всем сердцем лишь одно желанье —
Что б в ночь луны, преодолев свой страх,
Отправиться с ним в вечное скитанье.