Текст книги "Королевское зерцало"

О том, как она перенесет возможную гибель Харальда, горе утраты, тоску по нему, Эллисив старалась не думать. Когда случится беда, тогда она и будет с нею свыкаться. Бессмысленно заранее поддаваться отчаянию.

Важнее было подумать, как жить дальше, если это страшное случится. Может быть, потом у нее не останется времени на обдумывание. А если окажется, что она зря готовилась еще и к этому удару судьбы, хуже ей от этого не станет. Чтобы обрести хоть какое-то чувство уверенности, она должна была решить свое будущее.

Ингигерд в любом случае должна остаться с ней.

Эллисив сомневалась, что ей удастся вернуться в Норвегию. Там будут править сыновья Торы, вряд ли рядом с ними найдется место и для нее.

Обосноваться в Киеве тоже было мало надежды. Эллисив слышала, что ее родичи в Гардарики ведут непрерывную борьбу за власть – едва ли кто-то из братьев обрадуется сестре, которая будет только обузой.

Но у Эллисив было еще две сестры.

Анастасия вышла замуж за венгерского короля Андраша. Однако Эллисив слышала, что Андраш пал от руки собственного брата: в той стране тоже шла жестокая борьба за власть. Какова участь Анастасии, Эллисив не знала. Если она и жива, ждать помощи от нее не приходилось.

Анна, вторая сестра, осталась вдовой после смерти короля франков Генриха. Может быть, при дворе короля франков Эллисив и окажут гостеприимство; последние годы Анна правила страной за своего малолетнего сына Филиппа. Но, чтобы добраться до страны франков [12]12
  Франция.


[Закрыть], беззащитной вдове следовало обратиться за покровительством к церковникам, другой возможности не было.

Единственное, о чем не надо было беспокоиться, это о деньгах: их было достаточно и на жизнь, и на приданое им обеим, Ингигерд и ей. Харальд оставил у Эллисив изрядную часть своих сокровищ, которые имел обыкновение возить с собой.

Эллисив была рада, что у нее хватило ума никому не сказать об этом.

Пришел праздник Михаила Архангела [13]13
  29 сентября.


[Закрыть] и его небесного воинства. Он не принес радости Эллисив, ей было больно думать о дерзком вызове Харальда, готового вступить в бой с самим Михаилом Архангелом.

Вскоре после праздника разнеслась весть о том, что приплыл корабль конунга Харальда. Его сопровождали два корабля оркнейских ярлов, Паля и Эрленда. Эллисив со своего уступа видела, как они причаливали.

Оба ярла были среди прибывших На кораблях было много раненых, хёвдингом на корабле конунга Харальда был его сын, юный Олав. Эллисив вернулась в дом епископа. Она не спешила узнать новости, привезенные этими людьми.

Юный Олав сам явился в дом епископа, чтобы поговорить с Эллисив; его сопровождало всего несколько воинов.

Эллисив думала, что готова выслушать самую горькую весть, ведь она не ждала добра уже с тех пор, как покинула Норвегию. Она не сомневалась, что чувства ее находятся за семью замками.

Но изменившееся лицо Олава застало ее врасплох.

В поход отправлялся юноша, рвущийся в бой. Теперь же перед ней стоил человек, побывавший в преисподней.

Олав почтительно приветствовал ее, занял место во главе стола и пригласил Эллисив сесть рядом.

– Нас разбили, – сказал он. – Конунг Харальд убит.

Эллисив не смотрела на него.

– Где было сражение? – спросила она.

– Неподалеку от Йорвика.

– Много людей погибло?

– Много.

– Вы приплыли на трех кораблях. Но, наверно, вернулось больше?

– Вернулось двадцать четыре.

Эллисив не могла отвести взгляда от его изменившегося лица.

– Двадцать четыре из трехсот?

– Некоторые корабли из Ирландии и с Южных островов тоже вернулись домой. А у нас остались только эти.

Некоторое время Эллисив не могла вымолвить ни слова.

– Конунг ничего не просил передать мне перед тем, как началась битва? – тихо спросила она.

– Не знаю. Меня с ним не было. Я оставался на корабле.

Один из людей Олава, Эллисив узнала в нем исландца Арнора сына Торда по прозвищу Скальд Ярлов, ответил на ее вопрос:

– Перед битвой конунг сложил две висы. Вот первая из них:

 
Идем мы вперед фюлькингом [14]14
  Древнескандинавское построение войск в виде клина.


[Закрыть] без броней, каждый с клинком;
шлемы сверкают, я без доспехов, наши уборы на кораблях.
 

– Значит, вы сражались без кольчуг?

– Да. Конунг отказался отступать, хотя надежды на победу почти не было. Он предпочел погубить своих людей.

В голосе скальда звучала горечь.

– Конунг сказал, что первая виса ему не удалась, – продолжал Арнор. – Он пожелал сложить другую. Вот она:

 
Прятаться за щитами не будем, сказала вернейшая,
из-за позорного страха не дрогнем перед оружием.
Носительница ожерелий велела блюсти осанку там,
где машут мечами и черепа разят.
 

– Вам, королева Эллисив, лучше известно, к вам ли обращены эти слова.

– Да, – отозвалась Эллисив. – Мне это лучше известно.

Она считала, что у нее хватит сил выдержать все, посланное ей в этот день. Но, узнав отклик собственных слов в висе Харальда, почувствовала, что у нее все плывет перед глазами.

Арнор вопросительно смотрел на нее.

– Вы не хотите спросить о женихе Марии?

Эллисив заставила себя встретить его взгляд.

– Мария умерла. Наверное, Эйстейн Тетерев тоже погиб или смертельно ранен, иначе он пришел бы с вами.

– Он погиб. – Это произнес Олав. – Хочешь узнать подробности? – спросил он, помолчав.

– Да, но в другой раз, – ответила Эллисив.

Только после их ухода, и то не сразу, Эллисив вспомнила, что забыла спросить, в какой день была битва, – она была уверена, что Мария погибла именно в тот день.

III. ОРКНЕЙСКАЯ ЗИМА

Дверь в церковь Торфинна ярла была приоткрыта, оттуда доносилось пение:

– Magnificat anima mea Dominum… [15]15
  Величит душа моя Господа… (лат.).


[Закрыть] – долетали слова вечерней мессы.

Эллисив остановилась и прислушалась. Ей не казалось красивым это пение, хотя крохотный хор, состоявший из епископа Торольва и трех его священников, пополнился, когда из Англии вместе с О.тгчом вернулся норвежский епископ Тьодольв со своими людьми.

– Et miserico dia ejus a progenie inpogenies [16]16
  И милость Его в роды родов (лат.).


[Закрыть]. – пел хор.

Эллисив знала латынь, когда-то у нее было достаточно времени, чтобы изучить этот язык.

Но к церковной службе на латыни она так и не привыкла. В душе у нее до сих пор хранились звуки другой литургии, способной перенести небо под купол киевской Святой Софии.

Если бы она сейчас услыхала службу, какую слышала в детстве, неодолимая сила привела бы ее в церковь, к небесному свету.

– Deposuit potentes de sede, et exaltavit humiles [17]17
  Низложил сильных с престолов и вознес смиренных (лат.).


[Закрыть], – голоса поющих повышались и понижались.

Но все это не трогало Эллисив и не могло помочь ей.

Эллисив медленно шла с кладбища, где навещала могилу Марии.

Она ощущала себя увядшей веткой на древе жизни, отторгнутой от источника с живой водой. Ведь она до сих пор не покорилась воле Божьей.

В душе у нее поднималась ненависть к священникам Харальда с их латынью. Объяснить им что-нибудь было почти невозможно.

Вот, например, епископ Тьодольв.

Он пришел к ней со словами утешения. И стал так преувеличенно превозносить не только мужество Харальда, но и его набожность, что озадачил Эллисив: либо епископ дружины совсем не знал своего конунга, либо просто лгал.

Эллисив пыталась объяснить ему, что для нее чувство отчужденности от церкви, от связи между Богом и людьми, которое она сейчас испытывает, еще мучительнее, чем скорбь по Харальду.

Тогда епископ Тьодольв заговорил об исповеди, он смотрел на Эллисив, как будто она была великая грешница.

Она прямо сказала ему, что не нуждается в исповеди, по крайней мере в такой, какую он имеет в виду.

– Чем же я тогда могу помочь? – спросил Тьодольв, он был явно обижен.

Эллисив попросила дать ей время подумать. Какой прок говорить ему, что она не верит в его способность помочь ей.

Ее душе нужен был добрый целитель, а не строгий судья. Такой служитель Божий, который простер бы к ней руки и сказал: «Дочь моя, ты заблудилась во мраке, выйди же к свету! Зло опутало тебя, но я помогу тебе освободиться от него».

Так сказал бы отец Иларион, который был в Киеве ее наставником и духовным отцом. Он поступил бы, как добрый пастырь, который готов взвалить на плечи заблудшую овцу, чтобы вернуть ее обратно в стадо.

Нет, здесь ей не от кого ждать помощи. Горе и досада, гнев и отчаяние переполняли Эллисив, но она должна была скрывать это любой ценой. Если ее начинала бить дрожь, Эллисив замирала, заставляя себя успокоиться. Если становилось так тяжко, что она боялась сойти с ума, она останавливала взгляд на первой попавшейся вещи – на камне или на котле – и пыталась сосредоточить на ней все мысли, она впивалась в нее глазами, надеясь, что этот пустяк заполнит ее душу.

Люди, встречавшиеся повсюду – и возле домов, и в домах – ее не отвлекали, ей казалось, что их слишком много на этом маленьком острове.

Кроме епископа Тьодольва, вернулись и ярлы Паль и Эрленд со своими уцелевшими воинами, и воины Олава, сына Харальда, как раненые, так и невредимые.

Эллисив нередко бывала в покоях епископа, там часто собирались епископы и священники.

Ее удивило, когда оркнейский епископ Торольв попросил дозволения побеседовать с нею. Она не возражала против беседы, и он сел рядом.

Однако епископ долго болтал о том о сем, не решаясь заговорить о главном. Наконец он перешел к делу, но вид у него при этом был виноватый. Епископ хотел, чтобы Эллисив, если только она не против, перебралась со своей челядью в дом поменьше – у него теперь стало слишком тесно.

Эллисив ответила, что она гостья и благодарна за оказанное ей гостеприимство, а куда он ее поселит, пусть решит сам.

Епископ Торольв старался не смотреть на нее и все время отворачивался.

– В том доме есть очаг, – сказал он.

Эллисив удивилась: неужели очаг в доме, куда ее собираются переселить, единственное его достоинство? Она молчала.

– Значит, так тому и быть. – Епископ по-прежнему прятал от нее глаза.

Он поднялся. Эллисив обернулась и тут же встретилась взглядом с другим епископом, Тьодольвом. Лицо его было сурово.

Должно быть, это его рук дело, подумала Эллисив. Конечно, у оркнейского епископа было теперь слишком людно, однако не настолько, чтобы ей и ее служанкам нужно было лишаться привычного угла. Неужели Тьодольв после их последней беседы счел ее падшей женщиной, одно присутствие которой могло угрожать целомудрию духовенства?..

– Пресвятая Теотокос!

Эллисив не заметила, что последние слова, которые постоянно повторял Харальд, она нечаянно произнесла вслух; опомнилась она, когда к ней обратился епископ Торольв:

– Вы что-то хотите сказать мне?

– Нет-нет. Я просто вспомнила Пресвятую Богородицу.

Он казался смущенным.

– Если дом вам не понравится, мы найдем для вас другое жилище, – поспешно сказал он.

Эллисив обожгло стыдом. Неужели она дошла до того, что злоупотребляет именем Богородицы?

Дом оказался еще хуже, чем она опасалась.

Маленький, ветхий, выстроенный, должно быть, когда-то как поварня. Вдоль стен тянулись голые земляные лавки, здесь царили копоть и сырость – не дом, а какая-то подземная пещера. Вроде пещеры неподалеку от Киева, в которой спасался Иларион.

Предложение переселиться в подобный дом не могло не оскорбить Эллисив. У епископа Торольва были все основания чувствовать себя пристыженным, даже если других свободных домов на острове не было. Это без слов говорило о том, что теперь, после смерти Харальда, с Эллисив уже не считались.

Она была оскорблена и разгневана. Но в то же время испытывала и облегчение – пусть дом плох, зато в нем ей не придется быть постоянно на людях.

Епископ заблуждался, если думал, что она бросится к нему сетовать на судьбу. Она не собиралась бередить его нечистую совесть.

Эллисив велела служанкам растопить очаг и навести чистоту, насколько это было возможно.

Они молча повиновались, но, конечно, поняли, что к чему. Едва Эллисив отпустила их, они разошлись кто куда. Вернувшись, они сказали, что нашли себе другой ночлег, и попросили разрешения ночевать там.

Только Ауд, кормилица Ингигерд, не делала никаких попыток устроиться в другом месте.

Через день или два после переселения Эллисив навестил Арнор Скальд Ярлов.

Он сказал, что сложил поминальную драпу [18]18
  Хвалебная песнь


[Закрыть] в честь конунга Харальда. От имени ярлов он пригласил Эллисив к ним в гридницу, чтобы она послушала эту песнь вместе со всеми.

Эллисив подумала, что ярлы поступили благородно, прислав к ней с приглашением знаменитого скальда, а не просто кого-нибудь из челяди.

Она сказала, что придет с радостью.

– Я и прежде слышала песни, сложенные тобою в честь Харальда и в честь Магнуса сына Олава. Помнишь?

– То было в более счастливую пору – и для вас, и для меня.

Он не удержался и с любопытством окинул взглядом новое пристанище Эллисив.

Теперь дом был более похож на жилье, Эллисив почти удалось избавиться от сырости и насколько возможно навести чистоту. Она велела принести два сундука, которые привезла с собой из Норвегии, служанки задрапировали неровные стены, сложенные из камня и торфа, прикрыли, что могли, сукном и гобеленами.

Однако Арнор все понял.

– И это покои королевы? – вырвалось у него.

– Я только гостья епископа, – суховато ответила Эллисив.

Арнор славился своей прямотой, другого от него и не ждали. Но сейчас Эллисив показалось, что он вмешивается не в свое дело.

Олав сын Харальда и оба ярла сидели в большой гриднице Торфинна, здесь же были и оба епископа.

Эллисив пригласили сесть на почетное место рядом с сыном конунга, очевидно, потому, что драпа была посвящена Харальду. Она подумала не без горечи, что, наверное, не скоро ей вновь предложат место для почетных гостей.

Однако оказалось, что сидеть подле юного Олава не так уж приятно. Он много пил и был не более разговорчив, чем резные столбцы их почетного сиденья.

Остальные гости вели себя шумно. Когда Паль ярл потребовал тишины, его даже не услышали.

Но вот скальд выступил вперед, и люди умолкли.

Эллисив научилась у Харальда разбираться в поэзии. Она сразу поняла, что эта драпа не лучшее сочинение Арнора.

В первых строфах, в которых рассказывалось о подвигах Харальда в Царьграде, Арнор использовал строки из своей старой песни о другом конунге. Харальд был прав, сказав когда-то, что такую песнь не стоит и запоминать.

Разочаровало ее и то, как скальд говорил о жизни Харальда в Норвегии и о его сражениях в Дании. Один избитый образ громоздился на другой. И обагренные мечи, и волки с орлами, обжирающиеся трупами, и грозный воитель, и щедрый конунг. Восхвалять щедрость Харальда скальду, во всяком случае, не следовало – Харальд славился скупостью.

В поминальной драпе Арнора не было и следа теплого чувства к Харальду, и, лишь когда скальд заговорил о враге Харальда, Свейне сыне Ульва, песнь поднялась выше среднего уровня.

 
Свейн не бросал корабля без особой на то причины;
звонкий меч разрубал шлемы, я полагаю.
Плыл конь моря пустым, прежний друг данов, хёвдинг,
в битве разбитый, бежал от своей погибшей дружины.
 

О последней битве Харальда, участником которой был сам Арнор, она не узнала ничего, кроме того, что конунг кинулся в бой с радостью и сражался доблестно. А это она знала и без него.

Правда, из этой поминальной драпы Эллисив поняла, что последней битве предшествовало несколько побед, одержанных Харальдом в Англии, и что погиб он, сраженный стрелой.

В конце песни Арнор не сумел даже толком выразить свою скорбь.

Закончил он драпу более чем сомнительной похвалой:

 
Что-то неясно мне – скальд не видит, кто еще,
равный по силе, свершил большее дело…
 

Благослови, Боже, Арнора за его прямоту, но это уж слишком, думала Эллисив.

Арнор, словно решив сгладить неприятное впечатление, разразился потоком льстивых и пустых оборотов: могучий воин, сильный и мудрый хёвдинг, великий конунг.

Эллисив не понимала, что заставило Арнора сочинить эту песнь. Но потом вспомнила, что он дал слово конунгу Харальду сложить о нем поминальную драпу, если переживет его.

И сдержал слово, но не более того.

Эллисив невольно вспомнила великолепную хвалебную песнь Арнора о Магнусе сыне Олава, потом ей на ум пришла его поминальная драпа о Торфинне ярле. В той драпе было столько печали, что человек, слышавший ее, уже не мог ее забыть:

 
Солнце должно почернеть,
в море земли опуститься,
радуги в небе – сломаться,
прибой —разбиться о скалы,
прежде нем более славный хёвдинг
родится здесь, на Оркнейях…
 

Есть ли среди людей Харальда хоть один, кто действительно скорбит о нем? Конечно, есть. Она не сомневалась, что есть человек, который искренне горевал бы по Харальду, потому что любил и ненавидел его так же, как она сама, – это был Халльдор сын Снорри.

Но Халльдор находился далеко в Исландии. Харальд сам отослал его прочь за строптивость.

Эллисив вдруг заметила, что в гриднице воцарилось молчание.

Арнор Скальд Ярлов стоял в ожидании перед Олавом сыном Харальда, и все лица были обращены к юному сыну конунга.

Олав молчал, уставясь взглядом в пространство. Эллисив захотелось толкнуть его локтем, чтобы он очнулся.

Но сделать этого было нельзя.

Она вдруг поняла, что придется ей самой говорить, у нее было лишь мгновение, чтобы обдумать свои слова, – Я замешкалась…– начала она и тут же поняла, что это ясно и так. – А мне не следовало бы медлить, ведь сын конунга Харальда попросил меня поблагодарить скальда. Арнор, – обратилась она к скальду. – Я знаю, что сегодня ты сдержал обещание, данное конунгу Харальду. Ему хотелось, чтобы ты сложил о нем поминальную драпу. И ты дал слово, что сложишь ее, если переживешь конунга. Ты нашел звучные и правдивые слова о мужестве и силе конунга Харальда. Эти слова озарят блеском его память.

Эллисив сняла с руки золотой перстень и протянула его скальду; Арнор взял перстень.

– Но я уже получил плату от конунга, – признался он. – Когда я дал слово сложить о нем поминальную драпу, он заранее наградил меня золотом.

Теперь Эллисив поняла, почему Арнор назвал обычно скупого Харальда щедрым. Но вряд ли конунг высоко оценил бы такую песнь – скорей всего, она вызвала бы его гнев.

Некоторое время Арнор собирался с мыслями, гости напряженно ждали.

Наконец он, словно угадав, о чем думает Эллисив, сказал вису:

 
Буду я возносить молитвы за стяжателя подвигов
доброму покровителю Гард и Греции.
Так отдаривается дар конунга.
 

Раздался одобрительный гул.

И Эллисив улучила мгновение, чтобы незаметно коснуться руки Олава.

– Олав, тебе следует наградить скальда, – шепнула она.

Олав встряхнулся.

Медленно и неловко он стянул с руки золотое обручье и протянул Арнору.

– Это…– начал он и умолк.

У него сомкнулись веки, и он рухнул на стол, обручье покатилось по столу и со звоном упало на пол.

Эллисив привстала и склонилась над Олавом.

Он лежал, открыв рот, и тяжело дышал, светлые волосы упали на лицо.

Скальд также склонился над юношей.

– Он пьян, – коротко сказал он.

С того дня Олав сын Харальда не выходил у Эллисив из головы.

Юный, со спутанными волосами и редкой молодой порослью на щеках, он там, в гриднице, показался ей совсем мальчишкой.

Раньше Эллисив не замечала, как он похож на Харальда. Обычно в сыновьях Торы она прежде всего видела их мать.

Странно, но она не догадалась, что Олав пьян, пока скальд не объяснил ей, в чем дело. Мужчины всегда пьют, она к этому привыкла.

Правда, к ней пьяные никогда не имели отношения. Она не могла представить себе, чтобы ее отец, такой ученый, сдержанный, бравшийся за оружие лишь в случае крайней нужды, когда-нибудь выпил лишнего. Братья – другое дело, но напиваться дома они не смели. Представить же себе, чтобы Харальд потерял власть над собой, было просто немыслимо.

Нет, Олав вел себя так неспроста. Конечно, с одной стороны, он горевал об отце, но ведь с другой – напившись до такого состояния, он оскорбил его память.

Она вспомнила день, когда Олав вернулся из Англии и сообщил ей о смерти Харальда. Уже тогда он показался ей странным. С тех пор она почти не видела его. Может, он сторонился людей?

Что она вообще знала о сыновьях Харальда?

Магнусу, старшему, исполнилось восемнадцать, Олав был на год моложе. Харальд с ранних лет готовил сыновей к бранной жизни, они должны были научиться владеть оружием и привыкнуть к виду крови. Магнусу было всего десять лет, когда Харальд отправил его в Шотландию, назначив предводителем своих кораблей. Он брал Магнуса с собой, когда ходил грабить Данию; Олав наверняка тоже ходил с ними.

Но Харальд рассказывал ей всегда только о Магнусе. Он не мог нарадоваться на его успехи – Магнус был и смел, и остер на язык.

Сейчас Магнус правил Норвегией. Харальд позаботился о том, чтобы объявить его конунгом и сделать правителем страны перед тем, как они покинули Трондхейм.

Однако познакомилась Эллисив прежде не с ним, а с Олавом.

Это случилось, когда Харальд приехал, чтобы забрать ее и вернуть ей сан королевы после многих лет изгнания. Теперь он отослал прочь Тору, мать Магнуса и Олава.

В тот раз Харальд привез с собой Олава, сказав, что ей пора познакомиться с его сыновьями. Олав запомнился ей угрюмым и неловким подростком. Он тогда и не мог быть другим.

И снова Эллисив видела Олава: вместо того чтобы одарить скальда, восхвалявшего его отца, он напился на глазах у дружинников, ярлов и епископов.

Он спал, уронив голову на стол, и в его чертах было что-то хрупкое и беспомощное.

В свое время она тревожилась, что Марии будет трудно быть дочерью конунга Харальда. Зря тревожилась. Возможно, быть сыном конунга Харальда гораздо тяжелее, особенно если юноша так уязвим.

Вообще-то Олав был даже похож на Марию; Эллисив только теперь заметила это. Она была почти уверена, что ему сейчас очень трудно. Но его окружали мужи, он и сам был мужем и не имел права обнаруживать свою слабость.

Эллисив захотелось помочь ему.

Скорее всего, он не примет от нее помощь. Но попытаться стоит, даже если он оттолкнет ее.

Обычно люди, которым что-то нужно от хёвдинга, прибегают к помощи скальда – так сделала и Эллисив, она послала за Арнором, и тот явился.

– Теперь здесь стало лучше! – Это были его первые слова, после того как он приветствовал ее и огляделся.

Стены в доме были затянуты тканью, лавки – покрыты раздобытыми Эллисив бараньими шкурами. Она обзавелась также необходимой утварью.

– Обратно к епископу меня теперь не заманишь, – ответила она. – Здесь я сама себе хозяйка.

Потом она заговорила про Олава и сказала, что хотела бы побеседовать с ним.

Скальд задумался.

– Сомневаюсь, что от этой беседы будет прок, – сказал он. – Олав редко бывает трезвый, и в голове у него всегда туман. А советов он, по-моему, и вовсе не слушает. С ним уже многие пытались говорить.

– Я не собиралась давать ему советы. Я…– Эллисив не могла подыскать нужных слов, и вдруг у нее вырвалось то, что таилось в глубине души:– Мне просто хотелось потрепать его по волосам, рассказать, как я любила его отца, предложить ему помощь…

Скальд с удивлением уставился на нее.

– Королева Эллисив, – жестко произнес он. – Олав сын Харальда не мальчик, он взрослый муж.

– Разве мужчине, будь ему семнадцать лет, и даже больше, иногда не хочется снова стать мальчишкой? Правда, у меня нет сыновей, но я помню своих братьев. С ними такое случалось.

Скальд посмотрел на огонь; день был промозглый, в очаге тлел торф.

– Может быть, но в этом мало кто признается.

Арнор поднял глаза.

– Если вы будете говорить с Олавом, как с ребенком, он уж точно разгневается. И вряд ли вы завоюете его дружбу, потрепав его по волосам, – добавил он сухо.

– Ну, это я только так сказала, не всерьез.

Арнор не счел нужным отвечать.

– Вам не понравилась моя песнь, – сказал он.

– Почему ты так думаешь?

– Я понял это по вашему лицу.

– Разве ты не можешь ошибаться?

– Нет, в этом я никогда не ошибаюсь.

– А тебе самому она нравится?

Арнор снова перевел взгляд на огонь.

– Нет.

– Ты старался. Ты хотел сдержать слово. Разве можно тебя упрекать за то, что ты не любил конунга? Так или иначе, твоя песнь сохранит память о нем. А Харальду это и было нужно.

Арнор развязал кошелек, висевший у него на поясе, и вынул что-то из него. Это был перстень Эллисив. Арнор протянул ей перстень.

– Возьмите, я принес его, чтобы вернуть вам. Я его не заслужил.

Эллисив не взяла перстень.

– Заслужил, хотя бы за последнюю вису, которую ты прибавил к своей песне, – сказала она.

Арнор улыбнулся, встретив ее взгляд.

– Тогда я оставлю его себе. Потому что эта виса для вас, королева Эллисив.

Арнор поднялся.

– Может быть, вам и правда стоит поговорить с Олавом. Я передам ему привет от вас и скажу, что вы хотели бы видеть его.

– Да, если может, пусть придет.

Олав явился скорее, чем ждала Эллисив.

Он пришел один, и на вид был почти трезвый.

– Вы хотели о чем-то поговорить со мной, королева Эллисив? – спросил он после того, как приветствовал ее и сел на лавку.

Эллисив старалась собраться с мыслями, с чего лучше начать – скальд был прав, предупредив ее, что надо взвешивать каждое слово.

– Наверное, я лучше других знаю твоего отца и его жизнь, – заговорила она. – Лучше любого скальда. И я подумала, что мне следовало бы рассказать тебе о конунге Харальде.

– Я знаю о нем больше чем достаточно, – раздраженно возразил Олав.

– Тогда, может, ты мне расскажешь что-нибудь о нем. – Она тут же поняла, что допустила ошибку. Однако даже не предполагала, чем это обернется.

Эллисив как будто растревожила осиное гнездо – злобные слова летели на нее, как гудящий рой. Понося Харальда, Олав поминал Бога и Дьявола, все чистые и нечистые силы, даже древних идолов.

Наконец, исчерпав запас проклятий, он умолк.

– Ты зол на отца, – сказала Эллисив.

– Ты не ошиблась.

– За что ты злобишься на него?

– И ты еще спрашиваешь? Ради тебя он покинул мать!

– Если это единственное, в чем конунг Харальд провинился перед тобой, то твоя брань не к месту, – спокойно сказала Эллисив. – Твой отец женился на мне за четыре года до того, как встретил твою мать и пожелал сделать ее королевой.

Эллисив сама понимала, как вымученно ее спокойствие.

В ее словах слышалась горечь. Лучше бы не произносить их – в начале разговора Эллисив даже не предполагала, что Олав может вывести ее из себя.

Он же как будто удивился.

– Нет, не единственное, – сухо сказал он.

Потом вдруг спросил:

– Ты не собираешься попотчевать меня чем-нибудь?

– Если ты имеешь в виду пиво, то я думаю, нам лучше поговорить без него.

Удивление на его лице сменилось любопытством.

– Ты всегда говоришь то, что думаешь? – спросил он. – Безразлично кому?

– Не всегда, только если считаю необходимым. И конечно, если меня разозлят.

– С отцом ты вряд ли так говорила.

Казалось, Олав забыл весь свой гнев.

– Говорила…– Эллисив помедлила. – И с ним тоже.

– Потому он и сослал тебя на Сэлу. Сколько лет ты там провела?

– Четырнадцать.

– И, несмотря ни на что, продолжала ему перечить?

– Да.

– А моя мать не смела. Она…

– Я не хочу слышать ничего дурного о твоей матери, – перебила его Эллисив.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Мы с матерью никогда не были друзьями.

– Это меня не касается.

– Касается, если ты просила меня прийти, чтобы поговорить со мной. – В голосе Олава снова послышалось раздражение.

Эллисив промолчала. Олав поборол себя, огляделся по сторонам.

Теперь в доме было уютно. Отблеск огня играл на медном котле, стены, затянутые тканью, и лавки, устланные шкурами, усиливали ощущение тепла.

В углу висели иконы, которые Эллисив привезла с собой из Киева: одна – диптих, вырезанный из слоновой кости, на нем были изображены все великие церковные праздники, другая – маленький серебряный складень. В центре был изображен Спаситель, а на створках – Иоанн и Дева Мария. Складень был украшен золотом, яркой финифтью и жемчугом.

– Здесь почти как в пещере, – заметил Олав. – На Сэле ты жила примерно так же.

– Там было все-таки просторнее.

– Ненамного.

Взгляд его снова задержался на иконах.

– Можно рассмотреть их получше?

– Пожалуйста. Но даже если они тебе понравятся, не поступай, как имел обыкновение поступать твой отец.

– Что ты имеешь в виду?

– Он обычно объявлял, что хозяин вещи присвоил ее себе нечестным путем. Оскорбив человека, он прогонял его с усадьбы, где оставалась ценная вещь. Тебе, наверное, случалось наблюдать такое.

Олав кивнул.

– Но раньше мне не приходило в голову, что отец может лгать, – медленно проговорил он.

Олав подошел к иконам и стал внимательно их разглядывать, потом снял со стены и поднес к свету, падавшему от очага.

Вошла Ауд, она вела за руку Ингигерд. При виде Олава Ауд остановилась.

– Туман еще не рассеялся? – спросила у нее Эллисив.

– Пока нет. Дождь начался.

Ингигерд не отпускала руку Ауд.

– Где вы были?

– В усадьбе ярлов. В ткацкой. Я испугалась, не будете ли вы недовольны, что нас слишком долго нет. Можно нам вернуться туда?

– Идите. Впрочем, подожди! – Эллисив что-то вспомнила. – Хочешь есть? – спросила она у Олава.

– Да. Хочу, – ответил он. – Вообще-то я уже давно толком не ел.

– Ауд, скажи как-нибудь потихоньку епископу Торольву, что Олав сын Харальда пришел ко мне в гости и что я была бы очень благодарна епископу, если бы он распорядился прислать нам что-нибудь поесть.

Когда Ауд и Ингигерд ушли, Олав внимательно посмотрел на Эллисив.

– Неужели королева Норвегии вынуждена просить о еде?

– Я больше не королева Норвегии, – коротко ответила Эллисив. – Обычно я ем у епископа, но, если я попрошу, он, конечно, пришлет мне еду сюда.

– Значит, поэтому ты не могла угостить меня пивом? – догадался Олав. Он снова сел на лавку.

– Пиво у меня как раз есть. – Эллисив указала на бочку возле двери. – Я купила его, когда сюда заходил торговый корабль. Но припасы мне хранить негде.

Олаву, по-видимому, что-то пришло в голову, и он снова обвел взглядом жилище Эллисив.

– Здесь есть вещи, которые принадлежат не тебе? – спросил он.

– Почти нет, – ответила Эллисив. – Разве что тот табурет да стол.

Олав молчал, на скулах у него играли желваки, на мгновение он стал похож на разгневанного Харальда.

– Я позабочусь, чтобы ты ни в чем не нуждалась, – сказал он.

– Не делай ничего, что тебе не по душе.

Он вдруг рассмеялся.

– А ты горда, – сказал он.

– Как-никак, а я дочь князя Ярослава.

Олав промолчал.

– Наверное, я не совсем понимаю, что значит быть дочерью князя Ярослава, – проговорил он.

Эллисив не ответила.

– Ты говоришь, что ты больше не королева Норвегии, и это, конечно, правда, – продолжал Олав. – Но ты была женой норвежского конунга, и Ингигерд – его дочь.

– Две женщины называют себя вдовами конунга Харальда, – заметила Эллисив.

– Тоже правда, – согласился Олав. – В Норвегии сейчас правит Магнус. Он всегда был любимцем матери, они прекрасно ладят. – В голосе Олава послышалась обида. – Возвращаться домой у меня нет охоты, – добавил он.

Эллисив удивилась, как быстро у него меняется настроение.

– Из-за Магнуса? – спросила она.

– И из-за Магнуса тоже. И из-за нашего поражения. И… мало ли из-за чего.

– Что же ты собираешься делать?

– Не знаю. А ты?

– У меня есть сестра – вдова франкского конунга, мать нынешнего конунга франков. Епископ Торольв обещал помочь мне добраться туда. Но предупредил, что подходящего корабля, по-видимому, придется ждать долго. Может быть, до самой весны.