Текст книги "Темная звезда"

Рене и Роман почти бежали через ухоженный монастырский двор. Пожилой настоятель с трудом поспевал за быстрыми гостями, но старался отвечать на вопросы кратко и точно.

– Когда вы его нашли?

– Около полудня… Его высокопреосвященство… просиживал в библиотеке с утра и до глубокой ночи и не любил… не любит, когда его беспокоят. Последним его видел брат Антось… принес после утренней службы блюдо черешен. Он у нас… около пятнадцати лет и очень предан… его высокопреосвященству… Дверь была заперта изнутри на засов… Его высокопреосвященство часто так делает.

– Он кому-то не доверяет?

– Все дело в собаке, которую он, простите, очень баловал… Пес научился открывать лапой дверь и не питал… никакого почтения к древним фолиантам. – Настоятель позволил себе улыбнуться, но улыбка вышла жалкой. – Изгонять сие животное из хранилища его высокопреосвященству… надоело, и он стал запираться.

– А где собака сейчас?

– Мертва. Застрелена из арбалета. Кто сие сотворил… не ведаем.

Настоятель был так потрясен несчастьем, что ему и в голову не пришло спросить, по какому праву светские врываются в монастырь и требуют ответа. Впрочем, было в герцоге Рене нечто, заставлявшее повиноваться ему без лишних слов. Монастырский целитель, суетившийся у кардинальского ложа, это тоже почувствовал и покорно отошел в сторону, давая дорогу эландцу и сопровождавшему его либеру. Роман склонился над хрипящим в агонии телом, узнавая и не узнавая того человека, с которым разговаривал еще вчера.

Иннокентий был без сознания, в углах губ пузырилась кровавая пена. Роман поднял сведенную судорогой руку, взглянул на ногти и тут же опустил. Что-то предпринимать было поздно.

– Что скажете, отец?

– У его высокопреосвященства больное сердце, слабые жилы… он всегда весной жаловался на легкие, но мы не ждали несчастья так скоро…

– Вы осмотрели его руки?

– Нет, налицо все признаки легочного кровотечения…

Так, значит, руки они не осмотрели, впрочем, это ничего бы не изменило. Собаку убили не зря…

– Думаешь, яд? – Герцог железной хваткой сжал плечо барда.

– Я не думаю, я уверен. Эркард выпил яд вчера днем, к полуночи все было кончено. Кардинала, видимо, отравили утром…

– Значит?

– Он умрет в течение часа, – с трудом произнес Роман. – Это Агва Закта… Церковный яд… Его используют для казни отступников из числа бывших служителей Триединого. Противоядия не существует. Кажется, что человек умирает от недуга, которому подвержен. Правду можно узнать по метке между средним и безымянным пальцами. Потом исчезает и она. Агва Закта хранится на случай, если кто-то из клириков впадет в ересь. При Циале Благословенной к этой мере прибегали довольно часто, при последних Архипастырях, хвала Великому Лебедю, такого не случалось. Если не ошибаюсь, секрет изготовления яда за пределы Церкви не выходил, но о его существовании известно многим.

– Святой отец, прошу вас, проверьте, не пропал ли ларец с ядом. – Рене говорил почтительно и негромко, как говорят с духовными особами у постели умирающего, но настоятель отреагировал с рвением новобранца, исполняющего приказ десятника. Впрочем, он мог просто воспользоваться случаем и улизнуть от тяжелого зрелища.

У постели кардинала остались Роман, Рене, старенький медикус, да жалось по стенкам несколько охваченных ужасом монахов. Иннокентий, лежавший без движения, внезапно вскрикнул, изо рта хлынула кровь. Герцог схватил умирающего, с трудом удерживая бьющееся тело. Колет и рубашка Рене были залиты кровью, кровь забрызгала подушки, подчеркивая их белизну. Иннокентий никогда не был сильным человеком, но в свои последние мгновенья едва не вырвался из железных рук друга. Затем тело обмякло. Рене продолжал поддерживать умирающего, что-то приговаривая шепотом. Глаза его высокопреосвященства были закрыты, но он еще жил, затрудненное хриплое дыханье вырывалось из почерневшего рта, руки судорожно перебирали окровавленные простыни.

Роман вспомнил, что, по преданиям, Агва Закта порой наделяет умирающих провидческим даром. Те, кто знал свою судьбу, становились пророками чаще, потому-то казни с применением этого яда совершались за накрепко закрытыми дверями в присутствии избранных, а тут – монахи, бесполезный лекарь, служки да в придачу эландский герцог и балующийся магией эльф… Что-то будет сейчас? Словно в ответ, Иннокентий приподнялся на руках Рене и что-то зашептал, обращаясь к другу детства… По лицу Рене бард понял, что тот почти растерян, а кардинал медленно обвел прояснившимися глазами комнату, громко вздохнул и затих. Аррой осторожно опустил тело на подушки и поцеловал в лоб.

– Нам лучше уйти, святые отцы знают, что теперь делать.

– Монсигнор, – худенький темноволосый монашек робко взглянул на легендарного герцога, – монсигнор, вы весь в крови, вашу одежду надо сменить. У нас есть светское платье.

– Что? Ах да, конечно.

– Я провожу.

Громко ударил Черный колокол[42]42
  Черный колокол — колокол, оповещающий о печальном событии.


[Закрыть], оповещая, что его высокопреосвященство кардинал Таяны и Тарски Иннокентий окончил свое земное служение Триединому. Застигнутые звоном монахи опускались на колени, произнося предписанные молитвы. Рене поднявшейся суеты словно бы и не замечал. Он не молился, не богохульствовал, не клялся отомстить, ярко-голубые глаза оставались сухими, но Роману стало не по себе. Эльф слишком хорошо знал, что значит увидеть оборванной последнюю нить, связывающую с юностью, когда все было просто, понятно и светло, как ландыши и солнечный свет.

Нэо Рамиэрль добровольно выбрал дорогу сквозь тьму и дым, Рене сделает то же. Не пройдет и часа, и они примутся обсуждать, что делать, где искать убийц, кто следующая жертва. Не пройдет и часа, и Рене очнется, но сейчас трогать его нельзя, сейчас адмирал как натянутая струна, которая от легчайшего прикосновения может оборваться. Человек и эльф в молчании подошли к дубовой двери с бронзовыми накладками в виде листьев плюща.

– Здесь, монсигнор, – пролепетал проводник, – мы принимаем знатных гостей. Я надеюсь, вы найдете все, что нужно. Я могу прислуживать вам.

– Спасибо, брат. – Аррой уже справился с собой. – Мы все сделаем сами. Передайте настоятелю, что, как только он исполнит свой долг, я хочу его видеть.

Монашек моргнул покрасневшими, блестящими от слез глазами и торопливо ушел. Рене, не снимая окровавленной одежды, рухнул в кресло. Сам не зная, зачем он это делает, Роман подошел к эландцу и взял его руки в свои. Они сидели молча, слушая мерный звон колоколов, затем маринер взглянул в глаза эльфу и коснулся черной цепи.

– Я, Рене-Руис-Аларик из рода Арроев, прошу тебя, Рамиэрль из дома Розы, принять мою дружбу. Клянусь морем, своим сердцем и своей душой пройти вместе с тобой до конца ту дорогу, которая нам предстоит. Я буду верен этой клятве в жизни, смерти и посмертии. С сего мига и до скончания времен!

Произнося в ответ священные слова, Роман не колебался:

– Я, Рамиэрль Звездный Дым, перед Светом и Тьмою, звездами и пеплом, цветком и камнем признаю своим братом находящегося здесь Рене-Руиса-Аларика и сплетаю нить его жизни со своей. Энаи а цирие!

– Энаи а цирие – клянусь сердцем! – отозвался Рене, скрепляя побратимство эльфа и смертного.

Мариту нашел Гардани. Нашел, когда все опустили руки. «Золотые» и «Серебряные» прочесали Высокий Замок вдоль и поперек, забираясь в самые невозможные места, но девушка как сквозь землю провалилась. Напоследок граф решил пройтись по личным покоям. Никто не возражал, лишь слуги Годоя сказали, что их господина нет. В это Шандер поверить не мог. Он знал, кто покинул Высокий Замок, и среди них герцога Тарски не было. Тем не менее во время поисков Михая никто не встретил.

То, что дальше сделал Гардани, приличествовало не капитану личной гвардии наследника таянского престола, а какому-нибудь разбойнику времен императора Анхеля. Вежливо распрощавшись с тарскийцами, Шандер вышел на стену и с помощью веревки с кошкой забрался на заколоченный узорчатый балкончик, откуда перемахнул на подоконник кабинета Михая, без труда открыл окно и соскочил внутрь. Невольно подивившись обилию странных вещиц, капитан «Серебряных» осторожно раздвинул парчовый занавес, отделявший кабинет от приватной гостиной. То, что он увидел, заставило графа зарычать от ярости.

Марита, обнаженная до пояса, стояла на коленях, стаскивая с герцога щегольской темно-красный сапог. Второй лежал рядом, и Шандер невольно заметил розовые, ровно остриженные ногти тарскийца. Губы Годоя кривила масленая улыбка, он был совершенно спокоен и уверен в себе. По лицу девушки текли слезы, одна щека покраснела от удара.

Что случилось дальше, Шандер помнил смутно. Когда заслышавшие шум гвардейцы, разбросав как кутят охрану, ворвались в покои Годоя, им предстала странная картина. Полуодетый герцог в одном сапоге, с перекошенным от злобы и страха лицом стоял на четвереньках посреди изящно убранной гостиной. Горло Годоя охватывала стальная посеребренная цепь, обычно украшавшая грудь капитана «Серебряных». Сам граф стоял рядом на одном колене, намотав цепь на кулак левой руки, а в правой сжимая богато изукрашенный пистоль арцийской работы. В углу всхлипывала завернувшаяся в алое бархатное полотнище Марита, правый глаз девушки уже начинал заплывать.

В воздухе висело тяжелое молчание. Все всем было ясно. Шандер, надо отдать ему справедливость, опомнился первым:

– «Серебряные», слушать меня! Во-первых, отобрать оружие у охраны, во-вторых, встать у всех дверей и окон. Этого – связать. Сташек, найди Белку, она знает, где ее платья… Тарскийцев запереть. Всех.

Граф, тряхнув напоследок герцога, как кошка крысу, швырнул его двум дюжим «Золотым» и вытер руки о занавес. На столе стоял изящный поднос с фруктами и вином. Шандер взялся было за кувшин, но пить не стал, а, подержав, яростно швырнул о стену.

Рене приоткрыл дверь и выглянул в коридор. На лице эландца не осталось и следа чувств, которые он недавно выплеснул на Романа. Герцог был спокоен и собран.

– Что думаешь делать? – нарочито будничным тоном осведомился бард.

– Надо попасть в покои Иннокентия, но так, чтобы никто не видел. Когда-то я оставил ему на хранение одну вещь, доставшуюся мне от… ты, думаю, понимаешь, от кого. Это шкатулочка со всякой ерундой, по крайней мере она казалась мне таковой, пока не задул штормовой ветер. Инко я верил…

– Он знал, что там?

– Ларец легко открывался – я секрета из того, что там хранилось, не делал. Это была память. О моей свободной молодости, если угодно…

Ох, прав был покойный кардинал, говоря о том, что Рене, хоть и смирившийся, все же тосковал по временам, когда отвечал только за себя и доверивших ему свои жизни моряков, рвавшихся за горизонт, как и их счастливчик-капитан. Подарок темных эльфов хранится у клирика? А почему бы и нет? Иннокентий не был фанатиком. Не был он и дураком. Возможно, кардинал лучше самого Рене разобрался в том, что ему передали, но знал ли об этом кто-нибудь еще? Последний вопрос эльф повторил вслух.

– Вряд ли. Инко с детства был скрытным, к тому же понимал, что в этих штуках чего-чего, а святости нет.

– Не помнишь, что там было?

– Побрякушки не из дорогих. Во всяком случае, они так выглядели. Точно помню браслет и ожерелье из каких-то камешков, на первый взгляд ерундовых, но тонкой работы. Нож был и, кажется, ошейник для очень большой собаки. Да, записи, скорее всего, эльфийские, я таких букв не знаю… Наверняка что-то еще, я не помню, это было так давно…

– Тебе что-то говорили об этих вещах?

– Говорили. Потому я и отдал их на хранение человеку, с которым, как мне казалось, ничего не может случиться и который распорядился бы ими наилучшим образом. Иначе я таскал бы ларчик с собой. Как знак того, что я в трезвом уме и здравой памяти и действительно побывал там, где побывал… Ну да мои сантименты к делу не относятся. Тот, кто мне подарил шкатулку, сказал, что это даст шанс тем, кто остается. Тогда я не увидел в этих словах смысла и решил, что все дело в наших трудностях с языком. Взаимных.

– О каком шансе говорил твой… твой друг?

– Не знаю. Он и так сказал слишком много. Конечно, я дал слово молчать… до тех пор, пока молчать можно. Я его сдержал.

– Но сейчас ты рассказал все?

– Не совсем. То, что связано с нашими поисками, ты знаешь, а остальное – это пока только мое. Когда-нибудь я соберусь с силами и расскажу действительно все. Идем.

Обитель Триединого Рене знал неплохо. Через чердак они выбрались на крышу флигеля, откуда было рукой подать до окна покойного кардинала. Открытого окна.

– Смотри, убийца, кто бы он ни был, прошел этим же путем. – Роман внимательно разглядывал черепицу. – Мох в водостоке содран. И вот тут тоже – как будто локтями опирался… Похоже, арбалетчик угнездился здесь.

– И застрелил Укусюку. Пес, почуяв неладное, начал бы выть, беспокоиться. Могли бы проверить, в чем дело.

– Думаешь, стрелок и отравитель – одно и то же лицо?

– Чем меньше народу, тем надежнее. Если мерзавец достаточно ловок, он запросто мог перескочить на подоконник, отравить кувшин с водой, что всегда стоял у окна, вернуться, дождаться, когда Инко поднимется к себе, пристрелить пса и убраться. Ты готов проделать то же?

– Ничего нет проще. – Эльф с беличьей легкостью перелетел на широкий подоконник. Через мгновение он был уже в комнате. Рене не менее ловко последовал за ним. Их никто не заметил. Наскоро наложив простенькое заклятие, чтоб никто не вздумал войти, пока они «гостят» у покойного, Роман оглядел место будущих поисков. Обилие книг и ларцов впечатляло.

– Ты хоть представляешь, где искать? – пробормотал эльф. – Или хотя бы где не искать?

– Мне кажется, я знаю, куда он прятал предназначенное не для чужих глаз. Как-то Инко сказал, что устроил тайную часовенку. Сдается мне, ключ, который он носил у пояса, был не только знаком сана.

– Сейчас уже не проверишь.

– Отчего же?

– И никто не заметил?

– Роман, до того как стать политиком, я был почти пиратом. Положение обязывало знать кое-какие трюки. Вот ключ, а ты поищи дверцу. У тебя это лучше получится.

Бард неплохо владел заклятием поиска по сродству. Имея в руках ключ, он мог отыскать полагающийся к нему замок, если, разумеется, тот не был укрыт при помощи магии – тогда бы пришлось повозиться, распутывая отводящие глаза чары. К счастью, Иннокентий колдовать не умел. Потайная дверь, умело спрятанная за раздвижными книжными полками, была хорошо замаскирована, но не более того. Открыть ее труда не составило.

Скромная комнатка слабо освещалась сверху и с боков при помощи хитроумной комбинации щелей, скважин и зеркал. Света хватало, чтоб не налетать на стоящие вещи, однако имелись и лампы, заботливо наполненные маслом. Роман мог бы обойтись и без них, но Рене не был ни эльфом, ни котом. Герцог высек огонь, и мягкий золотистый свет выхватил из полумрака видавшее виды кресло, резную конторку с письменными принадлежностями, навесной шкафчик, неожиданно роскошное трюмо, заставленное всякими безделушками, и большой портрет на стене. Вот и все. Ничего относящегося к делам Церкви.

Рене долго всматривался в изображение на портрете.

– Что ж, я так и думал…

– Что?

– Иннокентий любил Акме. Потому и последовал за ней в Таяну. Бедняга, у него не было ни единого шанса. Когда она умерла, он как-то раздобыл ее вещи. Вот они тут, под зеркалом, и зеркало тоже ее… А это может пригодиться.

«Прошу тебя, дорогой брат, выполнить мою последнюю волю. Если я мирно предстал перед Господом нашим, прожив отмеренный мне срок, уничтожь эти записки, не читая, ибо ничего ценного для тебя в них нет. Если же смерть, постигшая меня, была насильственной или непонятной, отвези эту рукопись, также не читая, в Эланд и отдай из рук в руки моему единственному другу – герцогу Рене из рода Арроев. Все затраты, понесенные тобой, он тебе возместит».

– Что ж, Инко, твое желание выполнено, – пробормотал упомянутый герцог, разворачивая первый свиток. – Это его дневники. Он был свидетелем многих событий и полагает, что они могут представлять интерес. Мне придется перечитать все, что он пишет. К сожалению, он просил меня никому не показывать записи, и я понимаю почему – он слишком раскрывает свою душу, чтобы подпустить к дневникам посторонних. Все, что будет нам важно, я расскажу. Не обижайся.

– Я понимаю. И не обижаюсь.

– А вот это – по твоей части, – Рене кивнул на черную шкатулку с тройным вензелем на крышке. – Мы пришли за этим. Попробуй разобрать, что все это значит.

Роман принял сундучок, подивившись его холодной тяжести. Замок был простеньким, внутри лежали какие-то листки и изящные старинные безделушки. Украшения из неграненых темных камешков, браслет вороненой стали и такой же ошейник, несколько кованых фигурок и охотничий нож.

– Ты что-нибудь понимаешь?

– Пока нет.

– Жан-Флорентин, может, ты что-нибудь скажешь?

– Я знаю только то, что ничего не знаю, – с готовностью откликнулся философский жаб.

– Спасибо, утешил… Рене, что будем делать?

– Ловить зверя.

Стефан медленно вытянул ноги, стараясь не показывать, как ему плохо. Принца трясло, раскаленный обруч все сильнее сжимал виски, а до кувшина с лекарством было дальше, чем до Островов Золотых Пчел, только этого никто не знал, не должен был знать… Голова может лопаться от боли, он должен успеть, пока дела государственные не перечеркнули подлость, к счастью не доведенную до конца.

Белка увела заплаканную Мариту, но почти тотчас вернулась и встала у стены, глядя на тарскийца с неожиданной для тринадцати лет тяжелой ненавистью. Двери и окна стерегли «Серебряные» из числа самых надежных. Все еще бледный Шандер занял привычную позицию позади кресла принца. Годой тоже успокоился, на породистом лице появилось знакомое сладко-значительное выражение. Союзничек полагал, что, раз его не убили сразу, теперь постараются замять скандал. И отец замнет, значит, надо успеть до его возвращения… Как хорошо, что Ямборы прощаются с эркардами своей столицы, и как мерзко болит голова. Только б хватило сил потом встать, пересечь на глазах тарскийцев комнату, хлопнуть дверью и только потом вцепиться в перила или в чье-то плечо. Стефан резко, как до болезни, обернулся к насильнику.

– Почему ты воспользовался именем либера Романа?

– Вот как? Ваше высочество говорит тарскийскому господарю «ты»?

– А как же иначе? Кодекс Розы[43]43
  Кодекс Розы – кодекс чести, обязательный для каждого дворянина Благодатных земель.


[Закрыть] полагает насилие самым мерзостным из преступлений, которыми может себя запятнать нобиль. Пойманный с поличным, как ты знаешь, лишается всех привилегий.

– Тарска суверенна!

– Все дворяне равны в глазах Триединого, а короли и герцоги не более чем первые дворяне своих королевств. Только здесь не Тарска! Здесь ты не более чем гость, нарушивший законы божеские и человеческие. Никто не помешает мне, чтоб избавить твое имя от позора, принудить тебя выпить яд.

– Ты ответишь перед отцом.

– Отец поймет…

– Король! – Вопль стоящего у окна бледнорожего тарскийца ударил по ушам, заставив Стефана вздрогнуть от боли. – Его величество вернулся… Он не позволит свершиться беззаконию!

Когда Рене и Роман подъехали к городу, ворота были уже закрыты, но стражники приметили кавалькаду еще издалека. Не понадобилось даже стучать – тяжелые створки раздвинулись, воротная решетка поползла вверх, пропуская череду всадников.

Гелань спала, расписные железные ставни были закрыты, на улицах ни души. Только на главных перекрестках горели костры, у которых коротали время ночные сторожа; каждый час двое вставали и обходили «свои» улицы с факелами в руках.

Дующий с предгорий ветер унес все дневные запахи, и ночь была полна ароматом цветущего жасмина. В тишине цокот копыт далеко разносился по булыжной мостовой. Их никто не останавливал – в Таяне был мир, а Рене знали все. Поравнявшись с ратушей, адмирал осадил коня и окликнул Романа:

– Я думаю, не стоит будить замок. Успеют узнать о несчастье и утром. Ты говорил, что видел Лупе… Где она живет?

– Здесь неподалеку. Улица называется Лисья. Забавное название.

– Просто это улица лекарей и цирюльников. Кажется, там на углу таверна. «Коронованная рысь».

– Ты собрался провести ночь в кабаке?

– Не совсем. Я хочу провести ночь в гостях у Лупе, должна же она отблагодарить нас за помощь. Не знаю, как ты, но я видеть придворные физиономии сейчас не в состоянии, а в «Рыси» меня интересует только вино.

– И очень глупо. – Жан-Флорентин не скрывал неодобрения. – Ты должен понимать, что приличествующее палатам не подобает хлеву!

– Не надо меня учить.

– Надо. – Философский жаб был непреклонен. – Политик не может идти на поводу у мгновенной слабости. Ты не пират, а герцог и к тому же посол и должен вести себя соответственно своему положению.

– Проклятый меня побери, – Рене смеялся и сердился одновременно, – дожил! Ношу с собой собственного мучителя. За что?!

Ответ последовал немедленно. Жаб полагал крайне легкомысленным поминать ночью Проклятого, а что касается его собственной миссии, то Жан-Флорентин не сомневался, что должен оберегать адмирала не только от яда, но и от ошибок и просчетов, буде Аррой соберется таковые допустить.

Роман совершенно по-дурацки расхохотался, напряжение сегодняшнего дня взяло свое. Эльф зажимал рот ладонью, но остановиться не мог. Жан-Флорентин витийствовал, Рене вяло отругивался, ожидая, когда Роман придет в себя.

Отсмеявшись, эльф смущенно улыбнулся.

– Прости. Я не хотел.

– Бывает. Но я твердо намерен напиться, нравится это Жану-Флорентину или нет.

– Кто тебе мешает? – Жаб сменил тон на менее нудный, но более самодовольный. – Если ваша знакомая предоставит мне ведро воды, я обеспечу вас самым лучшим вином. При этом вы себя ни перед кем не скомпрометируете и сэкономите деньги.

– Великие Братья, наконец-то я слышу разумные вещи. Зенек, если тебе хочется просидеть всю ночь под окнами – твое дело, но к Лупе мы пойдем одни. Роман, эта дорога короче…

Домик лекаря Симона отыскался сразу. Над дверью горел оранжевый фонарик, показывающий, что здесь проживает ученый медикус, которого в случае необходимости можно поднять с постели посреди ночи. На стук вышел сам хозяин и, не говоря ни слова, впустил гостей в дом. Здесь еще не спали. Лекарь разбирал манускрипты, Лупе сидела с каким-то рукодельем. В углу комнаты самозабвенно храпел рассевшийся в кресле мужчина лет сорока с красивым, но обрюзгшим лицом. Его рубаха была залита вином. Лупе вскочила, пытаясь загородить пьянчугу от гостей. Одета она была как зажиточная горожанка, и новый наряд шел ей куда больше крестьянского платья.

– Чем мы так тебя обидели, что ты даже не попрощалась? – Рене был сама предупредительность. – Скажи, и я сделаю все, чтоб оправдаться.

Лупе робко улыбнулась, вскинув на вошедших зелено-крапчатые глаза:

– Мне не место в Высоком Замке, господа!

– Там действительно кое-кому не место, но к тебе это не относится. – Рене строго взглянул на женщину. – Ты под моей защитой, и никто не посмел бы…

Она перебила:

– Вот именно: «не посмел бы»… Но не подумать, не прошипеть в спину! Я сама выбрала свою дорогу… Да, я ошиблась, но теперь поздно поворачивать.

– Слушай, ты чего-нибудь понимаешь? – Адмирал выглядел несколько озадаченным. – Лично я нет. И не надо. Лупе, ты хоть немного рада нас видеть?

Женщина промолчала, но так, что вопрос показался излишним.

– Ну и хвала Великим Братьям. Мы потеряли друга и не хотим якшаться с убийцами. Утром я готов говорить о политике, выражать и принимать соболезнования и так далее… утром – да, но не сейчас. Если быть откровенным до конца, мы должны напиться. Господин лекарь, вы куда? Мы рассчитываем на ваше общество!

– Я польщен. Но сначала надо сходить за вином. Видите ли, по некоторым причинам мы его не держим в доме.

– В этом нет необходимости. Вода у вас наверняка найдется, а все остальное мы берем на себя.

– Уж не хотите ли вы сказать, что являетесь обладателем философского камня?!

– В некотором роде, любезный лекарь, в некотором роде!