Текст книги "Три жизни жаворонка"

– Нет… Нет, спасибо… – ответила она одними губами, не в силах издать ни звука.

– Тогда чаю, может? Замерзла, наверное? Холодно сегодня… Погода так резко поменялась…

– Нет, я не хочу чаю, – наконец сумела громко произнести она. – Я просто… Я Никиту хотела срочно увидеть… Мне очень нужно было его увидеть… Почему он уехал? Что-то случилось, да?

– Случилось, Насть. Ему кто-то позвонил… Сказали, мать в больницу на «Скорой» увезли. Он собрался быстро и ушел на станцию.

– Маму на «Скорой» увезли? А что с ней?

– Не знаю… Он не сказал.

– А скажи, Боб… Он вчера звонил маме, не знаешь? Говорил с ней?

– Не знаю. Может, и говорил. Я не слышал. Я рано спать лег.

– Да… Да, он говорил с ней, наверное… – задумчиво пролепетала она себе под нос. – Обо мне говорил… И потому маме плохо стало, да…

– Что, Насть? Не понял…

– Да ничего, Боб. Это я так… Сама с собой разговариваю. Я сейчас позвоню Никите, узнаю все…

– Так не получится ему позвонить, Насть…

– Почему не получится?

– У него телефона теперь нет. Так уж получилось, ага… Представляешь, когда ему позвонили и сказали, что мама в больнице, он аккурат около бетономешалки стоял. Уж не знаю, как так получилось неловко… Может, он от волнения дернулся, может, поскользнулся… А только телефон из руки выскочил да упал прямо в бетономешалку! И все, и кранты! Затянуло моментально! Теперь новый надо покупать, ага… Вот не зря говорят, что пришла беда – открывай ворота! Все к одному, все к одному!

– Да… Да, ты прав… Все к одному… – тихо произнесла она, глядя в сторону.

Почему-то она не могла глядеть Бобу в глаза. Не потому, что не верила, а потому, что боялась не верить. И ребята, сидящие за столом, как-то странно молчали, уткнулись в свои тарелки, ели кашу сосредоточенно. Будто им неловко было.

– Но ведь… Он ведь еще вернется сюда, Боб? Что он сказал? Не помнишь?

– Да ничего не сказал, Насть. Оделся и убежал на станцию. Тут не до разговоров, знаешь…

– Но вещи свои он не забрал? Он вернется за вещами?

– Да какие вещи… Переоделся в чистое, да и все. У нас тут у всех вещей немного. Как говорится, нищему собраться, только подпоясаться.

– А… Вы еще долго здесь будете?

– Не знаю, как получится. Надеемся скоро закончить. Обещали наряд закрыть без задержки…

– Значит… Значит, Никита может и не приехать, так, что ли?

– Может, и приедет. Смотря, как там с мамой все обойдется… У него ведь, кроме мамы, и нет никого. Он ее очень любит, я знаю…

– Он должен приехать, Боб. Он приедет. Он… Он обещал мне…

– Да все будет хорошо, Насть! Если обещал, значит, сделает! Не переживай! Слышишь?

– Я не переживаю. Я знаю, что он приедет… Может, уже завтра приедет… Я завтра приду, ладно? Вдруг он уже завтра…

– Насть, давай так договоримся… Как только он приедет, я тебе сразу позвоню, хорошо? У него ж теперь телефона нет, сама понимаешь… Давай я запишу твой номер… – с готовностью полез Боб в карман штанов, чтобы достать телефон.

– Не надо, Боб. Я лучше сама приду. Мне нетрудно.

– Ну, как хочешь…

– Да, я приду. Я должна его увидеть… Обязательно увидеть… Он знает… Он приедет обязательно…

И опять она почувствовала, какая напряженная повисла тишина за столом. И постаралась отбросить от себя это неловкое чувство. Потому что… Потому что так надо. Потому что иначе нельзя. Иначе можно с ума сойти. Сейчас надо просто набраться терпения и не обращать внимания на эту… на эту неловкую тишину. Да и что эти ребята могут знать о них с Никитой?

Встала из-за стола, постаралась улыбнуться, произнесла почти весело:

– Пока, ребята! Успехов вам и трудовых подвигов!

– Пока, Насть… Пока… – ответили они нестройным хором.

Не помнила, как пришла домой. Разделась, забралась под одеяло. Только сейчас почувствовала, как замерзла. Дождь все барабанил по стеклу, и очень хотелось плакать.

Плакать она не стала. Почему-то казалось, что-то совсем плохое произойдет, если заплачет. Будто вслед за слезами хлынет уверенность, что Никита ее обманул…

Но ведь не обманул, не обманул! Он… Он приедет еще! Он же знает, что обязательно надо приехать! Надо же что-то решать… И он ей сказал: я все решу, малыш… Ведь не просто так он это сказал! И он не виноват, что обстоятельства так неожиданно сложились. Что мама заболела. Вот маме станет лучше, и он приедет!

Нет, не станет она плакать…

Надо просто ждать, и все.

Он вернется. Обязательно вернется…

Так и пролежала под одеялом остаток дня, до прихода родителей. Услышав, как хлопнула калитка, быстро поднялась, подошла к зеркалу, заставила себя улыбнуться. Не надо, чтобы мама увидела ее в таком состоянии. Не надо, ей сейчас ни к чему лишние расспросы. Надо вести себя так, будто ничего плохого не произошло. Ведь и в самом деле не произошло, все как-нибудь решится со временем! Надо только подождать, когда приедет Никита…

– О! Ты дома, что ли? А я уж не чаяла тебя увидеть… – насмешливо произнесла мама, отряхивая с плаща капли дождя. – Думала, ты уже навстречу своей любви унеслась, несмотря на погоду… Как в песне поется – по морозу босиком… А может, мы твоего мальчика в гости пригласим, а? Замерз там, наверное… А что, я бы скоренько пирог испекла… Давай позвони ему, скажи, пусть приходит!

– Он не придет, мам.

– Это почему же?

– Он уехал. У него мама заболела. В больницу на «Скорой» отвезли.

– А, вот в чем дело… А я уж думала, ты за ум взялась, перестала на свиданки бегать… Да и то, пора уже за ум взяться, первое сентября на носу! Такой ответственный для тебя год впереди! Надо все силы собрать и учиться, надо в институт поступить… Не передумала еще с медицинским? Правда, туда поступить трудновато, но учителя говорят, у тебя все шансы есть… Если только не станешь забивать голову ерундой всякой! Ну, чего ты от меня отворачиваешься? Не нравится то, что я говорю, да?

– Почему же… Правильно все говоришь, мам…

И сама не узнала своего голоса – такой он был противно покладистый. Наверное, когда врешь, всегда бывает противно. Хотя и правды сказать нельзя… Пока – нельзя…

После ужина отец ушел в гости к своему другу Михалычу, а они с мамой провели вечер у телевизора. Смотрели какое-то ерундовое ток-шоу, где участники то плакали, то кричали, то взывали о помощи. Мама то комментировала происходящее на экране, то со вздохом смотрела в окно, сокрушалась тихо:

– Ягоды не успели собрать, дождем на землю собьет… Плохие мы с тобой хозяюшки, дочка. И варенья на зиму почти не сварили, и заготовок не сделали. Ну да ладно, не последний кусок хлеба едим… Отец хорошо зарабатывает, я тоже не жалуюсь. Если еще и огородом в полную силу заниматься, никакого здоровья не хватит… Ты бы хоть Олю, подружку свою, позвала, пусть она себе заберет, что на огороде неубранным осталось. Вон огурцов сколько еще в теплице! И помидоры остались… Куда это все, пропадет же!

– Не, мам. Она ничего не возьмет, я даже и предлагать не буду.

– Ишь ты, не возьмет… Бедная, но гордая, да?

– Ага. Бедная, но гордая.

– А куда твоя Оля после школы поступать собирается?

– Так мы вместе решили… В медицинский…

– Ну, с тобой-то все понятно, допустим… А кто Олю будет учить, интересно? Мать не сможет ее столько лет тянуть, ей еще младших поднимать надо… Или Оля собралась на мизерную стипендию жить?

– Не знаю… Мы как-то не говорили с ней на эту тему…

– Да уж, завидую я вам! Эх, молодость, молодость… Легкомысленное счастливое времечко… Еще не знаете, что это такое – забота о хлебе насущном… Насчет Оли не могу утверждать, а ты у нас точно не знаешь. Растим тебя с отцом, как орхидею какую, в тепле, заботе да нежности. Доченька наша единственная, любимая…

Мама протянула руку, ласково ухватила ее за плечо, притянула к себе. И так вдруг жалко ее стало, хоть плачь… И стыдно ужасно! Мама так любит ее, а она… Каково маме будет узнать…

А с другой стороны – что такого постыдного она сотворила? Что время обогнала и рано полюбила по-настоящему, что ли? Ничего ведь страшного не происходит! Вот приедет Никита и сам маме все объяснит… И она уедет вместе с ним в город… А учебу можно и потом закончить. И в институт поступить – потом…

Хотя звучит, конечно, неубедительно. И маме будет неприятно, когда все узнает. Господи, скорей бы уж Никита приехал…

На крыльце послышались отцовы шаги, и мама пробормотала с веселым недовольством:

– У-у-у… По шагам слышу, наш папка навеселе пришел. Хорошо, видать, с Михалычем посидели. Душевно.

– Не ругай его, мам… – тихо попросила она.

– Да когда я его ругала, бог с тобой! – засмеялась мама, поднимаясь с дивана. – Я ж понимаю, мужику надо иногда расслабиться… Сейчас спать уложу, а утром и поругаю немножко для профилактики. Чтобы порядок знал. А ты смотри и учись, и запоминай все про нормальную семейную жизнь, пригодится… Еще не скоро пригодится, конечно… И все равно – учись да на ус мотай!

Мама ушла «укладывать» отца спать, а она еще долго сидела перед телевизором, не видя и не слыша того, что происходит на экране. На душе было маетно и тревожно, и пора было идти спать ложиться… Но что толку ложиться, если все равно не уснуть? Лежать, в темноту глядеть и гонять в голове испуганные грустные мысли? Лучше уж перед телевизором сидеть, все-таки отвлекает…

Утром она снова пошла в лесную школу. Дождь перестал, но дорогу совсем размыло, и пришлось идти очень медленно, оскальзываясь в грязи. Дул ветер, небо хмурилось, обещая очередную морось. И опять очень хотелось плакать…

Боб стоял на крыльце, разговаривал с кем-то из ребят. Увидев ее, печально развел руки в стороны, помотал головой – зря, мол, пришла, не приехал… Когда она подошла ближе, проговорил с досадой в голосе:

– Да в ближайшее время он не приедет, Насть… Ты бы не приходила зря, чего по такой погоде… Если он приедет, я его сразу к тебе отправлю, договорились?

– Хорошо… Спасибо тебе, Боб. Но я и сама могу… Понимаешь, мне очень надо его увидеть! Я лучше сама приду, ладно? И завтра приду…

– Что ж, твое дело. Но я еще раз тебе объясняю – так быстро он не приедет! Все-таки мама в больнице, это ж дело серьезное…

– Да я понимаю, Боб… Но все равно я завтра приду. А вдруг?!

Повернулась, быстро пошла обратно, словно испугалась чего. Будто Боб мог ее догнать и сказать что-нибудь ужасное.

Как прошли другие за этим дни, она плохо помнила. Делала что-то по дому, ждала родителей с работы, беседовала о чем-то, улыбалась… И ждала следующего утра, чтобы пойти в лесную школу. А вдруг?!

Вдруг сейчас она подойдет, а с крыльца сбежит Никита, и обнимет ее, и прижмет к себе, и станет шептать ей на ухо что-то ужасно виноватое – прости, мол, так получилось, маму не мог бросить…

В то утро все ей показалось обычным. Та же размытая дождем дорога, тот же холодный сырой воздух, то же озеро мелькнуло за пригорком. Все то же самое… Только ворота в лесную школу были закрыты. Прошла мимо них, нашла лазейку в заборе. Подошла к школьному крыльцу… Странно, и двери закрыты. И нет никого. Не слышно голосов ребят. И двор чисто убран, будто никакого ремонта и не было.

Подошла к дверям, начала изо всех сил стучать по ним костяшками пальцев, потом кулаками… И услышала голос сзади:

– Чего хулиганишь, девушка? Не видишь, закрыто?

Повернулась… И не сразу узнала, кто с ней говорит. Потом вспомнила – это же сторож, Иван Иваныч…

– Здравствуйте… А где ребята, не знаете? – спросила, почти задыхаясь.

– Так нет никого… Вчера вечером еще уехали…

– Как – уехали?!

– А что им здесь делать? Закончили ремонт и уехали. Аккурат к первому сентября, как обещали. Вчера и директор школьный приезжал, все одобрил, все бумаги подписал… Должно быть, и расчет вчера получили. А ты стучишь, пугаешь меня, проказница! И лицо мне твое знакомое… Уж не дочка ли ты Егора Андреича, случаем?

– Да… Дочка…

– Ишь, какая складная вымахала! Красавица! Что ж, уехали твои женихи… Закончили работу да уехали… И ты иди домой, не огорчайся шибко. На что они тебе сдались, городские? У нас в поселке и своих женихов хватает…

Сторож Иван Иваныч еще что-то говорил ей вслед – она уже не слышала. Шла по скользкой дороге домой, как сомнамбула. Два раза чуть не упала – чудом устояла на месте. Но лучше бы упала… И не вставала бы, так бы и осталась лежать на дороге, в грязи… И жить бы не стала больше… А зачем? А главное – как жить?

Вернувшаяся вечером с работы мама глянула на нее, испугалась, прижав руку к груди:

– Да что с тобой, Настена? На тебе ж лица нет, глаза совсем провалились… Что случилось, скажи?

– Ничего… Ничего не случилось… – только и смогла проговорить тихо и тут же заплакала, не удержалась.

Мама подошла, молча обняла ее за плечи, прижала к себе. Так крепко прижала – не шевельнуться. И шло от мамы такое тепло, такая сила… И говорила она так ласково и немного насмешливо…

– Кажется, я понимаю, что случилось, доченька… Кавалер твой так и не вернулся, да? Ремонт в лесной школе закончили, бригада уехала… Ну и бог с ним, и перестань… И хорошо, что не вернулся, забудешь быстрее…

– Он… Он все равно вернется, мам… Он должен…

– Да брось, доченька. Не жди. Чего ж ты так сильно влюбилась-то, глупенькая! Он же городской, у него свои дела в городе… Тем более первое сентября уже послезавтра! Поди, он тоже к учебе готовится! Не плачь, доченька, не плачь… Плюнь и забудь… И не жди понапрасну… Тебе ведь тоже не до любви скоро будет! Занятия в школе начнутся! Давай-ка мы лучше завтра в город поедем да обновок тебе к первому сентября всяких накупим… И всего, чего там в школу надо… Вот ты и отвлечешься обновками-то! Знаешь, какое самое хорошее лекарство при женском огорчении? Это покупка новых тряпочек! Я как провизор тебе говорю – лучше лекарства нету! Вот и будем тебя завтра лечить… Не плачь, не плачь! Утри слезы, влюбчивая ты моя! То ли еще в жизни будет, на все про все и слез не напасешься…

Потом, когда она уже спать собиралась, в дверь комнаты тихо постучал отец. Вошел, глянул на нее настороженно:

– Не спишь еще? Я на минутку…

– Да, пап, входи.

– Ну вот… Опять у тебя лицо насквозь проплаканное. Будет тебе, доченька, будет… Ну, уехал и уехал, подумаешь…

– Да, уехал. Но он вернется, пап. Я знаю, что он вернется.

– А ты бы не ждала, доченька, мама права. Ждать да догонять – самое неблагодарное дело. И знаешь, что я тебе хочу сказать… Это ведь у всех так получается, что первая любовь всегда печальной выходит… Оттого потом всю жизнь и поминаешь ее с болью в сердце. Надо смириться, дочка. Не горюй и не жди. Вчерашний день не догонишь…

– Он вернется, пап. Он должен вернуться.

– Ну, заладила… А я вот хотел тебе про свою первую любовь рассказать… Тоже ведь мучился, тоже ждал, что вернется… Так и не дождался.

– А я дождусь! Потому что я знаю… Я верю… Он любит меня… Он обязательно должен вернуться, пап! Иначе…

– Что иначе, Настена? Почему ты замолчала?

– Ничего, пап. Все хорошо. Иди, я спать буду ложиться.

– Что ж… Спокойной ночи, доченька.

– Спокойной ночи, пап!

* * *

– …Да ты что, Настька, не понимаешь? Он же сбежал! Он же просто кинул тебя, Настька! Это ж ясно как божий день!

Оля смотрела на нее, выпучив глаза от ужаса. Она ничего не могла ей ответить – каждое слово любимой подруги било наотмашь, отдавалось болью где-то внутри. Даже вдохнуть воздуха трудно было, не то что ответить…

– Ну что ты молчишь, Настька?! Не молчи, скажи что-нибудь! Ну?!

– Я… Я не знаю, что сказать, Оль… Я просто не верю, и все…

– Чему ты не веришь? Что он сбежал? Что бросил тебя?

– Но он не мог, Настя, не мог… Он же сказал, чтобы я не волновалась, что он все решит…

– Ох… – только и могла всплеснуть руками Оля. – Ну и дура ты, Настька… Наивная дура… Тебе что, пятнадцать лет, что ли? Тебе же почти семнадцать, голова по-другому должна соображать! Ой, да сейчас и пятнадцатилетней девчонке трудно такую лапшу на уши навесить, о чем я говорю! Ну как ты не понимаешь, Настька, как ты не понимаешь…

– Я все понимаю, Оль. Но ты же не знаешь Никиту… Ты же не можешь судить…

– Да я и не сужу. И незачем мне знать твоего Никиту, чтобы правильные выводы сделать из его поведения.

– Оль, но у него же мама заболела! Он вынужден был уехать, понимаешь?

– Да? А почему тогда не позвонил ни разу, как уехал?

– Да он телефон уронил в бетономешалку…

– Насть… Ты что, совсем ничего не соображаешь, да? Ага, телефон в бетономешалку… Смешно…

– Но мне Боб так сказал! Бригадир!

– А что еще тебе Боб сказал? Что Никита – внебрачный сын миллиардера и что приедет за тобой на белом лимузине? Неужели ты и впрямь ничего не понимаешь, Настька? Твой Никита договорился с этим Бобом, обсудил с ним всю эту лапшу, которую тебе повесили на уши, и сбежал в тот же час… И про больную маму договорились тебе навесить, и про телефон… А на самом деле он просто сменил симку, и все! И мама жива-здорова, и проблемы никакой нет! Тебя просто устранили, как большую проблему, Насть… Неужели ты сама не понимаешь?

– Оль, не надо… Не надо, прошу тебя… Мне так больно все это слушать, Оль…

– Да я понимаю, что больно. Правда, она всегда больно воспринимается. Ладно, не буду больше… Давай лучше подумаем, что делать теперь… Надо родителям сказать, Настька.

– Родителям?! Да ты что? Нет, только не это… Я представляю мамину реакцию, ты что…

– Ну да, это ж понятно… Реакция будет соответствующая. Но все равно ведь она когда-нибудь будет, если станешь молчать… Все ведь наружу вылезет… Лучше сейчас сказать, Настька! У мамы связи есть, она тебя в город в больницу отвезет…

– Я не смогу сказать, Оль. Я не смогу. Я боюсь.

– Ну давай я скажу, что ли?

– Нет, нет… Я лучше сама… Только не сейчас. Потом, чуть позже… Сейчас мне просто смелости не достанет. У меня внутри все дрожит от страха, Оль. Даже соображать не могу. Нет, я понимаю, что все это неправильно, что я ужасно себя глупо веду, но… Не могу я маме сказать, не могу! Поверь мне, Оль!

Оля вздохнула, посмотрела на нее с сочувствием. Но что-то еще было в этом сочувствии, что-то похожее на легкое презрение… Так смотрит сильный на слабого, попавшего в беду. Сильный, который знает, что сам никогда в такую беду не попадет. Потому что умный, потому что сто раз подумает наперед и спланирует эту беду, как счастье. Разумное счастье…

– Эх, Настька, Настька… Мы же с тобой поступать вместе хотели, в медицинский… А теперь что? Сама себе жизнь портишь, да? Жизнь матери-одиночки выбираешь? Оно тебе надо, Насть? Не поздно ведь еще… Иди сдавайся родителям, Насть! Пересиль себя, ты можешь!

– Да, Оль, все ты правильно говоришь. Я понимаю. Но… Я поверить не могу, что Никита… Что он меня бросил… Он не мог, Оля, не мог! Он же любит меня, я знаю…

– Ну, заладила! Может, и любит, разве я спорю? Да только любовь и рождение ребенка в данном конкретном случае не совмещаются, понимаешь? По крайней мере, для твоего Никиты…

– Но почему тогда он мне сразу этого не сказал? Что они не совмещаются? Он сказал, что с мамой поговорит… Что сам все решит…

– Да что он решит, Насть? Он же студент! Я так понимаю, что он пока и сам сидит на маминой шее? Что он может решить вообще? Для него это самый приемлемый вариант – просто сбежать… А тебя он с толку сбил, наговорил всякого, чтобы сбежать не мешала.

– Оль, ну ты же не знаешь ничего… И Никиту не знаешь… Почему ты так уверенно о нем говоришь?

– Да потому! Мне и знать твоего Никиту не надо, и так все ясно! Я ж в него не влюбленная, голова у меня на месте, слава богу! Ну вот скажи мне, к примеру… Он тебя просил родителям ничего не говорить? Просил?

– Ну да… Сказал, пока ничего не говори…

– Вот видишь! Ему просто надо было время выиграть, Настька! И наверняка он с этим Бобом все обсудил! Да и не только с Бобом, а со всей бригадой! Так и получилось, как они спланировали! Решили спасти его, дурака, потому что вляпался в историю с несовершеннолетней! Они ж прекрасно понимают, чем эта история попахивает… Ты пришла, а вся бригада – тю-тю! Уехали, не простившись! И чего теперь ждать? Ведь все ясно как божий день! Все я тебе по полочкам разложила!

– Да, Оль. Наверное, ты права. Но мне от этого не легче, Оль. Потому что… Потому что нельзя жить, если… Если тебя так обманывают…

– Ага, давай! Давай еще и руки на себя наложи! Пойди на станцию, под поезд упади, как Анна Каренина! Все проблемы одним махом решишь, и родителям ничего говорить не надо будет!

– Оль, ну зачем ты так… Ты ж моя подруга, Оль…

– А как еще, Настя?! Как с тобой говорить, если ты такая… наивно непробиваемая? Не я ж виновата, что тебя как нежную орхидею в семье растили, пылинки с тебя сдували… Ах, наша Настенька, ах, наш аленький цветочек! Жаворонок наш певучий, нежная душенька! Я, Насть, по-другому росла, сама знаешь. Я как чертополох, я нежностей не признаю и не понимаю. Мне вон мамке помогать надо, ребят растить, в огороде спину гнуть, чтоб зимой с голоду не загнуться! Да что я рассказываю, ты все равно не поймешь со своей колокольни…

Оля махнула рукой, отвернулась в сторону. Настя проговорила тихо:

– Да я все понимаю, Оль… Ты молодец, ты сильная и крепкая… А я другая, да… Но ведь я не виновата, что именно так все сложилось…

– Конечно, не виновата. Никто не виноват. Ты вон с мамой вчера в город поехала, нарядов накупила, во всем новом в школу пойдешь… А я, пока ты в город ездила, за швейной машинкой сидела, мамкино платье на себя перешивала. А что там было перешивать, что? Коряво получилось, конечно. Но я в этом платье все равно первого сентября пойду, и наплевать, что обо мне подумают… Потому что я чертополох, меня голыми руками не схватишь. А вот тебя схватишь, да, Настька! Схватишь, изомнешь, используешь и выбросишь! Потому что ты у нас аленький цветочек! Постоял какое-то время в красивой вазе, потом увял… Это я к чему тебе все говорю, Настька? Хватит быть аленьким цветочком, возьми свою жизнь в свои руки! Скажи матери, сделай аборт, отряхнись и живи дальше, в институт поступай… А любовей этих у тебя знаешь еще сколько будет? Считать замучаешься, при твоей-то внешности!

– Не будет, Оль. Я знаю, не будет. Я Никиту люблю. Это навсегда…

– Ох, ну вот как с тобой еще говорить, а? Хоть в лоб, хоть по лбу!

– И не надо больше, Оль, не говори ничего. Ты хорошая подруга, я тебя очень люблю, но не надо… Не говори ничего больше…

– Ладно. Не буду. Поступай дальше сама как знаешь. Жди своего Никиту, когда он за тобой вернется. Если сама мне предложила руки умыть, то что ж…

Оля замолчала, отвела глаза в сторону. Потом вздохнула, решительно поднялась с дивана, где они обе сидели, пождав под себя ноги.

– Ладно, Насть, иди домой… У меня еще дел по горло. Надо ребят на первое сентября собрать, надо ужин готовить… И мамка скоро с работы придет…

– Ты обиделась на меня, Оль?

– Да с чего бы мне обижаться? Это ведь у тебя проблемы, не у меня… Я просто пыталась тебе помочь как могла. И если ты решила по-своему… То что ж, флаг тебе в руки…

– Я еще ничего не решила, Оль. Я просто в растерянности. И мне страшно… Но, наверное, ты права, надо маме сказать. Набраться смелости и сказать…

– Так иди и скажи! Прямо сейчас скажи!

– Да. Да… Прямо сейчас пойду и скажу…

Настя поднялась следом за Олей с дивана, решительно направилась к выходу. И всю дорогу до дома несла в себе эту решительность, боясь расплескать.

Открыла калитку, вдохнула-выдохнула, вошла в дом…

Родители сидели за кухонным столом, ссорились. Подняли к ней разгоряченные лица, будто и не заметили, что она собирается им что-то сказать.

Наверное, и впрямь не заметили. Не поняли. Не до того было. Мама проговорила напористо, поведя головой в сторону отца:

– Нет, ты представляешь, Насть, что твой папочка удумал? Ему предложили место начальника участка в леспромхозе, а он отказался! И со мной не посоветовался, отказался, и все! Представляешь?

– Ирина, прекрати… Ну зачем ты… Да, я так решил, это мое дело! Не хочу начальником быть, пусть и мало-мальским… Не хочу, и все! Не мое это, понимаешь?

– Ну да, конечно… Я не хочу, я не буду… Только о себе и думаешь, эгоист несчастный! У тебя ведь семьи нет, один живешь, тебе дочь в институте учить не надо! И лишняя копейка в доме тебе не нужна! Сам себе принадлежишь, и только!

– Да, Ирин. Сам себе принадлежу. Имею право выбора. Не хочу, и все.

– А чего ты хочешь, скажи? Ни за что не отвечать, всю жизнь ходить и в небо глядеть? А что дочь в институте учить надо, тебя и впрямь не заботит?

– Отчего ж не заботит? Заботит… Поступит и будет учиться, что ж…

– А деньги? Лишние деньги нам помехой будут, по-твоему? Ты знаешь, сколько за учебу платить придется, если она на бюджетное место не поступит? Ты что ей – не отец, а чужой дядя? Не хочешь будущего для своей дочери?

– Да не такая уж там и большая прибавка к зарплате, Ирин… И потом, я и без этого хорошо зарабатываю, нам хватает.

– Тебе хватает, а мне не хватает! И дочери твоей не хватает!

– Ну пойми, не могу я выше своей головы прыгать… Я по природе своей не начальник, не умею я… Вот ты умеешь, а я не умею!

– А что ты умеешь, что?

– Просто работать, просто жить умею…

– Вот именно – просто жить! Отработал с девяти до шести и свободен, да? Можно в небо глядеть и созерцать движение облаков, слушать, как ветер шумит в кронах деревьев? Да всяк бы знал так-то жить, но только не у всякого совести хватает! Потому что у тебя еще и родительские обязанности есть, между прочим! Или ты хочешь, чтобы твоя дочь тоже одним созерцанием жила да в небо глядела? Это же ты ей все время повторяешь, что она жаворонок, что к солнцу летит! Лучше бы денег в дом больше приносил, чем всякие глупости ребенку в голову втемяшивать! Сам подумай, чему ты ее учишь? Какой она тебе жаворонок?

– Да пусть будет жаворонок… Что в этом плохого, не понимаю…

– А то! На землю глядеть надо, вот что! Потому что на небе хлеб не растет! Чтобы завтра пошел к начальству и сказал, что передумал, слышишь?

– Нет, Ирина. Никуда я не пойду.

– Да почему?!

– Потому! Не хочу и все! И хватит об этом!

Отец хлопнул по столу ладонью, встал со стула, сердито вышел из кухни. Мама моргнула, повернулась к Насте, проговорила со слезой в голосе:

– Ну что за мужик твой отец, а? Мямля, а не мужик… Созерцатель чертов… Не понимаю, как я с ним столько лет живу…

– Мам… Не надо ругать папу, пожалуйста. Знаешь, как он сильно переживает потом? Не надо…

– И ты туда же, отцова защитница! Да думаешь, я не знаю, как он переживает? Да лучше тебя знаю! Но я ведь не себе чего-то хочу, я о тебе думаю! Тебя ведь учить в институте будем! А ты… А, ладно, что теперь говорить… Садись давай, ужинать будем. Зови отца, где он там…

– Я не буду ужинать, мам.

– Почему? Обиделась на меня, что ли?

– Нет, не обиделась. Просто не хочу. Я к себе пойду, мам…

Не дожидаясь ответа, повернулась, быстро ушла в свою комнату. Легла на кровать лицом вниз, полежала немного и не заметила, как сон сморил…

А утром было первое сентября. У папы с мамой были примирившиеся спокойные лица, и голоса добрые, и глаза улыбчивые. И цветы в вазе стояли. Огромные бордовые георгины.

– С праздником, дочка! С началом учебного года! Вот, мы тебе букет приготовили… Смотри, шикарный какой…

Оля встретила ее немым вопросом в глазах – ну как, сказала родителям? Настя виновато пожала плечами, опустила голову вниз…

Оля только рукой махнула. Тем более и не до разговоров уже было – на школьное крыльцо вышла директор школы Светлана Петровна, начала свою приветственную речь:

– Дорогие мои ребята, поздравляю вас с началом учебного года…

* * *

Ранние сентябрьские дожди быстро закончились, и началось бабье лето. Настя очень любила эту пору, когда небо становилось высоким и прозрачным, и даже немного праздничным. Когда красота увядания казалась яркой, солнце светило по-летнему, а в воздухе стоял звон хрустальных колокольчиков, едва слышный…

А нынче все по-другому вышло. Нынче вроде и не замечала этой красоты. Глядела не на небо, а в землю, ходила, опустив глаза. И все время ждала. Ждала, когда откроется калитка и войдет Никита с виноватой и осторожной улыбкой на лице – как-то встретят?

А еще он мог поджидать ее около школы, например. И впрямь, не пойдет он сразу к ней домой, это же ясно! Вот кончатся уроки, она выйдет на школьное крыльцо, а там Никита…

Выходила. Каждый раз с надеждой. Никиты не было. И в калитку он не входил, и на дороге не встречался. Но она все равно так живо представляла их встречу, так верила в нее, что Никита стал почти бесплотным призраком, и казалось, она все время ощущает его присутствие рядом.

Но и сентябрь закончился. И октябрь подошел к концу. Яркость осенних красок увяла, небо поблёкло, начал сеять мелкий дождик.

Никиты не было. Не было, не было! Не приехал! И надо заставить себя смириться с тем, что он не приедет… И что жизнь ее пропала. А если пропала, теперь уж не все ли равно, что будет дальше…

Однажды ее так затошнило на уроке химии, что пришлось отпроситься домой. Пришла, легла на кровать лицом к стене, закрыла глаза, пытаясь облегчить состояние. Хотя это ведь полагается так, наверное… Это вовсе не болезнь, это ребенок внутри дает о себе знать…

Ребенок. Почему-то не думалось ей о ребенке. Без Никиты – не думалось. Вот если б он рядом был, они бы радовались этому нездоровью вместе, и он бы ее утешал и поддерживал… Ах, как бы она была счастлива, если бы…

Но Никиты не было. А значит, и счастья не было. Все равно теперь, все равно… Какая разница, что предстоит впереди…

Зашедшая после уроков Оля только вздохнула, глядя на нее. Проговорила тихо:

– Ну что ж ты, Настька, прямо не знаю… Ну что ты делаешь, Настька…

– А что я делаю, Оль? Лежу вот, перемогаю тошноту. Что мне еще делать-то, Оль?

– Не знаю я, что делать, что делать! Но и плыть по течению бревном тоже нельзя!

– Почему же нельзя? Как раз и можно. Все равно уж плыву, теперь куда вынесет, туда и вынесет.

– Да, теперь куда вынесет… Теперь уж и аборт делать поздно. Вот дура ты, Настька, честное слово! Какая же ты дура! Ведь говорила я тебе, говорила! Ну что ты такая безответственная-то, а? Сама, своими руками себе жизнь порушила! Это все оттого, что за спиной родительской живешь, сама за себя отвечать не научилась. Вот если бы я мамке такой сюрприз преподнесла… Да нет, я даже представить себе такого не могу… Я бы сама как-то выкрутилась, приняла бы сама все решения вовремя… Хотя о чем это я? Со мной бы точно никогда такого не произошло! А ты… Какая же ты, Настька…

– Оль, не надо. Я знаю, что ты молодец, да. А я не такая. Ты мне уже говорила об этом, Оль. Не надо больше, пожалуйста.

– Ну, не надо так не надо, извини…

– Не обижайся, Оль.

– Да что ты, я вовсе не обижаюсь! Не хватало еще, чтобы я в такой момент еще и обижаться начала! Я и без того очень паршиво чувствую себя, Настька. Надо было мне самой тогда пойти и матери твоей все рассказать… А теперь чего, теперь уж поздно. Теперь будешь рожать, Настька.