Текст книги "Нечаянное слово. Стихи"

Нечаянное слово
Стихи
Вера Петровна Дмитриева

© Вера Петровна Дмитриева, 2024

ISBN 978-5-0062-5398-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
.
 

Нечаянное слово

Январь

 
Январь – жемчужина в руке
красавицы Зимы.
Она в шубейке и платке
не мерзнет, так, как мы.
В сапожках, шитых серебром.
А, может быть, сама
бежит по снегу босиком,
на то ведь и Зима.
И ей в снегу светло, тепло
среди лесов, полей.
Январь, как много утекло
куда-то январей.
 

 
Кончилась служба. Следов многоточье
что-то скрывает, прочесть нелегко.
Медленно храм выплывают из ночи,
словно корабль. Мы встречаем его.
А в ледяном самодельном вертепе
хрумкает ослик и сеном шуршит.
Спит безначальный младенец, а в небе
Звездочка, словно живая, дрожит.
 
 
Выточен город мой из перламутра,
Мастер всю ночь создавал красоту.
Дивная розовость зимнего утра —
дар нам – пришедшим к младенцу Христу.
Солнце восходит, и звон колокольный,
над колокольней сгущаясь, плывёт.
И наполняется город мой стольный
светом и музыкой. Сердце поёт.
 

 
Снежный залп оглушил, завьюжил,
отстрелялся, и брызнул день.
Солнце выглянуло наружу,
мир помножив на свет и тень.
Лучик золота высшей пробы
меж стволов просочился в глаз.
Снег затих, поднялись сугробы,
полосатые, как матрас.
 
 
Заблудившаяся снежинка,
опоздавшая в снегопад,
ты откуда взялась, скажи-ка,
так некстати и невпопад.
Ничего она мне не скажет.
Я смотрю и смотрю ей вслед —
на какую полоску ляжет,
там, где тень, или там, где свет?
 
 
Тени движутся, свет небесный
За светилом весь день идёт.
Где окажешься – неизвестно,
Завершив на земле полёт.
Все снежинки давно упали,
лишь одной суждено кружить.
Я поймаю её губами,
чтоб сомнения разрешить.
 

 
Даётся юным любовь авансом,
и те приемлют её, не споря.
Она подобна весёлым танцам,
неприхотлива, как свет и море.
 
 
И ничего ей от них не надо,
случайно б только не загасили.
Даётся зрелым любовь в награду,
за то, что верят в её всесилье.
 
 
Не обещает им быть счастливой,
грозит последним их быть союзом.
Она подобна несуетливым,
таким бездонным вечерним блюзам.
 
 
Любовь у юных – бокал с шампанским —
в виски ударит, глядишь, уж нету.
Заманит в дебри своим шаманством
и пустит нищим гулять по свету.
 
 
Любовь у зрелых, как чарка спирта.
Горит огнём он в крови кипучей.
Ведро с шампанским давно испито,
но чарка спирта верней и жгучей.
 

 
Шел первый год войны. Горящим шаром
до Ленинграда докатился он.
Земля тряслась под бомбовым ударом,
и даже небо издавало стон.
Грохочут взрывы: мины и снаряды,
и метроном отсчитывает пульс.
Горят, горят Бадаевские склады,
и черный голод – он страшнее пуль.
 
 
Без пищи город – не жилец. Немыслим!
Мука горела, и горели с ней
в тисках блокадных ленинградцев жизни —
3000 тонн и тысячи людей.
Мороз и голод – нет беды страшнее,
когда дошло до минус тридцати,
и губы, даже в комнате, немея,
не могут пару слов произнести.
 
 
В такой декабрь – мучительный, суровый,
была и радость с болью пополам —
чернушка со жмыхом, с корой сосновой —
125 святых блокадных грамм.
Но тонкой нитью, словно пуповина,
по льду замерзшей Ладоги пошла.
Дорога жизни – путь нелегкий, длинный,
на ней осталась не одна душа.
 
 
Грузовики сменили путь тот санный,
когда броня ледовая легла.
Дорога жизни Ленинград спасала,
но всех спасти, конечно, не могла.
И город не погиб и не сломался,
он каждый день вставал на труд и бой.
Тот, кто погиб, и тот, кто жив остался —
они закрыли город свой собой.
 
 
Сегодня все мы будто очевидцы.
Блокадный хлеб мы пробуем на вкус*.
Я от него мельчайшую частицу,
отщипывая, уронить боюсь.
Блокадный хлеб несу благоговейно,
за ним война грохочет по пятам.
Кусочек жизни! Я в кругу семейном
с ним эту память внукам передам.
 

*Блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943 года. Полное снятие блокады – 27 января 1944 года. С 18 по 27 января в нашей стране проводится Всероссийская Акция памяти «Блокадный хлеб». В это время на мероприятиях этой акции можно попробовать хлеб, специально испечённый по рецепту блокадного Ленинграда.

февраль

 
Мне рассказывал отец
о боях под Сталинградом.
Он там был, не мед там пил,
и не шествовал парадом
по измученной земле.
Там с боями наступали.
И, как будто, слышно мне
грохот танков, скрежет стали.
 
 
Каждый метр земли – в крови,
взрывов огненная лава,
извержение земли,
будто жерло здесь вулкана.
Но фашист здесь будет бит!
Двести дней сплошного боя.
Волга-матушка горит,
вперемешку нефть с водою.
 
 
Каждый городской квартал,
каждый дом форпост был крупный.
Павлов – он легендой стал
со своею разведгруппой.
Дом занять они смогли,
от фашистов отстояли.
Мирных жителей спасли,
тех, что прятались в подвале.
 
 
Но не только их, а нас
будущих своих потомков.
Здесь дорогу на Кавказ
перекрыв, держались стойко.
Все прошел отец и, вот:
Курск, Орёл, другие страны…
Но Мать Родина зовёт
нас с Мамаева кургана
 

 
Туманна утренняя даль.
Мечтательно, но сердцу душно.
И небо хладное, как сталь,
своим пугает равнодушьем.
 
 
А на дворе уже февраль.
Зима печально и послушно
уходит. Мне немного жаль,
что ёлку разбирать нам нужно.
 
 
Уснут игрушки в коробах —
смешное, призрачное детство,
ещё от бабушки наследство.
 
 
И память в ёлочных шарах
хранится флёром паутинным,
а то иглой в яйце утином.
 

 
Мужчины, милые мужчины,
у вас завидные умы.
Вы следствие, и вы причина,
всего, чего достигли мы.
Для женщин радость вы и счастье,
неважно, сколько даме лет.
Без вашего, друзья, участья
ничто не явится на свет.
 
 
Не будет ни детей, ни песен.
Стихи исчезнут и любовь,
и будет темен мир и тесен,
всё в хаос обратится вновь.
И знайте, что б ни говорили
хвастливо наши языки,
всегда мы вас боготворили,
и к вам все чувства нас влекли.
 
 
Подруги не дадут соврать,
они вам всем хотят сказать:
«Защитникам отечества,
примерам молодечества
мы редко посвящаем красивые стихи,
но мы вас любим очень,
и днём, и среди ночи,
мы следуем за вами, прощая все грехи.
 
 
Жизнь расцветает садом,
когда вы с нами рядом.
Без вас в судьбе и в сердце тревога и разброд.
За вашею спиною
живём, как за стеною,
хотя, порой бывает, что всё наоборот.
 
 
И нам совсем не странно,
что наши ветераны, —
пример для молодежи и память прошлых лет,
рассказывают детям,
о том, как жить на свете,
что хорошо, что плохо; что темень, а что свет.
 
 
И в возрасте преклонном
все дамы благосклонны
и к юношам безусым и к старцам, и другим
любым мужам, конечно,
но мы сердца навечно
отдали ветеранам, защитникам своим.
 
 
По опыту, по целям
мы каждого здесь ценим,
почетно рядом с вами работать и сидеть
вам, ветеранам славным,
по возрасту нам равным,
любовь и уважение, вчера, сегодня, впредь».
МАРТ
 

 
Даль ослепительно ясна,
зовёт, подумать не давая.
И скачет девочка-весна
по бездорожью, напевая
о том, что это только март,
ещё возможны снег и стужи.
А дальше будет птичий гвалт,
растает снег, просохнут лужи.
 
 
Строка струится за строкой,
и в них слова – цветные перлы…
За девочкой скачу с клюкой
я по проталинам по первым.
Жизнь, словно пёрышко, легка,
дни детской радостью богаты.
А в небе, если облака,
то все они из сладкой ваты.
 

 
Праздник в пост. Колокола
воздыхают полной грудью.
Мост молитвенный, хвала
православию, и люди
в храме – зерна в колоске,
набирают силу, зреют.
Колокол гудит в виске,
взгляд становится острее.
 
 
Православия торжество,
и распахнуты иконы,
словно окна. Божество
смотрит в нас.
Наш взгляд прикован
к ликам светлым. Иисус
в их ряду на месте главном.
И слетают с наших уст
покаяние и слава.
 
 
И звучат, закон таков,
нам как предостереженье —
имена еретиков,
тех, кто с церковью в сраженье.
Ввысь летит с амвона глас,
и в душе мироточенье.
Вера правая у нас —
православное ученье.
 

*Праздник в Православных церквях, совершаемый в первую неделю (воскресенье) Великого поста.

В 2023 г – 5 марта

 
Был крест тяжёлым, изнурительным,
и не давал он мне идти
легко. И к жизни ослепительной
отрезал, кажется, пути.
Дорога – тропка муравьиная,
есть повороты там и тут.
И люди-муравьи лавиною
с крестами разными снуют.
 
 
И, вот, уже – врата жемчужные.
Они закрыты. Как открыть?
Любые заклинанья чужды им,
не перепрыгнуть, не подрыть.
Ни силой их не взять, ни песнями
врата в тот мир, где ты, как луч.
Крест – ключ во Царствие небесное.
Неси свой крест! Храни свой ключ!
 

* Крестопоклонная неделя – название третьей недели Великого поста,

 
Снега поредели,
влетели метели,
Метели хотели
семь дней на неделе
плясать всей толпой.
 
 
Но только далёко
уходит до срока
зима недотрога.
И март у порога
весенний такой.
 
 
Весна – наваждение
и пробуждение,
перерождение
и День рождение,
Кирочка, твой.
 

АПРЕЛЬ

 
Дождь стучит по плиткам тротуара,
бодро так, как по клавиатуре.
Что-то фэнтезийное недаром
видится мне в этой процедуре.
 
 
Аккуратно подбирая буквы,
тюкая по знакам препинания,
он стучит осмысленно как будто,
наше концентрирует внимание.
 
 
Радуется каждому удару,
упустить боится вдохновение.
Дождь стучит по плиткам тротуара,
видимо, строчит стихотворение.
 

 
Вечернюю зарю встречаю,
«Пришедшее на запад Солнце».
День утомлённый за плечами,
как перемётная сума.
И удивляюсь я сама:
куда так времечко несётся?!
 
 
Всё перепуталось в суме той:
Кусочки хлеба и страницы
походной книжечки с пометкой
в стихах, написанных с утра,
а, может быть, ещё вчера,
и нарисованные птицы.
 
 
И книги, не в едином томе:
Евангелие, Кастанеда.
Но обе спрятаны в смартфоне,
и цепью скованы одной
они друг с другом и со мной.
Истоки истины и бреда.
 

 
Люди недобрые – добрые люди,
мы перед Богом, словно на блюде.
Кажется нам, будто спрятались мы
сами в себе или в области тьмы,
и затерялись во вражеском стане.
Только луч света и там нас достанет.
Высветит жизни греховную повесть
тоненький луч под названием – совесть.
 

 
Мне поручают, а я не согласна,
и критикую, пусть даже негласно.
Дело то, в общем, всего на пятак,
но всё не эдак и всё мне не так.
 
 
Грозный начальник мне в ухо гундосит:
«Сердце скрепи ты и сделай, как просят!
А не исполнишь, то я буду бит!».
Сердце скрепила, но сердце скрипит.
 

 
Прощальный поцелуй…
Последний снег зимы
скользнул по волосам,
как флёр фаты невесты.
А кто же под фатой?
Весна! И рады мы —
дожили до неё.
Что дальше – неизвестно.
 

 
Утро. Чуть глаза приоткрываю —
солнышко, сползая по стене,
песнь поёт. Та песня зоревая
началась, скорей всего, во сне.
Хорошо проснуться без тревоги,
потянуться, (хрустнул весь скелет),
только опасаюсь встать на ноги —
ведь они совсем не держат. Нет!
 
 
Ну, и ладно, полежу сначала,
радуясь, что новый день настал,
что вчера я книжку закачала
новую в «волшебный свой кристалл».
А ещё ОЗОН привёз игрушки.
Вы не смейтесь, закупила впрок,
всё, что к лету нужно для старушки:
семена, лопату, мастерок.
 
 
Всё! Встаю со стоном, со слезами,
но креплюсь, ведь расхожусь потом.
Кое-как по стеночке сползаю
за весёлым солнечным пятном.
А оно уже по полу скачет,
чтобы мне не разгибаться вновь.
Солнышко поёт, а это значит,
что у нас с ним старая любовь.
 

 
Облаков потемнели спины,
непогодой грозя сырой.
Перелётные серафимы
потянулись с Земли домой.
Улетают, взвалив на плечи
воз молитв, покаяний груз.
Им другие летят навстречу,
их на смену шлёт Иисус
исправлять все грехи-пороки,
душ гноище палить огнём,
очищать, приближая сроки
жизни новой, и петь о Нём.
 
 
Свят, свят, свят, Господь», —
так взывают
серафимы – любви купель.
Лик свой крыльями закрывая,
пламенеет Иехоэль.
Имя Бога один он знает,
а другие не знают, нет.
Даже близким не открывает
ангел этот большой секрет.
У верховного серафима
враг – преступный Левиофан.
Силы выси неизъяснимы,
вновь летят от Престола к нам.
 

 
Там, где пальмы, апельсины,
где всегда тепло, уют,
небеса и воды сини,
там смеются и поют.
 
 
А у нас и смех сквозь слезы,
и в смешных частушках – яд.
И плакучие березы
по родной Руси стоят.
 
 
И любя, и сострадая,
сердце плачет и скорбит.
Не нужны мне пальмы рая,
если там не русский быт.
 

МАЙ

1

 
Вместо ожидаемой грозы
снег пошёл, такой нелепый, майский.
Словно крылья легкой стрекозы,
трепетал он, оттеняя краски
гиацинтов нежно-голубых,
розовых, сиреневых, лиловых.
О зиме родимой позабыв,
снег шалел от впечатлений новых.
 
 
«Посмотрите, как прекрасны вы
на моём неотразимом фоне», —
он шептал цветам, но те, увы,
в ужасе дрожали поневоле.
Майский день такой не принял дар
и, помёрзнув по вине пришельца,
выкатил горячий солнца шар.
Улеглась незваная метелица.
 
 
Зашептались травы и цветы,
отошли от ледяного страха.
Май, чудак, кого приветил ты?
Чуть твои труды не стали прахом.
Снег – беглец в чужую сторону
понял – никому он здесь не нужен,
не украсил серебром весну,
 

стал он грязной, подзаборной лужей.

 
2
Утром холод, во, дела!
Я в интимнейшем уборе
к нашей бочке подошла,
что на даче вместо моря,
и водичку нам даёт
к утреннему омовенью.
Стукнулась рука о лёд,
замерла я на мгновенье.
 
 
Ледяной взяла кружок…
Как на солнце он блистает,
будто кто его зажёг.
Засветился и не тает.
Крепок, словно щит, и, вот,
я его на радость людям
примостила у ворот —
маяком он вечным будет.
 
 
До чего же он красив,
бриллиантами украшен.
Пусть горит, неугасим
лучик света в царстве нашем.
Я вокруг все ох, да ах!
Видя обожанье это,
начал таять он в руках:
всё-таки начало лета.
 

 
Я запарила веник берёзовый
для тебя, мой дружок окаянный.
Только в баню куда нетверёзовый…
нетверёзый, верней, в общем, пьяный!?
Он качается, будто бы лодочка,
всё равно ему, если всё кружится,
что залезть на полок после стопочки,
что на крышу, что на супружницу.
 
 
И всё мучаюсь, упрекаю я,
ведь не глупая, не уродка я:
«Погоди ужо, неприкаянный,
отхожу тебя сковородкою!».
Затопила я баньку по-белому,
дух берёзовый на семь вёрст вокруг…
Что б сказала я, что бы сделала,
если б ты ещё был со мной, мой друг?
 

___

 
Какую чушь диктуют небеса:
Про мужа алкоголика, про баню.
Всю ночь мне не дают сомкнуть глаза,
всё барабанят в уши, барабанят.
Какой убогий невысокий слог,
поток словесный непрерывно льётся,
его никто остановит не смог,
неведомо, откуда что берётся.
 
 
Простая мудрость – это мой кумир,
а чепухе моей, прошу, не верьте.
И дайте мысль глобальную, как мир,
об истине, о жизни и о смерти,
о жертве, о любви и о войне,
чтоб знала – каждой строчкой душу раню…
А я всё про себя, да о себе,
про мужа алкоголика, про баню.
 

 
Я вернулась домой,
где иконы в углу
и свечи оплывающий воск.
Здесь и радость и боль
превратились в золу,
обтрепался изысканный лоск.
 
 
Пусть на всём этом тлен
и забвения пыль,
новизну не взяла я с собой.
Здесь, я думала, плен,
неприглядная быль.
Оказалось, то было судьбой.
 
 
Я вернулась домой
с перемётной сумой,
позади города, поезда.
Здесь далёкой весной
крест оставила свой.
Я за ним и вернулась сюда.
 

 
Часы идут натужно, тяжело,
наверное, подсели батарейки.
Часов песочных время отошло,
и ходиков сошла на нет семейка.
Пружинные часы уже не так,
нам кажется, показывают время.
Но всё звучит знакомое: «Тик – так!».
Идут часы, судьбу шагами меря.
 
 
Мне всё едино: гири на часах
иль нано технологии, что круто.
Чтоб в этой жизни не попасть впросак,
пусть правильно считают нам минуты.
И всё! Совсем не важен внешний вид,
и сколько лет хранителям мгновений,
из коих век наш быстротечный свит…
Считают пусть без спешки и без лени.
 

 
Каждый год толстею и толстею
в разных, понимаешь ли, местах.
Стал живот, как у того Хотея,
ноги вижу в зеркале, привстав.
Да и что смотреть на это чудо!?
Хорошо, не вижу со спины
я свою фигуру – эту груду
мяса, жира. Кости не видны.
 
 
Может, нет уже их в этом теле?
И суставов нет уже давно,
ведь они не гнутся, в самом деле,
мышцы ощущать мне не дано.
А во сне хожу я и летаю,
эдакий прекрасный аватар,
помоложе, кажется, годами,
да и спутник мой во сне не стар.
 
 
А во мне молотобоец бравый,
как на том плакате по цепям,
неритмично, но вполне исправно
бьёт по рёбрам, лупит по вискам.
Враг силён, но с юным аватаром
мне не страшен, нападает пусть!
Бьёт набат – сто пятьдесят ударов…
Оказалось, это просто пульс.
 

 
Дни пролетают мимо,
всё суета сует.
О, Господи, помилуй,
что не несу я свет.
В миру живу над бездною,
и только по утрам,
как в царствие небесное,
вхожу в знакомый храм.
 
 
Старушкам улыбаюсь,
ровесницам моим,
на деток умиляюсь —
всё интересно им.
И юная девица
мне услаждает взгляд —
как юбка в пол струится,
как легок светлый плат!
 
 
Цыганская семейка
разбила здесь свой стан.
И юноша в наклейках,
как лётный чемодан.
И мне совсем не важно,
кто грешен здесь и в чём…
Перед причастьем страшно,
что опалит огнём.
 
 
Колеблют тихо свечи
Лик, что в душе живёт.
И нов всегда и вечен
воскресный образ тот.
Тянусь к нему губами —
светлеет в голове.
Над царскими вратами
две буквы: Х и В.
 

 
Любовь и смерть от века и до века
Едины. В жизнь соединяют дни.
Ларец сокровищ – сердце человека,
не все ещё растрачены они.
 

ИЮНЬ

Есть память у воды

 
На берегу притихшего пруда,
спелёнутого стеблями кувшинок,
сижу, а неподвижная вода
хранит триумф побед и боль ошибок.
Ей эта память вечная дана,
чтоб сохранить истории моменты,
и старый пруд, наверное, до дна
наполнен ими.
Рифмы и сюжеты
здесь можно черпать.
Посиди в тиши
со мною рядом, и услышишь сказки
а были. Не зевай, пиши, пиши,
додумывай, порой сгущая краски.
 
 
Есть память у воды, – сказали мне, —
в ней факты, судьбы, байки иже с ними.
И где-то там Алёнушка на дне,
и ключик золотой и Берегини.
 

 
У прощёного воскресения
упрощённое поведение:
знай, проси у людей прощение,
получай и ставь угощение.
Вы простите меня, люди добрые,
что бываю недоброй, вздорною,
и ношусь со своими бедами:
и больная-то я и бедная.
 
 
Люди добрые, всех хочу простить!
А недобрые? Как же с ними быть?
Всё ли можно простить сердечно?
Будет жечь предательство вечно.
Злоба чёрная окружила нас,
не могу простить даже в этот час.
Не простит ведь Господь Денницу,
даже если он повинится.
 

 
Для тебя ромашки рву
я без устали и лени.
Вступишь в мягкую траву —
обовьёт она колени.
У ромашки свой секрет,
на любой вопрос ответит,
может, «Да», а, может, «Нет»…
Лепестки развеет ветер.
 
 
Ты возьми букет, дружок,
всё он скажет, не обманет:
та смеётся, эта лжёт,
эта бросит, та поманит.
Зов ромашковой Руси
к той ведёт, что приголубит.
Про меня цветок спроси,
он тебе ответит: «Любит».
 

 
Я перед смертью трушу.
Она придёт за мной
и с корнем вырвет душу,
как будто зуб больной.
Как ни придёт – всё рано,
но не прогонишь смерть.
Недолго будет рана
в земной судьбе болеть.
 

 
Утро мирное, солнце, счастье…
может, будет ещё потом.
Села бабочка на запястье,
кожу трогает хоботком.
Напряглось почему-то тело,
охватило его огнём.
Чья душа ко мне прилетела
с поля боя сказать о нём?
 
 
О земле, что вставала дыбом
после взрывов ракет и мин,
и о том, как закрыло дымом
свет, который бойцу был мил.
Чтобы я и мои соседки,
от смертельных боёв вдали,
не интриги, сойдясь, а сетки
маскировочные плели.
 
 
Чем могу я помочь, старушка?!
За живых небеса молить
и безвестной душе на ушко
благодарности говорить:
«и за мужество, и за силу,
и что воин твой был удал,
и тебя, душа, за Россию
он за «други свои» отдал».
 

 
Вся такая разная,
то в трудах, то праздная,
то умна, то глупая,
то гола, то в шубе я,
то в парче, то в валенках.
Средь больших и маленьких
то своя, то чуждая,
никому не нужная.
И сама не знаю я,
правда, а какая я?
 
 
Нас ломали строили,
награждали, троллили,
нас мирили, ссорили.
Говорили: «сорри» мы,
или на иврите.. э…
в общем, «извините».
Всем должна обязана
и долгами связана.
 
 
Но рабой не сделали,
ум, душа ли, тело ли
если не ребёнка,
то огонь-бабёнка,
гордая и властная,
к деньгам безучастная.
Вынесла из хлева
сущность королевы.
 

 
Солнце – жар птица за день устало,
в чащу садится. Там за кустами,
лесом и кручей солнца гнездо.
Перышко-лучик спит под листом.
Гаснет жар-птица, укрыло её
мягкой травою лесное зверьё.
 
 
Спи, моё солнышко, спи, отдыхай,
лучики-пёрышки не зажигай.
Ночь-птицелов опустилась, глядит.
Мы не покажем, где солнышко спит.
Тёмная ночь… Солнцу там не житьё.
Звёзды на небе – жар-птицы её.
 

 
«Москва», – произнесу тихонько,
и сердце толкнется в ответ.
Иду стареющей походкой
за юностью арбатской вслед.
Не догоню, зато согреют
воспоминания меня.
Любовь моя, иглы острее,
кольнёт, беспечностью маня.
 
 
От запада и до востока
пришлось поездить по стране.
На край России от истока
судьба пути дарила мне.
И, надо ж, узнавали сразу
по говору, ну, хоть молчи!
Как я растягиваю фразу,
и А-каю, как москвичи.
 
 
И сколько шишек мы набили,
хваля московский стиль в лесу:
не все у нас Москву любили,
особенно за колбасу.
Ругали за еду, одежду
и за людской водоворот.
Но в трудный час всегда с надеждой
на город мой смотрел народ.
 
 
Как хорошо в Москве встречаться.
Остаться трудно здесь одной.
А если что, сюда примчатся
со всех сторон земли родной.
Здесь, под Москвой врага косили,
чтоб он не поднял головы…
«Москва ещё не вся Россия»,
но нет России без Москвы.