Текст книги "Трава под снегом"

Проводив мужа и свекра, она возвращалась к себе в спальню, бездельничала остаток утра, пока Илька не просыпался. Татьяна Сергеевна вставала поздно, у нее ночная бессонница с мигренью была, спала потом до обеда. Они уж и нагуляться успеют, и на озеро сходят искупаться, а она все из спальни не выходит. Места там были замечательные! Не дураки ж они, люди состоятельные, умеют себе участки для загородных домов выбирать. На их территории, например, сосны вековые стояли, толстые-претолстые, а за забором лес начинался, больше на парк похожий. А за лесом озеро по утрам светилось, как большое гладкое зеркало, и никого кругом нет, только птицы поют да дятел стучит по дереву. Можно прямо в купальнике от озера идти и не бояться, что встретишь загулявших на природе шашлычников. На той природе точно не встретишь. Частные владения, все для своих, для избранных. Господи, как же хорошо было в этой избранности, пусть и холуйского слегка происхождения…

Правда, иногда состояние беззаботности нарушалось мужским раздражением, привезенным вечером из командорского офиса. Леся не раз слышала, как переговаривались отец с сыном Хрусталевы, дымя сигаретами на террасе, тихо и сердито сплетничали про своего шефа. Вроде того, нечего на подчиненных трудности личной жизни переносить. Лучше отпусти, мол, прежнюю бабу с миром да отступного хорошего дай, а потом уж новую молодую заводи. Леся с вопросами не совалась, конечно, но сразу догадывалась, что речь идет о строптивой модельерше, с которой Командор затеял бракоразводный процесс. Модельерша та не промах оказалась и потребовала законного дележа имущества, чем и ввергла Командора в злобное состояние, стрелой полетевшее в верных соратников. Ничего, стерпели. Тем более вскоре в командорском доме поселилась та самая сериальная актриса, и Леся с восторгом следила за ее утренними передвижениями от красивой каменной террасы к бассейну и обратно. Нравилась она ей. В домашней жизни, без косметики и нарядных буйных локонов, девушка выглядела даже краше, чем на экране телевизора. Сниматься Командор ей больше не разрешил – таково было главное условие сомнительного замужества. Игорь говорил, что она даже контракт специальный подписала, что в кино больше не пойдет. Леся еще подумала тогда, примеривая ситуацию на себя, – ни за что б на ее месте кино на Командора не променяла. Такая красавица, такая талантливая, как же она с этим холодным и властным чудовищем в постель ложится? Замерзает, наверное, бедненькая.

Видно, и актрису потом стали подобные вопросы мучить. Леся видела из своего укрытия, с каким лицом она к полудню выползала на солнышко – краше в гроб кладут. Под глазами круги, щеки бледные, полные губы изломаны страданием. Командор над ней суетился, конечно. Наряжал, в свет вывозил. Но это вечерами в основном, а день-деньской куда денешь? Скучно ей, бедненькой.

– Да какая она тебе бедненькая? – удивленно уставилась на нее Татьяна Сергеевна, когда Леся поделилась с ней своими впечатлениями. – Все бы такими бедненькими были… Ты знаешь, какое он ей колье на свадьбу подарил? Такое только в музеях показывать!

– И все равно мне ее жалко! Посмотрите, какое у нее лицо заплаканное.

– Ну так иди, пожалей, раз такое дело… Поговори, пошушукайся по-своему, по-девичьи, ей и легче станет.

– Как это? А разве можно?

– Так отчего ж нельзя? Чего на нее издалека любоваться? Она тебе нравится?

– Ой, конечно!

– Ну, так пойди познакомься! Может, и подружитесь. Вы обе молодые, вам есть о чем поговорить. А то со скуки засохнешь со мной, больной старухой, сидеть.

– Ой, да я стесняюсь… Как это – познакомься? Кто я и кто она…

– Да кто, кто она? Обыкновенная девица! Подумаешь, в сериале снялась! Туда сейчас всех прямо с улицы берут, и киношного диплома даже не требуют! Иди, иди, не бойся…

Актриса явлению на своей территории Леси очень обрадовалась. Встала с шезлонга, с улыбкой пошла навстречу. Только представилась почему-то Валей. Хотя Леся точно помнила, что зовут ее Валерией. И тут же сомнения свои вслух высказала, на что Валя рассмеялась доверчиво:

– Какая ты странная, Лесь… Не могла же я Валентиной в титрах да в интервью называться! Что это за имя для актрисы – Валентина? Допотопное какое-то, из пятидесятых годов… Валентина Серова в шляпке и фильдеперсовом платье! Тем более и фамилия у меня не совсем звучная. То есть была не совсем звучная… Слушай, а давай мы с тобой чего-нибудь выпьем! Ты вискарик будешь?

– Да я вообще-то не пью…

– Что – совсем?

– Ага… Мне ж еще детей рожать!

– Ну да. Молодец. Правильно. Я тоже раньше совсем не пила. А как замуж вышла… Нет, Андрей меня любит, конечно, он все для меня делает… А только… Ладно, я лучше выпью. За знакомство! Сейчас, погоди… В дом за бутылкой схожу…

Она неловко выкарабкалась из матерчатого нутра шезлонга, подвязала поясок на коротком халатике-кимоно, шаткой походкой направилась в дом. Леся вдруг поняла, что она уже пьяна в стельку, но отступать было поздно. Не сбегать же домой трусливо, пока Валя за своим вискариком ходит!

Вернувшись с большой бутылкой и двумя стаканами в обнимку, Валя уселась прямо на траву, согнула длинные ноги калачом. Плеснув коричневую жидкость в стаканы, улыбнулась размыто:

– Давай, поддержи компанию… И ради бога, не смотри на меня так. Что я тебе, телевизор, что ли? Ты думаешь, все актрисы святые? Не пьют, не лгут, замуж за старых пердунов не выходят? Да ни фига подобного… А… А Андрей еще и не старый вовсе…

Икнув, Валя лихо опрокинула в себя содержимое стакана, махнула рукой, потом ткнулась носом Лесе в плечо, помотала туда-сюда неприбранной головой.

– У тебя лицо хорошее, Лесь… Живое. Давно я таких лиц не видела. Соскучилась даже. Понимаешь, тошно мне… Казалось, все абсолютно сыграть могу, и даже любовь могу. Да не тут-то было. Он от меня любви ждет, хотя бы киношной, липовой, а я не могу… На тусовках телок обнимает и все в мою сторону глазом косит – ждет, что я в ревность ударюсь, кучу эмоций выдам. А я не могу, и все! Переклинило меня! Что теперь делать-то, а?

– Не знаю. Валь… Слушай, а пойдем в лес погуляем!

– Куда? – уставилась Валя на нее пьяными удивленными глазами.

– В лес! Знаешь, как там хорошо? А еще за лесом озеро есть, там вода чистая-чистая… Искупаемся, поплаваем!

– Так вон же бассейн… Плавай себе сколько хочешь… – вяло махнула Валя рукой в сторону голубой воды бассейна. Слишком голубой, чтобы быть настоящей.

– Да ну, это не то! Пойдем, я покажу тебе, где черника вместе с земляникой растет! Целая поляна! Знаешь, как красиво? Черное с красным. Я сама бы не заметила, мне Илька показал.

– А кто такой у нас Илька?

– Да это племянник мой. И его тоже с собой возьмем. С ним в лес ходить – одно удовольствие! Он маленький еще, а красоту уже по-особенному чует… Идет, идет себе, и вдруг встанет как вкопанный и замрет надолго. Спросишь его, отчего замер, а он ручку протягивает и говорит шепотом: «Смотри, как солнышко сквозь листочки красиво сломалось…»

– Творческий человек растет, значит?

– Ага. Сильно творческий. А еще он музыку любит слушать. И рисует хорошо. Игорь говорит, что его в художественную школу возить пора.

С осени начнем, наверное. Ну так что, пойдешь с нами в лес?

– Что ж, пойдем… Пойдем! А то напьюсь опять… Сейчас, погоди, я оденусь только…

Так они и задружили на фоне лесных прогулок. Гуляли, беседовали о своем, о девичьем, пили потом чай на террасе у Хрусталевых в компании Татьяны Сергеевны. Валя к себе в дом Лесю зазывала, но та держалась стойко, чуяла свое место. Дружба дружбой, а дом дому рознь. Для Вали же Леся оказалась просто кладом – была и советчицей, и благодарной слушательницей одновременно.

– … Слушай, Валь! А ты ребенка роди! Тогда и в жизни смысл появится! А то ведь действительно с ума сойдешь без работы, без творчества или сопьешься!

– Ага, роди… Легко сказать – роди! От кого я рожу-то?

– Так от мужа, от кого еще?

– Нет, Леська. Не все так просто, как кажется. У него детей в принципе быть не может.

– Да ты что? Откуда знаешь?

– Так он сам сказал… У него давно, в молодости, пулевое ранение было. Он же из бывших бандитов, из сильно круторылых в бизнес пришел.

– И что, ранение в то самое место было, что ли?

– Да нет, с этим местом все как раз в порядке… В относительном, конечно, но в порядке. Просто пуля задела там что-то… Он говорил, я не запомнила. В общем, баб меняет как перчатки, а детей нет. И не будет. Несчастный мужик. Сильно крутой и сильно несчастный. Да ладно, чего мы все о нем… Больше поговорить не о чем, что ли?

А потом пришел тот проклятый день, забыть бы его, стереть из памяти к чертовой матери! День рождения Вали. Угораздило ее приболеть слегка, потому и отмечать решили в домашней обстановке, в узком семейном кругу. И Хрусталевы были приглашены. Валя на этом настояла, наверное. Все-таки Леся теперь у нее в подругах числилась. В сентябре это было. С утра радовало нежаркое осеннее солнышко, а к вечеру дождь пошел, и гостевая тусовка перетекла с усадьбы в хозяйские покои, распределилась по большому каминному залу, кто где. Кто у стола выпивал, кто на диванах мягких развалился. Валя пропала куда-то, и Леся пошла ее искать, забрела случайно в коридорчик какой-то. И чего ее понесло туда?

Командор вырос перед ней неожиданно, как из-под земли. Она даже испугаться толком не успела, как обычно. Просто впала в состояние, которое даже испугом назвать нельзя. Это было другое что-то, похожее на жестокий гипноз. Он схватил ее, поволок куда-то, и даже ни одной здравой мысли в ее бедной голове не промелькнуло, что можно было оттолкнуть, сопротивление оказать… Какое там сопротивление, боже мой! Пока он с нее платье сдирал, стояла истукан истуканом, даже дышать не могла. А уж потом и тем более себя не чувствовала. Будто со стороны на себя смотрела и ужасалась происходящему. Если б она понимала тогда, что еще одни глаза за ней наблюдают… Вернее, один глаз. Портативная камера послушно записала весь эпизод, мигнула красным зрачком. Да если б и знала, что б это изменило? Она и не человек тогда была, и не женщина, а так, существо, мерзкой чужой властью раздавленное. Пока он на ней возился, старалась хоть как-то сосредоточиться, потолок рассматривала. Красивый в той спальне был потолок. С золотой лепниной. Потом, как сквозь вату, услышала насмешливое и грубое:

– Ну? Чего разлеглась, давай вставай! Иди к гостям…

Она кое-как сползла с мягкого пружинного ложа, дрожащими руками натянула на себя платье. Вышла из дверей, постояла немного, соображая, куда ей идти.

– Направо! Направо! – услышала за спиной глумливый голос. – Соображаешь, где право?

Выйдя вслед за ней из спальни, он развернул ее за плечи, показал рукой направление. И подтолкнул в спину – иди… Она и пошла. Заплелась на неверных ногах в гостиную, рухнула на диван, уставилась в мельтешащее гостями пространство не мигая.

– Лесь, что с тобой? Ты напилась, что ли? – участливо подсел к ней Игорь, взял ее вялую руку в горячие ладони. – Тебе плохо, да, Лесь? Может, домой пойдем?

– Да… Да, пойдем… Сейчас, погоди… – пролепетала она так тихо, что он с тревогой наклонился над ее лицом, провел ладонью по щеке.

– Ты бледная такая… Господи, да что с тобой? Погоди, я тебе воды принесу!

Она протянула вслед ему вялую руку, будто не хотела отпускать от себя. Лучше бы и впрямь они домой пошли. Там можно под горячий душ встать. Отогреться. Оттаять в теплом домашнем пространстве, не чувствовать себя куренком, вынутым из морозильной камеры. А потом – будь что будет. Рассказать, например, все Игорю. Или нельзя? Или он не поймет? Нет, нельзя, наверное, про это рассказывать. Да и не получится у нее, чтоб рассказывать.

– Ой, господа, я же совсем забыла, сегодня же нашу Валерию по телевизору будут показывать! – заполошно возопила какая-то тетка с открытыми полными плечами, бросаясь к телевизору. – Включайте скорее! Где у вас пульт, Валерочка?

– Да ну… – лениво отмахнулась Валерия от тетки, кокетливо хохотнув. – Ладно бы интервью какое, а то пригласили в качестве гостьи на «Пусть говорят»… Нет, не надо, не включайте, я там плохо выгляжу! И вообще ужасная передача. Приводят всякий сброд с улицы, а потом заставляют комментировать эту маргинальную галиматью… К чему? Что это изменит? Нет, не люблю! Не включайте!

Тетка ее не послушала, заполошно начала рыскать по углам в поисках пульта и успокоилась, когда получила его таки в руки. Все заинтересованно сгрудились у экрана – кто стоя, кто плюхнувшись в многочисленные кресла и креслица. И с Лесей рядом присела на диван высокая женщина с мосластыми плечами и стрижкой под мальчика, заняла место Игоря. Выходит, так и не добежал до нее молодой муж с обещанной водой. Не успел. Хотя в тот момент это значения уже не имело. Вернее, в следующий момент значения не имело.

На экране возникло сильно заплаканное полное женское лицо, прорыдало что-то в камеру, и модный ведущий с небритыми щеками, оттененными белоснежной кипенью рубашки, бросился к этому лицу по-отечески, демократично присел на валик белого кресла, красиво покачивая аккуратной ножкой. Леся не слушала, что они там говорили. Не могла слушать. Поискав глазами Игоря, попыталась было встать, но тут же огромный экран телевизора погас и зарябил крупной рябью, выдав в углу логотип «видео». И тут же высветился снова. Другим кадром. Спальня. Постель. Седая голова Командора. Потом спина. Потом твердая, ходящая ходуном задница. А вот ее бледное кукольное лицо крупным планом. Почти неживое. Открытая голая грудь. Лепнина на потолке. С позолотой. И звуки, производимые Командором. Звериное мерзкое кряхтение. И голос его за спиной, уже отсюда, уже не с экрана – удивленный, громкий, весело-глумливый:

– Фу, господа… Кто и зачем этот гадкий сюрприз устроил, а? Признавайтесь! Кто приволок сюда эту кассету? Разве можно такое, при молодой жене… Она ж меня теперь со свету сживет, каждый вечер скалкой по голове бить будет! Уберите, уберите это немедленно!

В наступившей гробовой тишине половина голов повернулась на его звонкий хохот, половина – в сторону застывшей у экрана с бокалом в руке Валерии. Народ ожидал скандала. Однако Валерия как стояла, так и продолжала стоять, задумчиво вертя в длинных пальцах ножку бокала. Ничего особенного, кроме крайней степени удивления, на ее лице написано не было. Ни ревности, ни гнева, ни других приличных для случая чувств. На Лесю никто не смотрел. Наверное, ее и не узнал никто там, на экране. Не идентифицировал. Для них она – просто баба под Командором. Никто. И звать никак. Кроме семьи Хрусталевых, разумеется. Вон они, в сторонке сгрудились. Стоят, как током ударенные. Только что волосы дыбом не торчат и глаза из орбит не выкатываются. Удивительно, как это ей удалось самостоятельно встать с дивана? Встать и пойти к выходу, прямо глядя перед собой. Даже не толкнула никого, хорошо дошла. Потом по розовой плиточной дорожке к своему участку под сильным дождем шла, потом по террасе дома, потом на второй этаж поднялась, оставляя за собой мокрые следы… Даже к Ильке в комнату заглянула. Он спал на животе, безмятежно раскинув руки по подушке с синими рюшечками, сопел тихонько.

А вот встать под вожделенный горячий душ сил не хватило. Забралась, как была, в мокром шелковом платье под одеяло, натянула его на голову, затряслась, как лихорадкой прибитая. Сколько так билась, не помнила. Потом успокоилась. Окунулась в сырую горячую дрему, скопившуюся под одеялом от слез и мокрого платья. Очнулась от голосов, доносившихся снизу, но разобрать ничего не смогла, как ни прислушивалась. Что-то отчаянно говорил, почти кричал Игорь, ему вторил возмущенный басок Алексея Ивановича. Потом все смолкло. Открылась тихо дверь спальни – Игорь вошел. Сел на край кровати, дотронулся до нее через одеяло, произнес убито:

– Вставай, Лесь… Поговорить надо.

Она еще больше сжалась под одеялом, потом резко скинула его, села на постели, заговорила быстрым отчаянным шепотом:

– Я… Я не знаю, как это получилось, Игорь! Я сама не знаю! Я испугалась… Я не виновата, Игорь…

– Да знаю я, что ты не виновата! Успокойся. Я тебе верю, Лесь. Но понимаешь, тут такая штука… Нельзя тебе больше здесь оставаться. Совсем нельзя. Ты пойми, не может отец место терять. Ну как, как мы дальше жить будем, после всего случившегося? Тут же нашего ничего нет, этот дом на деньги хозяина построен… Такая жизнь, Лесь. Ничего не поделаешь.

– А… Как же мне теперь? Куда мне? Ты… разведешься со мной, да?

– Выходит, разведусь. Нельзя мне перед хозяином быть посмешищем. Отец прав. Прости меня, Лесь…

Он дернулся было к ней, скривился лицом по-мальчишечьи, но на полпути опомнился, шарахнулся обратно, как от прокаженной, сжал голову руками, заскулил щенком. Леся видела сбоку, как замерла мутной каплей слеза на самом кончике его носа. Повисела немного и капнула на ковер. Потом еще одна повисла. Шмыгнув, он отер щеки тыльной стороной ладони, встряхнул головой, решительно встал с кровати. Распахнув дверки шкафа, начал выкидывать на кресло ее одежду – платья, джинсы, костюмы, туда же и шубка норковая полетела, еще не надеванная. Красивая, беленькая, с большим капюшоном. Вместе в магазине выбирали. Скользнув, шубка выпала из общей одежной кучи, упала ему под ноги вялым жалким комком. Он не заметил, ступил на нее ботинком. Потом обернулся к Лесе, развел руки в стороны, проговорил тихо:

– Ну, вот и все вроде бы. Сейчас чемоданы принесу…

– Мне что, прямо сейчас надо уйти? Илька же спит…

– Нет. Куда ты пойдешь ночью? Все это завтра… А Ильку можешь оставить. Пока не устроишься. Мать отца уговорила его оставить. Они привыкли к нему…

– Нет. Он со мной пойдет. Он мой, а не ваш.

Бог его знает, откуда у нее в такой ситуации гордость взялась. Но произнесла она эту фразу определенно с гордостью. Игорь посмотрел на нее удивленно, снова задрожал губами, потом не выдержал, кинулся к ней, обхватил руками, прижал к себе. Сильные у него были руки. Привычно сильные. Она раньше думала, что он сильный, ее муж.

– Лесь… Давай хоть последнюю ночь… Вдвоем…

– Нет. Не будет никакой последней ночи. Иди неси чемоданы. Мне собираться надо.

Он повиновался молча, от двери обернулся, произнес тихо:

– Прости… Не уберег я тебя…

Ранним утром она вместе с Илькой спустилась вниз – гладко причесанная, бледная до синевы, наглухо застегнутая на все пуговицы длинного черного плаща. Игорь нес чемоданы, осторожно спускался за ней по ступенькам, весь будто сосредоточившись на этом занятии. Илька ничего не мог понять спросонья, лупил глазами в белесых ресницах, жался к ее боку испуганно. Вышла из кухни Татьяна Сергеевна – с черными полукружьями под глазами, следами горькой ночной бессонницы.

– Лесь… Давай я его хоть завтраком накормлю… – потянулась руками к Ильке.

– Нет. Не надо. Спасибо.

Вслед за женой выглянул из кухни мрачный Алексей Иванович, глянул виновато и тут же отвел глаза. Пробурчал сердито:

– Тебе есть куда идти, Леся?

– Нет. Некуда.

– Тогда вот…

Он протянул ей какую-то бумажку, и она взяла ее автоматически, сунула в карман плаща.

– Там адрес… Я договорился, это съемная квартира, тебя там ждут. Я за месяц вперед заплачу, живи, пока не устроишься. А Ильку оставь. Он нам не мешает.

– Нет. Он поедет со мной.

– Ну что ж… Тогда с богом. Тебя отвезут. Не держи на нас зла, Леся. Никто не виноват, это жизнь такая. Надо ж ее как-то жить, мать твою…

Махнув рукой, он вздохнул тяжко, сильно провел рукой по плешивому затылку. Леся молчала, смотрела поверх его головы. Надо было сказать что-то, попрощаться по-человечески, но она не могла. Испугалась, что после первого же человеческого слова заплачет, потеряет последние силы, упадет на колени, будет ползать перед этими людьми, просить прощения… Нет, лучше уж так – повернуться молча и уйти. Действительно, не в прощении тут дело. Они бы простили. Они и без прощения все поняли. Только кто она им? Никто. Не перетянет она чашу весов. Куда ей с Командором тягаться.

В той съемной квартире они с Илькой прожили оплаченный Алексеем Ивановичем месяц. Развели их с Игорем в районном ЗАГСе быстро, в один день. Все по-деловому прошло, без слез. Тем более Игорь сильно торопился куда-то, все на часы поглядывал. Татьяна Сергеевна приходила потом, поддерживала ее, как могла. Только поддержка ее на Лесю никак не действовала – сидела в кресле, обхватив коленки худыми руками, смотрела на нее удивленно. А после ухода Татьяны Сергеевны тихо плакать начинала. Хотелось, конечно, по-настоящему пореветь, навзрыд, но Ильку было жалко.

Мальчишка все чувствовал, глядел на нее прозрачными понимающими глазами, ничего не просил, жался к плечу белобрысой головой.

Через месяц хозяйка квартирная позвонила, потребовала решительно: или съезжайте, или дальше платите. А куда им было съезжать? Пришлось тете Маше Яшиной звонить, многодетной маминой подруге, просить совета, как дальше жить. Тетя Маша заохала, запричитала в трубку поначалу, а потом собралась с мыслями, велела к ней приезжать. В двухкомнатную квартирку, где и без Леси с Илькой проживало восемь человек – тетя Маша с мужем, старенькая бабушка и пятеро детей от мала до велика. Старшему было двадцать, как Лесе, а младшему всего шесть, как Ильке. Даже спать на ночь на полу устроиться – и то проблема.

Но ничего, устраивались. Тетя Маша здорово ей тогда помогла, надоумила на курсы компьютерные пойти, где программам всяким операторским учат, и денег дала. Хорошие были курсы. Даже бумажку ей там по окончании выдали, удостоверяющую, что она теперь, Леся Хрусталева, не абы как попусту небо коптит, а является квалифицированным оператором персонального компьютера, всякие разные учетные программы знает. Вскоре она на первую работу устроилась – этим самым оператором. И сразу от тети Маши ушла, поблагодарив ее сердечно за помощь. Квартиру однокомнатную сняла. Правда, потом с той съемной квартиры съехать пришлось, потому как заработанных денег хватило впритык на ее оплату. Потом она подешевле жилье нашла, на окраине города. Их много еще было, квартир всяких. И все равно плата за них в нужный зарплатный баланс никак не вписывалась. Надо было комнату искать. Съемный угол. Так ее судьба в Риткину квартиру и привела…

– … Ну что, все еще дуешься? – прозвучал у нее за спиной Риткин голос, и Леся вздрогнула, улыбнувшись – помяни Ритку в мыслях, она уж и тут как тут. Как черт из поговорки.

– Да делать мне больше нечего… – равнодушно отмахнулась она от нее. – Сейчас все брошу и дуться на тебя начну…

– Ну вот и молодец. А с деньгами – это я так, погорячилась немного. На, возьми свои сто долларов. Нет, сама прикинь, а? Где в жизни справедливость? Я ее в гости пригласила, стол накрыла, а она мне – пустые хлопоты… А тебе – кучу мужиков…

– Да какую кучу, Ритка? Ерунда все это! Не верь.

– Да я и не верю! Откуда у тебя мужики возьмутся? Ты на себя в зеркало давно смотрела? Ходишь – лахудра лахудрой, не одета, не обута… Твоя подруженция могла бы и приодеть тебя с барского плеча! А то ходит тут, на нервы действует!

В прихожей на полуноте тренькнул дверной звонок, и Леся вздохнула облегченно – наконец-то!

Явился племянничек. Только он так в дверь звонил – будто извинялся.

– Иди открывай… Твой пришел. Мужик обещанный.

Ритка хохотнула коротко, уступая ей дорогу, потом вздохнула вслед – ишь как помчалась… Потом постояла еще в коридоре, чутко прислушиваясь к диалогу в прихожей:

– Ты почему так долго, Илюш? Знаешь же, что я волнуюсь!

– Да к нам в школу тетки приходили из какого-то фонда! Пять моих рисунков с собой забрали, будто бы на выставку в Москву повезут…

– Ух ты! Здорово! А почему ты мне не позвонил? Я бы не дергалась…

– Да я, Лесь, телефон потерял.

– Как?! Где?

– Я и сам не знаю… Сунулся – а его в портфеле нет…

– Ох, горе ты мое рассеянное! Это же подарок был, дурья твоя башка! Татьяна Сергеевна старалась, покупала, а ты…

– Да я понимаю все. Но что теперь сделаешь?

– Ладно. Действительно, ничего не сделаешь. Да ладно, не расстраивайся! Жили без телефона и еще проживем. Раздевайся, иди мой руки. Сейчас ужинать будем.

Вздохнув, Ритка махнула рукой, на цыпочках пошла к себе в комнату. Ничего с этой жиличкой не сделаешь – глупая баба, она и есть глупая баба. Вместо того чтоб шею парню намылить, она его утешать взялась. Да если б ее сын вот так заявил, что телефон потерял! Да она бы… Одна только неза дача – нету у нее сына. И даже племянника самого завалящего у нее тоже нет. Никто не подкинул…

* * *

И вовсе он не терял его, этот телефон. Старшеклассники отобрали. Рыжий Селиванов из десятого «Б» самолично сумку перетряхивал, а другие смотрели, улыбались довольно. Еще и подзатыльник потом дали. За что подзатыльник-то? Мало им, что ли, телефона? Стояли, смотрели, как он свое барахлишко обратно в сумку складывает, втянув голову в плечи. Не драться же с ними, в самом деле. Он один, а их много. Потом, правда, пацаны из класса подошли, сочувствие проявили. Только что толку от их сочувствия, если каждый сам за себя? Вон у Кольки отец в прокуратуре работает – его не трогают. А у Артема старший брат есть. Сначала они к Артему привязывались, а потом брат пришел, поговорил с ними, и отстали. А у него ни отца, ни брата – одна только тетка, которой самой защита требуется, если по большому счету. Нельзя, чтоб она узнала про Селиванова и его компанию. Расстроится, плакать будет. Уткнется ночью в подушку и будет сопеть через забитый слезами нос. А когда она плакать начинает, ему совсем невмоготу становится. Насобачилась уже по ночам плакать, думает, он не слышит! Глупая. Того не понимает, что он давно уже ее сопение сердцем во сне чует и просыпается сразу, только виду не подает. Потому что нельзя. Потому что нет у него права ее жалеть. Вот станет взрослым мужиком, тогда уж… Тогда уж никто его тетку не обидит! А кто обидит, и трех дней не проживет…

Илья вздохнул тяжко, поежился на декабрьском ветру. И сам усмехнулся грозным своим мыслям – надо же, какая ерунда в голову пришла! Трех дней не проживет, главное… Это оттого, наверное, что он на старшеклассников озлобился. Да разве можно на них по большому счету обиду держать? Они ж по ошибке думают, что если раньше родились и больше его ростом вымахали, то, значит, и сильнее. Глупости все это. Сила вовсе не в силе, сила в другом. Она внутри человека живет, а не снаружи. А эти… Они ж не понимают. Чего с них возьмешь? Пусть считают себя крутыми и сильными. Вон стоят у школьного крыльца, гогочут, рыжие патлы Селиванова издалека огнем так и горят. Надо переждать здесь, за углом, потоптаться в снегу. Звонок прозвенит, они на первый урок уйдут. А денег, что они вчера затребовали, у него все равно нет. Хоть они и ждут. Знают же, сволочи, что химичка Светлана Петровна собирает на ремонт своего кабинета, и ждут. Угораздило же Семочкина ей кабинет испортить! Говорили же ему, что не надо, а он – порох, порох… Теперь за этот порох все должны по две тысячи на ремонт нести. Все и принесли, только он один в должниках остался. А у Леськи еще зарплаты не было…

– Эй, парень, где тут ближайшая аптека? Не знаешь? – вывел его из задумчивости хрипловатый мужской голос.

Илья вздрогнул, завертел удивленно головой, пытаясь обнаружить, откуда идет голос, поскольку рядом ни одной живой души не было. Потом понял – спрашивали из приоткрытого окошка машины, остановившейся на выезде меж двумя домами-высотками. Господи, где ж тут аптека? Нахмурив лоб, он завертел старательно головой, словно помогая себе вспомнить местонахождение ближайшей аптеки, но ничего путного память не выдавала, и он виновато пожал плечами, разведя руки в стороны. Тем временем дверь машины открылась, и высокий молодой мужик в длинном черном пальто выскочил на утоптанную дорогу, тряхнул знобко плечами, улыбнулся ему белозубо и весело.

– Хотел чего-нибудь от похмелья купить и аптеки не вижу, блин… – зачем-то пояснил ему мужик, потерев лоб большой ладонью. – Что у вас за район такой, что аптек нигде нет?

– Я не знаю… – виновато откликнулся Илья. – А вы жвачку попробуйте. Хотите? У меня есть. Мятная.

– Давай, – шагнул к нему мужик. – А то от меня несет, как от пивной бочки. Только до первого гаишника доехать.

Илья торопливо порылся в кармане куртки, с готовностью протянул ему початый пакетик с белыми подушечками мятной жвачки. Похмельный незнакомец протянул руку, ковырнул сразу две подушечки, небрежно кинул в рот.

– А ты чего здесь мерзнешь? Ждешь, что ль, кого?

– Не-а. Я не мерзну. Я в школу иду. Жду, когда звонок дадут.

– Не понял… А зачем его ждать-то? Опоздаешь же!

– Так я и хочу опоздать… Там пацаны из десятого «Б» меня у крыльца поджидают…

– Наезжают, что ли?

– Ага. Наезжают. Думают, у меня деньги есть.

– А они у тебя есть?

– Не-а…

– Что ж, понятные дела… Много их, пацанов-то?

– Много. Пятеро.

– Ни фига себе! Так ты бы отцу пожаловался! Или западло считаешь?

– Конечно западло! Да и нет у меня отца… У меня тетка только.

– Ни фига себе! Ну что с тобой делать… Пошли, что ли?

– Куда?

– На разборки, куда! Пошли, пока звонок не дали! Ну? Чего стоишь? Перетрухал совсем? Не боись, сейчас разберемся с твоими пацанами… Вон там, что ли, твоя школа?

Слегка подтолкнув его за плечо, он решительно направился к школьному крыльцу, и Илья потрусил за ним, так и не осознав перемены в своей судьбе. Если б он знал тогда, какая это будет перемена…

А на разборки они таки опоздали. Пока шли к школе, звонок вдарил свою бодрую музыку по полной программе и рыжая голова Селиванова мелькнула огнем уже в дверях.

– Блин, не успели… – разочарованно протянул мужик.

– Да ладно! Ничего! Я сам разберусь как-нибудь! – попытался успокоить его Илья, пятясь к школьным дверям. – Вы идите! Спасибо вам!

Развернувшись, он с ходу ткнулся в появившуюся некстати сзади химичку, чуть не сбив ее с ног. Она отступила, потом возопила возмущенно:

– Быстров! Это что такое?

– Ой, простите… Простите, Светлана Петровна! Я нечаянно…

– А кто это с тобой, Быстров? – заинтересованно уставилась химичка на мужика, сердито-кокетливо приподняв свою строгую учительскую бровь.

– Да нет… Это никто… Это не со мной…

– Ну как же – не с тобой? Я же видела, что вы вместе шли! Вы кем ему приходитесь, мужчина? Вы родственник?

– Я… Да, я родственник! А что такое? – весело отозвался мужик.

– Ну, наконец-то! Хоть один родственник у Быстрова объявился! А то как родительское собрание, так никто не приходит… Прямо беспризорный ребенок какой-то!

– Я не беспризорный! У меня тетка есть! Только она на собрания ходить не может, у нее график неудобный!

– Иди в класс, Быстров… Мы тут без тебя разберемся, – сухо повернулась к нему Светлана Петровна.