Текст книги "Слепые по Брейгелю"
Автор книги: Вера Колочкова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]
– И все равно, Маш… Это надо принять как-то. Он ведь даже в аэропорт не приедет. Славка приедет, а Саша – нет.
– Это чтобы меня не нервировать, да?
– Да, если хочешь.
– Глупо… Жестоко и глупо.
– Может быть. Но он так решил, Маш… Нас Славка с Максимом встретят, по домам развезут. А хочешь, я к тебе поеду? Обед на три дня приготовлю…
– Нет. Не хочу.
– А, ну ладно, как хочешь. Тем более Славка сама собиралась обо всем с тобой поговорить… Наверное, у нее лучше получится. Дочь все-таки.
Выговорившись, Вика отвернулась к стюардессе, а получив свою коробку с едой, ушла в процесс, оставив ее наконец в покое. Хотя – о каком покое может идти речь?
* * *
Славку она увидела сразу. Ее трудно было не увидеть. И не потому, что внешность у нее такая, что в глаза бросалась. Внешность – у нее как раз не такая. Уж что есть, то есть, простите за объективность. Хотя каждой матери ее дитя должно видеться самым красивым.
Нет, не во внешности было дело. Просто Славку природа наделила особым даром – создавать вокруг себя энергию концентрированно надменной неприступности. Если пробежать объективным глазом по толпе встречающих… У каждого хоть какая-то эмоция на лице поблескивает, или телодвижение беспокойное присутствует. А у Славки – нет. Стоит в толпе худенькая такая, невысокая, одета неброско, макияжа чуть-чуть, волосы в балетную фигу на затылке собраны, а кинешь взгляд – и сразу именно она в глаза бросается. Да, особая у нее стать, сплетенная из достоинства и горделивой неторопливости. Вроде того – пошли вы все на фиг со своими мелкими эмоциями. А я знаю себе цену, я не такая. У меня харизма особенная.
Сегодня, кстати, что-то новое в Славкиной харизме проклюнулось. Непривычное что-то. Ага, понятно… Агрессия во взгляде. На губах – тщательно приклеенная улыбка по случаю, а во взгляде – агрессия. Она, родимая. Ну, ты даешь, дочь… Разве не знаешь, что твоя матушка ее величество агрессию чует заранее, порой с самого дальнего расстояния? Совсем небольшого количества этого яда твоей матушке достаточно, чтобы захлопнуться в своей ракушке… Ладно, ближе подойдем, посмотрим. А пока так, через стекло, радостно помахать ручкой. Когда еще чемоданы выгрузят да из зоны прилета на волю выпустят? Хотя – бесполезно махать ручками. Славка ее все равно не видит…
Вика, охлопывая себя по карманам, направилась в сторону курилки. А она, усевшись в жесткое аэропортовское кресло, продолжала разглядывать дочь.
Зря она тогда, наверное, Саше уступила… Но что было делать? Сам твердил все девять месяцев, пока она беременная ходила – мальчика хочу, мальчика хочу! Да разве можно в таком деликатном деле свои хотения программировать? Еще и имя дочери такое мальчуковое придумал – Станислава… Не надо было уступать, а назвать нормальным женским именем! Лена там или Света… Может, помягче была бы. Чуть женственнее. Хотя… Имя ей, конечно, идет. Слава, Славка. И к образу подходит. И к рисунку. И даже к харизме вместе с достоинством и горделивой неторопливостью.
Ага, и Максим здесь. Пробился через толпу, встал рядом со Славкой. Чуть наклонился вперед, заглянул в лицо, спросил что-то. А она даже бровью не повела, ответила односложно.
Ей всегда было жалко Максима, когда он вот так Славке в лицо заглядывал, немного подобострастно. Нельзя, нельзя, ты ж мужик… И не самый плохой, кстати. Высокий, здоровенный, подтянутый, на холеном лице кой-какой интеллект временами высвечивается. Хотя… Чего его жалеть. Сам хомут на шею надел, значит, нравится так, с хомутом, ходить… Нет-нет, хороший зять, дай бог каждому. И Славке нравится, как он сбоку подобострастно заглядывает. А если обоим все нравится, значит, полная семейная идиллия. Ура.
– Что, твои примчались? Видишь их? – присела на соседнее кресло Вика, обдав табачищем.
– Да. Вижу. Вон, справа, рядом с колонной. Славка и Максим.
– Ну и замечательно. Пойдем, там уже лента с места сдвинулась, сейчас чемоданы поедут… Или посидишь, я и свой, и твой чемодан принесу?
– Нет, не надо, я сама.
– Ну, как хочешь…
Получили чемоданы, вышли в толпу встречающих. Макс радостно и широко улыбался, потом коротко глянул на Славку, и тут же улыбка пропала. Бедный, бедный мальчик, хороший зять. Не знает, как себя вести. Не получил от Славки достаточных инструкций, наверное. А может, наоборот, в избытке получил. И растерялся.
– Привет, мам… – коснулась ее щеки холодными губами Славка. – Как долетели?
– Здравствуй, доченька. Все хорошо, спасибо.
Ах, какое вежливое общение, с ума сойти! Какая сердечная встреча матери и дочери! И ведь ни слова, ни вопроса лишнего… Например, где наш любимый папочка, почему не примчался в аэропорт, как это всегда бывало, почему любимую мамочку не встретил… Нет, она бы спросила, конечно, если бы Славкиной реакции не опасалась. Она вообще ее побаивалась немного, тем более сейчас, когда чуяла в дочери затаенную агрессию.
– Славка, Максик, привет, привет! – закудахтала, как наседка, Вика, охлопывая и оглаживая ребят по плечам. – Ну как вы тут, мои дорогие? Славка, а ты похудела… Что, опять на диете сидишь, поганка? И Макса, поди, одной тертой морковкой кормишь? Ругаю тебя, ругаю, а все без толку…
Ее вдруг кольнуло ревностью – со стороны именно Вика выглядела матерью, а не она. И завистью к Вике кольнуло. К этой ее радостной беззаботности. Проговаривать то, что бог на душу сей момент положил, какое же это счастье, наверное. Счастье не бояться, что упрешься лбом в дочернее раздражение.
– Ой, как вы хорошо загорели, теть Вик! – живо откликнулась на эту чужую радость Славка. – Вам очень, очень идет!
– Да ну… Скажешь тоже! – с любовью глядя на Славку, махнула полной рукой Вика. Губы ее растянулись в улыбке. – Спасибо, конечно, на добром слове… Ты же знаешь, оно для меня дорого стоит, особенно от тебя, моя хорошая… Спасибо, спасибо…
– Мария Сергеевна, чемодан… Чемодан давайте! – суетливо подхватился Максим. – И вы, Виктория Леонидовна…
– Я? Да не, что ты, Максик… – отодвинула его руку от чемодана Вика. – Я сама… Сейчас выйдем, частника поймаю, сговорюсь подешевле…
– Не поняла, теть Вик? – сердито глянула на нее Славка. – Вы что, с нами не поедете?
– Да не! Да не беспокойся, Славушка, невелика птица! Сама доберусь! Вам всем не до меня сейчас, я ж понимаю…
– Вот еще! Не выдумывайте, теть Вик! – пробурчала Славка сердито и перевела взгляд на ее лицо, будто это она не пускала Вику в машину. И скомандовала так же сердито мужу: – Максим, бери у тети Вики чемодан, и пойдемте уже, наконец! А то нас тут затолкают!
Ну да. Кто бы посмел тебя ослушаться, милая доченька. Так и пошли гуськом – впереди Максим с чемоданами, за ним Славка с прилипшей к ее локтю счастливой Викой, и она чуть поодаль, на полшага от них, как неприкаянная бедная родственница. Славка оглянулась, спросила взглядом – чего отстаешь, мол? Давай, давай…
Догнала. Тоже хотела было прилипнуть к Славкиному локтю, но… Вдруг увидела, как обменялись быстрыми взглядами подруга и дочь. Будто Славка спросила Вику – ну что, как все прошло? А Вика чуть шевельнула бровями, изобразив на лице бесконечную грусть – да как, мол, Славочка, сама понимаешь… Тяжело прошло. С твоей матерью вообще тяжело, не мне тебе объяснять!
Ее будто под дых ударил этот секундный диалог взглядами. Надо же, как они понимают друг друга, и слов произносить не надо. А она, выходит, в этой гармонии лишний предмет? Никчемный, тяжелый. Фу, как противно. И стыдно за саму себя. Исчезнуть хочется, провалиться сквозь землю.
А Вика, наоборот, после молчаливо секундного диалога будто встряхнулась. Подняла подбородок вверх, поджала губы, махнула едва заметно рукой – все, меня больше не касается! И без того намучилась! Теперь уж сами как-нибудь разбирайтесь со своей психованной матерью!
От аэропорта до города ехали молча. Было в этом совместном молчании что-то невыносимое, напряженное, как натянутая струна. И спина у Максима была напряженная, со взмокшей полоской, идущей от ворота рубашки вниз по позвоночнику. Бедный, бедный Максим… Вот уж кому не позавидуешь. Быть свидетелем назревающей семейной трагедии… Ведь есть трагедия-то, есть. Похоже, ни одной надежды не осталось, даже самой маленькой. Господи, да хоть бы кто-нибудь что-нибудь вякнул! Можно ведь – про погоду… Какая здесь была, какая в Испании… И Вика тоже молчит. Смотрит в окно и молчит. И лицо у нее отстраненное, почти счастливое.
Хотя наверняка это молчание никого не беспокоит. Только она одна мучается, горше всех переживает общую неловкую паузу. И всегда первая стремится выйти из нее, найти лазейку. Всем наплевать по большому счету, а ей страшно некомфортно. Да что там, некомфортно! Если бы только – некомфортно… Такая паника изнутри поднимается суетливо болезненная!
– Как у мамы здоровье, Максим?
А что делать, не выдержала-таки, разорвала вопросом неловкое молчание. Голос получился жидкий, дребезжащий какой-то. И равнодушный по большому счету.
– Да ничего, Марь Сергевна, спасибо! – с готовностью откликнулся Максим. Видимо, ему тоже хреновато жилось в такой паузе.
– А у папы как? Ты говорил, у него на работе сокращение намечалось?
– Да не, все обошлось, Марь Сергевна. Работает.
– Ну, слава богу…
– Ага. А вы-то как отдохнули?
– Да тоже, в общем… Нормально, Максим…
Лучше бы не спрашивал. Хорошо, что свернули на Викину улицу, еще пару домов проехать, и въезд во двор.
Вика открыла дверь машины, резво выскочила на свободу. Пока Максим копошился, сама выхватила из багажника чемодан, послала воздушный поцелуй Славке. А на нее даже не посмотрела. Обиделась, наверное. Гремя колесиками по асфальту, покатила чемодан к подъезду, отмахиваясь от Максима, который без толку порывался проявить себя джентльменом.
– Ну, ты даешь! – накинулась на бедного парня Славка, когда он снова сел за руль.
– А я-то что, Слав? Ты же видишь, я предлагал помочь, а она – сама, сама! Я ж не могу с ней драться!
– Да не надо ни с кем драться! Надо просто не суетиться со своей помощью! Всегда можно подать себя спокойно, без суеты!
– Ну, вот и подавай сама себя, если умеешь… – огрызнулся Максим.
– Да, умею, – спокойно сказала Славка.
– И на здоровье, – хмыкнул Максим.
– Спасибо, – пожала плечами Славка.
Вот и хорошо. Пусть лучше слегка собачатся, чем молчат. Иначе и впрямь невыносимо. Скорей бы уж до дома доехать… Хотя нет, наоборот, домой ехать страшно. Дома Славка с ней объясняться будет. Информацию выдавать. Вон, как нервничает сильно. Хотя – почему именно дома? Можно и сейчас! Вики уже нет, а Максим – свой человек!
– Слав… Максим… Объясните мне, что все-таки произошло? – вклинилась она со своим нервным вопросом в их легкую перепалку.
И замолчали оба испуганно. Потом Славка вздохнула, покосилась на Максима, ответила нехотя:
– Погоди, мам… Давай хоть до дома доедем.
– Там, кстати, холодильник пустой… – тихо проговорил Максим. – Может, пока вы… Ну, говорите-беседуете… Я в супермаркет за продуктами сгоняю?
– Да… Да, пожалуй… – задумчиво кивнула Славка. – Довезешь нас до подъезда, затащишь чемодан и проваливай в супермаркет…
Пустая квартира встретила их настороженно, как чужая. Чистая, ни пылинки кругом, ни одной разбросанной вещи. Саша, что ли, постарался? Прежде чем уйти, квартиру до блеска вылизал? Вон, даже в мойке ни чашки, ни тарелки нет. Может, и вещи свои не взял? Рубашки там, костюмы…
Быстро прошла в спальню, открыла дверь шкафа-купе, заглянула в то отделение, где всегда висели на плечиках эти самые рубашки-костюмы. Пусто. Пусто! И в самом деле – пусто…
– Мам, мам… Ну чего ты так нервничаешь? Пойдем на кухню, сядем, поговорим… Я чай сделаю.
– Что ж, пойдем… Просто я в себя прийти не могу, Слав. Как-то это все… Как в дурном сериале. Неправильно и подло. Нереально подло.
– Ой… Ну чего сразу подло-то? Не ты первая, не ты последняя.
– Да. Может быть. Но так… Чтобы тайком… Меня отправить в отпуск, а самому…
– А было бы лучше, если бы он все это проделал при тебе? Я не уверена, что ты сидела бы, к примеру, в кресле и улыбалась снисходительно! Ты бы, мамочка, ему такое закатила… Такое… Да ему через тебя перешагивать у порога пришлось бы! А он бы не смог перешагнуть, ты же знаешь нашего папу! Он всегда в ступор впадает перед твоей истерикой!
– Да какой истерикой, Слав?.. Когда ты меня видела в истерике?
– А истерика истерике рознь, мамочка. По-моему, твоя тихая истерика по накалу напряжения меркнет перед самой что ни наесть бурной истерикой. Нет, я, конечно, не знаю, спорить не буду… Но ты умеешь так… Глазами, лицом, даже ровным, казалось бы, голосом такую истерику закатить… Так я не поняла, ты чай будешь? Правда, сахара нет…
– Нет. Не хочу. Ничего не хочу. Погоди, Слав… А почему он на звонки мои не отвечает?
– Да все потому же, мам. Он тебя боится. Он… Он потом тебе позвонит, где-нибудь через недельку. Когда ты… Ну, все это примешь, в общем. Успокоишься.
– Через недельку?!
– Тихо, мам, тихо… Валерьянки накапать?
Славка сидела напротив, сложив красивые пальцы в замок, смотрела пристально. Надо отдать ей должное, сочувствия много в лице было. Но… Какое-то оно казенное было, это сочувствие. Обидное. Не дочернее совсем. Даже плакать не плакалось, неловко было плакать, как перед чужим человеком. А холод отчаяния уже вовсю распирал нутро, горячих спасительных слез требовал.
– Не надо мне валерьянки, Слав… Ты бы лучше со мной поговорила по-человечески.
– А я что, не по-человечески?
– Нет.
– А как нужно?
– Как дочь с матерью. Ведь я твоя мама, Слава. И у меня горе. Ты же… Ты же априори на моей стороне должна быть, как дочь… А ты…
– Ой, мам, вот не понимаю я этого – дочь; априори; на одной стороне; на другой стороне! Мы на войне, что ли? Обязательно должны разбежаться по разные стороны баррикад? Тем более я не маленькая, чтобы погрязнуть в таких эмоциях, я взрослый, вполне состоявшийся человек. Я вас обоих одинаково люблю, и тебя, и папу. Я хочу, чтобы папа был счастлив, только и всего.
– А я?
– Ну… И ты тоже, естественно.
– Ты считаешь, что я после убийства должна быть счастлива? Он же убил меня, Слав. Он же знает, что я не умею жить одна. Значит, убил.
– Ой, опять твои тревожные фантазии, мам… С чего ты взяла, что не умеешь жить одна? Ты что, слепая, глухая, убогая?
– Да, Слав, да… Слепая, глухая и убогая. Только этого внешне не видно.
– Мам… Кончай, а? Ну правда, надоело… Нет, хорошую отмазку, конечно, придумала. Не вижу, не слышу, не могу, не умею. Все это ерунда, мам. Все ты умеешь.
– Слав… Я знаю, что говорю… Мне страшно, Слав. У меня внутри дрожит все от страха, даже плакать не могу. Вот, посмотри… – Отчаянным жестом вскинула руки, вытянула их перед собой. Пальцы и впрямь ходуном ходили. И лицо дрожало, и зубы выбивали звонкую дробь.
– Ну, вижу… И что? Ты просто замерзла, мам… Говорю же, давай чаю сделаю.
– Слава, Славочка… – Уже не контролируя себя, закрыла лицо ладонями, завыла-запричитала через хлынувшие слезы. – Мне правда очень плохо, Славочка… Я не понимаю ничего, что происходит? Мне плохо и страшно, я не могу, не могу…
– Мам, прекрати. Возьми себя в руки. Пожалуйста.
– Да… Да, сейчас…
Задержала в себе воздух, стараясь унять рыдание. Бесполезная попытка, все равно рыдания вырвались наружу, еще и тело дернулось в отвратительной конвульсии. Легко сказать – прекрати… Как это прекратить, если оно неуправляемо?
Славка подскочила, ринулась к шкафчику с аптечкой, бормоча себе под нос что-то сердитое. Наверное, пузырек с валерьянкой найти не могла. Зато вскоре понесся по кухне отвратительный запах корвалола – откуда она его выкопала? У нее на корвалол вообще аллергия!
– Мам, вот! – бухнула перед ней на стол стакан с мутным вонючим снадобьем. – Выпей залпом, через силу! Что-то я сплоховала с твоей реакцией-то… Не подготовилась заранее…
– Слав! Ну почему ты со мной так, а?
– Да как, мам?
– Насмешливо… Жестоко…
Славка вздохнула, опустила плечи, глядела на нее долго, молча. Потом тихо заговорила, осторожно пробираясь интонацией по словам, как сапер по минному полю:
– Нет, мам, ты не думай, что я такая уж прям… бесчувственная. Нет, я все, все понимаю… И мне тебя правда очень жалко. Но… Если я сейчас начну тебя жалеть, ты совсем расклеишься, мам! А тебе нельзя! Не требуй от меня жалости и сама себя не жалей! Быстрее в себя придешь и жить начнешь, как все!
А ее уже прорвало. Мерзкое чудовище колотилось внутри, зверствовало отчаянием. Пытаясь сдержать дрожь, обхватила себя руками, задышала прерывисто.
– Ой, ну мам… Ну все, прекрати, не надо… – протянув через стол руки, принялась оглаживать ее по предплечьям Славка. – Ну, ушел, ну подумаешь, и бог с ним… Тысячи женщин через это проходят, и ничего, не умирают…
– Я… Нет… Я не смогу… Я точно знаю, что не смогу одна…
– Мам, ну хватит! Что мы об одном и том же! А еще спрашиваешь, почему папа вот так ушел! Да потому и ушел… Разве с тобой можно нормально поговорить? Ты же никого, кроме себя, не слышишь! Для тебя же главное – это твои придуманные страхи, твоя фантазийная немощь! Выставляешь их впереди себя, как оружие! А только это не самое хорошее средство, к твоему сведению, этим около себя мужчину не удержишь… Ему не бабья немощь нужна, а наоборот, сила и ласка. И не страхи, а смелость. Такая вот обратная реакция получается… Да ты хоть знаешь, мам, к кому он ушел? Ты же меня не спросила даже!
– И… К кому?
– К Валентине.
– Кто это – Валентина?
– Ну, ты даешь… Это ж его работодательница! Ну, которую он на машине возит!
– Погоди… Это что же… К Вассе Железновой?!
– Ну да… Я и забыла, что у нее такое прозвище смешное. А вообще, точно, прямо не в бровь а в глаз! Точно, Васса Железнова! Та еще бой-баба! Чего захотела, того и добилась! Бизнес расцвел, денег полно, теперь можно и замуж сходить! А для этой цели и личный шофер сгодится! А что, у нас папочка очень даже презентабельно за рулем крутой тачки смотрится…
– Слав, не надо. Прекрати. Я все поняла, не надо комментариев.
– Ну, не надо так не надо… Я просто тебя рассмешить хотела…
– Ага, спасибо. Рассмешила.
Слезы хлынули новой волной, и пришлось убежать в ванную, поскольку заверещал в прихожей дверной звонок – Максим вернулся из супермаркета. Закрыла дверь на защелку, пустила воду, принялась нервно плескать себе в лицо, захлебываясь слезами. А испуганное сознание подсовывало из памяти лицо Вассы Железновой – безликое в своей холодной надменности. Да, ни одна симпатичная эмоция не задержалась у этой бизнес-леди на лице – только калькулятор в глазах и надменность. А само лицо… Некрасивое вовсе. Колхозно-бабье.
Села на край ванны, прижав холодное полотенце к глазам, потрясла головой, изгоняя неприятный образ. Значит, Валентина, Васса Железнова. Нет, как же так… Он что, совсем с ума сошел? Ее же нельзя любить ни при каких раскладах! Она не женщина, она железный сейф с деньгами… Она его купила себе, что ли? Сашу? С его честностью и тихой молчаливой порядочностью? Нет, этого не может быть.
– Мам… Как ты там, все в порядке?
– Да, Слав…
– Тогда выходи, проводи нас.
– Да, иду.
Уже стоя в дверях, Славка внимательно вгляделась в ее лицо. Потом произнесла тихо:
– Мам, я очень часто к тебе приходить буду.
– Да ладно, не надо.
– Хм, не надо, главное. Обижаешь! Тебе и сейчас хочется, чтоб тебя пожалели, да?
– Нет, Слав. Я имею в виду – по обязанности не надо. Если только сама захочешь. У тебя и без меня дел много.
И всхлипнула прерывисто. И опустила глаза, и впрямь чувствуя себя не матерью, а обиженной девочкой.
– До свидания, Марь Сергевна… – печально проговорил Максим, стараясь не глядеть в ее сторону. – Посмотрите в холодильнике, я там накупил всего.
– А сахару забыл! – сердито повернулась к нему Славка. – Мама, между прочим, чай всегда сладкий пьет!
– Да, кстати, я мед купил! Вы пока с медом чай пейте, Марь Сергевна.
– Хорошо, Макс. Спасибо. Идите.
– Мам, точно все в порядке?
– Да, Слава, да. Пока.
– Пока…
Дверь захлопнулась. Секунда прошла, пять секунд. Тишина, противно звенящая. Показалось, и внутри что-то захлопнулось, болезненный спазм прошел по всему телу. Это чудовище пробудилось, наверное. Радуется, что она осталась одна… Можно приступить к своему черному делу. Интересно, куда оно своими клыками в первую очередь вопьется? В сердце? В мозг? А может, в душу?
И сразу навалилась усталость. Добрела кое-как до кухни, села за стол, зажала уши ладонями, чтобы не слышать эту жуткую тишину. Почему они не верят, что ей страшно? Страшно – совсем одной? Почему? Что она им сделала плохого? Ведь ничего, абсолютно ничего… Любила, как умела. Насколько силенок хватало. Она ж не виновата, что немного их, этих силенок… Нет, как там Славка давеча про Сашу сказала? Ему не бабья немощь нужна, а наоборот, сила и ласка? И не страхи нужны, а смелость? Да, все так… Но ведь не пойдешь в лавку, страхи на смелость не поменяешь. Если они с детства в тебе живут, в кровь вошли…
Стоп, стоп. А вот про это уже не надо. Даже самой себе не надо. Потому что это уже харакири получается. Надо просто взять и убежать от тишины… Хотя бы в сон. Выпить снотворного и провалиться в сон. Хорошо, что завтра суббота…
* * *
Назойливая мелодия лезла в сон, противная такая. Откуда она взялась? Ах да, балкон на ночь оставила открытым… Сосед забавляется, Вениамин Петрович, старый павиан и сладострастник. Дворовая тайная кличка – Венечка. Пока супружница по субботнему рынку шастает, включил диск с любимой группой. Громко включил, на всю катушку. А так бы еще спала и спала!
«…Лучшие друзья девушек это бриллиа-а-а-нты…» – затянула свое бесконечное «а» любимая Венечкина группа. Да уж… С друзьями девушек все до боли понятно. А самый лучший друг брошенных женщин кто, интересно? Снотворное феназепам?
Да, неслабое такое снотворное. Но и то до конца Венечка «подружить» с ним не дал. Можно, конечно, на балкон выйти, сказать ему пару сердито-вежливых слов. Он хоть и старый павиан, но безобидный, нахальства для ответных «сердито-вежливых» у него в загашнике явно не найдется. Ну да ладно. В любом случае на эти «сердито-вежливые» эмоциональные резервы нужны. А их нет, резервов-то. Пусто-пусто, даже на минусе. Так пусто, что в голове звон стоит. И лучше встать с постели, если проснулась. Потому что лежать в отсутствие резервов – еще хуже. Вставай, прикидывайся живой, хоть жизнь твоя на самом деле закончилась. Но кофе-то можно попить напоследок? Черного, крепкого, с лимоном и кардамоном?
В душ не хочется. Даже умываться не хочется. Может, потом, после кофе… Жаль, курить нельзя, слабые бронхи не позволяют, сразу дыхалку перекрывают. А так бы – милое дело… Сначала сигарета, потом кофе. После кофе – опять сигарета. Потом опять кофе… Глядишь, и не до страхов бы стало. Глаза бы из орбит вылезли, и все дела. Саша придет, а она сидит за кухонным столом, глаза рядом лежат на блюдечке. А что, любуйся картинкой! Какая тебе разница, с глазами я или без… Все равно всегда слепая была…
Фу, придет же с утра в голову. Лучше бы умылась. А теперь уже поздно – кофейная пенка в турке зашевелилась, поползла вверх. Так, где моя любимая чашка… Ага, сахара нет. Ладно, можно и без сахара. Зато лимонов – сколько угодно. Максимушка вчера постарался.
А за окном – ничего, погода хорошая. Солнышко светит, птички поют. Судя по всему, сейчас примерно половина десятого. Суббота. Никуда идти не надо. Ни к кому. И к ней никто не придет. Надо же, а раньше и не думалось об этом… В смысле – ни я к кому-то, ни кто-то ко мне. Саша по субботам всегда работал, и утренние посиделки за чашкой кофе тихим удовольствием числились. А в это утро вдруг… Ой, да отчего вдруг-то? Все ж понятно. Наверное, это первая ласточка одиночества – такая невыносимая тревожность затворничества. Здравствуй, ласточка, залетай, будь как дома, помогай менять статус затворничества. Раньше оно защищенным было, оттого и комфортным, а сейчас…
Показалось, что зазвонил телефон. Бросилась в спальню, схватила с тумбочки… Нет, не было никакого вызова. И впрямь, показалось. Наверное, уже галлюцинации начались. Ждешь звонка – и слышишь звонок. Звонок от Саши…
Тихо, тихо. Сердце-то как разбушевалось. Иди обратно на кухню, садись у окна с недопитой чашкой кофе. Вот так, оплети ее пальцами… Тепленькая еще. Последняя плотская радость – тепленькое под пальцами почувствовать. И чуть-чуть расслабиться. И повестись взглядом за качающейся на ветру тополиной веткой. Оказывается, тополиные листья с изнанки чуть белесые… Не хотят, бедные, изнанку показывать, а ветер их силой выворачивает. Так и в жизни человеческой происходит. Не хочешь, а наизнанку вывернешься. Вот как она сейчас. Разве это она? Нет, это изнанка, такая, как есть, мятая-перемятая, до бесчувствия перепуганная. Без мужа, без опоры, без любви.
То, что Саша ее любил, никем в их семье не подвергалось сомнению. Она привыкла, как привыкает слепой к надежному плечу поводыря. Можно и без глаз обойтись, идти и идти по одной дороге и ничего не бояться. Да, именно так, не бояться. Жить себе и жить. Ты дрожишь перед незнакомой закрытой дверью, Машенька? Ничего, Саша откроет. Боишься потерять работу, боишься безденежья в кризис? Не надо, у тебя же муж есть, он обо всем позаботится. Боишься, что у Славки пубертатный период и она попадет в плохую компанию? Ну, стоит ли нервничать, на телефоне сидеть… У Славки отец есть, слава богу. Он найдет способ ее оттуда вытащить, он же мужик… Как? Это его проблемы. Не твои, Машенька.
Да, так и получалось… Главное, большие страхи огладить и успокоить, а мелкие страхи сами пройдут. Мелкие страхи – это же так, семечки. Даже, можно сказать, удовольствие получаешь, когда их щелкаешь. Допустим, накричала начальница на работе, довела до слез. С одной стороны – плохо, конечно. А с другой… Как сладко можно вечером, за ужином, пожаловаться мужу на злую начальницу! В подробностях пожаловаться, с деталями, с описанием своих душевных терзаний. Он выслушает, потом обязательно нужные слова скажет. Именно те слова, от которых расслабится уздечка, стягивающая болью плечевой пояс, а еще можно сладко всплакнуть чуть-чуть… А потом сквозь слезы и посмеяться над его шуткой – вроде того, может, мне твою начальницу в угол поставить? На колени, на горох? Чтобы знала, как мою жену обижать? Да, смешно звучит, по-детски, но тем не менее ужасно приятно…
Или, например, такие страхи, как «вдруг батарею прорвет» или «стиралка сломается, когда тебя дома не будет». Саша такие страхи смешно называл виртуальными. Для них у него специальная заготовка была, называлась «уверенный строгий голос». Посмотрит в глаза и рубанет, будто некую данность в ее испуганную голову вложит. Не прорвет, Маша! Не сломается! Не думай об этом! Все будет на своих местах! Да… И впрямь ведь от уверенно строгого голоса уходили виртуальные страхи, не мучили…
В общем, жить можно было, бездумно смотря вверх. Да, именно вверх, а не на землю, боясь упасть сослепу в яму. И не по сторонам оглядываясь и заранее выставляя локти для защиты от нападения. Потому что она их вообще выставлять не умеет, потому что локти намертво прижаты к бокам… Отняли у нее эту способность в детстве – локти выставлять. Заставили согласиться на страшное. То бишь волю сломали, а потом вырвали с корнем. А воля – она такая штука, капризная… Второй раз не приживается, как ни старайся. Вместо воли образуется болезненное пустое место… Культяпка внутренняя, которую не видит никто.
Ой-ой, лучше не вспоминать всуе! Хотя – как не вспоминать-то. Даже и стараться нечего. Все равно не забудешь. Тем более… Ох-х-х…
Да, самое противное, что он ей этой ночью опять приснился. Давно не снился, а сегодня приснился. Он, кошмар по имени дядя Леша. Или папа, как он просил себя называть. Вернее, требовал… Так и помнится свое детство-отрочество в двух ипостасях – до дяди Леши и после дяди Леши. То, которое было «до», в отдельной коробочке. Оно же святое, которое было «до»… Для памяти святое. И чистое. А потом…
В том, чистом и святом, она была нормальной девочкой. Тихой, пугливой, молчаливой. Как все, в детский сад ходила, потом в школу. Помнится, соседка вздыхала с завистью: какой у тебя, Аня, ребенок, не знаешь с ним хлопот! А мама только рукой махала, сердилась и отвечала довольно странно: да какая, мол, разница, есть хлопоты или нет, все равно за подол держит! Она удивлялась, глядя на мамин подол – неправда же! И руки за спину отводила, пожимая плечиками.
Родного отца она не помнила. Иногда ей казалось, что его вообще не было. У других детей были, а у нее – нет. Тем более мама очень сердилась, когда она спрашивала про папу. А потом вдруг появился он, дядя Леша…
Поначалу все складывалось очень даже хорошо. Мама похорошела, повеселела, начала по выходным пироги печь. И ее с собой приглашала, вместе пекли пирог для дяди Леши, старались, чтобы ему понравилось. Он выходил к столу, потирая руки, улыбался им обоим, подмигивал весело – ну что, девчонки, попробуем, что тут у вас получилось? Мама заливалась счастливым смехом от этих «девчонок»…
Потом, позже, став взрослой, она часто думала – как же так-то, мам… Неужели ты не замечала, как подолгу держит новоявленный папа твою дочь на коленях, как любовно оглаживает по бокам, по животу… Наверное, и впрямь не замечала. Очень хотела счастья. Именно картинки хотела – чтоб семья, чтоб ребенок, любовью обласканный. Да уж, любовью…
Ей было двенадцать лет, когда он ее изнасиловал. Очень обыденно все произошло, очень быстро. Она даже толком испугаться не успела. Нет, испуг был, конечно, только он какой-то был… ненастоящий. Как у стоматолога, когда зуб выдирают с уколом. Вроде и страшно, а ничего не чувствуешь. Сидишь в кресле, словно замороженный истукан, и кажется, что обезболивающее лекарство по мозгам растекается, и боишься пошевелиться. Наверное, в этот момент дядя Леша ее волю с корнем и вырвал. А она не почувствовала ничего. Ну, кроме физической боли и сильного отвращения. Но что такое физическая боль в сравнении с потерей воли? Ничто. А иначе как еще объяснить, что не закричала, не заплакала? Сидела потом, сложив руки на коленях, слушала, как он ей втолковывал осторожно-ласково:
– Прости, я тебе больно сделал… Но в двенадцать лет уже все это делают, Машенька. Только все это делают с сопливыми мальчишками, а тебе повезло, у тебя все по-настоящему, по-взрослому получилось. Ты поняла меня, да?
Кивнула головой безвольно.
– Только маме ничего не говори. Она не поймет, рассердится, еще и побьет, не дай бог. Она же мама, ей так положено, чтобы сердиться. Это наша с тобой общая тайна будет. Мы же оба с тобой перед мамой виноваты, правда?
Кивок головы.
– Ну, вот… И тайна у нас общая, и вина общая. А еще мы хотим, чтобы мама нами довольна была. И счастлива. Ты же хочешь, чтобы мама была довольна и счастлива?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?