Текст книги "Магия греха [Двойная жизнь]"

Вера Кауи
Магия греха

Книга первая
1979 год

1

Сидевший за столом мужчина встал и, обойдя его, поздоровался с вошедшей следом за медсестрой женщиной. Она пожала его руку и улыбнулась, однако глаза ее смотрели не на него, а на лежащую на столе коричневую папку.

– Присаживайтесь, миссис Уоринг. Не хотите ли чашечку чая?

– Нет, благодарю вас, но если ваши новости окажутся плохими, то мне тогда потребуется двойное виски. – У нее был низкий, с хрипотцой голос, в котором чувствовалась небрежная самоуверенность, – голос женщины, привыкшей повелевать. – Давайте начистоту. Я слишком много видела, чтобы тратить время попусту и интересоваться всякой чепухой. Итак, первое: какой диагноз и второе: какой прогноз?

Доктор, знаменитый специалист по болезням мозга, был восхищен. «Чертовски прекрасная женщина, в самом расцвете. Да, очень жаль, просто невыносимо жаль». Но он был слишком опытным врачом, чтобы поддаться чувствам. Она попросила его сказать правду, и он скажет ей все, потому что она не из тех, кто будет кричать или падать в обморок.

– Диагноз оказался таким, как мы и опасались. Обнаруженная мозговая опухоль не подлежит удалению. Она находится так глубоко, что добраться до нее, не причинив при этом мозгу еще большего вреда, просто невозможно. Прогноз следующий: у вас есть один, максимум два года.

Он выдержал ее пристальный взгляд, глядя ей в глаза спокойно и твердо. Наконец она решительно, с некоторой долей любопытства спросила:

– Это произойдет неожиданно?

– Нет. В основном этот процесс будет постепенным. Наиболее заметные изменения произойдут в последние три месяца. Вы потеряете контроль над своим зрением, координацией движений и вдобавок ко всему перестанете слышать. После этого вы впадете в состояние комы.

Наступило молчание. Потом она сказала:

– Я поняла. – Она прекрасно владела своим голосом, который прозвучал как-то задумчиво и спокойно.

Он встал, подошел к буфету и, достав оттуда бутылку и бокал, налил ей виски. Взяв бокал, она нежно улыбнулась.

– Надеюсь, это оплачивается не из вашего жалованья? – И, сделав глоток, добавила: – По крайней мере, вы оставили мне достаточно времени, чтобы заработать деньги на оплату ваших услуг.

– Я не заслужил этого, во всяком случае, в этот раз. – Немного поколебавшись, он снова обратился к ней: – Но мне хочется задать вам один личный вопрос. Что привело вас... нет, скорее кто прислал вас ко мне? Мне казалось, что в Лондоне много прекрасных специалистов в данной области.

– Да, много, но у меня были причины, по которым я не хотела консультироваться с ними. Я пришла к вам потому, что, наводя справки, слышала ваше имя от каждого, к кому обращалась за информацией. Все говорили, что если и есть человек, способный творить чудеса, то это вы. Они не знали – да и я тоже, – что в моем случае даже надеяться на чудо было невозможно.

– Если бы вы пришли ко мне шесть месяцев назад и даже год, то я бы сказал вам то же самое. Некоторые виды мозговых опухолей, к сожалению, все еще неподвластны современному уровню медицины. Может быть, лет через двадцать... пятьдесят... но сейчас, увы... – Он пожал плечами.

– Не стоит оправдываться. – Она остановила его движением руки и подняла бокал. Льдинки тихо звякнули о его стенки. – Я смогу работать? – резко спросила она.

– Мне надо знать, кем вы работаете.

– Я работаю в системе связей с общественностью. Развлечения и удовольствия. – Она улыбнулась ему бесхитростной улыбкой. – Я... э-э... пытаюсь смягчить гнев потребителей в случае неудачного приобретения вещей.

– Тогда я не вижу никаких причин, мешающих вам продолжать в ближайшем будущем работать в качестве добросердечного агента. Вы внезапно можете почувствовать потерю координации, неспособность понимать происходящее, провалы в памяти, нарушение двигательных функций, но заметно это станет не сразу. Думаю, пройдет еще месяцев шесть, прежде чем вы ощутите, что что-то не так.

– Мне надо проработать совсем немного. Смогу ли я это сделать?

– Пока вы не обнаружите, что уже не можете улавливать суть происходящего, да. Вы поймете. Вы перестанете воспринимать окружающий мир так, как раньше. Но все это произойдет не сразу. Этот процесс, к счастью, будет протекать очень медленно, и у вас будет время подготовиться.

– Подготовиться... – Она поставила бокал, встала и подошла к окну. На город опускались сумерки, и Нью-Йорк был залит электрическим светом в преддверии ночи. Она смотрела на огни Пятой авеню с высоты тридцать четвертого этажа, и ей казалось, что улица покрыта туманной дымкой.

– Вы сказали, минимум один, максимум два года. Может, рискнете назвать более точную цифру?

Он задумался.

– Ваше общее состояние здоровья просто превосходное, все органы находятся в отличном состоянии... особенно учитывая...

– Мой возраст?

Он попытался ответить тактично:

– Вы просто прекрасно заботитесь о себе. Она рассмеялась:

– Я так и знала. – Повернувшись, она спросила: – Ну? Вы все еще не сделали вашу ставку?

Он сильно сжал пальцы. Двадцать лет жизни в Соединенных Штатах так и не смогли уничтожить в нем натуру главного консультанта.

– Скорее два, чем один, – наконец вымолвил он.

Она резко выдохнула, но это был все-таки вздох облегчения.

– Уже лучше... Я всегда искренне верила, что два лучше, чем один.

«Да, – восхищенно подумал он, – она действительно замечательная». По анкетным данным ей сорок шесть, но, если не подойти к ней почти вплотную, ей не дашь больше тридцати пяти. Время, деньги, конечно, и еще самовлюбленность, которая неизменно присутствует у всех сексуальных женщин. Оставаясь стройной и упругой, она не имела ни двойного подбородка, ни обвислых ягодиц, у нее почти не было морщин, а те, что появились, можно было заметить только с очень близкого расстояния. Она наверняка бросит жизни вызов. Есть люди, которые никогда не смогут признать себя побежденными, и эта женщина принадлежала к их числу.

Она отвернулась от окна, элегантная, в костюме от «Шанель», с великолепными светлыми волосами, обрамляющими спокойное лицо – настоящий образец косметического искусства. «Связи с общественностью», – с удивлением подумал он. Это было что-то новое. Чаще это называли интимными связями.

– Спасибо, доктор, что вы были ко мне так добры, – проговорила она. – Я пришла к вам потому, что была уверена – вы не будете лгать и скажете все, как есть. Люди, рекомендовавшие мне вас, не ошиблись. В среду я улетаю назад в Лондон, не могли бы вы прислать мне ваш счет до этого дня? – Она криво усмехнулась: – Понимаете, у меня не так уж много времени, чтобы привести все свои дела в порядок.

Элизабет Уоринг велела швейцару заказать ей такси, чувствуя себя при этом так, будто смотрит из огромной стеклянной банки. Все вокруг казалось туманным и расплывчатым. Сама не понимая почему, она назвала водителю адрес какого-то бара на Третьей авеню.

Ее часы «Картье-Риволи» показывали 6.45 вечера, и она вспомнила, что прием у врача был в 4.00. Голова слегка кружилась, думать ей не хотелось, и именно поэтому Элизабет пришла в бар. Она мысленно встряхнула себя. В девять у нее было свидание. Пора привести себя в порядок и приготовиться.

В номере в отеле «Ридженси» она сразу же забралась под теплый душ, постепенно делая воду прохладной. Затем вовсе завернула горячий кран и стояла под ледяными струями столько, сколько смогла вытерпеть. Намешав себе какой-то отравы, которая, по клятвенным заверениям ее отца – ветерана многочисленных битв и сражений со своим плохим настроением, – могла поднять из могилы даже мертвеца, она, передернувшись от отвращения, проглотила ее и, поставив рядом будильник, легла отдохнуть. Когда зазвонил будильник, она открыла глаза, четко представляя себе, где находится и что ей надо делать.

Когда перед ней открылась дверца «Кадиллака Севилл», Элизабет набросила черный бархатный плащ и, выйдя из машины, направилась к длинной лестнице, ведущей к входным дверям огромного дома. Она шла уверенной походкой, оставляя за собой шлейф изысканного аромата дорогих духов. Войдя в мраморный зал, она позволила плащу немного приоткрыться, выставив на обозрение красивые ноги в тонких черных чулках и короткое, до колен, алое платье с целым морем блесток, сверкавших, как бриллианты. На ногах у нее были ярко-красные атласные туфельки с прибитыми к ним стилетами. Поверх густых светлых волос повязана алая атласная ленточка, а в ушах сияли целые люстры из бриллиантов чистой воды.

Подошедший к ней дворецкий поклонился и пригласил следовать за ним вверх по лестнице. Он привел ее к двойным дверям, одну из створок которых открыл, позволив женщине войти. После этого он тихо закрыл за ней двери. За столом, в свете затемненной лампы, сидел смуглый мужчина, одетый в тельняшку и брюки моряка. Он явно ждал ее, потому что, когда Элизабет вошла, сразу же встал и подошел к ней. За столом располагался настоящий бар, только без бармена. Освещен был только стол да еще край огромной кровати. Все было отделано черным бархатом.

Когда он приблизился к женщине, она стала ускользать от него, как бы дразня и играя, и протянула руку. Он полез в карман и вытащил оттуда монеты, которые тихо зазвенели, падая ей на ладонь. Поставив ногу на кресло, она приподняла платье, показав ему тонкий блестящий чулок с черной подвязкой, в которой исчезли деньги. Где-то рядом в темноте раздался тихий вздох.

Моряк подошел к старомодному патефону 1910 года выпуска и поставил пластинку. Они танцевали танго, тесно прижавшись телами, и не отрываясь смотрели друг другу в глаза. Они медленно кружились, качались, плыли, куда-то проваливаясь, и вздрагивали. Когда закончилась мелодия, моряк уже был явно перевозбужден. Он взял руку своей партнерши и прижал ее к брюкам между ног. Подарив ему взгляд, полный соблазнительных обещаний, она загадочно улыбнулась и отстранилась от него, томно прогнувшись в спине.

Когда он добрался до «молнии», дрожащие пальцы резко дернули ее вниз. Платье упало. Под ним не оказалось ничего, кроме черных чулок. Моряк опустился на колени и, обхватив бедра Элизабет, погрузил лицо в огненно-рыжий шелк волос там, где соединялись ее ноги. Она запустила руки в его густую черную шевелюру и оторвала от себя, медленно показав глазами на край огромной кровати с многочисленными подушками. Лампа на столе потухла, а над кроватью зажегся другой светильник, осветив ее теплым золотым светом. Моряк и женщина направились к кровати, и целый час они, используя самые разнообразные позы, занимались любовью. Их тела медленно двигались в мягких бликах затемненной лампы. Они не произнесли ни слова, единственными звуками были только их хриплые, возбужденные вздохи, шлепанье тела о тело, негромкие вскрики, полные неописуемого удовольствия стоны и уже в конце – неистовые колебания кровати и общий полустон-полукрик высшего наслаждения. Потом свет выключился. Из-за черной бархатной занавески в углу комнаты раздался какой-то стон, скорее стон боли, чем удовольствия. Следом за ним послышался долгий глубокий вздох и еле слышный звук закрывающейся двери. Через тридцать секунд зажглась настольная лампа с очень слабым светом. Элизабет была одна. Красное платье быстро оказалось на ее плечах, волосы снова стянула алая ленточка, а на губах заблестела помада. Черный плащ спрятал яркие блестки, и за приоткрывшейся дверью показался дворецкий. Он поклонился ей еще раз и передал длинный белый конверт, перед тем как проводить вниз по ступенькам к входной двери, за которой ее ждал большой черный автомобиль.

Ее довезли до центрального входа в отель «Ридженси» на Парк-авеню. Закрыв за собой дверь номера, она с усталым вздохом прислонилась к ней спиной и сбросила красные туфельки.

– Как вы мне осточертели, – пробормотала Элизабет. В открытом конверте оказалась солидная пачка английских пятидесятифунтовых банкнот. Двадцать штук.

– Милый старый Альфонсо... – улыбнулась она. Сведя брови к переносице, добавила: – Дай бог, чтобы он протянул хотя бы столько же, сколько и я...

Этот старик являлся ее клиентом уже одиннадцать лет, и всегда сценарий их встречи был одним и тем же. Моряк, похожий на него самого в юности, блондинка в красном с блестками платье в стиле Клары Боу.

Они всегда разыгрывали одну и ту же пантомиму. Это длилось только один час, и женщина всегда использовала то, чем так запомнилась ему та проститутка, которую он встретил когда-то в Рио: рот и язык. Именно поэтому она стоила так дорого, и юноша больше не смог тогда позволить себе подобное удовольствие. Но он поклялся заработать столько денег, чтобы купить любую женщину. Теперь только деньги у него и имелись. Жена умерла, сын – тоже, а единственная оставшаяся в живых дочь стала монашкой уединенного монастыря в Сан-Паулу. Четыре раза в год он посылал за Элизабет Уоринг, независимо от того, где она в этот момент находилась: в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Гонконге... После этого всегда ей вручался конверт, полный пятидесятифунтовых банкнот, а иногда еще и подарок, если она своей игрой доводила его до исступления и он чувствовал почти то же самое, что и в ту запомнившуюся встречу. Одним из подарков были и эти похожие на люстры сережки – прекрасные бриллианты чистой воды. Она сняла одну из сережек и положила ее на ладонь.

– Ну что ж, придется с тобой расстаться, – с грустью сказала она. – Твое место займет пара дешевых подделок фирмы «Батлер энд Уилсон», правда, все это еще надо хорошо продумать.

Она сжала сережку в руке и почувствовала, как в нежную кожу ладони остро уперлось платиновое покрытие. «Два года, – подумала она, – и это максимум...» Ей вдруг захотелось кричать, плакать, стонать, рвать на себе волосы, потому что это было несправедливо...

«Ты должна остаться твердой и стойкой до конца, Элизабет Уоринг!» – вновь сказала она себе. Итак, пенсионные документы, счета за границей, акции. «Я еще смогу это сделать, – подумала она про себя. – Слава богу, есть связи. Продам серьги и то розовое сапфировое колье... да, однако этого все равно будет мало. Еще есть дом и вилла, автомобили, платья, но это же все мелочь, черт побери! А ей понадобится более полумиллиона. Нет, здесь нужно что-то более существенное, и при этом никто не должен знать о ее замыслах, иначе весь план погибнет в самом зародыше.

Элизабет чувствовала, что у нее заметно поубавилось энергии, и если быть честной, то и энтузиазма. Присев на кровать, чтобы снять чулки —чистый шелк, по семь с половиной фунтов за пару, – она столкнулась взглядом со своим отражением в большом красивом зеркале, висевшем рядом с кроватью позади туалетного столика. Бессмысленным немигающим взглядом смотрела она на свое лицо.

Была ли усталость вызвана далеко не юным возрастом или же состоянием, в котором она сейчас находилась, сказать трудно, и ей не хотелось об этом думать. Единственное, что сейчас нужно, – это выспаться. Спать долго и сладко, чтобы как следует отдохнуть.

Когда Элизабет потянула кружевную подвязку, та звякнула. Это напомнило ей о монетах, полученных от моряка и спрятанных в потайном карманчике. На ладони у нее лежали пять маленьких золотых кружочков, которые в 1924 году в Бразилии были эквивалентом пяти долларов. В те дни для проститутки это были большие деньги, вот – почему у той блондинки была монополия на иностранных моряков.

Ей хотелось только одного – побыстрее добраться до постели и уснуть. Но перед этим обязательно принять ванну.

«У меня было больше мужчин, чем нормальных обедов в моей семье, – с иронией подумала она, чувствуя неописуемое блаженство от того, что погружается в теплую, благоухающую воду, – и после этого я должна умереть от опухоли в мозгу».

Эта мысль поразила своей нелепостью, и Элизабет рассмеялась; она смеялась до тех пор, пока по ее лицу не потекли слезы, и она впервые почувствовала, что не может их остановить.

2

Девушка в черной кожаной мини-юбочке, черных сетчатых чулках и высоких сапогах, дрожа на холодном ветру, куталась в тонкую курточку на искусственном меху и стучала ногой об ногу. Медленно двигаясь навстречу проносящимся мимо по Бедфорд-хилл автомобилям, она провожала их взглядом и пыталась заставить свои бедра хоть чуть-чуть покачиваться из стороны в сторону. Этим вечером «торговля» не шла, слишком уж было холодно, к тому же казалось, что вот-вот пойдет дождь. Февральским вечером лучше всего находиться дома у камина и смотреть телевизор. Ее глаза, привыкшие угадывать в толпе потенциального клиента, отметили, что к краю тротуара подъехала легковая машина, ярко осветив ее фарами. Она изобразила на лице одну из самых своих спокойных улыбок и наклонилась вперед, стараясь рассмотреть что-нибудь через лобовое стекло. Курточка сразу же широко распахнулась, так, чтобы подъехавший смог заметить упругую девичью грудь, обтянутую черным свитером.

– Ищешь чем заняться? – кокетливо улыбаясь, спросила девушка. Наверное, он спешит домой и все это займет не больше четверти часа.

– Ну и сколько? – грубо и безразлично спросил он.

– Десять.

– Как?

– Очень быстро и прямо здесь.

– За десять фунтов мне бы хотелось большего.

– Тогда поищи кого-нибудь еще! – зло отрезала она. Были кое-какие причины, по которым она не могла пойти на это даже под страхом наказания. Вдобавок ей не нравился внешний вид этого типа.

– Слишком привередливая. Не много ли на себя берешь?

– Катись отсюда.

Он грязно обругал ее и укатил прочь. Девушка снова не спеша двинулась прежним маршрутом. На «рабочем месте» она проторчала уже целых сорок минут, а в кошельке пока было всего только пятнадцать фунтов. Неудачный вечер. Летом за такое же время она могла бы заработать в четыре раза больше. Подъехала еще одна машина. Девушка призывно улыбнулась, но водитель, видимо, изменил свое решение и, прибавив газу, проехал мимо. Она ненавидела Бедфорд-хилл, но Мики заявил, что теперь в качестве наказания она будет работать здесь. Он прекрасно знал, что это не самое прибыльное место. Заработать можно было на Парк-лейн, Эдвард-роуд или Шепед-маркет. Бедфорд-хилл являлся проезжей дорогой, и «торговля» здесь зависела от случайных водителей или тех, кто уже знал, что это район «красных фонарей». Такие любители специально приезжали сюда, несмотря на непогоду, чтобы перепихнуться на заднем сиденье автомобиля. Девушку снова начало трясти от холода, и она полезла в сумочку за носовым платком. Как раз в этот момент подъехала машина.

– Простудилась, малышка? Боюсь, что теперь ты и меня заразишь, – нахально усмехнулся очередной клиент. – А у меня несколько иные планы.

У него был настоящий «Ауди», и одет он был неплохо. Нелл наклонилась вперед и с самой очаровательной улыбкой, на которую была способна в такую погоду, предложила:

– Для тебя всего лишь двадцать фунтов. – Это прозвучало так, как будто она заключала самую важную в своей жизни сделку.

Он потянул за ручку двери, и та, щелкнув, плавно открылась.

– Ныряй!

– О, как хорошо... – с благодарностью в голосе произнесла она. – Тихо и тепло.

– Я всегда теплый... а в некоторых местах даже горячий. – Он взял ее руку и прижал к уже успевшему возбудиться члену. – Скоро согрею и тебя...

Она показала ему дорогу к своему самому любимому месту, где было достаточно темно, чтобы их не увидели с дороги, и где она могла бы надеяться на быструю помощь, если клиент окажется слишком грубым. Он явно торопился. Один из тех, кто просто заскочил на минутку, чтобы расслабиться. Он повалил ее на заднее сиденье автомобиля, даже не дав снять трусы. Он показался ей крупным мужчиной, но на самом деле оказался на удивление маленьким. Скоро все закончилось, и он, видимо, удовлетворенный, достал из толстого бумажника несколько банкнот. Через десять минут она снова была на месте.

Вскочив в последний поезд метро до Кингз-кросс, девушка успела попасть на автобус, идущий в Ислингтон. Когда она вернулась домой, Мики сидел за столом и пил кофе. В комнате были еще две девушки – Морин, работавшая на Эдвард-роуд, и Синди, «торгующая» на Куинз-драйв. На столе лежали стопки разложенных по достоинству банкнот: двадцатки, десятки, пятерки и однофунтовые бумажки. Когда Нелл вошла, он поднял на нее взгляд. Его холодные темно-голубые глаза с сузившимися зрачками немигающим взором уставились на нее. Она увидела в них хорошо знакомые ей признаки раздражения и внутренне напряглась.

– Черт, какой холодный вечер, – живо заговорила она. – Ужасно хочется чего-нибудь горяченького. Это кофе?.. – Она подошла к плите, на которой на слабом огне стояла какая-то кастрюля, но неожиданно между ней и плитой резко опустилась белая гибкая трость.

– Сначала о деле. – Голос Мики был такой же категоричный, как и его взгляд. Она встретилась глазами с Морин, и та с грустью слабо покачала головой. Это означало только одно: у него плохое настроение, будь осторожна.

– Ой, прости, Мики... от холода у меня смешалось в голове... Вот, пожалуйста... – Она вынула из сумочки и положила на стол восемь фунтов. – Неудачный вечер, прости. Слишком холодно для любителей поразвлечься... Трость со свистом и треском опустилась на стол.

– Восемь фунтов! Тебя не было дома целых четыре часа, и после этого ты приносишь эти вонючие восемь фунтов! Где остальное?!

– Здесь все, что у меня есть, Мики, честное слово. Просто сегодня неудачный день... очень холодно и не так уж много желающих. Я вся замерзла, стоя на ветру на этой дороге.

Он так сильно ударил ее по лицу, что у нее откинулась назад голова.

– Врешь, сука! – Краем глаза она видела, как потихоньку улизнули из комнаты Морин и Синди, знавшие, что последует дальше. Он бил ее кулаками, потом ладонью – по лицу, тонкая белая трость безжалостно обжигала ее незащищенное тело, а он все время матерился и требовал, чтобы она не считала его дураком. Он посылал ее не кофе пить в кафе, а работать, работать, работать... и если она не будет работать на него, то он сделает так, что она уже не сможет работать ни на кого. Она защищалась как могла, но, когда ей удалось спрятаться под стол, он начал бить ее ногами и сбрасывать со стола чашки с остывшим кофе. Не в силах сопротивляться, она свернулась калачиком, а он продолжал ее бить. Мики остановился только тогда, когда выбился из сил, после чего, хлопнув дверью, ушел в свою комнату. Нелл лежала, не в состоянии повернуться. Из носа текла кровь, дышать было невозможно, ребра и ноги ныли так, что она не могла пошевелиться. Всякий раз, когда она хотела двинуться, у нее вырывался отчаянный стон. До ее слуха донесся звук открываемой двери и шепот:

– О господи...

Над ней кто-то склонился.

– Боже, Элли, что он с тобой сделал! – Это была Морин. По узкому худенькому лицу ей можно было дать все тридцать, хотя на самом деле она была на десять лет моложе. В ее нежно-голубых глазах застыл ужас.

– У Мики просто нет сейчас денег... и он не может купить наркотики, понимаешь... – как бы оправдываясь, сказала Синди. Она была девочкой Мики. – Ты же знаешь, каким он бывает, когда у него нет кокаина.

– И каким, когда он у него есть, – зло добавила Морин.

Она была ровесницей Синди, но превосходила ее по жизненному опыту и находила время и силы жалеть ближних, особенно таких беззащитных, как Элли. Она была доброй и отзывчивой, любила давать советы, обучала Элли мелким хитростям торговли телом, особенно когда случались какие-нибудь неприятности. Взглянув на окровавленные лицо и тело Элли, она в ужасе отшатнулась.

– Ты можешь сесть, милая? – с тревогой спросила она, разрываясь между состраданием и страхом. Она боялась того, что Мики может с ней сделать, если увидит здесь.

– Нет... больно, – простонала Элли, чувствуя, что ей больно даже говорить.

– Давай руку. Синди, лучше отнести ее в постель. Вдвоем им кое-как удалось волоком дотащить Элли до комнаты, где она спала вместе с Морин. Синди спала с Мики.

– Иди принеси в чашке теплой воды и немного ваты, – приказала Морин Синди, которая с неохотой, но подчинилась.

– Господи, у тебя на лице все цвета радуги, – заметила Морин, оглядывая Элли, сплевывающую кровь. – Он разбил тебе губу, и с носом у тебя что-то не то, он свернут набок. – Морин прикоснулась к носу Элли. Та завизжала, отчего в челюсти у нее возникла такая боль, что она вздрогнула и застонала. – Что-то мне не нравится, как он выглядит, – озабоченно проговорила Морин. – Мне кажется, что он сломал тебе нос и что-то сделал с челюстью... Думаю, тебя надо отвезти в больницу.

– Нет... – кое-как удалось произнести Элли. – Завтра все будет нормально... отдохну... отосплюсь... Дайте мне просто отдохнуть...

– Надо, чтобы тебя осмотрела Паола, когда вернется, – попыталась успокоить ее Морин. – Она два года работала медсестрой, поэтому хорошо разбирается в таких вещах. Сегодня она на Парк-лейн, вернется очень поздно, но она лучше знает, что надо делать в подобных случаях.

Элли кивнула головой и закрыла глаза. У нее все болело, а нос, казалось, был забит ватой, поэтому приходилось дышать ртом. И все же ей удалось успокоиться и заснуть. Паола вернулась домой в три часа ночи, и Морин сразу же провела ее к Элли. Паола, самая привилегированная девушка в компании Мики, работала с ним уже два года, и он никогда не оскорблял ее, поскольку она зарабатывала больше всех. У нее была своя отдельная комната и еще кое-какие преимущества и права вожака стаи. Ей было двадцать пять лет, раньше она была медсестрой, но забеременела от студента-медика и вынуждена была бросить учебу. Ее четырехлетняя дочь находилась на попечении родителей, а Паола работала, чтобы ее содержать. Она оставалась с Мики потому, что он приходился ей кузеном и брал с нее только проценты от заработанных денег, в то время как у других девушек забирал все подчистую.

Она стояла над Элли и чувствовала, что у нее останавливается дыхание.

– О господи всемогущий!.. На этот раз он зашел слишком далеко. – Она прикоснулась к распухшему, красному, как помидор, носу. – Нос сломан, посмотри на ее челюсть, она в каком-то неправильном положении. Я ничем не смогу ей помочь. Ей нужна более квалифицированная помощь, необходимо обратиться к доктору.

– Мики убьет нас, если узнает, что мы втянули в это дело кого-то постороннего.

– А если она умрет? У нее наверняка внутреннее кровоизлияние. Ее надо отвезти в больницу, Морин, это ясно.

– Может, мы отвезем ее в другой конец города... там везде есть больницы. Можем сказать, что нашли ее на улице, якобы подверглась нападению... – Морин нервно грызла ногти. – А что мы скажем Мики? Он не пощадит нас, когда узнает, что мы сделали.

– Значит, мы должны быть уверены, что он не узнает.

– Как? Я у Мики на дороге становиться не собираюсь... ты же знаешь его... А к тебе он относится совсем по-другому. Ты зарабатываешь больше любой из нас, поэтому к тебе особое отношение. Я не хочу, чтобы он сделал со мной то же, что и с Элли.

Паола чувствовала, что в словах Морин есть доля правды. Мики был очень грубым сутенером, но он держал под контролем целый ряд прибыльных мест. Только под защитой Мики она могла зарабатывать достаточно денег, чтобы помогать своей дочери: а именно ради нее она и пошла на все это.

– Ладно, тогда я отвезу ее сама. Но ты смотри, ни слова, особенно Синди. Она наверняка сразу же все выболтает Мики, чтобы выглядеть в его глазах получше.

– Буду молчать, – с радостью пообещала Морин, чувствуя, что в таком случае ей ничто не угрожает.

Паола озабоченно посмотрела на Элли, которая лежала с закрытыми глазами, тяжело дыша открытым ртом. Вместо глаз у нее были черные круги, на щеках – сине-багровые кровоподтеки, подбородок как-то странно смотрел в сторону, на боках темнели кирпичные пятна, а ноги – в длинных синих полосах от трости.

– Я всегда говорила, что у нее будут проблемы. Я еще с самого начала предупреждала Мики, что у меня по поводу нее большие сомнения. Она на нас совсем не похожа. Она с самого начала была слишком умна и образованна.

– Но ее привела Лил, ты же помнишь...

– Это я знаю! Но я с самого начала говорила, что она здесь не задержится. Ну ладно, сегодня я уже не смогу ей помочь ничем, кроме как положить поудобней. – Она заставила Элли проглотить маленькую зеленую таблетку, которая содержала наркотик и должна была хоть немного уменьшить боль.

Мики ушел из дому рано утром в воинственном расположении духа. По договоренности с Паолой Морин увела Синди в супермаркет посмотреть платье, на которое Синди уже давно зарилась и собиралась купить, если бы Мики согласился с ценой.

Паола зашла к Элли.

– На горизонте чисто... ты сесть можешь?

– Думаю, да...

– Замотай лицо шарфом и надень очки, чтобы не было видно твоих фонарей. Не очень-то хочется выслушивать замечания какого-нибудь водителя.

– А куда мы идем? – с трудом пробормотала Элли.

– В больницу. Я довезу тебя туда, но дальше ты, к сожалению, должна будешь пойти сама. Я не могу позволить себе вмешиваться в это дело, Элли. У меня всё-таки есть Черил, мне надо и о ней подумать. Я доведу тебя до приемного покоя и оставлю. Ты умная девушка, сочинишь какую-нибудь историю.

Их взгляды встретились: темно-голубые глаза смотрели в дымчато-серые кружочки с огромными синими кругами вокруг.

– Спасибо, – пробормотала Элли одними губами. Паола кивнула головой, обдумывая дальнейшие действия.

Идти Элли могла, но так медленно, что им потребовалось довольно много времени, чтобы спуститься всего на три пролета вниз до входной двери и выйти на тротуар.

На метро они добрались до больницы Сент-Джордж в Тутинге, где Паола в студенческие годы работала медсестрой. У входа в здание она сказала:

– Ну вот, Элли, теперь ты далеко от Мики. Приемный покой прямо по коридору. Там тебя осмотрят. Думаю, что мы больше не встретимся.

Элли попыталась в ответ улыбнуться, но от боли вместо улыбки получилась жалкая гримаса.

– Спасибо, Паола, – прошептала она.

Паола помахала ей рукой и, повернувшись, пошла прочь. Элли еще некоторое время слышала стук ее высоких каблучков. Затем девушка медленно побрела в приемный покой.

Сказав, что ее избил мужчина, с которым она жила, Элли тем не менее наотрез отказалась назвать его имя или подать официальную жалобу. Она сказала, что сама спровоцировала его на скандал и он слишком разбушевался, что во всем виновата она одна, потому что ей хорошо было известно, как легко его вывести из себя. Даже когда пришли представители полиции, она отказалась им сообщить что-нибудь новое. Все ответы она писала на бумаге, потому что обе челюсти у нее были сильно сжаты металлическими скобами, а на нос был наложен гипс. Ребра стягивал жесткий корсет, но синяки и ссадины все равно были видны. Она добавила, что ее родители умерли рано, и она оказалась с семнадцати лет предоставлена самой себе. С тех пор она и жила с этим мужчиной, и все было нормально, но у него такой характер... Изложить все это на бумаге было очень трудно, говорить она совсем не могла, но ее большие серые глаза не позволяли усомниться в том, что она непреклонна в своем упрямстве. Так как в данном случае насилие было применено в результате семейной ссоры, то, согласно закону, ничего нельзя было поделать. Она не собиралась подавать официальную жалобу и выдвигать обвинения, и двум женщинам-полицейским пришлось с ней согласиться.