Текст книги "Ходила младёшенька по борочку"

Глава 9

Хорошо жилось Марусе в родимом доме. Порой ей казалось, будто она в детство вернулась. Особенно по вечерам, когда укладывала на полатях своих деток. Набегавшись за день, они никак не могли угомониться. Тимоша и Никита ещё долго шептались и хихикали, мешая заснуть Нюрочке, и Маруся строго шикала на них, пряча улыбку. И вспоминалось ей, как когда-то на этих же полатях они с Нюрой обсуждали перед сном свои тайны, а Василко прислушивался к их разговорам и обижался, что они что-то от него скрывают.

Но радость от жизни в родной семье принакрылась бедой, словно чёрною тучей. Тюша то и дело ходит в церковь, ставит свечи за здравие Любушки. Анфиса каждый вечер творит молитву перед образами, умоляя Господа вернуть ей внучку. Прохор бродит по двору смурной, и всё у него из рук валится. Иван ещё раз съездил в Лаю, но тщетно – Любушка там больше не объявлялась. Коконька совсем сникла – всё виноватит себя, что девку не уберегла. Приезжал пристав по каким-то заводским делам, Пелагея к нему с челобитной, а тот ничем не помог. Никто ничего не видел, никак вину не докажешь. Может, мол, девка сама сбежала – и весь сказ. Несколько раз подходила коконька к ненавистному кержацкому дому, стучала в ворота и требовала ответа. Но те затаились и не отворяли ей. По селу прошёл слух, что сослали они Зотея вместе с дедом в какой-то дальний скит, от греха подальше. Всё это она Ивану и поведала.

Смотреть, как убивается Тюша по Любушке, было выше его сил, и Иван старался занять себя делами. Сердце разрывалось при виде почерневшего лица жены. А оттого, что он ничем помочь не мог, было и вовсе горько. Но горюй, не горюй, а дела-то стоять не должны. Да и время бежит так, что только поспевай за ним. Вроде, давно ли пашни засеяли, а уже и новая работа подоспела. Петров день на носу, скоро сенокос начинать, пора косы готовить – точить да отбивать. Иван успел ещё до Петрова поста одну из купленных коров забить да мясом поторговать. И в накладе не остался, понял, что он на верном пути. В заводе ведь как заведено: поздней осенью, после Покрова, если морозец установится, все начинают забивать скотину. До Рождественского поста успевают мясом полакомиться. В каждой избе сечки о деревянные корыта стучат, пельмени стряпаются, ноги для холодцов палятся. Бабы кишки в проруби полощут, колбасы набивают. Всё в ход идёт – и осердие, и потроха. А уж разговеться после поста народ у нас любит. Зимой в каждом доме мясо в печи томится. Глядишь – к весне-то уже всё и подъедено. И вот тут самое время торговлю открывать. Жаль, поздно ему эта мысль-то в голову пришла, а то ведь прямо с Пасхи и начинать можно было. Но Иван всё учтёт на будущее. Только радости-то нет никакой от этой новой затеи. Вот если бы Любушка объявилась, тогда б и жизнь по-другому пошла.

Однажды вечером Иван с отцом отбивали во дворе косы, а женщины в это время поливали огород. Вдруг во двор вошёл Николка Черепанов, давешний Василков дружок.

– Бог в помощь, работники! – поприветствовал он хозяев. – Доброго вам здоровьица!

– И тебе не хворать! – ответил Прохор. – С чем пожаловал?

– Да вот, весточку вам привёз из Тагильского завода. От Любаши вашей.

Мужики чуть молотки из рук не выронили от такой новости.

– Анфиса! – крикнул Прохор. – Бегите-ка все сюда! А ты, милок, – обратился он к парню, – садись покуда на эту чурку, всё нам сейчас и обскажешь.

Маруся, Тюша и Анфиса поспешили на его зов.

– Любушку вашу я сегодня встретил на рынке в Тагильском заводе, – начал Николка, когда все собрались, – кланяться велела да передать, что всё у неё хорошо, чтоб не переживали за неё.

Тюша тут и охнула.

– Жива моя кровиночка! Жива моя деточка! Спасибо тебе, Господи! Услыхал ты мои молитвы!

Маруся молча обняла Тюшу одной рукой и погладила её по плечу.

– Как она там? Расскажи хоть, – попросила Анфиса парня.

– Настоящая барыня! – выпалил Николка и тут же смутился. – Одета нарядно. Я её сразу-то и не признал, пока она меня не окликнула. В платье обряжена, а на голове шляпка соломенная, и волосы в причёску убраны. А ещё девчушка при ней махонькая, просто ангелочек. Люба сказывала, что нянькой работает в семье тамошнего доктора. Дескать, эти люди из лихой беды её выручили, и она благодарна им очень. Теперь в их доме и живёт. Жалованье ей положили, но она пока не получала, хотела сразу, как деньги будут, письмо вам отправить, да тут я и подвернулся. Про всех вас расспрашивала, всё ли в порядке, не хвораете ли. Говорит, скучает шибко по дому-то.

– А чего ж тогда домой-то не вертается, коль скучает? – спросил Иван.

– Дак, говорит, не по своей воле уехала и не знает теперь, ждут ли её.

– Да как это? Почему не ждём-то? – всхлипнула Тюша.– Все глазоньки уже повыплакали, её ожидаючи!

– А как же она там одна-то в незнакомом заводе? Заплутает ещё! – удивилась Анфиса.

– А она не одна была. С ней две девки, видать, прислуга из того дома. Одна здоровенная, выше меня будет, и лицо у неё корявое. Девчушка её Симой называла. А другая толстая с огромной бородавкой на носу, а в руках корзина плетёная. Похоже, повариха ихняя, она потом в хлебные ряды направилась.

– А где там её сыскать-то можно, не сказывала? – уточнил Иван.

– Нет. Только обмолвилась, что недалеко от рынка живёт.

– Фамилию того доктора не знаешь?

Николка призадумался.

– Она называла, да я запамятовал. Иноверцев? …Иноходцев? …Иноземцев? Знать-то, Иноземцев!

– Ну, спасибо тебе, мил человек! Большую радость ты нам принёс! – сердечно благодарил парня Прохор.

– Надо срочно ехать за Любашей! – сказал Иван.

– Погоди, не пори горячку, – остановил его отец. – Ты же слышал – она работает! Люди на неё рассчитывают. Значит, домой сейчас она всё равно не поедет. Да и нам не до того, покос впереди. Вот управимся со всеми делами, тогда и поедешь.

– И то, правда, Ванечка! – сказала Тюша. – Главное, что Любушка жива-здорова, у меня теперь хоть сердце на месте.

Анфиса молча утирала слёзы. Маруся смотрела на Тюшу и радовалась за неё. Она не представляла, как смогла бы пережить потерю любого из своих детей.

Николка попрощался и, пристально поглядев на Марусю, ушёл. Все с благодарностью смотрели ему вслед. Добрая весть слегка ошарашила их.

Парень шёл и думал о Марусе. С тех пор как сестра его старшая привела в дом Сану Кузнецова, это имя частенько там поминалось. Николка был ещё мальцом, когда Маруся сбежала от первого мужа. Василко сказывал ему по секрету, дескать, слыхал, как взрослые судачили, будто избил её плетью Сано-то, вот она с его братом и уехала. А он протрезвел, да поздно уже – нет её. Не простила, видать. Молодец! Есть в ней что-то такое, чему Николай никак не мог найти объяснения. Вот сейчас она не проронила ни слова, а он исподволь наблюдал за ней и ощущал в этой женщине какую-то притягательную силу. А в чём она, та сила? В загадочности, что скрыта за её молчанием? Во внимательном взгляде её глубоких глаз? Трудно сказать. Казалось, во всей её фигуре, осанке, наклоне головы чувствовалось какое-то внутреннее достоинство. Нет, не ровня ей Сано! Не такой человек должен быть рядом с ней.

А Сано и лёгок на помине. Только Николай вошёл к себе во двор, тот, пошатываясь, вывалися из избы.

– И где ты шляешься, бездельник? – спросил зять заплетающимся языком.

– А я у Беловых был! С Марусей твоей виделся! – дерзко ответил Николай.

С некоторых пор Сано стал сильно раздражать его своим стремлением показать, что он тут хозяин. А какой он хозяин? Примак! Пока мать была жива, зятёк помалкивал, а теперь совсем распоясался. Особенно, когда выпьет.

– Маруся? – наконец до пьяного сознания Саны дошло, что сказал ему Николка. – Она приехала?

– Да она давно уж тут живёт со всем своим выводком! – раздался голос Татьяны, вышедшей на крыльцо. – Корчит из себя не знамо кого! Тоже мне, барыня выискалась!

– А я пошто не знаю? – пошатываясь, спросил Сано.

– А тебе знать необязательно! – отрезала жена.

– Как это необязательно? У меня там …сын! …Два сына! – поднял он вверх два пальца.

– У тебя их тут полон дом, а там – Егоровы сыны! И угомонись уже, не то Прохор Степаныч мигом тебя укоротит!

Сано плюхнулся на ступеньку и пытался ещё что-то сказать. Татьяна села рядом, сердито глядя на брата, принёсшего недобрую весть. Она долго скрывала от мужа, что Маруся гостит у своих родителей, а Николка всё выложил ему. Теперь ведь Сано будет непременно искать встречи с бывшей женой. И что потом? Уж сколько лет прошло, а он никак её не забудет. Горечь застыла на Танюхином лице.

Николка смотрел на сестру, словно впервые её увидал. Как же она отличается от Маруси! Вся изробленная, замученная. Постоянно ворчит, то на детей, то на мужа. Брат уже и не помнит, как она улыбается. Да, далеко Танюхе до своей бывшей подружки. И та ей, словно кость в горле. Кабы Сано-то не сох по ней по первости, может, оно бы и утихло. А то ведь, бывало, как выпьет, так Марусю и поминает в пьяном бреду. А что у трезвого на уме, то у пьяного на языке – это всем известно. Вот сеструха и изводится. А как ей не изводиться-то?

Николка, после того Марусиного побега, впервые увидел её на Василковой свадьбе. Татьяна после свадьбы всё выспрашивала его про соперницу-то. Как, мол, тебе она? Хороша ли? Во что одета? А разве ж он обращал на это внимание? И вообще, стоило ему увидать Василкову невесту в подвенечном уборе, тут он и дара речи лишился. И никого вокруг больше не замечал. Никогда ещё он такой красоты не видывал. Лишь глянул в глаза Лизаветины – так и утонул в них. Впервые тогда почувствовал Николка зависть к дружку своему. Не завидовал он раньше. Ни учёба друга, ни должность его, ни дедово богатство – ничто парня не волновало, а вот невеста-красавица совсем свела с ума. Он и с другом-то встречается теперь очень редко, хоть тот и зазывает его в гости. А как он туда придёт? Как он на Лизавету смотреть будет, если от одного только взгляда её готов чувств лишиться? Может, потому он до сих пор и не женился, что не встретил больше такой. Хотя, нет. Встретил уже. Сегодня. Как глянула на него Любушка из-под шляпки своей соломенной, так словно в омут и затянула. И ведь жили почти рядом, а он её почему-то раньше не замечал. Просто малявка, племянница дружка его закадычного. А вот, поди ж ты! Выросла!

– Николка, оглох что ли?! Слышь, в ворота стучат! Открой! – выдернул его из раздумий Татьянин голос.

За воротами оказался Гриня Титов. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Чего тебе? – Николка удивлённо уставился на него.

– Я это… я узнать хотел… говорят, ты Любу Белову видел, – заговорил тот робко.

Быстро же слухи по заводу разлетаются! Не успел до дома дойти, уже все всё знают.

– Ну, видел, и чего? В Тагильском заводе на рынке встретил, – нахмурился Николка.

– А когда она вернётся, не сказывала? – рвалась наружу потаённая Гринина надежда.

– Не сказывала, может, и никогда не вернётся, – решил подзадорить его Николка, сам не зная, почему.

– Как никогда? – лицо Грини вытянулось от изумления. – А я? …А свататься? …Мне батя обещал. Осенью.

– А она тебе обещала? – почему-то со злостью спросил Николка.

Тот пожал плечами:

– Нет… Не обещала…

– А на нет и суда нет! – отрезал Николка и захлопнул ворота. – Ишь ты, женишок выискался!

– Чего ты злишься-то, братец, будто он про твою невесту выспрашивает? – крикнула с крыльца Татьяна.

Николка растерялся, не зная, что ответить. Он почувствовал, как краска заливает лицо.

Татьяна всё поняла.

– И ты туда же! – проворчала она. – Уж сколь девок в заводе, а тебе именно Беловскую подавай! Да что ж они все? Заговорённые какие что ли, что вы по ним сохнете?!

Глава 10

Маруся шла на речку бельё полоскать. Летнее утро, касаясь её лица солнечными лучами, нежно ласкало кожу. Легчайший ветерок навевал ароматы трав и полевых цветов. Она вдыхала этот воздух, напоённый запахами детства, и тихо радовалась новому дню. Тимофей с Никитой вызвались в помощники – они несли большую овальную решётку, держа её за ручки по бокам. Каждый хотел показать, что он сильнее и слегка приподымал свою сторону, чтобы большая нагрузка ложилась на него.

– Осторожно, сорванцы! – окликнула их Маруся. – Вы мне сейчас все рубахи в пыли изваляете!

Братья весело рассмеялись.

Маруся с Нюрочкой, шагавшие позади них, тоже улыбнулись. Дочка беспрестанно щебетала. Ей нравилось гостить у бабушки и деда, нравилось играть с братьями и сестрой, но она уже скучала по отцу и рвалась домой. Маруся отвечала ей, что в их новом доме идут работы, и жить там пока нет никакой возможности. Надо ещё немного подождать, скоро тятенька управится со всеми делами и сам за ними приедет. Да и бабушке Анфисе с внуками веселее, и помощь хоть какая-то. Вот уже и страда началась, мужики первый покос докашивают, и завтра они все вместе отправятся сено грести. Это очень весело – работать всей большой семьёй на покосе. И Маруся стала рассказывать, как они с сестрой Нюрой в детстве любили эту страдную пору. Как разбивали кошенину, как сгребали её в валки, как в минуты отдыха спасались от жары в тени деревьев, как пили студёную воду из родника и лакомились ягодками. Нюрочка с интересом слушала, ей тоже захотелось на покос.

Вдруг Марусю кто-то окликнул. Она обернулась и увидела Сану, который приближался к ним, смущённо улыбаясь.

– Здравствуй, Маруся! – выдохнул он, робея.

– Здравствуй, Сано, – ответила она, с первого взгляда приметив, как он изменился, и не в лучшую сторону. Лицо какое-то помятое, глаза потускнели.

Зато он смотрел на неё и не мог глаз оторвать. Хороша! И даже шрам на щеке – его вечный упрёк – стал почти незаметен. Спохватившись, что он слишком откровенно разглядывает бывшую жену, он сказал:

– Я это… я к сыновьям… поговорить бы.

– Зачем? – глаза Маруси сузились. – Кому это надо?

– Мне надо! – воскликнул Сано.

– А им оно надо? – Маруся смотрела на него, сурово сдвинув брови.

– Дак, отец я… всё-таки…

– У них есть отец! Он их вырастил, они его любят, а тебя совсем не знают. И зачем всё это? Запомни – все они твои племянники! И не вздумай к ним приближаться!

Это было сказано таким тоном, что Сано весь вдруг съёжился и послушно закивал. Почему-то не смел он перечить Марусе. Не получалось. Но она говорила об обоих мальцах, а не только о Тимоше, и это вселяло надежду, что Никата тоже его сын. Он так и знал! Он чувствовал!

– Я это, я хотел их к бабке с дедом сводить, – как бы оправдываясь, проговорил он, – негоже дедов своих не знать.

– Егор приедет и сводит! – отрезала она и, повернувшись, пошла дальше. Потом вдруг остановилась, подтолкнула дочку вперёд к сыновьям, а сама вернулась к нему и неожиданно мягко заговорила:

– Пойми, Сано, так лучше для них. Если они тебе дороги, не встревай, не ломай им жизнь. Может, потом, когда повзрослеют, они всё узнают, но не сейчас. Прошу тебя, ради их же блага.

Он смотрел в её глаза, полные мольбы и понимал, что выполнит всё, что она скажет. Не враг он своим детям. Не враг.

Незадавшийся отец согласно кивнул и спросил:

– Ты только скажи мне, Никита – тоже мой?

Маруся пожала плечами и пошла догонять детей. А что она могла ответить, если и сама не знала этого? А Сано так и остался стоять, глядя ей вслед. Она была всё та же, его Маруся, и, в то же время, совсем другая. И эта другая манила его к себе ещё сильнее. Он выполнит всё, о чём она просит. Он, конечно же, не пойдёт против неё. Это Сано сейчас отчётливо понял. Как можно ссориться с той, кого боготворишь?

Маруся полоскала бельё, а перед глазами стояло Саново лицо. Что-то, похожее на жалость, всколыхнулось в ней. Чего греха таить, сломала она жизнь парню, и чувство вины, с которым она много лет боролась, всколыхнулось вновь. Из рассказов матери и Тюши, она знала, что жизнь его с Танюшкой не очень ладится, как не ладится и с работой. Да и пьёт он постоянно – оттого и нелады. Интересно, а живи он с ней, с Марусей, так же пил бы? Она задумалась, вспоминая прошлое. А ведь он и раньше к бражке прикладывался. Ситуации, выходящие за рамки обычной жизни, всегда выбивали Сану из колеи. Когда Фрося оклеветала Марусю и та убежала из дома свекрови, он напился. И когда учинил расправу над ней, тоже был пьян. Эх, слаб человек! А ведь неплохой мужик-то был. Добрый, заботливый. Но до брата ему далеко. Только Егор дал ей почувствовать, какое оно, бабье счастье. Жизнь с ним была совсем иной, чем с Саном. Вот уж, воистину, за мужем, как за каменной стеной. А из Сана какая стена? Так, шаткий заборчик, который бабе самой и подпирать приходится.

А Сано тем временем домой вернулся. Во дворе его встретила жена:

– И где тебя носит, окаянного? У меня забот полон рот, а мужик шляется незнамо где.

Сано смотрел на Танюшку и невольно сравнивал её с той, что только что стояла перед ним. Сравнение было явно не в пользу жены.

– Ну, чего ты всё время ворчишь на меня? Слова доброго от тебя не дождёшься. У других жёны приветливые да ласковые, а ты вечно всем недовольна.

– Дак, у других и мужики другие, а с тобой любая ворчливой станет!

Сано аж дар речи потерял от такого обвинения. Выходит, что Маруся, живя с ним, стала бы точно такой же, как Танюха? Нет, с этим он не может согласиться! Маруся, она такая… Такая… В общем, совсем другая. Интересно, а каково же ей с Егором-то живётся? Он ведь даже не спросил про брата. А надо было. Злость на Егора давно прошла, на смену ей пришло сожаление, что они в раздоре. Родная кровь, как-никак. Сано сел на крыльцо и призадумался. А если Танюха права? И жёны становятся злобными только у худых мужиков? А у доброго мужа жена всегда ласкова да покладиста? Эти мысли были новы для него.

– Чего расселся? – вырвал его из раздумий голос жены. – Сидит опять, мечтает! У людей уже гребь поспела, а мы ещё косить не начинали!

– Ты же знаешь, что я три дня кряду бате косить помогал. Вот с отцовым покосом управимся, а потом уж за наш примемся. Не могу же я старикам своим не помочь.

– Вот так всегда – сначала другим, потом себе! – возмутилась Татьяна.

– Всё собачитесь? – послышался голос Николки, вышедшего из избы. В руках он держал котомку.

– А ты куда навострился? – удивилась сестра.

– Ухожу я от вас, надоели ваши вечные дрязги.

– Как уходишь? Куда? Изба-то у нас общая, она и твоя тоже.

– Дак, тут есть хозяин и без меня! – Николка искоса глянул на зятя. – А я уж как-нибудь сам!

– А люди-то чего скажут? – возмутилась Танюха. – Что выгнали мы тебя из собственного дома? Не срамил бы ты нас, Николка, перед людьми!

– А людям скажете, уехал, мол, Николка по свету счастья искать!

– Как уехал? Совсем? А работа как же? – недоумевала сестра. – Только в мастера выбился, модельщик, сказывают, из тебя хороший получился, деньги зарабатывать стал и вдруг…

– А деньги-то везде заробить можно! – с улыбкой отвечал Николай.

– А мы как же? А детей чем кормить? – робко молвила сестрица.

– А у детей батя есть? Есть! Вот пусть он их и кормит!

– Дак он же без работы теперь! – оправдывала мужа Татьяна.

– А без работы у нас сидят только лодыри да пьяницы! А кто работать хочет, тот всегда её найдёт! – сурово ответил Николай.

– Ты нам хоть денег-то оставь немного, – умоляюще проговорила сестра.

– Оставил на столе. Немного. Мне и самому они теперь понадобятся.

Сано не проронил ни слова. Видно, и впрямь, худой он муж, и отец плохой, коли своих детей прокормить не может. Стало стыдно, что Танюха выпрашивает деньги у брата.

– Ты хоть вернёшься домой-то? – спросила сестра.

– Не знаю. Разве что навестить. Но жить с вами я уже не стану, пора мне своей семьёй обзаводиться.

– Никак жениться надумал? – удивилась она.

– А уж это как повезёт! – улыбнулся Николай, направляясь к воротам.

– Погоди-ка! – крикнула вдогонку сестра и направилась следом, переходя почти на шёпот. – Уж, не к Любке ли ты решил податься? Чует моё сердце, что так оно и есть. Присушила-таки, цыганка чёртова! Отняла у меня брата!

– Ну что ты несёшь всякий вздор! – возмутился Сано. – Он мужик, ему давно пора жениться! И не тебе выбирать ему суженую! Сам справится!

– А ты, вообще, помалкивай! – повернулась она к мужу. – Сам до сих пор по этой дряни беловской сохнешь, хочешь, чтоб и брат мой так же маялся?

– Да кто сохнет? Это всё твои выдумки! – возмутился Сано, но жена словно не слышала его.

– К кому угодно сватайся, – снова оборотилась она к брату, – только не в эту семью!

Николай молча махнул рукой, отворил ворота и сказал:

– Прощевайте, покуда!

Он шёл по родному посёлку и думал о том, когда же вновь сюда вернётся. Непросто было заводскому парню решиться и вдруг сорваться с места. Его охватывала тревога перед неизвестностью, но так будет лучше всем. Пусть сестра живёт своей семьёй, а у него другая дорога. Устроилась же Любаша в чужом заводе и ничего, прекрасно живёт. И он сможет. А если повезёт, то он её отыщет и, может быть… Да что наперёд загадывать! Не спугнуть бы! Но прежде он должен зайти к другу. С Петькой они попрощались вчера, а вот к Василке он сейчас и направляется. Николку немного смущало то, что там он снова встретится с Лизаветой. Но не может же он уехать, не попрощавшись с другом.

Василий встретил его у ворот и очень удивился, узнав, что он уезжает. Ему всегда казалось, что Николка с Петькой крепко вросли в эту землю, и никакая сила не сможет сдёрнуть их с родных мест. Василко полюбопытствовал, почему друг выбрал именно Тагильский завод, в округе много и других мест. Можно податься в Кушвинский или Туринский, да и Лайские заводы рядом. На что друг не сумел найти ответа, лишь пожал плечами. Ну, не скажет же он, что родственница Василкова, Любушка, крепко запала ему в душу, потому и готов он жизнь свою круто поменять. Друзья прошли в садик, где Лизавета гуляла с сыном. Она обернулась к Николаю и ответила на его приветствие. Странное дело – он не лишился дара речи, как это всегда бывало, не отвёл в смущении глаза от её лица. Он даже участливо спросил о её здравии и спокойно выслушал ответ. Ему впервые было радостно видеть счастливое семейство друга, и от этого как-то сразу потеплело на душе. Не отказался он и от предложенного Лизанькой чая. Тут же, в саду, уже закипал самовар. Матрёна принесла вазочку с вареньем, колотый сахар, баранки и заварила ароматный чай. Николка и не заметил, как пролетело время, пока он наслаждался душевным теплом в семье своего друга. Почему-то представилось, как однажды приедет к нему в гости Василко со своей семьёй, а Николкина жена будет потчевать их чаем. И будет так же тепло и душевно в их доме, и все будут веселы и счастливы. А почему бы и нет?