Текст книги "Юкагиры"

Часть 6
Возвращение

 
Своим молчаньем непонятным,
Какой-то тайною полна,
Пустыня серая безмолвна:
Гнетет, пугает всех она.
Еще как будто не проснулась
И дремлет все еще земля.
И под покровом снежным зябко
Все замерло – леса, поля.
Уныло путник песнь заводит,
Та в вышину себе летит.
И по подтаявшей дороге
Повозка медленно скользит.
 
 
С дороги то и дело сходит.
И в рыхлом тормозя снегу,
Полозья только тихо плачут,
Ее толкая на бегу.
Прикрикнет путник на оленей
И подбодрит их ровный бег,
Споткнувшись, потеряв поводья,
Сам падает в тот рыхлый снег.
Подскочит, весь в снегу, смеется,
Догнав повозку, он опять,
В нее запрыгнув, как мальчишка,
Оленей долго будет гнать.
 
 
И лишь поежится немного,
Когда вдруг ветры-свистуны,
Чуть настигая, хлещут в спину, —
Глаза тогда тоской полны.
Но вот внезапно вдруг повалит
Пушистых хлопьев легкий снег:
Уже и веселей в дороге,
И радостней оленей бег.
От их горячего дыханья
Клубится воздуха дурман;
И, рассыпаясь легким паром,
Садится в степь седой туман.
 
 
Дорога дальше все уходит,
Пустыня серая вдали,
Вершин заснеженные сопки
Перед глазами поползли.
И вдоль дороги уже встали
И с любопытством вниз глядят.
А под копытами оленей
Лишь льдинки талые хрустят.
Дорога к дому веселее.
Уже Ясачная видна, —
Блестит, как черная полоска,
Змеею вьется все она.
 
 
Но меркнет и она. Темнеет.
Тускнеет быстро небосвод,
И путник к сопкам поспешает,
К ним стадо все свое ведет.
Там, прячась за скалой от ветра,
Костер разводит, топит снег,
Чай кипятит, связав оленей,
Готовится он на ночлег.
Костер трещит, и бродит стадо,
И разгребает рыхлый снег.
Глаза на небе утопают,
Следят они созвездий бег.
 
 
Вот вспыхнул горизонт огнями:
Как пламя, красками мигая,
Столбы, горя, росли рядами
И вдруг опали, исчезая.
Следа вокруг не оставляя,
В душе лишь всполохи его,
Горели ярко и печально,
Осев на сердце глубоко.
Большим народом юкагиры
Когда-то были, говорят,
Светло, как днем, бывало ночью,
Когда все их костры горят.
 
 
Их было больше звезд на небе,
И, если чайка пролетала
Над ними, – черной становилась
И крылья дымом обжигала.
С тех пор, тихонько вымирая,
Впадая в тяжкие раздумья,
Внезапно словно превращая
Дыхание в огней безумство,
Их всполохом огня и света
Ночное небо освещают. —
Их «юкагирскими огнями»
Издревле люди называют.
 
 
Так в думы, словно в сон впадая,
Взгляд заморозив на звезде,
Он думал о жене, о детях
И о своей сейчас судьбе.
Но все забудутся невзгоды, —
Весна станцует хоровод,
Когда в селенье он вернется,
Оленей стадо приведет.
И счастьем расцветет Даайыс,
Уткнется дочь в его плечо
И будет ворковать, как прежде.
И деревянное ружье
 
 
Твой сын поднимет, как охотник,
И будет ползать он в ногах,
А, наигравшись, он под вечер
Притихнет на твоих руках.
В семью вернется снова счастье,
В тордох опять войдет покой,
Теперь богатый ты, оленный,
Мечтал о жизни ты такой.
Не зря все было, не напрасно,
И в грязь лицом ты не упал;
И знают чукчи и якуты,
Как ты на гонках первым стал…
 
 
Чу! Словно замерли олени.
Откуда шум к скале летит,
А вдруг не кажется, а вправду
На свет и гость уже спешит?!
Все ближе шум, и чей-то голос
Из мрака словно наплывает.
И Петердэ поднялся, смотрит,
…Ну вот и путник подъезжает.
В пустыне снега, диких сопок
Друг другу люди очень рады,
И разговоры на полночи
Дороже им любой награды.
 
 
Вот снова чай их согревает,
Из уст их новости плывут.
И каждый рад опять услышать,
Что, где и люди как живут.
И за беседой гость печально
Рассказ поведал, вдруг о том,
В одном селенье юкагиров,
Он слышал, – горе, и притом
Селенье все теперь в волненье, —
Там от проказы умерла
Мать двух детей, и их изгнали, —
Такие, ке, теперь дела.
 
 
Живут одни в печали дети,
В тордох занесена тропа,
Там девочка от слез ли, просто
От горя ли – совсем слепа.
Мальчишка, ну совсем ребенок,
Капканы ставит на зверей
И пищу сам им добывает
Среди заснеженных полей.
Сестра готовит ему пищу,
Сама ж, как свечка угасает.
Все говорят – отец живой их,
Об этом, видимо, не знает.
 
 
Да и приедет, – мало толку,
С «проказой» дети там живут,
К ним подойти отцу поближе
Селяне просто не дадут.
И оба как-то замолчали,
И каждый думал о своем.
Над ними ночка колдовала,
Их укрывала мирным сном.
Потух костер, смирился ветер,
Он тоже, видно, где-то спал.
И только месяц в черном небе
Со звездами всю ночь играл.
 
 
************************
 
 
Олени мчатся мимо сопок,
Вот лес, за ним уже река,
Последней льдиною играя,
Уходит, словно в облака.
А вот дымки. Селенье дышит.
Тордохи точками вдали
По побережью раскидались,
Торчат холмами из земли.
Олени мчатся. Ближе, ближе…
Как будто птица, Петердэ,
Влетает он в свое селенье,
Тордох родной. Ну где ты, где?
 
 
Со всех сторон, собаки стаей
Несутся, ощетинясь, лая.
Остановился: что за диво,
Он слез. Собак всех отгоняя,
К нему спешат его родные,
Соседи все его встречают.
Но среди них он ни Даайыс
И ни детей не замечает.
Все взгляд отводят виновато,
И словно прячут все глаза:
Сквозь них идет он. Нет тордоха.
Вот навернулась вдруг слеза…
 
 
Земли чернеющей пятно лишь,
Как страшный и холодный след.
И понял Петердэ, что больше
Даайыс в этой жизни нет.
«Луна прошла, как схоронили,
Такая оттепель была…
Болела тетка очень долго
И на покой потом ушла.
Детей шаман жалел, однако
Здоровы ли, – не мог он знать,
Пришлось от них нам отказаться,
И духам нужно так, видать…»
 
 
С ним говорил Навял, племянник,
А Петердэ все это знал…
Оленей он пастись оставил,
К реке скорее зашагал.
Сел в лодку и поплыл на остров.
Добрался. По тропинке вверх
Поднялся на одном дыханье,
Как будто здесь ходил он век.
Шаман опешил, как увидел
Перед собою Петердэ,
Сбиваясь, начал говорить он
Все о случившейся беде.
 
 
А Петердэ стоял и слушал,
Но вдруг потом его спросил:
«А почему, шаман, детей ты
Моих, скажи, не пощадил?
Ты обвиняешь духов чукчей
Во всех давно земных грехах.
Я с ними жил три долгих лета,
Но я не слышал, на губах
Я не прочел еще ни разу,
Чтоб зла желали они нам.
Не говоришь ты правду людям,
А только то, что хочешь сам.
 
 
А духи здесь, старик, признайся,
Совсем и вовсе ни при чем,
Скажи, шаман, и как посмел ты
Одних в отсутствии моем
На смерть отправить, на погибель
Ни в чем невинных двух детей,
Что тоже духи виноваты?!
Закрыли все глаза скорей,
Чтоб быть слепыми и не видеть,
Что дети вовсе не больны.
На них свалить, конечно, проще,
Чтоб на себя не брать вины!
 
 
И кто сказал, что от проказы
Моя Даайыс умерла,
Что, заезжал в селенье фельдшер
Или знахарка здесь была?
Алма[22]22
  Алма – в некоторых селениях не шаман, а алма в то же время – знахарь, лекарь


[Закрыть] с соседнего селенья.
Случайно степью проезжал,
Он заходил в тордох и видел —
Проказой вовсе не страдал
Ни сын мой, и ни дочь родная, —
Она ослепла. В том вина
Твоя, шаман, ты это знаешь,
Ослепла от беды она!»
 
 
И Петердэ вдруг громко плюнул[23]23
  У юкагиров плюнуть в присутствии шамана – оскорбить его, не признавать


[Закрыть]
И вышел от шамана он.
На сопке ветер разгулялся:
Стонал и дул со всех сторон.
На свежий холм, где вся чернела
Чернее черного земля,
Он опустился как-то тихо,
Лишь произнес: «Прости меня».
И долго там сидел понуро,
Рукой все землю поправлял,
Потом, опомнившись как будто,
Ушел, когда лишь месяц встал.
 
 
В селение вернулся ночью,
Оленей в стадо вновь собрал,
И среди ночи, как отшельник,
Он стадо в степь свое погнал.
Олени медленно тащились,
Не зная, где конец пути.
Сейчас с дороги бы не сбиться,
Скорее бы детей найти.
И вот он видит – одинокий
Тордох среди степи стоит,
Но света нет: нигде не видно,
Онидигил, нет, не дымит.
 
 
Заколотилось, заболело
Как будто у него в груди.
К тордоху он спешит: несмело
Заходит. Темень впереди.
И тут на первый взгляд не видно,
Чтоб здесь огнем горел очаг,
Здесь холодно и очень сыро.
Он делает вперед лишь шаг,
Зовет: «Аана, дочь родная,
Сайрэ, ну где ж ты, мой сынок?»
И вдруг в углу зашевелились,
И Петердэ понять не мог:
 
 
Кто это?! Совершенно голый,
Чумазый и в сплошной грязи,
Пугливо выпучив глазенки,
Мальчишка ручкою возил
По телу девочки-подростка,
Казалось, он ее будил.
Та повернула лишь головку,
А встать, наверно, нет и сил.
Разжег очаг, слезу глотая,
Чай кипятил и все смотрел,
Как сын его, пугливый мальчик,
Так похудел, но повзрослел.
 
 
**************************
 
 
В низовье, у реки Ясачной,
Стоит селение одно.
В нем мудрый, умный, справедливый
Живет алма. Давным-давно
Селенье то живет советом
Лишь только старца своего:
Он ведь шаман, но только белый,
Все верят в магию его.
Как знахарь лечит и словами
Он поднимает веру в жизнь,
Не обирает, как другие,
Людей. Не терпит лести, лжи.
 
 
Он по лесам, болоту, полю,
Как ветер быстро пролетит,
Поклонится любой травинке,
Любую почку оглядит.
И даже зверя если встретит,
То взглядом может положить,
Ему всегда и смерть покорна,
Уходит: оставляя жить!
Несет в себе алма незримый,
Неугасимый, яркий свет.
И разговор ведет ночами
Он с разумом других планет.
 
 
******************************
 
 
Ко сну селение торопит,
Зовет пылающий закат:
И каждый, кто весь день трудился,
Под вечер отдыху так рад.
Вдруг – лай собак. Покой нарушен.
И люди стали выходить,
Чтоб посмотреть, кто мог под вечер,
В столь поздний час, сюда прибыть.
Немного все оторопели,
Зажгли скорей они огни.
Увидели, что к ним повозка
С оленей стадом и детьми.
 
 
Вот юкагир какой-то въехал,
Его приветили они,
И, поздоровавшись, узнали,
Зачем он здесь, и повели
Его к алме. Старик, увидев,
Вдруг улыбнулся и сказал:
«Ну, наконец, ведь я порою
И даже на тебя серчал.
И думал, неужели сердце
Твое совсем не защемит,
Детей своих уже ль не вспомнит
И от беды не защитит?!
 
 
Я видел дочь твою Аану,
Ее болезнь – нет, не страшна,
Поутру, чуть рассвет проснется,
Увидит свет опять она.
Так заходи! Будь милым гостем,
Детей в тепло скорей веди.
Эй, люди, что же все стоите,
Ведь ночь у нас всех впереди.
А только ночью и бывает,
Что люди видят чудеса,
И только самой темной ночью
Нам счастье дарят небеса».
 
 
И все вокруг засуетились.
Оленей их загнав в загон;
Того, который помоложе,
Вот отделили, – нужен он.
Сайрэ с Ааной накормили
Две женщины, потом одна
Договорилась с мальчуганом
И увела к себе она.
А Петердэ, глазам не веря,
Все суетился между них:
В чужом селенье, незнакомом
Он был, как будто у своих.
 
 
Алма велел забить оленя,
Наисвежайший взял кусок,
Его прижал к глазам Ааны
И придавил. Как будто сок,
Текли живые капли крови,
Он мясо снял и бросил псам,
Взял острый камень и скользнул им
По неподвижным тем глазам.
Соскреб бельмо и снова мясо
К глазам девчонки приложил:
А та, не двигаясь, лежала,
Казалось, нет у нее сил
 
 
Ни плакать, ни кричать от боли.
И удивился Петердэ,
Чтоб людям резали камнями
Глаза. Такого он нигде
И не слыхал; и, чтоб от боли
Вдруг человек не закричал.
И понял он, – алма какой-то
Секрет один, наверно, знал.
Переживал ее страданья,
Казалось, изо всех лишь он.
А люди просто улыбались
Ему сейчас со всех сторон.
 
 
Потом оленя свежевали,
Отдали шкуру Петердэ,
А мясо, до утра оставив,
Хранится на ночь в леднике.
В тордохе у алмы селяне
Так долго там еще сидели,
Про то, про это говорили,
И с удовольствием смотрели
На Петердэ, и были рады
Узнать про праздник в Улоро,
Услышать про купца Потончу,
Узнать не прочь и про добро,
 
 
Про счастье, про любовь: все в радость!
Узнать им: но потом печаль
Их лица сразу застилает,
Когда про беды… Смотрят в даль
Глаза, и глубоко в раздумья
Уходит каждый; только ночь
Не останавливает время,
Чтоб горю каждого помочь…
Лишь за полночь все расходились.
И Петердэ пошел в тордох,
Где спал давно его сынишка,
И осторожно он, как мог,
 
 
Залез под полог, нежно сына
К себе тихонечко прижал,
Боялся даже шевельнуться,
Чтобы ребенок сладко спал.
И самого его сморило,
И он тихонько задремал,
Но из-под головы ребенка
Руки своей он не убрал.
Потом за ровдугой[24]24
  Ровдуга – верхнее покрытие тордоха


[Закрыть] все стихло,
И тишина, как гром, казалась.
Река, и та как будто встала
И не шумела, не плескалась.
 
 
*************************
 
 
Людей будило нынче солнце:
Оно так ярко всем светило,
Что талый снег с земли потоком
Ручьями в речку уносило.
Тут и собаки подскочили,
Носились по селенью, лая,
И ребятишки, не умывшись,
За ними бегали, играя.
Сайрэ ж, как гость, лежал степенно,
Не выдавал всем, что проснулся,
Но вот не выдержал и на бок
Другой он все же повернулся.
 
 
Увидел, что отец здесь, рядом,
И так спокойно ему стало,
Что он, как мышка, притаился,
Но сердце детское бежало,
Рвалось наружу, ликовало.
Что наконец отец вернулся!
За столько времени ребенок —
Он в первый раз вдруг улыбнулся.
И от улыбки этой светлой
И Петердэ стал просыпаться,
Увидев сына, сгреб в охапку
И начал весело смеяться.
 
 
А возле пуора крутилась
Здесь женщина: их не журила,
Воды подала, чтоб умыться,
Потом их сытно накормила.
Несмело высунул головку
С сэпсэ Сайрэ, был удивлен,
Что дети сразу подбежали
И, окружив со всех сторон,
С собой играть его позвали.
Робея, вышел он. Не знал,
Что делать дальше, но девчонка
Схватила за руку: «Что встал?
 
 
Бежим скорей: вчера, под вечер,
Вновь лебеди вернулись к нам,
Они своей огромной стаей
В пруду резвятся по утрам.
Сайрэ в мгновенье подхватился,
За нею быстро побежал.
Он видел лебедей на небе,
Вблизи Сайрэ их не видал…
И до обеда с пацанами,
С девчонками он все играл,
Никто его здесь не обидел,
И от себя никто не гнал.
 
 
Вот солнце замерло в зените.
Мужчины кучкою собрались,
О чем-то долго говорили,
Потом к оленям все подались.
И стали дружно все готовить
Уже они повозки в степь
И мяса вволю нагрузили,
Юколы дали, даже сеть
Они в подарок положили.
Отец всему уж очень рад.
Да и Сайрэ крутился рядом,
И счастьем полон его взгляд.
 
 
Потом в тордох к алме спешили,
Сайрэ торчал уже в ногах.
Повязку с глаз алма снимает
Ааны. Слезы на глазах
Отца, как бусинки, сверкнули.
А та так весело глядит,
Глазами водит по тордоху
И к ним в объятия спешит.
Их обнимает, выйти хочет.
Алма же строго не велит,
Он за руку берет Аану,
В глаза он долго ей глядит.
 
 
Опять повязку надевает
Ей на глаза и говорит,
От света что глаза отвыкли, —
Их солнце сразу ослепит.
К отцу Аану он подводит,
Всех до повозки провожает,
Сайрэ с Ааною сажает,
Отцу с поклажей помогает.
Толпятся люди, суетятся,
Снуют мальчишки тут и там.
Обоз уходит. Только солнце
Идет за ними по пятам.
 
 
*************************
 
 
Тордох в степи угрюмой точкой
Издалека всем показался.
Но что такое?! Рядом кто-то,
И Петердэ вперед подался.
Он подхлестнул своих оленей,
Они немного поспешили.
Тордох все ближе, подъезжают,
В тордохе, видно, люди были.
Олени рядом мирно ходят,
Повозки рядышком стоят,
Но не разобранные, видно,
Недолго здесь они гостят.
 
 
От шума из тордоха вышли
Эвенков две семьи. Встречаясь,
Здороваясь, и объясняясь,
И за вторженье извиняясь.
А Петердэ и сам не против,
Гостей с улыбкой привечает,
Детей из нарты поднимает,
На землю их он опускает.
Мужчины, что в повозках с ними
Приехали, повылезали,
И спины только расправляли
Да долго ноги разминали.
 
 
Потом все ели, говорили,
Смеялись долго и шутили.
Вот солнце зазевалось, быстро
Ушло. Его все проводили…
Поутру шум и шевеленье,
Тордох опять все разбирали,
В повозки скудные пожитки
Усердно дети все стаскали.
Аане черную повязку
Вновь на глаза они надели,
Опять все в нарты порасселись.
Олени дружно полетели.
 
 
Хоть нынче солнце не всходило,
Но ощущение тепла,
Кочевка их на побережье —
Все радовало, и цвела
В душе у каждого надежда.
О сколько раз они порой,
Переезжая, все мечтали
О жизни новой и иной.
Но проходили дни, однако,
А жизнь, как в сказке, не менялась.
Со временем свыкались с мыслью,
Что нет тут счастья, им казалось.
 
 
Вот и сейчас Сайрэ, мечтая,
Он в облаках летал, как птица,
Внизу под ним не луг, а поле,
А в поле – милая сестрица.
Цветы в букеты собирает,
Как мать, она ему поет…
Вдали вот речка, лес багряный,
Багульник склонами растет.
Лосята бегают, олени,
Ручей холодный вот журчит,
А в нем прозрачная водица
По камешкам себе бежит…
 
 
*************************
 
 
Луна вторая миновала,
С тех пор как Петердэ с семьей
Да две семьи эвенков с ними
Откочевали за мечтой.
И не ошиблись: мирно, ладно
Тордохи рядом все стояли,
На берегу расположившись,
В соседстве этом проживали.
Капканы ставили мальчишки,
Мужчины рыбу промышляли,
А женщины – с Ааной трое,
На зиму ягод запасали.
 
 
Вот к ним и гости заглянули.
О переменах рассказали:
В долине Нижнего Улуса
Беда, – там люди все в печали.
Между собой селяне в ссоре,
Шамана как похоронили.
Он перед смертью отрекался,
Сказал, что духов нет в помине.
Полыни горше пересуды.
Где правда?! Что там говорить,
Обиды все позатаили
И не хотят в соседстве жить.
 
 
Поник, казалось, головою,
Но слушал молча Петердэ.
В его селенье снова ссора.
Людская мудрость, где ты, где?
Эвенки тоже все в печали —
В селенье их уж нет живых.
Весной работать подрядившись,
Мужчины, пять их – молодых,
На сплаве лесом придавило.
Их женщины в лесу одни
Капканы ставили, – погибли:
С болота выйти не смогли.
 
 
Детишек люди разобрали
С соседнего селенья всех.
Вот двое здесь, одних их кинуть
В степи, конечно, было б грех.
Вот стынет чай, о нем забыли.
Звенит снаружи тишина.
В тордохе птицею привольной
Летает лишь печаль одна.
Край диких рек, тайга да степи:
Все глушь Калымская, скажи,
Когда же верить люди будут,
Дорогу в счастье укажи.
 

2007–2008

Стихи

«Вот уходят годы, словно дни…»

 
Вот уходят годы, словно дни,
И остались мы с тобой одни.
Не грусти и вспомни старый сад
И росой умытый виноград.
 
 
В чём опять, скажи, моя вина,
В том, что бесконечность не видна?!
Да, обидно, что, увы, нам не дано
Изменить в судьбе ни дня ни одного.
 
 
Как пальто чужое не примеришь,
Так судьбу свою ты не изменишь.
Что уже прошло, – оно как вечность,
Может, это наша бесконечность?!
 

1981 г.

«Есть ли на свете такая…»

 
Есть ли на свете такая,
Как здесь, голубая тайга?!
И есть ли на свете, не знаю,
Такие, как здесь, берега.
 
 
Пусть много красивых речек,
Пусть много ярких озёр,
Но здесь, у Байкала, под вечер
Горит золотой костёр.
 
 
Есть лодка. В далёкие дали
Плывём по разливам родным,
Хоть мускулы рук и устали,
Но сердцу здесь быть – молодым.
 

1982 г.

«Как не люблю я тихую погоду…»

 
Как не люблю я тихую погоду
Или незаурядный мелкий дождь.
В такую пору я прошу природу
Хоть чем-нибудь мне да помочь.
 
 
Но если же затишье перед бурей,
Но если потемнели небеса,
Бегу я на берег седого моря
Или в густые тёмные леса.
 
 
О сосны, зарыдайте, застоните,
И засверкайте молнии с небес,
О реки, зашумите, забурлите,
И заволнуйся старый чёрный лес,
 
 
И я в рыданьях этих безутешных
Найду, быть может, радости предел,
В сверканье ярких, острых молний
Своей я жизни отыщу удел.
 

1982 г.

«Тишина. Блаженство света…»

 
Тишина. Блаженство света
Ускользает, как вода.
Блеск вечернего заката
Еле видим из пруда.
 
 
И ни звука, и ни всплеска,
Колдовством окружена,
Под шуршание деревьев
В сон земля погружена.
 
 
Дрогнут звёзды, замигают.
Тучи в небе поползут,
И снежинки лёгким пухом
На дорогу упадут.
 
 
И мороз легонько тронет
У пруда водицу льдом.
Утром, рано встав, увидим,
Что под снежным всё ковром.
 
 
И светлее утро стало,
В небе солнце высоко.
Время, знать, зимы настало,
Отдыхать земле − пришло.
 

1983 г.

«Вечер тёмный. Иней ломкий…»

 
Вечер тёмный. Иней ломкий
С веток сбил своей рукой
Ветер резкий, очень дерзкий
И не ласковый такой.
 
 
Скрипнет громко снег шуршащий,
Чуть наступишь, под ногой,
И следы − сплошные лунки
С почерневшею каймой.
 
 
Уронила сосна ветку,
Та, ломаясь по частям,
Тишину прорвала резко,
Эхо льётся по полям.
 
 
Ни луны, ни звёзд горящих,
Лишь вечерняя печаль…
Гонит листик прошлогодний
Ветер в меркнущую даль.
 

1983 г.

«Твой ангел в час Авроры ранней…»

 
Твой ангел в час Авроры ранней
Взошёл над миром, ярки небеса.
За далью света, счастья и печали
Найди любви безмолвные глаза.
 
 
Закрой тихонько двери за собою
В тот день, что прожит был зазря,
И пусть глаза твои большие
Не посетит горючая слеза.
 
 
Пусть ветер разгоняет тучи,
Пусть солнце нежно кожу теребит,
И пусть дорога пред тобою
Голубизной манящею скользит.
 

1984 г.

«Заболела дочка…»

 
Заболела дочка, −
У неё ангина!
− Где же ты так, милая,
У меня простыла?
 
 
Может, ты забыла
Форточку закрыть,
Может, в школе холодно,
Где могла застыть?
 
 
Может, было жарко, −
Расстегнула шубу,
Сколько же я спрашивать,
Ну ответь мне, буду?
 
 
− Мама, успокойся,
Я не заболела.
Просто я мороженого
Десять порций съела.
 

1985 г.

«Я к тебе явлюсь дождями…»

 
Я к тебе явлюсь дождями,
Постучу в твоё окно,
Я к тебе примчусь ветрами,
Растревожу всё равно.
 
 
Солнечным лучом проникну
Через шторку на постель,
Утром ранним и росистым
Ты услышишь мою трель.
 
 
Облаками проплывая,
Я задену твою тень,
Подойду к тебе тихонько,
Как приходит новый день.
 
 
Буду снегом под ногами,
Буду лужей на пути,
За тобою шаг за шагом
Буду молча я идти.
 

1985 г.

«Сколько лет ты звал меня малышка…»

 
Сколько лет ты звал меня малышка,
Сколько ты смеялся надо мной?!
А теперь передо мной, но это слишком:
Ты зовешь − любимой, дорогой…
 
 
И зачем целуешь мои волосы?!
Как и в детстве снова пошутил!
Нет. Не узнаю я больше голоса:
Ты со мною так не говорил.
 
 
В лепестках у роз, увы, слезинки,
Птицы не поют, в полях молчат.
И рыдает ветер за окном моим,
И ручьи, как прежде, не журчат.
 
 
Я тебя любила, но забылось всё,
Может быть, я даже не права:
Пусть я в твоей памяти останусь,
Как и раньше, − детская игра…
 

1986 г.

«И захотела вдруг душа покоя…»

 
И захотела вдруг душа покоя,
Он мне сказал: «Покой не для тебя».
Его я проводила до калитки
И, не сказав ни слова, вдруг ушла.
 
 
Как я могла? Себя похоронила…
Ведь с ним могла я петь и танцевать,
Встречать зарю, робеть и целовать,
И на ромашке счастья погадать.
 
 
И коротать дождливый вечер,
Бродить ночами и неметь при встрече,
И, допьяна любовью насладясь,
Выглядывать в окошко и скучать.
 
 
Но захотела вдруг душа покоя…
 

1987 г.