Текст книги "Я не слышу тишину"

Вера Ильина
Я не слышу тишину

Щёлк

На кухне завизжал чайник. Мокрые тарелки громко стучали друг о друга, выскальзывая из маминых рук. Телевизор играл во-всю, но на него никто не обращал внимания. У меня – наушники, у мамы – песенки под нос.

Я сняла чайник с плиты и налила кипяток в кружку.

Обожглась.

Сердце подпрыгнуло, глазам нечего было передать мозгу, и тот заставил всё тело стоять секунд пять в оцепенении – мол, разберись с обстановкой, человек. Что-то не так.

– Опять выбило! – близко вздохнула мама. Её было слышно даже сквозь биты попсовых песен.

Она прошла к входной двери, вышла в подъезд.

– Опять? – спросила я то ли темноту, то ли себя. Сняла наушники.

Мама долго включала и выключала рубильник на лестничной площадке. Щёлкала вверх-вниз. Сначала обычно, буднично, как и раньше. Потом с претензией – резко и громко. Потом с непониманием – медленно, робко. И наконец совсем без надежды – так, на всякий случай. Обычный «щёлк-щёлк».

Нет, света нет.

Кругом тьма, даже в соседних домах свет не горит. Я сняла наушники: в темноте музыку слушать не особо весело.

– Авария где-нибудь. Через час дадут, – слышалось эхо голоса соседки в подъезде.

– А я думала, у нас опять пробки выбило, – отвечало мамино эхо. – У нас каждую неделю выбивает.

– Так не включайте всё сразу, и выбивать не будет, – по-доброму посоветовала соседка.

Мама зашла в квартиру, закрыла дверь под освещением фонарика на моём телефоне.

– «Не включайте»! – передразнила она соседку. – А как не включать? Это ведь жизнь. Жизнь должна кипеть, кричать, светиться. А не вот так. Правильно, Анка? Ну и пусть мы платим вдвое больше за электричество. Зато живём как надо!

Наверное, мама хотела, чтобы соседка услышала эти слова, но её дверь захлопнулась раньше нашей. Я слышала.

Как так получилось, что темнота неразлучно связана с тишиной?

В общем-то, с мамой я была согласна: жизнь – в движении, в звуках, в свете и в тепле. Но стоило только свету покинуть нашу квартиру, как наша жизнь остановилась. Остановилась до победного пиканья микроволновки, вещающего о том, что провода снова полны электричества.

Микроволновка запищит, кухню зальёт искусственно-белый свет, зажужжит ноутбук, и проснётся диктор в телевизоре. Я надену наушники, мама домоет посуду. Всё станет как прежде. А пока что мы сидим с мамой за кухонным столом перед широкой, горящей мелким светом свечой.

– Мы так гадали с девочками, когда я молодой была, – вспомнила мама, глядя на свечу.

Наши с мамой тени двигаются по стене. Так дико, первобытно – огонь и тени. Скорее бы уже пропищала эта микроволновка.

– А сейчас ты старая, что ли? – попыталась я сделать комплимент.

– Суженый-ряженый… Это перед Рождеством обычно. А до Рождества ещё два месяца. Суженый… – Мама задумчиво смотрела на пламя.

Мы могли бы разбежаться по своим комнатам, сидеть там до того момента, когда дадут электричество. На телефоне ещё шестьдесят процентов заряда – можно слушать музыку. Но в темноте страшно одной. А если вокруг тишина, страшнее вдвойне.

Вот и мама замолчала. Лучше бы продолжала рассказывать про гадания или про работу. Да хоть про своего ухажёра Иваныча. Только бы не молчала.

– Анка… – Мама перевела взгляд с пламени на мои плечи, будто бы ей было стыдно смотреть мне в глаза.

– М? – выдавила я.

– Раз уж такое дело, раз уж свет отключили и мы тут сидим, говорим. А чего ещё делать-то? – Мама ухмыльнулась. – Даже не знаю, как тебе сказать… Хотя давно надо было. Ты только не злись. Да ты и не злишься никогда.

– Ближе к делу. – Мама уже разбудила бурю внутри меня. О чём это она хочет сказать?

– Мы с Иванычем…

– Ну?!

– Поженимся.

– И всё? – Меня не отпускало чувство недосказанности.

– И он будет жить у нас.

Ладно, к этому я была готова ещё полгода назад, когда этот самый Иваныч объявился. Немолодой, но весёлый. Щедрый, незанудливый. Такой же, как яркая лампочка, как включённый телевизор, как музыка из наушников – понятный, простой, ясный. Да разве маме мог понравиться другой? Какой-нибудь в очках, с книжкой в руках, с заправленной в спортивные штаны рубашкой? Не мог.

Тишина глушила, давила на перепонки не хуже выкрученной на максимум громкости в наушниках. Как тяжело быть в тишине, как скучно. Я открыла пачку печенья и принялась хрустеть. Так лучше.

– И ещё, Анка. Самое главное. Ты большая уже, тебе четырнадцать, всё понимаешь.

Что ещё? Младенец? Да я не против. Младенец – самый яркий пример жизни. Кричит не переставая. А у меня наушники, я в домике. У меня вообще самостоятельная жизнь, что мне их младенец?

– Третья комната. Ты хотела там барабаны установить, гитару.

– Мини-студию я хотела, – собрала в кучу я мамины мысли.

– Придётся немного подкорректировать планы. – Мама никак не могла сказать напрямую.

– Мам, да я понимаю. – Я продолжала хрустеть печеньем. – У Вики тоже недавно братик родился. Я не против. Но пока что ему ведь не нужна та комната? Хотя бы первый год может с вами в одной спальне пожить. Он же маленький ещё. Да и не родился даже. Сколько ждать осталось? Месяцев семь?

Мама распахнутыми глазами смотрела на меня с приоткрытым ртом. Свет свечи хоть и не был ярким, но полыхание маминых щёк можно было разглядеть, кажется, даже в полной темноте.

– Какой братик? Да нет, чего ты. Придумаешь тоже! Братик! – Мама посмеялась. – Не братик, а сестра.

– Ты уже и пол знаешь?

– И пол знаю, и имя, и возраст. Девочка Нина, четырнадцать лет. Твоя ровесница. Она будет жить в третьей комнате, это дочь Иваныча, – мама резко остановилась, – и вообще, называй его теперь Митей. Папой – не обязательно.

Пик.

Колючий свет впился в глаза. Мама одним выдохом потушила свечку и тут же принялась домывать посуду, не забывая что-то мелодично подвывать.

Чёрная тишина обрушилась в меня. Она будто проникла за секунду до провозглашения света. Застряла и теперь сидела внутри. Ей всё равно, что снаружи – свет. Когда ей надо, она заглушит свет и заставит прислушаться к ней.

Какая-то Нина. Зачем она нужна? Я была согласна только на Иваныча, и то в качестве только Иваныча, а не Мити.

Я надевала наушники, включала музыку, пыталась отвлечься. Но внутри меня, кажется, тоже выбило пробки.

Щёлк-щёлк. Не думай ни о какой Нине.

Щёлк-щёлк. Слушай музыку.

Щёлк! Подумаешь, третья комната уже не твоя.

Щёлк. Уже без какой-либо надежды. Так, на всякий случай.

Щёлк.

Не работает

Я подумала, что «Иваныч» – это что-то плавное, родное, тягучее. А «Митя» – чёткое, стучащее. Ми-тя, Ми-тя. Так бы назвали фабрику по производству часов. Секундная стрелка так и говорит: «Ми-тя, Ми-тя». А «Иваныч» – разве что название для кафе с русской кухней.

Поэтому мама и выбрала звенящего «Митю». Хотя Иваныча Дмитрием зовут, а Митя – лишь производное от официального имени.

Мы неделю разбирали третью комнату, которая была забита разным хламом. Швейная машинка «Зингер», большой шкаф со старым постельным бельём, платьями маминой молодости и наполовину съеденной молью шубой. Большой лист плотного картона (вдруг пригодится?) и десяток бутылок-девятилитровок (можно построить плот). Любая вещь могла претендовать на то, чтобы находиться в третьей комнате. Можно было придумать ей возможную пользу, но ни один предмет здесь так и не обрёл свою вторую жизнь.

Третья комната забита вещами, чтобы от неё был хоть какой-то толк.

«Всё должно работать», – так говорит мама. И комната отрабатывала свою функцию по хранению вещей.

Я бы тоже её заполнила, эту комнату, только не вещами, а звуками. Барабанную установку поставила бы в самом углу, напротив – синтезатор, который сейчас ютится в моей комнате, ну а для бас-гитары много места не надо. Вика бы играла на бас-гитаре, я – на синтезаторе, а барабанщика мы ещё не нашли. Я на барабанах играть не умею – быстро сбиваюсь с ритма. Но ведь здорово же иметь в доме барабаны: по ним всегда можно постучать и напомнить о своём существовании соседям. Стены комнаты отражали бы нашу музыку, и комната бы работала уже не просто складом.

У меня наушники, у мамы – задумчивый вид.

Очередной чёрный мешок доверху набился тряпками из шкафа. Мама наполняла мешки вещами, а я относила их на помойку. Не выбрасывала в бак, а ставила рядом – всё-таки нормальные вещи, может, кому-то пригодятся. Может, у кого-то тоже есть лишняя комната, которая «не работает».

Когда вещей в комнате почти не осталось, приехал Митя. Он разобрал шкаф и вместе с ним вынес из комнаты всё остальное – бутыли, швейную машинку и всякую мелочёвку.

Ми-тя бегал от нашей квартиры к грузовику. Ми-тя. Тик-так. Туда-сюда. Быстрый, юркий, точный и прямой, как секундная стрелка.

Комната стала пустой.

«Не работает», – сказал мамин взгляд. Но Митя заполнил её на следующий день – привёз голубой диванчик со слониками, письменный стол, тумбу.

Это было последним приготовлением к торжеству. Всё остальное уже сделано – заказано кафе на четверых и куплено оранжевое свадебное платье.

– Почему оранжевое? – спросила я, увидев наряд невесты.

– Хочу светиться. Оранжевый – цвет жизни!

В одиннадцать ноль-ноль регистрация. Я надела розовое платье, к нему – наушники соответствующего цвета. В десять тридцать мы с мамой уже были на месте. Стояли в холле загса и смотрели в окно.

Всю неделю я хотела спросить маму об этой самой Нине – почему Митя о ней не рассказывал, видела ли мама её раньше. Какая она, моя без получаса сводная сестра? Но не решалась: у мамы и без этого было полно дел.

В наушниках играла подбадривающая музыка, та самая, которую я включаю в особо трудные моменты. Музыка отвлекает, музыка заставляет чувствовать её настроение, музыкой легко измерять время.

На третьем куплете пришли они – неузнаваемый Митя в серебристом костюме и темноволосая девочка моего роста и телосложения.

– Свиридов и Бессонова! – огласила полная женщина в строгом костюме.

Я быстро сняла наушники, будто это меня вызвали к доске. Интересно, мама теперь Свиридовой станет, а я останусь Бессоновой? Получается, мы с мамой уже не будем родственниками?

Сквозь размышления слышалось мамино:

– Анка, быстрее!

Она уже шла с Митей под ручку к широким расписным дверям. Стучала тонкими шпильками, шуршала жизнерадостным платьем, кажется, было даже слышно, как она улыбается. Позади них беззвучно плелась та самая Нина – в простом синем вязаном платье с тугой горловиной до самого подбородка.

– Объявляю вас!..

Я стояла с маминой стороны, Нина – со стороны Мити. Так уж получилось, что на свадьбе всего два гостя. Бабушка идти не захотела (она вообще была против свадьбы), а подруг мама решила не приглашать (вдруг отобьют жениха?).

А меня кто-нибудь спросил, согласна ли я, чтобы эта девочка стала моей сестрой? Да, о таких вещах не спрашивают, даже если людям суждено быть кровными сёстрами или братьями. А тут сводные.

В такси жужжал кондиционер, мы ехали в кафе. Митя – рядом с водителем; мама, Нина и я – сзади.

– А они даже похожи! – улыбнулся в зеркало заднего вида Митя. – И рост, и волосы. Точно как сёстры.

– Родные, – дополнила мама, повернувшись к нам.

Руки так и тянулись надеть наушники, выбрать музыку и не слушать всё это. Но праздник всё-таки, нужно быть в реальности, а не в астрале. Я повернула голову к Нине. Что ей говорить-то?

– Привет, – сказала я бесцветно.

Она кивнула и отвернулась в противоположную сторону. Уткнулась в окно.

А вот это уже удар ниже пояса! Значит так, да? Игнорировать будет. Зря! Нас ещё минимум четыре года не разлучат – до совершеннолетия. Если мама с Митей конечно, не разведу…

– Приехали! – прервал мои мысли Митя.

Молодожёны шли впереди, мы, недосёстры, покорно плелись за ними. Да, Нину ведь тоже никто не спрашивал, хочет ли она этого всего. Но игнорировать, как минимум, некрасиво.

Бесшумная дверь, приглушённая музыка, звенящие тарелки. Номерки из гардеробной стучат дешёвым пластмассовым звуком, посетители разговаривают вполголоса. Я умею настраивать слух так, что буду слышать разговор только за одним столиком, потом – за другим. Будто у слуха есть зрение, чтобы на чём-то фокусироваться, пренебрегая ненужными шумами.

Маме с Митей было не до нас. Они то целовались, то танцевали, лишь изредка мама смотрела на меня вопросительным взглядом: мол, всё нормально? Я кивала. Не портить же праздник. Нина сидела рядом со мной на диванчике и молчала. Даже своему отцу, Мите, ничего не говорила. Странная. Но я теперь первая разговаривать тоже с ней не стану.

– А пусть Аня скажет тост! – предложил перед подачей десерта Митя.

Я встала из-за стола, уверенно взяла в руку бокал с ананасовым соком и победно произнесла:

– Пусть всё работает! Каждый ватт в лампочках, каждый вольт в микроволновке! – Ну а что ещё можно придумать за две секунды?

– Ура, – спокойно сказала мама, улыбнулась и протянула свой бокал над столом.

Три бокала коротко звякнули от соприкосновения, четвёртый (Нинин) опоздал и поймал одобрение только Митиного бокала.

Слабый «звяк» – единственное проявление Нины в этом мире, которое я сегодня слышала.

– А пусть теперь Нина скажет тост! – тут же предложила я.

Митя заёрзал на диванчике, мама испуганно посмотрела на меня.

«Не работает», – сказал её взгляд.

Рыба

Новоиспечённый отчим всё объяснил мне вечером, когда мы в суете после моего предложения про тост уехали домой. Зашёл в мою комнату, пока Нина умывалась перед сном, и спокойно пояснил:

– Она не может говорить. Полгода назад ей удалили связки.

В глотке встал ком – удалили связки? Она что, попугайчик?

– Рак, – сказал почти неслышно Митя. И вышел.

Ещё минуту я думала: может, это слово мне послышалось? Может, у соседей снизу упала картина и эти звуки слились в «рак», а Митя ничего такого не говорил? Может, так скрипнула ветка от ноябрьского ветра – «Р-р-ак»?

Выходить из комнаты я боялась. Вдруг встречу Нину – что ей скажу? Вообще, я не виновата. О таких вещах заранее надо предупреждать.

Мама знакомо хлопала дверьми ванной, Митя – громко и неуклюже. Нина, наверное, уже пошла спать, но её шагов я не слышала, хоть наши комнаты и по соседству.

Мама хихикает, Митя басит. И раньше так было – Митя оставался у нас с ночёвкой пару раз в неделю. А теперь так будет всегда. Ничего, у меня своя жизнь, пусть делают что хотят.

Я выключила свет. Наушники дождались своего часа. Заезженный плейлист готов к работе. Хорошо, что в мире есть музыка. Она успокоит, она приободрит, с ней проблемы встают на второй план.

– Опять в наушниках уснула! – слышалось сквозь очередную песню. – Это вредно для мозга, – мамин голос звучал уже чётче, потому что она стащила с меня наушники, – в школу опоздаешь.

Свет резал глаза, в голове путались слова песен и вчерашние события. Свадьба, кафе, звон бокалов. Нина. Я схватилась за горло.

– А-а… – всё в порядке, мои связки на месте, – а Нина… – начала я и сразу же замолчала.

Вчера Митя всё рассказал в двух словах: удалили связки. Что ещё спрашивать-то? Как она вообще живёт, как общается, как попросит водителя остановить маршрутку на нужной остановке, как скажет, что суп невкусный, куда сможет пойти учиться после школы, или она на инвалидности? Слишком много вопросов, но все они не стоят того, чтобы сейчас их задавать, утром, перед школой.

Шуршит постельное бельё – это я встаю с кровати. Мягко скользят по паркету носки – ноги ведут меня в ванную. Щёлк – открыла дверь, щёлк – закрыла, журчание воды, пенное шуршание зубной щётки. Свист чайника, шелест одежды и купюр – мама даёт мне деньги на обед.

Возле третьей комнаты чуть слышен щелчок. Я выглянула из коридора и увидела сонную Нину, вышедшую из своей комнаты в жёлтой смешной пижаме. На шее были видны два розовых шрама. Я снова ненароком схватилась за горло.

– Это неприлично! – сквозь зубы прошептала мама.

Она силой развернула меня к входной двери, а дальше я уже пошла по инерции. Громкий «вжих» – наша квартира закрылась, сапоги на каблуках здороваются с каждой подъездной ступенькой, их передразнивает эхо. Электронное трезвучие – открылся домофон. Гул. Другая вселенная. Звуки сливаются и разбегаются, спорят, смеются, заглушаются ветром. Накладные наушники – я настроила мир на свою волну. Слушаю что хочу, а не что говорит этот мир.

До школы – три песни по три с половиной минуты. Наушники я сниму, как только увижу Вику, потому что, кроме неё, мне не особо хочется что-то слышать. Снимаю в гардеробе куртку – она не шуршит, потому что у меня наушники. Дерутся и открывают рты пятиклассники, но ничего не слышно – у меня наушники. Только тревожному звонку удаётся добраться до моих перепонок. Я проверяла это даже на максимальной громкости – всё равно его слышно. Наверное, звонок существует на какой-то особой звуковой волне, чтобы школьники слышали его даже в наушниках.

Первым уроком алгебра. Вибрации от топота одноклассников пронеслись по моему телу, через пару секунд я почувствовала привычный толчок в спину. Сняла наушники, обернулась.

– Ну как? – Вика сидела сзади меня и, видимо, ожидала услышать что-нибудь о маминой свадьбе.

– Жуть, – я попыталась вместить события прошедшего дня в одно слово. – На перемене расскажу.

Накладные наушники я положила в сумку и оттуда же достала другие – незаметные «капельки» без проводов. Да, на уроках я тоже слушаю музыку, только одним ухом. Откидываю прядь волос на ухо – и вуаля! Никто не видит источника моей радости.

Пельмень плюхнулся на стул рядом.

– Уже заткнула? – вместо приветствия.

Пельмень – это мой сосед по парте. Мы его так с Викой зовём. Полный, невысокий парень. Добродушный и смешной. Настоящее имя – Ваня. Но если глазами посмотреть – какой он Ваня, тем более Иван? Милый пельмешек. Он всегда сидит справа от меня, и моё правое ухо на уроках всегда занято музыкой.

– Бессонова Анна! Домашнее задание у доски, – скомандовала математичка.

Я успела незаметно перехватить Викину тетрадь и списала оттуда два уравнения на доску. Вика всегда выручает меня на алгебре, а я её – на геометрии. Черчу ей прямоугольники и параллелограммы, вычисляю углы, а она решает для меня уравнения.

Математичка уткнулась в журнал – самостоятельно проверяла, все ли в классе. Она никогда не проводит перекличку: предпочитает сама удостовериться, кто есть в классе, а кого нет. Начиркав решение на доске, я быстро села на своё место и так же незаметно отдала тетрадь Вике. На проверочной в конце урока она тоже меня спасла – не зря же у нас один вариант! Вика всегда пишет решения на двух листочках сразу: для меня и для себя. На одном – своим обычным почерком, на другом – моим, с уклоном влево, и другой ручкой. Со звонком она отдаёт мою работу, я её подписываю и сдаю. Хорошо, что математичка никогда не встаёт со своего учительского места и не ходит между партами во время контрольных и проверочных.

– Я уже барабанщика нашла! – делилась радостью через две секунды после звонка Вика.

Я открыла рот – на старт.

Набрала полные лёгкие воздуха – внимание.

Напрягла голосовые связки – марш!

Пустой выдох выплеснулся из меня вместо слов. Я ведь не говорила Вике про Нину, не говорила, что в моей квартире уже не получится сделать студию, потому что там теперь живёт безголосая сводная сестра.

– У меня не получится… – пыталась я хоть как-то прояснить ситуацию.

Нет, если я скажу Вике про Нину, она засыплет меня вопросами от «какой у Нины маникюр» до «вылечила ли она рак». Если в поле приятелей Вики появляется новый объект, она разузнаёт о нём всё. А про эту Нину я ничего не знаю, да и сама не очень хочу об этом всём расспрашивать Митю или маму.

– Так и знала. – Вика вздохнула и кинула учебник по алгебре в сумку. – Поздравляю, – она протянула мне руку, – самые качественные беруши продаются через остановку от школы.

– Чего?

– Ну, затычки для ушей. – Вика насильно пожала мне руку. – Добро пожаловать в клуб пострадавших от ночных криков младенцев.

– Да нет, – выговорила я сквозь смех. – Мама не беременна. Просто третья комната…

Мы уже вышли из кабинета алгебры и направились за остальными одноклассниками.

– А что тогда? Ты же говорила, что там хлам всякий.

– Ну да. – Выдох, вдох. – Там теперь живёт дочь Мити. То есть Иваныча.

Я сказала это как можно быстрее, чтобы Вика вдруг не подумала, что я придумываю на ходу и просто не хочу устраивать в своей квартире студию. Она молчала секунд пять. Эти секунды тянулись, как густой мёд, медленно сползающий с ложки в банку. Ме-е-едленно, долго. Так и хочется взять и обтереть ложку о край банки, а не ждать.

– И как её зовут?

– Нина, – так же быстро ответила я, пытаясь перекричать школьный гул.

– Ника? Мутный тип этот Иваныч, раз про дочь не рассказывал. Или ты уже давно о ней знаешь?

– Да нет. На свадьбе только встретились, – соврала я. Мне совсем не хотелось рассказывать о Нине, я даже не стала уточнять, что Вике неправильно послышалось её имя.

– Ладно. – Вика приобняла меня, дав понять, что ни на что не обижается. – Что у нас там с русским? Всё приготовила?

С русским всё плохо и у меня, и у Вики, поэтому на проверочных и диктантах мы выкручиваемся вместе. Я распечатала дома с электронного решебника все выполненные упражнения на три страницы вперёд. К тому же узнать, как правильно пишутся слова, можно и с помощью телефона, для этого даже интернет не нужен, только функция автозамены.

Мирмиша (Мира Михайловна), наша учительница по русскому, – полная и неуклюжая. Она всегда ходит в обуви без каблуков, по-этому мы не можем спокойно списывать, когда она выходит из класса. От каждого шороха вздрагиваем – вдруг Мирмиша зашла в класс? На проверочных по русскому мне даже приходится снимать наушник, чтобы прислушиваться к почти бесшумным шагам за дверью.

После русского в расписании стоял классный час. То есть час ничегонеделания. На нём можно и оба наушника надеть, но я никогда так не делаю. На классном часе все кричат, придумывают шутки, спорят – в общем, есть что послушать.

– Значит так, – пыталась перекричать орущих восьмиклассников наша классная. – Через месяц у нас состоится школьный конкурс проектов. Участвуют все. Сначала отберём троих лучших из класса, потом они будут защищать свои проекты среди учеников среднего звена.

– Защищать? – крикнул кто-то из неравнодушных к словам классной.

– Защищать – значит рассказывать про свой проект. Доказывать его значимость. Вы на себя посмотрите: орёте постоянно, а мысли грамотно сформулировать не можете. Учительница по истории жалуется – у полкласса двойки за последний урок.

Слова классной дошли и до меня. Я вспомнила тот самый урок истории. Нас заставили пересказывать параграф, а это жутко. Если на литературе я могла прочитать краткое содержание повести и так же кратко его рассказать, то с историей была беда. Там для начала нужно было понять текст, а это для меня почти нереально. Именно поэтому я больше люблю письменные проверочные. Хоть списать можно, а не рассказывать непонятно что.

– Темы проектов можете взять любые. Рекомендованный список тем я раздам вам в конце урока. Но можете выбрать и свою тему, ещё раз напоминаю. На защите вам нужно будет грамотно представить свой проект, рассказать, что вы хотели доказать или исследовать. Никакого чтения с листа! Только свободная грамотная речь.

– У-у-у… – протестовала толпа.

Я, в общем-то, тоже. Но ни звука не издала.

– А вы что хотели? – продолжала воспитывать классная. – Как вы в институте учиться будете? Вы ведь даже двух слов связать нормально не можете. Так. Теперь переходим к оценкам. Климова, ты когда закроешь долги?..

Кто-то уверенно постучал в дверь. Не тихо и будто извиняясь, а демонстративно и по-хозяйски, будто мы нарочно заняли чей-то класс.

Классная вышла из кабинета и не открывала дверь минуты две. Гул, шелест, ор, смех наполнили каждый кубический сантиметр. Пельмень кидался мятыми бумажками со своим другом с другого ряда, на задних партах кто-то включил на всю громкость видеоролик, я повернулась к Вике.

– Пошли с барабанщиком знакомиться после школы? Он недалеко живёт.

– Я к незнакомым не хожу, – скромно ответила я, будто призналась в чём-то постыдном.

– Да не домой. Я ему напишу, и мы встретимся хоть на стадионе. Студию обсудим.

– Давай!

Дверь скрипнула, все звуки залила объёмная тишина. В класс вошли классная, директор и…

Лишь тихий шелест прошёлся по классу – все встали поприветствовать директора. Руки тряслись, сердце билось громче, напоминая, что я ещё жива. В секунду я вспомнила, что так же себя чувствовала, когда у нас в последний раз отключили свет – тишина, страх, неизвестность. Темнота. Но на этот раз внутри. Заблудилась. Как дальше с этим жить-то? Я на это не подписывалась.

– Восьмой «Б», теперь с вами будет учиться новая девочка, – строго, но с нотками дружелюбия сообщил директор. – Свиридова Нина. Эта девочка непростая. В прошлой школе она была отличницей, даже несмотря на свою особенность. Нина не может говорить. Но она всё понимает и всё слышит. Возможно, даже лучше, чем некоторые из вас.

Директор обвёл класс таким презрительным взглядом, будто мы тут все отбросы общества, а Ниночка – святая. Как же хорошо, что я Бессонова и никто не догадается, что это восьмое чудо света – моя сводная сестра.

– Учитесь хорошо, – попрощался директор и вышел.

Повторный шелест – класс сел на свои места. Тишина всё ещё не уходила. Она волочилась, нарастала с каждой секундой, как снежный ком, и проникала в каждого, будто Нина имела способность перерезать на какое-то время связки любому человеку одним только своим появлением.

Даже красноречивая классная не знала, что сказать, лишь рукой указала новой ученице на свободное одинокое место за третьей партой третьего ряда. Да, поближе к дверям, поближе к выходу. Зачем она нам нужна, эта девочка-тишина? А может, и ничего страшного? Всё равно ведь молчит, не мешает. Можно сделать вид, что и вовсе и нет в классе.

Тугим пузырём в воздухе разорвался Викин голос:

– Рыба.