Текст книги "Не пей вина, Гертруда"

Зинаида Ивановна локоть из ее пальцев выдернула, отступила на шаг. Вздохнула сердито, сжав губы.

Понятно… Настроение у нее сегодня такое, стало быть. Отвергающее. Не всегда оно таким бывает, из года в год разное в этот день. Может ей на грудь упасть, обнять и зарыдать громко. Как рыдала на Алешиных проводах, приговаривая:

– Ладушка ты моя, родненькая… Уж ты не забывай меня, заходи, проведывай. А как Алеша вернется, свадьбу вашу играть будем. Самой доброй свекровью тебе буду, только дождись моего Алешеньку, дождись!

Да, может и так ее встретить, родненькой Ладушкой назвать. А может вот так отреагировать – зачем сюда явилась, мол. Видеть тебя не хочу…

Наклонилась, положила цветы к памятнику, глянула на фотографию Алеши. На ней он улыбается беззаботно, кажется, будто сказать что-то хочет. И слезы подступили к глазам, смахнула их быстро, неловко покосившись на Зинаиду Ивановну. Надо же, какое у нее лицо твердокаменное, взгляд преисполнен тихим негодованием.

Женька сделала ей знак рукой – не лезь к ней. И Валера тут же засуетился, пытаясь убрать неловкую паузу:

– Теть Зин, девчонки… Давайте помянем Алешку, чтобы все по-людски было… Надо помянуть обязательно, иначе он обидится, что вы. Сейчас я, сейчас… Я все организую в один момент…

Он торопливо извлек из пакета водку, пластиковые стаканчики, раздал их всем, дрожащими руками свинтил пробку с бутылки. Плеснул всем понемногу, себе же налил до краев, так, что даже расплескалось немного.

– Да куда ты столько… Даже закусить нечем… – сердито проговорила Женька, виновато глянув на Зинаиду Ивановну.

– Да пусть, Женечка, пусть… – плаксиво откликнулась та. – Пусть выпьет, помянет Алешеньку… Чай, лучшим другом был… Сколько захочет, пусть столько и выпьет… А закусить можно конфетками, я вот с собой принесла. Алеша любил эти конфетки с мармеладной начинкой. Вот, возьмите. И ты возьми, Валерочка, возьми…

– Да, теть Зин, я любил Алешку. Да что там говорить… У меня такого хорошего друга больше за всю жизнь и не было.

Валера опрокинул стаканчик, и водка ловко перелилась ему в рот, будто даже и с радостью. Женя тоже выпила, содрогнулась слегка. Лада лишь пригубила, пить не стала.

– Даже и выпить не хочет… – с плаксивой яростью проговорила Зинаида Ивановна, глянув на нее быстро. – Зачем тогда пришла, тебя и не звали вовсе…

– Я не могу пить, я за рулем. А пришла я не к вам, а к Алеше. Не можете же вы мне этого запретить, Зинаида Ивановна.

Женька сделала ей большие глаза – зачем ты, зачем? Зачем сама нарываешься? Видишь ведь, в каком она настроении, сейчас нападать на тебя будет!

– Думаешь, Алеше так уж приятно, что ты его помянуть пришла? Думаешь, он хочет тебя здесь видеть? Да как бы не так, ага!

– Зинаида Ивановна, прошу вас… Не начинайте, пожалуйста. Здесь не время и не место, чтобы затевать ссору.

– А я ничего и не затеваю… Я говорю так, как есть. И если захочу, так все тебе скажу… Пусть Алеша слышит! Это он ведь из-за тебя под пули пошел, из-за тебя, я все знаю!

– То есть… Как это – из-за меня? И под какие пули, Зинаида Ивановна? Откуда вы это взяли?

– Конечно, из-за тебя… Это ж ясно! Ты его проводила и почти сразу начала со своим Яшкой якшаться! Ему кто-то написал, видать… Вот он с горя под пули и полез! Ты его убила, ты!

– Но вы же сами знаете, что это неправда, Зинаида Ивановна… Зачем вы все придумываете? Я понимаю, как вам тяжело, вы сына потеряли… Но придумывать-то зачем? Столько лет уж прошло, а вы…

– Это я придумываю? Я? Да ты… Да я же столько лет в себе эту обиду ношу… Ты же сразу тогда за Яшку своего замуж выскочила, что, разве не так?

– У меня не было другого выхода, Зинаида Ивановна, поверьте мне. Я ведь все объяснила вам еще тогда… Вы забыли, наверное…

– Да ничего я не забыла, и не надейся! Ты ведь еще и аборт сделала, ребеночек-то Алешин был! Внука меня лишила… Зачем ты аборт сделала, а? Яшка чужое дитя брать не захотел? Так мне бы отдала внука… Я бы вырастила Алешиного сыночка, память бы о нем была!

– Да я ж вам объясняю, не могла я тогда поступить иначе! И вы прекрасно знаете… почему! Мне надо было сестру спасти, я не могла…

– Да ладно сестрой-то прикрываться. Не могла она! Да все ты могла, не захотела просто! Ты моего Алешу убила, ты! Видеть тебя не могу, бессовестная! Уйди, уйди отсюда, с глаз моих уйди!

Зинаида Ивановна зашлась в гневе, смахнула слезы с покрасневшего лица. Валера, воспользовавшись короткой паузой, проговорил примирительно:

– Ну зачем ты так, теть Зин… Ни в чем она не виновата. И родила бы, и Алешу бы дождалась, если б его не убили… Вот Женька ж меня дождалась, правда?

– Ну да, ну да… Любит, вот и дождалась. А эта… Да сроду она моего Алешеньку не любила! И зачем только приходит сюда, непонятно… Видать, совесть-то гложет все-таки, вот и приходит! Да только что мне теперь от ее совести, куда складывать-то? В сердце только боль и обида…

– Вы не обижайтесь, Зинаида Ивановна, грех это. Человек помянуть пришел вашего сына, нельзя его гнать. Давайте лучше еще Алешку помянем, друга моего…

Валера улыбнулся жалко, придвинулся ближе к Зинаиде Ивановне, будто боялся, что жена отберет у него из рук бутылку. Женька только вздохнула, отвела глаза.

– Ты выпей, Валера, а я уж не буду… Боюсь, и без того удар хватит, разнервничалась. Выпей, и пойдем с тобой потихоньку… Там ведь такси ждет. А дома я стол накрыла, посидим, помянем. Пойдем…

Валера успел опрокинуть в себя полный стаканчик, выдохнул сипло. Зинаида Ивановна тут же уцепилась ему под руку, грузно развернулась, пошла по дорожке прочь. Женя проговорила тихо:

– Ну вот, Ладка, опять тебе влетело по первое число… Я утром как увидела ее, сразу поняла, что она не с той ноги поднялась. И потому тебе даже звонить не стала. Думала, может, забудешь про годину… А ты тут как тут!

– Да как же я могла забыть, Жень? Я хоть когда-нибудь забывала?

– Нет… Нет, конечно. Надо было мне тебя предупредить, что ли…

– О чем предупредить, Жень?

– Ну, что Зинаида не в духе… Чтобы ты после нас на кладбище поехала. Видишь, как все плохо получилось.

– Да ладно, переживу. Не впервой.

– Конечно, переживешь. Тебе что, с этой Зинаидой Ивановной детей крестить?

Лада взглянула на подругу коротко, отвела глаза. Женя проговорила виновато:

– Ой, опять я что-то не то брякнула, да? Про детей-то…

Лада лишь пожала плечами, ничего не ответила. Чтобы выйти из неловкой паузы, Женя вздохнула насмешливо:

– А мой-то, мой-то Валерка… Видела, каков? Лишь бы за бутылку схватиться быстрее, был бы повод! С утра уже копытом бьет в нетерпении. Ну вот что ты с ним будешь делать, а? Так и живу в этом во всем…

– Ладно, Жень… Ты догоняй Валеру с Зинаидой Ивановной, а то она и на тебя тоже обидится. А я тут еще побуду немного. Вдвоем с Алешей побуду.

– Ага, поняла… Я потом тебе позвоню или в гости вечерком выберусь. Давно не встречались. Поболтаем…

Женя ушла, и стало очень тихо, лишь было слышно, как ветер перебирает листья кладбищенских берез. Алеша по-прежнему смотрел на нее с улыбкой, как ей показалось, виноватой немного… Мол, не обращай внимания на мать, не обижайся. Надо же ей в кого-то материнской болью плеснуть…

– Да я не обижаюсь, Алеша, что ты… – произнесла тихо и улыбнулась. – Я ж все понимаю. Может, и впрямь твоей маме легче немного станет. Пусть, пусть… Главное, ты спи спокойно, не переживай ни о чем. Я помню тебя, Алеша. Прости меня, прости…

И снова тишина, и снова ветер слова ее подхватил, унес куда-то. Постояла еще немного, потом поклонилась, проговорила тихо:

– Прости меня, Алеша, прости. Пойду я… Редко к тебе прихожу, милый мой, родной. Пойду…

Повернулась, пошла по дорожке к выходу. На душе было грустно и неприютно, очень хотелось поплакать. Или выговориться хотя бы. Надо и впрямь Женьку в гости позвать, давно не встречались. Близкие подруги все-таки…

* * *

В магазине ее ждал Яша. Сидел за ее рабочим столом, смотрел в экран компьютера. Не отрывая глаз от монитора, спросил недовольно:

– Где тебя носит, интересно? Даже никому не сказала, куда поехала… И на звонки не отвечаешь! Любовника, что ль, завела?

Яша хохотнул коротко, давая понять, что это у него шутка такая. Что на самом деле у него не может быть никаких подозрений, откуда?

Ей даже обидно стало. Что, совсем она в тираж вышла, что ли? И потому ответила немного с вызовом:

– На кладбище я была, Яш. Сегодня година по Алеше, я всегда в этот день на кладбище езжу.

– А… Понятно… И что, плачешь там, наверное? Жалуешься погибшему жениху на свою горькую судьбинушку? Что плохо живешь, что жемчуг у тебя мелок?

– При чем тут жемчуг, Яш! Не все же меряется размерами жемчугов! Иногда люди бывают счастливы просто так…

– А ты, стало быть, несчастлива?

– Я этого не сказала, Яш.

– Да ладно, чего я к тебе привязался… Я ведь не для того приехал. Мне с тобой по делу переговорить надо было. Но теперь уж не успею… Меня в налоговой ждут. Лучше я вечером к тебе приеду, вот что. Посидим, поговорим… А ты стол накрой красивенько, чтоб со свечами… Со всякими там причиндалами…

– Зачем это, Яш?

– Как это – зачем? Муж я тебе или кто? Может, я по тебе давно уже соскучился? Живем как чужие… Ты в доме, я в квартире. Гостевой брак – это хорошо, конечно, я не спорю… Но это же брак все-таки, согласись!

– Что, и ночевать в доме останешься? – спросила она с легкой ноткой насмешливости.

– Не знаю еще. Посмотрю на твое поведение. Может, останусь, а может, и нет.

Она промолчала, боясь выдать удивление, смешанное с сарказмом. Эвона как! Он будет смотреть на ее поведение! Не на свои мужские потенциальные притязания, а на ее способности, значит! И ведь не скажешь ему сейчас, что лучше эти самые притязания не озвучивать с такой гордостью… Что там от этих притязаний осталось в шестьдесят восемь лет?

– Ладно, поехал я, и без того опаздываю… – быстро проговорил Яша, выбираясь из-за стола. – А ты готовься, мужа встречай вечером! Часикам к восьми приеду.

Лада вздохнула – вот же приспичило ему… И почему именно в такой день, который принадлежит Алешиной памяти? Но ничего не поделаешь, придется заниматься романтическим ужином, будь он неладен. Но сама она не станет им заниматься, попросит все приготовить помощницу по хозяйству. Зря, что ли, она ей хорошие деньги платит. Надо ей позвонить…

Татьяна Васильевна выслушала ее с большой радостью. Вопросы относительно ужина она задавала с энтузиазмом. Заверила, что к половине восьмого будет все готово, и сама она из дома уйдет… Последняя фраза про то, что «сама уйдет», прозвучала как-то излишне интимно, и Лада поежилась от этого панибратства. И ведь замечание не сделаешь, чтобы разом прекратить это безобразие, потому как Татьяна Васильевна, по выражению мамы, «она ж своя». Она ж ее с детства знает…

Домой вернулась ровно в половине восьмого, чтоб уж наверняка не застать Татьяну Васильевну. Нашла записку на кухонном столе, похожую на подробную инструкцию – мол, в духовке мясо доходит, а в холодильнике тортик домашний остывает… Когда холодненький, он более вкусненький. И что цветочки для стола пришлось с клумбы срезать, как же без цветочков-то?

Так и захотелось эту записочку смять и выбросить, чтобы глаза не мозолила. Еще и цветочки эти были последней каплей… Ну зачем, зачем она пошла у мамы на поводу и согласилась на эту Татьяну Васильевну? Вот всю жизнь так… Мама умеет ее достать. И раньше умела, и сейчас тоже. Правда, сейчас она с другого бока приноровилась к ней подкрадываться… Мол, я старый человек, нехорошо меня расстраивать, нервы уже не те, сердце не то. Лучше уж уступить старому и больному человеку…

Достала из духовки мясо, попробовала. Оно было отменным, конечно. И тортик, можно не сомневаться, выше всяких похвал. Но отчего-то разозлилась еще больше, будто эта вкуснота была нахально излишней во всей ситуации. Неприличной даже. Было бы лучше, если б она в этот вечер картошки себе отварила, селедки крупными кусками нарезала и опрокинула бы пару рюмочек в одиночестве за помин Алешиной души… И всплакнула бы потом сладко. И спать легла.

Но все получилось так, как получилось. Сама виновата. Как не имела раньше твердого характера, так за всю жизнь этой твердости и не прибавилось.

Вскоре услышала, как к крыльцу подъехала Яшина машина. А вот и он сам появился в гостиной, плюхнулся в кресло рядом с накрытым столом, проговорил довольно:

– Ишь ты, молодец, и впрямь стол накрыла… И цветочки вон стоят… А где свечечки?

– Давай без свечек, Яш. Ты ж вроде со мной поговорить о чем-то хотел. Вот и будем сидеть и разговаривать… Тебе салат положить? Или сразу мясо будешь?

– Мясо давай. И коньяк налей в большую рюмку.

– Ты ж за рулем, Яш…

– И что? Может, я ночевать останусь?

– Ладно, как хочешь… Так о чем ты со мной хотел поговорить?

– А чего ты торопишь меня? Дай хоть поесть-то… Вкусно вон как… Сама готовила?

– Нет. У меня новая помощница по хозяйству, она очень хорошо готовит.

– Кто такая? Откуда? Паспорт смотрела? Молодая или в возрасте? Наша иль беженка молдаванская? Почему со мной не посоветовалась, прежде чем в дом человека брать?

– Да успокойся, Яш. Почему ты всегда и во всем подвох видишь? Это всего лишь соседка моей мамы по лестничной клетке.

– Понятно. Так молодая она или не очень?

– Не молодая. Ей, по-моему, больше шестидесяти… Она еще учительницей у меня в школе была. Паспорт я не спрашивала, неудобно было. Да и зачем, если я эту Татьяну Васильевну с детства знаю?

– Хм… Интересно! Значит, учительница теперь у тебя на посылках? Балдеешь от этого, да?

– Нет, наоборот, Яш. Мне ужасно неловко, и я долго сопротивлялась. Но мама за нее очень просила… Этой Татьяне Васильевне срочно деньги нужны, внукам помочь надо. Один собрался квартиру в ипотеку взять, другому за учебу платить надо.

– А родителей у этих внуков нет, что ли?

– Есть, почему же… Видимо, не справляются. Я правда не хотела, но мама очень просила, я не смогла отказать.

– Ну да, ты ж у нас такая сердобольная. Давай… устрой в доме пансионат для престарелых, ага. Или фонд для голодающих детей Мозамбика открой. Ладно, что хоть вкусно готовит твоя новая помощница по хозяйству, и то хлеб. Но все равно не нравится мне, что со мной не посоветовалась!

– Я поняла, Яш. Поняла. Прости, пожалуйста. В следующий раз обязательно буду с тобой советоваться.

– Ладно… Да мне все равно, в общем. Это я так, ворчу просто. День сегодня тяжелый был, устал сильно. Еще и к тебе пришлось ехать…

– Так не ездил бы…

– Ладно, ладно! Сразу уж и за слова цепляешься! Я вот о чем хотел поговорить… Я-то всегда с тобой, между прочим, советуюсь! Ведь так?

– Да, Яш. Так о чем все-таки?

– О юбилее твоем… Как отмечать будем, где…

– О господи! Я думала, у тебя что-то важное! А ты про юбилей! Не надо мне никакого юбилея, правда!

– Почему это?

– Не хочу… Просто не хочу. Давай узким кругом отметим, без банкетных залов и пафоса.

– Узким кругом – это как? Ты да я, да мы с тобой?

– Нет, почему? Маму еще позовем, Женю с Валерой…

– И будем сидеть и смотреть, как твой приятель надирается, да? Вот уж удовольствие какое… А я же как лучше хотел! Чтобы праздник был настоящий! Банкет закатить! Но почему не хочешь-то? Объясни?

– Не знаю. Настроения нет. Да и что там отмечать, скажи? Пятьдесят лет – не восемнадцать. Начало старости, что ли, отмечать?

– Ну, ты даешь… Настроения нет, надо же! Нашла причину! Да и почему это у тебя настроения нет, интересно? Чего тебе не хватает, скажи? Бедно живешь, копейки до зарплаты считаешь, проблемы у тебя с внуками?

– Да нет у меня внуков, Яш. Зачем ты про внуков-то…

– В том-то и дело, что нет! Ни одной настоящей жизненной заботы у тебя нет, Ладка! А все остальное есть! Ну чего, чего тебе не хватает? Почему у тебя в последнее время рожа кислая, не понимаю? Ты ж всегда такая была… Вроде довольная всем… А в последнее время будто подменили тебя. Может, что-то случилось, а я не знаю?

– Да ничего не случилось, Яш. Просто… Мне пятьдесят будет, понимаешь? Не двадцать, а пятьдесят. По-моему, я уже заслужила право на кислую рожу. По крайней мере, заслужила право не делать ее натужно счастливой.

– Ничего себе… заявления. Это что же такое ты хочешь сказать? Что ты не жила со мной, а тужилась, что ли? И счастлива не была?

– Ну, смотря как понимать это счастье…

Яша ничего не ответил, только смотрел на нее долго, долго. Потом посуровел глазами, подался вперед, проговорил вкрадчиво:

– А я не собираюсь с тобой про счастье сейчас толковать… Да и сразу не собирался, если уж на то пошло. В общем, я так решил… Юбилей мы с тобой будем отмечать, милая. И очень широко отмечать. И мне все равно, какое у тебя настроение, хочешь ты этого или нет. Считай, так для дела надо. Да и гости званы уже… Сегодня вот, к примеру, начальника налоговой пригласил вместе с супругой. Город у нас небольшой, я тоже человек в нем не последний. Меня не поймут, если я юбилей жены отмечать не стану. Надеюсь, ты поняла меня, да?

– Поняла, конечно. О чем речь. Только мне не ясно… Зачем было спрашивать, хочу я юбилей отмечать или нет?

– Ну как… зачем. Жена ты мне или кто? Я должен был с тобой посоветоваться. И вот еще что… Своих родственников тоже зови, пусть приедут. Я твою сестру имею в виду… И чтобы с мужем приехала обязательно! Если денег на билеты нет, дай им денег. Не впервой ведь…

– Хорошо, я позвоню Лиде. Приглашу их с Игорем.

– И подругу свою зови…

– Женю?

– Ну да. Или у тебя еще близкие подруги есть? Только пусть одна приходит, без своего алкоголика. Он напьется и всю картину мне испортит. А сестре прямо сегодня позвони, чтоб готовилась! Я уж давно ее не видел, какая она стала…

– Хорошо, я позвоню. Я думаю, Лида обязательно приедет. Но Женю я не могу без Валеры позвать, она обидится.

– Ладно, ладно… Делай так, как знаешь. Это же твой юбилей. Можешь хоть весь город созвать, не страшно. В «Маргарите» банкетный зал большой, всем места хватит. Я решил в «Маргарите» все заказать, там более-менее прилично. И управляющий у меня в долгу, я ему денег давал, чтобы сына из неприятностей вытащить. Помнишь ту историю, когда этот самый сынок на машине на тротуар выехал, народу много покалечил? Там денег собрать много надо было, ой, много… Так что расстарается, я думаю. Ты не против «Маргариты», надеюсь?

– Нет. Я не против. Мне все равно. Яш. Только я не знала, что ты ему денег давал…

– А что, не надо было, считаешь?

– Нет. Не надо. Было бы лучше, если бы тот сынок понес наказание по полной программе.

– Экая ты кровожадная… А говоришь, что тебе все равно!

– Да, все равно, если по большому счету… Все равно…

Наверное, зря она дважды произнесла это «все равно», потому что Яков опять смотрел на нее долго и тяжело. Потом вздохнул, огляделся кругом, произнес тихо:

– Ладно, я домой поеду… Неуютно мне как-то в доме. Будто я и не хозяин здесь. А может, это рядом с тобой неуютно… Холодная ты стала какая-то. Скучная. Может, и правда старость у тебя начинается, а?

– Да, Яш. Начинается. Даже спорить не стану.

– Хм… А мне чего тогда делать прикажешь? Я же старше тебя на восемнадцать лет! Да только уволь, стариком пока себя не считаю! Побарахтаюсь еще, силы есть!

Она глянула на него грустно – какие уж там силы, господи… Из кресла кое-как выкарабкивается. И одышка часто бывает, и пузо растет… И без того никогда красавцем не был, а тут…

Яков направился к двери, она тоже поднялась из кресла, вышла его проводить. Стояла на крыльце, смотрела, как выезжает из ворот его машина. Потом вернулась в дом, снова села за стол.

Ну вот, теперь можно и Алешу спокойно помянуть. Водки выпить, закусить. Удобнее сесть в кресло, подтянув под себя ноги, и вспоминать… Вызвать из небытия Алешино лицо, его улыбку…

Только не получалось почему-то, а жаль. Яков своим визитом все испортил. Память начала работать по-своему, выдавать другие картинки, с Алешей не связанные.

Хотя как – не связанные… Тогда все эти картинки свернулись в клубок, и он понесся куда-то, не разбирая дороги. Все события складывались одно к одному в этом клубке…

Неожиданно заболела Лида. Она тогда в седьмом классе училась, тихая была девочка, послушная дочь, покладистая сестра. Началось с того, что потеряла сознание в школе на физкультуре. Вызвали «Скорую», увезли в больницу. Оказалось, сердечный приступ. Потом ее в областную больницу срочно перевезли… Сказали, будут готовить к экстренной операции. А потом в больницу вызвали маму. Она, помнится, с мамой поехала, потому что та от испуга уже ничего не соображала. Да и она толком не соображала, что им толкует пожилой профессор, только слышала его виноватый голос и видела, как он нервно потирает сухие бледные ладони:

– Понимаете ли, в чем дело… Вашей девочке срочная операция на сердце нужна. Мы можем как-то облегчить ситуацию, конечно, да только это будет временной мерой. Практически бесполезной. Тут о серьезном вмешательстве может идти речь, а у нас пока не разработано таких методик, понимаете? Нам не удастся ее прооперировать, вот в чем дело.

– Что значит – не удастся прооперировать? Я не понимаю… Все само пройдет и без операции? – в надежде спросила мама.

Профессор вздохнул, обреченно покачал головой:

– Нет, само не пройдет, к сожалению. Операция нужна. Можно сказать, необходима. Иначе… Иначе ваша девочка больше двух месяцев не протянет.

– Ну так делайте операцию, что ж вы! – в отчаянии вскрикнула мама.

Профессор снова вздохнул, прикрыл глаза тонкими пергаментными веками, проговорил терпеливо:

– Я ж вам объясняю, дорогая моя… Вы меня просто не слышите… Я понимаю ваше отчаяние, но и вы поймите меня тоже, прошу вас! Мы не делаем такие операции, у нас возможностей нет, специалистов нет…

– А где они есть? В Москве, что ли? – почти истерически спросила мама.

– И в Москве тоже нет…

– А где тогда есть?! Ведь не может такого быть, чтобы совсем ничего нельзя было сделать!

– В Германии есть хорошие специалисты. Там делают такие операции.

– Где?! Где… вы сказали?

– В Германии, моя дорогая. Ну, может, в Швейцарии еще…

– В Швейцарии… Что вы такое говорите, в Швейцарии… Как же мы туда попадем, что вы… Это ж… Бред какой-то, в Швейцарии…

– Ну, может, и звучит как бред… Но только там могут спасти вашу девочку. А больше я вам ничего предложить не могу, к сожалению. Да, поверьте, мне искренне жаль, но…

Мама молчала, сидела, будто окаменела враз. Не истерила, не плакала, только смотрела на профессора удивленно – что вы такое несете, мол…

– Я думаю, вам сейчас не отчаиваться надо, дорогая моя, а с силами собраться. Действовать как-то надо. Денег добыть, визу сделать… Списаться с клиникой, вызов оформить…

– Денег добыть, говорите? Да где ж их добыть, что вы… У меня ж ничего нет… Я одна вон двоих дочерей поднимаю, живем как нищие, из копейки в копейку. И много тех денег надо, чтобы за операцию заплатить?

– Много. Очень много. Там бесплатно ничего не делают. Я даже озвучить боюсь сколько…

– Так вы озвучьте, чего уж! Не стесняйтесь! Озвучьте, сколько жизнь моей доченьки будет стоить!

После того как профессор все же озвучил сумму, ей показалось, что мама сейчас потеряет сознание. Она даже заваливаться начала как-то боком, и пришлось ее поддержать, подставив плечо. И самой разговаривать с профессором.

– Но ведь у вас были такие случаи, правда? Чтобы вы больным советовали в Германию на операцию ехать? Как другие-то справлялись? Ведь находили же где-то деньги, правда?

– Бывало, и находили… Дачи продавали, машины… Да все продавали, что могли продать. В долги бешеные влезали…

– Но нам и продать нечего, вот в чем дело. У нас ни дачи, ни машины нет. И в долг нам никто не даст. У нас все знакомые такие же, как мы…

– А вы не отчаивайтесь так сразу. Вы просто примите это обстоятельство в себя, свыкнитесь с ним, подумайте. Говорят, безвыходных ситуаций не бывает.

– Ой, да что тут думать…

– Не надо так, милая девушка, не надо. Вы ведь даже еще и не вникли в ситуацию, и мама ваша… Плохо ей сейчас, не пугайте ее. Езжайте домой, подумайте… Вашу девочку мы оставим в больнице, будем пока поддерживать. Но долго не получится, учтите…

Профессор глянул на часы и тут же развел руки в стороны:

– Это, собственно, все, что я могу вам сказать… Простите, меня пациенты ждут, надо идти. Я скажу сейчас медсестре, чтобы вас проводила.

– Да не надо, мы сами дойдем… – тихо проговорила она, пытаясь поднять маму со стула. Тянула ее за локоть, а та все никак не вставала, все глядела на профессора в надежде.

Наконец поднялась тяжело. Так и вела ее к выходу, крепко поддерживая за локоть. И потом, когда ехали в электричке, тоже не выпускала ее локоть из руки. Хотя сама себя чувствовала из рук вон плохо – опять эта проклятая тошнота накатывала волнами. И почему-то одна только мысль была в голове – ну почему, почему сразу так много всего навалилось? И сестра заболела, и от Алеши давно писем нет, и тошнота такая, что хоть умри… Вот приехать бы сейчас домой, лечь в постель, укрыться с головой одеялом и уснуть! А проснуться – и все хорошо будет… И Лида выздоровеет, и от Алеши письмо придет, и ребеночек, живущий внутри, мучить ее перестанет… Ой, да лишь бы Алеша жив был, господи… Лишь бы жив…

Утром мама разбудила ее очень рано, за окном еще только светать начало:

– Вставай, хватит спать! Кончилось наше с тобой спанье, хватит! У тебя сестра умирает, а ты дрыхнешь! Вставай!

Села испуганно на постели, еще не понимая ничего. У мамы голос был какой-то странный, будто и не ее вовсе голос. Чужой, злой.

– Ну, чего ты на меня таращишься? Вставай! На работу собирайся!

– Так рано еще, мам…

– Пока собираешься, поговорим! Я знаю, кто нам даст денег, я ночью все придумала, все решила!

– И кто же, мам?

– А директор твой даст!

– Кто? Яков Никитич? Да ты что, мам… С чего бы он…

– А с того! С того, что ты пойдешь и попросишь!

– Да он не даст, мам…

– Значит, попросишь так, чтобы дал!

– Это как? Не поняла…

– Тебе объяснить, что ли?

– Да…

– Ну что ж, я объясню! Коротко и ясно объясню, чтобы ты дурочкой не прикидывалась! Чтобы он захотел денег дать, надо ему дать! Вот и все! Теперь понимаешь, надеюсь? Грубо звучит, но правильно! Дать ему надо, Ладка!

– Как это… дать? Мам, ты что говоришь такое? Я не понимаю… Нет… Я даже слышать этого не могу! К тому же от тебя… Не надо, мам, мне страшно… Ты как чужая сейчас говоришь, не как родной человек…

Мама придвинула к ней вплотную лицо, глянула в глаза. Лада внутренне содрогнулась – и глаза у мамы были чужие. Совсем незнакомые, отчаянно злые. Никогда у нее таких глаз раньше не было. И голос этот, тоже чужой… Теперь уже тихий, от этого еще более страшный:

– По-твоему, пусть Лидочка помирает, да? Тебе так лучше жить будет? Ты палец о палец не ударишь, себя будешь беречь, а она пусть себе помирает? Не стыдно тебе, нет? Она ж сестра твоя… Вы обе мне одинаково дороги, обе вы мои дочери, Лада и Лида… Никогда я меж вами разницы не делала, одинаково обеих любила. Но сейчас… Уж прости, но тебе надо спасать сестру. Ведь не хочешь же ты, чтобы она умерла, правда?

– Нет, я не хочу… Но… мам. Как же я…

– Господи, доченька… Но что же делать, если другого выхода нет? Ведь все равно мы с тобой больше ничего не придумаем! Да неужели ты думаешь, чтобы я когда-нибудь тебе могла предложить такое… Я же мать! Да я бы свою жизнь отдала, если б кто согласился ее за деньги взять, что ты! Или тоже так… Предложила бы себя кому, да только ведь никто не возьмет, кому я нужна? А ты молодая, красивая… Я слышала недавно, как бабы на работе про твоего Якова Никитича сплетничали, будто он только молодых девок на работу берет! Значит, есть у него интерес к молодым девкам-то! К тому же он не женатый… А еще он шибко богатый, бабы мне сплетничали. Господи, Ладка, ну попробовать же надо, может, и получится все! Ну что, что ты смотришь на меня так, будто я тебя на плаху посылаю? Господи, да если б не Лидочка… Да мне бы сроду в голову не пришло… Лучше бы я себе пол-языка откусила, чем такое родной дочке сказать!

Мама будто задохнулась словами, села с ней рядом на кровать, заплакала тихо. У нее и самой от этого плача перехватило горло – столько в нем было отчаяния безысходного!

– Я… Я пойду, мам… Я попрошу… Только не плачь, пожалуйста, мам, не надо! Я пойду, правда… Хотя сомневаюсь, что он согласится на такое…

Мама перестала плакать, схватила ее за руку, прижала ладонь к мокрому лицу. Потом истово принялась целовать эту ладонь, приговаривая:

– Прости меня, Ладушка, прости… Всю жизнь виноватой перед тобой буду… Прости…

– Не надо, мам! Я же сказала, что пойду. Дай мне встать, я умоюсь.

– Да, да… А я завтрак тебе приготовлю… Оладушек со сметанкой хочешь?

– Нет. Меня тошнит. Я только воды с лимоном попью.

– Да как без еды-то? Замрешь ведь за целый-то день!

– Да нормально… Может, в обед чего-нибудь съем. Там видно будет…

Добравшись до работы и увидев в торговом зале Якова Никитича, пришла в ужас от испуга. Как, как она пойдет к нему? Как это вообще все будет? Да он же ее выгонит сразу из кабинета, уволить может! Зачем она маме обещала, зачем?

Хотя маме можно сказать, что Яков Никитич от предложенного действа сразу отказался и денег не дал. Но ведь тогда они и в самом деле нигде не раздобудут этих денег… А время идет, Лида там, в больнице, тихо умирает… А она, сестра родная, будет сидеть и ждать, когда она умрет? Неужели мама права и нет у них больше никаких вариантов? Вернее, у нее нет…

Но он ведь и в самом деле может отказаться, вот в чем дело! Вот стыдоба будет…

А если нет? Если не откажется? Чего греха таить, она давно уже начала замечать, как Яков Никитич в ее сторону смотрит… И девчонки тоже над ней подсмеивались: «Приглядывается он к тебе, Ладка! Запал на тебя, явно запал!» А она только сердилась на них, отмахивалась: «Да ну вас, дурочки, я жениха в армию проводила… И вообще… С чего вы взяли, что он на меня запал? Он же старше меня! Ему должны взрослые тетеньки нравиться, при чем тут я? Наша Елена Ивановна, старший товаровед, давно с ним кокетничает, а ей уже сорок почти… Вот пусть на нее и западает, я тут при чем?»

Так и маялась до обеда в сомнениях и испуге. Потом все же улучила момент, подошла к двери директорского кабинета, сглотнула волнение, прислушалась…

Тихо за дверью. Крепким кофе пахнет. Надо идти…

Но как же страшно открыть эту дверь!

Вдохнула, выдохнула. Толкнула дверь, вошла.

Видимо, очень сильно с перепугу толкнула, потому что неловко все получилось – застыла перед его столом как изваяние. Вот она, пришла к вам, здрасте.

– Ты чего, Леонтьева? Случилось что-то? Пожар? Наводнение? Бандитский налет?

– Нет… Ничего такого, Яков Никитич. Я… Мне поговорить с вами надо. Вернее, попросить…

– Ну, проси, раз пришла. Чего хочешь-то? Прибавку к зарплате?

– Нет… У меня личный вопрос, Яков Никитич. Вернее, личная просьба… У меня сестра в больнице умирает, и говорят, надо на операцию везти в Германию или в Швейцарию…