Электронная библиотека » Вера Богданова » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 1 июня 2022, 17:46


Автор книги: Вера Богданова


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Тетя Мила сказала, что у Жени сложный не-общительный характер. С таким, заметила она, ей в жизни будет очень сложно, хоть она и умная у вас.

Такая вот, вздохнула мама, не обращай внимания, и Жене вдруг стало стыдно за свой необщительный характер. Ей захотелось изменить его, как гадкое врожденное уродство.

Я-то не обращаю, сказала тетя Мила маме, но потом, вот поверь мне, жизнь ее поломает, и не таких ломала. Надо с этим что-то делать. Кстати, Илья у нас лучше всех в классе учится. Столько друзей к нему на день рождения пришло, еле прокормили ораву.

Да что ты, какой он молодец, донесся мамин голос, и Жене остро захотелось, чтобы о ней говорили так же, с нежным придыханием. Разве она хуже? По английскому она вообще отличница.

Желая доказать им всем, Женя даже не стала танцевать, когда из телевизора в гостиной запел Леонтьев, а раскрыла прошлогодний «Хэппи Инглиш» цвета кумача – папа привез учебники на дачу, хотел, чтобы Женя подтянулась, – и стала зубрить первый попавшийся текст, что-то про собаку.

Но вскоре в комнату заглянул Илья, предложил залезть на дуб, и Женя пошла с ним, нарушив собственные планы, как делала впоследствии не раз.


Тетя Мила не умеет выбирать мужчин. Об этом Женя тоже узнала в девяносто пятом.

Вечером были шашлыки. Приехали друзья родителей на новенькой «Ладе Самаре», выносили тазы со свининой в маринаде, насаживали скользкие куски на шампуры. Хлопало шампанское, крышки от пивных бутылок прокатывались по столу и падали в траву, туда же падали окурки, и их размазывали подошвами ботинок. Бабушка ушла спать. Мама суетилась, таская туда-сюда тарелки. Женю, Илью и Дашу отправили домой играть. Игры втроем не задались: Даша хотела играть в одно, Женя и Илья – в другое, снова обиды, крики, и в итоге они все выбрались обратно в сад. К тому времени уже стемнело, в саду гремел магнитофон – Буланова, Леонтьев, Цыганова, – горел костер, вокруг которого плясали человеческие тени, а тени лесные то откатывали, убегая в непривычке прочь, то стекались к мангалу, поедая шашлык. Во тьме скакал хохот, кто-то пи́сал на дерево за верандой.

Тетя Мила танцевала, держа початую бутылку пива на отлете. Она улыбалась, и улыбка вдруг вдохнула жизнь в ее лицо. За талию тети Милы цеплялся папин холостой приятель, в пьяном восхищении шептавший: «Изабелла! Тебя должны звать Изабелла…» Был он не очень-то симпатичным, походил на зубастенького из «На-На» и немного шепелявил, но тетя Мила слушала его благосклонно и даже позволяла его ладоням сползать с талии на попу. Возле нее и мужичка крутилась Даша, она все ныла:

– Мам, когда мы поедем обратно? Мам, я не хочу тут ночевать.

Тетя Мила отвечала, что через пару дней, потом просто отмахивалась – сколько можно повторять? – ей нужно было еще «по маленькой» и перекур, и Даша совершенно скисла. Папин приятель вдруг подхватил ее и стал кружиться, Даша верещала, кричала «мама, помоги!», дрыгала ногами, Алена Свиридова пела, что «никто никогда, никто никогда не любил тебя так, как я-а-а…», а тетя Мила подпевала, манерно вытягивая губы.

Еще тем вечером Женя впервые попробовала колу – настоящую, а не приторную подделку в мягком пластике. Илья стащил ее с родительского стола в саду, забрался с ней на дуб, и Женя потом долгие годы помнила бугристые холодные бока под пальцами и колкие пузырьки на языке. Они щекотали нос, потом из бутылки полезла пена, и Илья торопливо ее съел, накрыв ртом.

«Никто и ни-ко-гда», – снова запела Свиридова, песню запустили на десятый круг, и что-то в дубовой листве отозвалось, зашелестело.

Утром взрослые походили на осенних подмерзших мух. Помятые и бледные, они с осторожностью передвигались по дому, культурно интересовались, когда бабушкин папа построил этот дом, кем он работал, ах, тоже врачом, да что вы говорите, а у нас отец был редактором газеты в Волгограде, а я учителем работаю, а здесь у вас шиповник, что ли, или кустовая роза? После завтрака все тихо покурили на крыльце и разъехались, захватив папу – ему нужно было в Москву, на точку завезти товар. Тети-Милин ухажер тоже уехал, прежде покрутившись возле «мерседеса» и рассказывая что-то о карбюраторах и лошадиных силах. Тетя Мила утомленно кивала, даже не пыталась делать вид, что ей интересно, а потом ушла в дом, не дожидаясь, когда все рассядутся по машинам.

Стало тихо.

По телевизору показывали октябрь девяносто третьего: Останкинскую башню и здание телецентра. Все было непонятно и неинтересно, ведущий рассказывал о каких-то «красно-коричневых», хотя ни красных, ни коричневых Женя в телевизоре не видела, только черный дым и выстрелы. Интересно стало, лишь когда показали колонну военных грузовиков и БТР – Женя узнала проспект Мира.

Она помнила тот день. В девяносто третьем бабушка забрала ее из ДК, где Женя по воскресеньям занималась английским. Но стоило им подняться из подземного перехода, как бабушка, охнув, загнала Женю обратно – та успела увидеть лишь грузовики на опустевшем проспекте, демонстрантов, которые сидели в кузовах, выглядывали из-под тентов, шли рядом, и все это походило на парад в честь Дня Победы.

Наверху происходило какое-то волнение, доносились крики, что-то грохотало, люди сбегали по ступеням в переход и замирали, прислушивались. Жене страшно не было, только любопытно. Через несколько минут ожидания в тесноте бабушка вывела ее наружу и быстрей повела домой. Колонны на проспекте уже не было.

Женя и не знала, что в двадцати минутах езды, в центре была стрельба и взрывы. На следующий день она пошла в школу как обычно, только провожал папа. Всю неделю он сам отводил ее и забирал, а дома мама говорила, что, слава богу, он уволился, какое счастье.

Тетя Мила переключила канал. Женя сказала, что видела те военные грузовики на проспекте Мира, но ей почему-то не поверили. Мама с тетей Милой смотрели на нее, улыбаясь, как будто это была попытка обмануть, причем невозможно глупая.

– Смешная выдумщица ты у нас, – сказала мама и погладила Женю по голове.

Даша и Илья засмеялись, подхватили: «Смешная! Смешная выдумщица!» И бабушка куда-то вышла, как назло, некому было подтвердить, что это правда. Поэтому Женя просто умолкла и даже надулась ненадолго, пока Илья не принес тетрис.

А потом приехал дядя Алик, тети-Милин муж, и все забыли и о девяносто третьем, и о путче.


Кто-то протопал по веранде, дверь вдруг распахнулась, грохнула о кухонный стол. На пороге стоял крупный мужчина – даже выше папы, – полный ленивой силы, с бритой, вросшей в плечи головой. Спортсмен, наверное, ведь он был в спортивном костюме с белыми полосами на штанинах.

– Милка! Я дома! – Он чуть покачнулся, но устоял на ногах. – Не ждала, бляди-ина?

Тетя Мила, бабушка и мама вскочили, а дядя Алик, оглядевшись, ухватил со стола огурец и с хрустом его умял. Схватил чайник, присосался к носику, только кадык вверх-вниз ходил по шее. Бросил чайник обратно на плиту. Заулыбался, увидев, как все всполошились.

Даша ничуточки не испугалась, но Илья мигом утянул их с Женей на второй этаж. Там он сел на кровать, поджав губы, неотрывно глядя на лестницу. А внизу звенели крики, мат, удары и стекло, и тетя Мила кричала странным высоким голосом, казалось, она вот-вот захлебнется воздухом. Потом поднялась бабушка с ворохом одежды, велела быстро собираться, и спустя полчаса они уже летели в электричке в сторону Москвы. Мама осталась с тетей Милой и пьяным Аликом, и Женя все смотрела из окна, думая о ней. Успеет ли к ужину? Бабушка хотела приготовить блины, а они ведь вкусные, когда горячие, блестящие от масла. И было еще что-то тревожное, ворочалось внутри, но что именно, Женя так и не поняла. Нечеткое, как размытый августовским туманом лес, ощущение, что все они – бабушка, Илья, Даша, Женя – чем-то провинились вдруг, раз им пришлось уехать.

Тетя Мила не умеет выбирать мужчин, так сказал папа. Все же хорошо, он так сказал, когда растрепанная, белая от напряжения мама вернулась с дачи. Нажрался мужик, бывает, просто не надо Милку к нам приглашать. Ты что, не знала, чем все закончится? Дети у нас пока побудут, а эти там сами разберутся, Света, не накручивай себя. Ничего он ей не сделает.

Милицию они не вызывали и заявление не писали, даже мысли не было такой. «Милиция тут что поделает?» – сказала бабушка.

Мама молча срывала с себя одежду, будто та жгла ей кожу. Набросила махровый вытертый халат с крючка за дверью, что-то ответила, тихо и не очень уверенно, – что именно, Женя не смогла подслушать, потому что бабушка выпроводила ее в другую комнату к Даше и Илье. Даша к тому времени уже копалась в коробках с колготками, хрустела пластиковой упаковкой. Илья рассматривал книги на полке над кроватью. И вроде все было в порядке, но Женю не покидали беспокойство и тревога. Казалось, что с минуты на минуту входная дверь грохнет, распахнувшись, и в квартиру ворвется тети-Милин Алик, пьяный, с криками, и будет драться с папой.

В тот август Женя поняла, что безопасности не существует и частной собственности тоже нет. В любой момент может вломиться кто угодно, бить мебель, угрожать, и единственное спасение здесь одно – бежать.

3
2000
июль

Иногда к Лаиле Ильиничне приезжает дочь, и Женя сразу понимает: ей перепадет шмотье. Плохо скрывая ликование, она гуляет мимо последнего в переулке, рядом с лесом, Лаилиного дома, просторного, сумрачного, всегда укрытого тенью растущих на участке елей. Женя высматривает белый внедорожник дочери – стоит еще? Гадает, что будет в пакете, представляет: может, юбка? блузка? футболка или брюки, в которых можно в школу? Она никогда не спрашивает, чье это – дочери, внучки или же самой Лаили. Однажды вытащила из пакета знакомый темно-зеленый хлопковый комбинезон, выглаженный и пахнущий стиральным порошком. Женя пока его не носила, он висит в шкафу до особого случая, который на даче все никак не представляется. Когда-нибудь она его наденет, причешется, найдет серебряную нить браслета и поедет куда-нибудь, например в сельский клуб в соседнем поселке.

В деревне Лаилю Ильиничну лишний раз не беспокоят. Только Женина бабушка может заходить без стука. В любое время суток она поднимается по скрипучим, выкрашенным в темно-коричневый ступеням под резным изображением совы, заглядывает в дом и что есть сил кричит туда: «Лаиля!»

С Женей Лаиля Ильинична ведет себя не как прочие старушки: не охает, как Женя выросла, не сюсюкается, и раньше если и подкармливала конфетами, то не совала их в карманы, а между делом придвигала вазочку, ждала, когда Женя сама соблазнится. С самого детства она спрашивает, кем Женя станет, когда вырастет. Выслушав ответ (танцором, учителем, переводчиком), Лаиля Ильинична как следует его обдумывает и выдает: «Тебе нужно в педагогический институт в Москве». Или: «Переводчики, которые знают не только английский, более востребованы», вручает Жене пахнущий сырым картоном русско-итальянский разговорник с желтыми страницами и меленькими буковками, и Женя послушно зубрит scusi и per favore, представляя, как через несколько лет – казалось, много, очень много лет – она поступит в Мориса Тореза, который нравится отцу. А потом…

Все, что потом, заливают нестерпимо яркий свет и тепло, огромный жаркий взрыв свободы и кипучей жизни, Женя танцует в нем, смеясь, и пахнет морем, «Баунти» и духами «Шанель». Она видит себя с коротким блондом в машине или на пляже в Турции. Как в глянцевых статьях об успешных женщинах, их заработках, машинах, платьях и косметике. Как женщины в Москве, которые выходят из «мерседесов», утянутые брючными костюмами, с темными очками на лице и целеустремленно цокают каблуками по проспекту Мира. Их все время кто-то хочет слышать, и мобильные (величиной с ладонь) трезвонят на разные лады. Все для тебя одной, говорят Жене те статьи и женщины. Все будет заработано тобой. Ты будешь успешным переводчиком или журналистом, а потом откроешь бизнес, купишь себе отдельное жилье, будешь водить машину, встречаться с мужчинами в ресторанах, плясать на дискотеках. Ты съездишь в Милан и Рим, Нью-Йорк, Мадрид. И впереди вся жизнь.

Поэтому scusi, per favore и английский, поэтому прогулки в центре, вдоль витрин на Тверской, мимо «Интуриста» и здания «Известий» с огромной надписью Martini наверху. Когда Женя смотрит на нее, она представляет сладость шоколада на языке и тяжесть полного бокала. Или же щелчки клавиатуры и тяжесть диктофона, «быстрее в номер!» и запах типографской краски. Или диктофон в одной руке, а в другой бокал мартини, почему нет. Пить в той красивой жизни она будет только дорогой алкоголь, ведь все успешные взрослые пьют дорогой алкоголь. Например, виски в пузатых бокалах без ножки, как в фильмах. А курить Женя будет дамские сигареты-зубочистки с ментолом, иногда вечерами за работой, не отрываясь от экрана монитора, вдавливать фильтры в пепельницу.

Наконец внедорожник исчезает. Женя гуляет еще немного, выжидая. И вот Лаиля Ильинична уже машет рукой с крыльца.

Дом ее похож на шкатулку со множеством отделений. Снаружи деревянный, с резными ставнями, внутри узкий, выстланный коврами, задрапированный занавесками. Сразу с порога большая комната с круглым, накрытым белой хлопковой скатертью столом, на котором всегда стоит вазочка, а в вазочке всегда есть печенье и конфеты. Рядом срезанные кустовые розы. Но пахнет не цветами и не хвоей, а всегда духами: тяжелой сладостью амбры, ванилью, карамелью, пралине и фруктами. А дальше сумрачный коридор и четыре двери цвета шоколада: одна ведет в туалет, остальные плотно прикрыты, и Жене никогда не удается заглянуть – что там, за ними? Она представляет кружево занавесок, большую кровать, на которой мягкими, чуть отсыревшими холмами лежат подушки, набитые пером, теплое одеяло и шелковый халат, расшитый птицами. Родственники в тусклом серебре фото-рамок. Абажур с бахромой. Потертые чемоданы на шкафу, а в них граненые флаконы прогорклых духов, фигурки из слоновой кости и прочие сокровища, которые Лаиля везла из-за границы, когда ее муж был советским послом.

– К вам Мила приехала? – спрашивает она между делом, наливая чай. Чай – обязательный ритуал, как и новости. Без чая и новостей шмотья не будет.

Женя кивает, посматривая на пакет. Пакет довольно большой, плотно набитый, а значит, внутри много всего. Что же, что же там?

– Надолго она?

Женя пожимает плечами. Мама сказала, что на неделю, бабушка – что на две, сама тетя Мила еще ничего не говорит, а только жалуется на неудобную Женину кровать.

Лаиля Ильинична тоже молчит, постукивает перламутровым ногтем по перламутровому боку чашки.

– Придется потерпеть, – говорит наконец и придвигает Жене пакет.

Заглядывать пока нельзя, но видно сверху что-то голубое и блестящее, вроде бы из сатина. Жене с ее карими глазами пойдет такое, она знает и поскорей прощается. Хотя лучше бы еще сидела.


Они заглушили мотоциклы и курят на дороге между поворотом и калиткой, никак не обойти. Высокий, с волосами, собранными в короткий светлый хвост, атлетично сложенный – это Кот. Его фамилия Котов, но все зовут его Кот, и в той компании он главный. Его отец живет на улице Первого Мая, а Кот приезжает к нему на лето и каждый вечер с ревом проносится по улицам на своем мотоцикле – тяжелом, с блестящими красными боками и надписью «ИЖ» на бензобаке. На обочине парень пониже, жилистый, будто свитый из веревок, – Дима Крученов, Крученый, из девяносто второго дома, у него мама работает в магазине. Он тоже на мотоцикле. Еще двоих, плотных, коренастых и курящих, одетых, как близнецы, в одинаковые черные джинсовки, Женя видит впервые.

Обычно она разворачивается, пока ее не видели, и гуляет еще немного, ждет, пока они уедут, но сейчас ей срочно нужно в туалет – чай Лаили Ильиничны просится наружу. Она торопится, старается держаться от мотоциклов и парней подальше, глядит под ноги, на вытертый сотнями ботинок и шин асфальт, на пакет в собственных руках. Как будто если не поднимать голову, то никто Женю не заметит.

Но это не работает. Никогда не работало, на самом деле.

Разговор парней стихает, они все ждут, когда она подойдет ближе. Под их взглядами Женя как будто голая.

Кот заступает ей дорогу. Женя видит край футболки, джинсы, кроссы.

– Смирнова, покажи сиськи! – говорит он со смехом.

– Как отрастила такие? – спрашивает незнакомый Жене парень.

Женя огибает его и едва не наталкивается на третьего.

– Да у нее там лифчик с поролоном.

– Капусты много ела?

Женя ускоряет шаг. Она слышит хруст песка за спиной, сопение. Чья-то рука проскальзывает под ее локтем, ложится на правую грудь и сжимает ее.

– Не поролон! – кричит пацан, как победитель, а Женя мрачным чудищем бежит прочь с поля боя, чувствуя, как ноет сдавленная грудь. Прячется за калитку, ставит на землю пакет с одеждой и лишь тогда разрешает себе заплакать.


Теперь, когда по телику говорят об октябре девяносто третьего, добавляют о каких-то «открывшихся фактах». Показывают дорогу от ВДНХ к Останкино: едут фургоны и автобусы, митингующие приветственно им машут и свистят, гуляют ряженые казаки, а в телецентре уже ждет спецназ и триста двадцать автоматов, пулеметов и винтовок – так говорит ведущий. Потом говорят о Ельцине, показывают, как он спускается по трапу, машет рукой.

Женя не любит Ельцина. Заплывшими глазами он напоминает Жене соседа дядю Митю, а в остальном нет, ведь Ельцин крупный, щекастый и в костюме, а дядя Митя тощенький, с маленькими пальцами и ладонью, перевязанной малярным скотчем, помятый, хоть и старается быть опрятным, с вечно несвежей головой и пылью на черных джинсах. От дяди Мити все время неприятно пахнет, и Женя не заходит в магазин, если видит через стекло его чуть сгорбленную тень. Он мнется перед прилавком, просит взаймы у знакомых, потом берет молоко (самое дешевое, в пакете), хлеб (вчерашний), макароны (мелкая соломка вермишели) и бутылку водки. Иногда, подумав, он возвращается к стойке с алкоголем и берет чекушку коньяка. Голос неуверенный и тихий: «Одну пачку “Явы”, нет, две». Расплачивается смятыми купюрами из тесного кармана джинсов и долго перебирает купленное на столе у выхода, устраивает бутылки в пакете поудобнее, прокладывает их макаронами и молоком, чтобы не стукались, и вечером играет с корешами в карты на лавочке перед своим участком, раскладывая их в зазорах между водкой и стаканами.

Еще Женя не любит передачи о политике, но папа их постоянно смотрит. Он сидит в кресле у окна, в метре от Жени, и вместе с тем он где-то очень далеко. Наверное, в девяносто третьем, среди бывших коллег. Он щурит глаза, будто прицеливается, разминает пальцы. Цыкает, когда в документальной съемке кто-то падает, подкошенный выстрелом. Шторы закрыты, чтобы солнце не бликовало на экране, комната погружена в кофейный полумрак. Жене дико скучно, она бы посмотрела что угодно вместо документальной съемки, хоть «Грозовые камни» или «Вавилонскую башню», которая очень напоминает разговоры бабушки и тети Милы, сплошное «я не могу, ты не понимаешь, я так больше не могу, но я тебя люблю!». Хотя на самом деле нет, бразильское мыло она бы не включила: когда дома Илья, Женя тщательно выбирает, что смотреть, слушать и читать.

Белый дом уже не белый. Окна верхних этажей разинули черные рты, на фасаде полосами копоть. Поднимается сизый, уже неплотный дым, смешивается с выцветшим небом, потом снова Останкино, военные на бэтээрах.

– Ты говорила, что их видела. – Голос раздается над самым ухом, и Женя вздрагивает.

Илья облокотился на спинку дивана, навис над Женей, смотрит в телевизор. Он перестал пахнуть порошком, пропитался деревенской влажностью и запахом земли. На шее аккуратная родинка чуть выше кадыка. Кадык прыгает, и на миг родинка оказывается на нем как мошка.

– Я плохо помню, – врет Женя, а тепло Ильи стекает ей на ухо, шею, по лопаткам к пояснице. Оно становится невыносимым, хочется сдвинуться, отсесть.

Илья будто читает ее мысли и уходит. Тепло удаляется за ним, вытекает из комнаты вместе с телесным запахом пота и земли.

– Пап?

– М-м?

Папа не отрывает взгляда от экрана.

Звон стекол, скрежет дверей телецентра, смятых въехавшим грузовиком. «Мятежники не сдавались», – говорит ведущий. Белые искры выстрелов во тьме и дым, люди бегут, люди лежат на асфальте, люди оттаскивают труп. Отец цыкает. Звук неприятный, острый, как щелчок ногтя. Услышав его, Женя поспешно проглатывает все, что хотела рассказать, – немного больно, но привычно. Боль приглушает анестетик страха и стыда.

«Президент России, – архивно вещает из телевизора ведущий, а аватар сурдопереводчика повторяет его слова, – выразил глубокое соболезнование родным и близким погибших. Перед лицом трагедии, пишет он, перед памятью погибших мы все задумываемся над истоками и причинами случившегося…»

– Ничего. Потом.

Папа цыкает еще раз и делает телик громче.

Женя встает с дивана, одергивает майку, чтобы не обтягивала слишком, и уходит, смотрит под ноги, на крашеные доски кухонного пола, собственные сандалии с растоптанной потемневшей стелькой, некрашеные доски на веранде, крыльцо, траву, примятую крапиву, хвою, шишки, падалицу со скользкими зелеными боками.

В саду рядом с колодцем мама моет петрушку и салат.

– Подержи шланг, – говорит она, и Женя держит, поливает зелень и красные мамины руки ледяной водой. Мама возится, согнувшись. Она похожа на старушку с крохотным горбом: кожа в пигментных пятнах, волосы, выкрашенные в цвет баклажана, выбились из-под панамы.

– Мам, что мне делать? Ко мне парни пристают.

– Кто? – Мама бросает взгляд через плечо. Вода плещет на петрушку.

– Котов с Первого Мая и его друзья. У нас у калитки стояли сейчас. Я хотела пройти, а они… Говорят про меня всякое.

– Ты нравишься мальчикам, – отвечает мама, не разгибаясь. – Это же хорошо. Вот сюда еще полей немного…

– Мам, они гадкие вещи говорят, мне неприятно.

– На тебе, наверное, был тот топик? Женечка, его давно выкинуть пора, он же тебе мал, все обтягивает.

– Нет, мам, я была в футболке.

Мама выпрямляется, смотрит на Женю с прозрачной безмятежностью.

– Ты пойми, мужчины, они по сути своей охотники, – говорит она так, будто раскрывает Жене великую женскую тайну. – И если ты не хочешь внимания, не надо их дразнить. Ты у нас девочка фигуристая, понятное дело, они смотрят на тебя, обзываются, потому что ты им нравишься.

А ты не провоцируй, говорит она, просто не обращай внимания и папе не рассказывай об этом. Он будет переживать.

Женя кивает, желая уйти уже. И вроде бы мама права, но правая грудь все равно болит.

Мама трясет пучком салата и петрушки, орошая брызгами себя и все вокруг. Женя закручивает кран – тот обжигает пальцы, до того холодный, – поднимает голову на свой любимый дуб и видит на верхней ветке среди листвы белую подошву кроссовки сорок третьего размера. Илья. Все слышал?

Багровея, Женя несется в дом, поднимается на чердак, в застоявшийся воздух под раскаленной крышей, куда возносится голос ведущего и звуки стрельбы. Уже без особого удовольствия разбирает пакет, доставшийся от Лаили Ильиничны. Зачем она заговорила об этом с мамой? Лучше бы сама ответила тому пацану, чего ж молчала? Она представляет, как оборачивается и толкает его двумя руками в грудь. Сильно, так, что парень падает. Или нет, она дает ему звонкую пощечину. Или бьет кулаком по его лицу, так, что щека наливается красным. И Женя говорит ему: «Еще раз меня тронешь – пожалеешь». Да, вот так.

Только на самом деле она молчала и терпела, как корова.

Теперь вообще ни шагу за калитку.


На чердаке стоят панцирные кровати с продавленными пружинами. На этих кроватях здорово прыгать: они пружинят, как батут. Пощелкивая, сетка проваливается, когда на нее ложишься, и Женя будто в коконе из тонкого матраса, одеял и простыней висит между сосновых веток, а выше беззвучно проносятся совы и тепло помигивают звезды. Ветер дует в ухо: спать, спать, но Жене никак не засыпается, она вспоминает Кота и содрогается от омерзения к себе.

В ее комнате внизу спят тетя Мила с Дашей – кровать там шире, легче уместиться вдвоем. Илью положили на диван в большой комнате. Дивану очень много лет, он еле раскрылся, выпустив облако пыли, и отчаянно скрипит, когда Илья ворочается. Вот раз перевернулся, еще раз, потом еще один скрип, потише, – Илья поправил подушку или одеяло. Когда он лежит, у него наверняка смешно торчат ступни – диван короткий, целиком Илья не умещается. Бедолага. Женя представляет его под коротким пледом, покатую поверхность дивана, скрип и эти ноги, и смех щекочет ей живот.

Всхрапывает бабушка с другого конца чердака. Над виском звенит комар, но Женины руки уже налиты тяжестью, не отмахнуться. В стене тикает древоточец, как забытые часы, отсчитывает собственное время дома.

Тик, тик.

Тик.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 3.8 Оценок: 6

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации