Текст книги "Боргильдова битва"

Часть первая
Боргильдова Битва

I

Советы мои,

Лоддфафнир, слушай,

на пользу их примёшь,

коль ты их поймешь:

с тем, кто хуже тебя,

спорить не надо;

нападёт негодяй,

а достойный уступит[1]1
  Здесь и далее – «Речи Высокого» из «Старшей Эдды» приведены в переводе с древнеисландского А. Корсуна под редакцией М. Стеблин-Каменского.


[Закрыть].

Громокипящий пламенный котёл в жерле исполинского вулкана, он изрыгает высоко в аэр чёрные потоки дыма и пепла. По склонам струится огненная лава, достигает моря и замирает, окутавшись клубами пара, отдав великому океану свои ярость и жар.

Высоко над землёй, пронизав воздушные толщи, извергнутый вулканом дым достигает хрустального небосвода, обволакивает перекинутый от земных пределов радужный мост, что тянется к крепости, опирающейся на ещё недавно вольные облака, а ныне изловленные, зачарованные и поставленные нести службу.

Под копытами золотовыйного восьминогого жеребца бьётся пламя, мечется, не в силах вырваться. В левой руке всадника – поводья, в правой – копьё, покрытое резными рунами. Прижата напором ветра к груди седая борода.

Всадник стар. Он не помнит себя молодым. Сколько смотрят на мир его глаза, волосы его всегда были седы, а борода и усы спускались до середины груди. Ему кажется, что таким он и возник, таким родился. Ни отца, ни матери всадник с копьём не помнит. В легендах люди сами придумают им имена – Бор и Бестла, но это лишь звуки, ничего больше.

Наездник не помнит себя молодым, но знает, откуда он взялся, осознаёт собственное рождение, что даровано очень немногим.

В видениях-снах он видит зарождающуюся в непроницаемой бездонной черноте неба искру, огневеющую, словно сердце и первоначало всего пламени, полыхающего в мире, племён мира. Что за ней, за этой искрой, что породило её, откуда начался и в чём почерпнул силу её стремительный бег – всадник не ведает, но чувствует. Громадную, непредставимую и неохватную мощь, творящую жизнь и её же поглощающую. Всадник не в силах охватить эту мощь собственным разумом. Он лишь знает, что порождён ею, с целью или же без оной – ему безразлично. У него есть дело, есть долг, есть соратники и сородичи, есть враги, есть дом – что ещё потребно мужу и воину?

Восьминогий жеребец мчится сквозь небо, на север, туда, где ветер в ярости бросается на вставшие дыбом льды, где от края до края раскинулись замерзшие моря. Вдоль берега, где угрюмые чёрные торосы гордо отказываются от снежной шубы – пещеры инеистых великанов, ётунов, смертельных врагов всадника на восьминогом жеребце и его собратьев. Они могущественны, повелевают дикими, враждебными всему живому стихиями, могут насылать свирепые ураганы и метели, сквозь которые едва пробьётся даже лучший под этими звёздами восьминогий конь. Ётуны умеют начертить на вечных льдах такие руны, что на помощь им, даже против собственной воли, приходят огонь и земля.

Испокон веку великаны властвуют над некогда породившей их замёрзшей водой, оставив своим противникам воздух. Земля и пламя не встали ни на ту, ни на другую из сторон.

Всадник знает – ему не уничтожить всех ётунов. Но и великанам никогда не взять верх, чего упрямые верзилы никак не желают признавать.

Пока цело великое древо мира, ясень Иггдрасиль, видимый лишь посвящённым, пока питают три его корня три заповедных источника – победителя в этой войне не появится.

(Комментарий Хедина: здесь начинается сама история. Первые листы – с ровными краями и размеренным почерком. Отец Дружин вновь пишет о себе, как положено в сагах, со стороны, никакого «я». Это больше смахивает на начало совсем иного труда, однако волею судеб он оказался именно в той книге, в которой оказался. Старый Хрофт, как обычно, не снизошёл до объяснений. Интересно замечание о «великом мировом древе», подобных преданий бытует множество, однако моему Поколению так и не удалось обнаружить ничего подобного.)

Темна, черна и нестерпимо-горяча вода в первом из ключей, чьё имя – Кипящий Котёл. Влага черна, но сам Котёл предстаёт алым зраком в сгустившемся вкруг него мраке. Под привычными кругами мира, под Вифльхеймом, обителью многих странных племён и магических существ, под Свартальфахеймом, домом чёрных альфов, как их называли тогда – самых древних гномьих колен, лежат Адовы Круги. Жизнь в них, пугающая и злая, порождена испарениями Кипящего Котла; туда за совершённые при жизни прегрешения из других миров попадают души умерших, что недостойны лучшей участи.

А ещё дальше – жуткий Унголиант, охотничьи угодья самых смелых и дерзких сородичей небесного всадника с покрытым резьбою копьём. Это мир чудовищ, не злых и не добрых, пожирающих друг друга и тех, до кого смогут дотянуться, не потому, что «плохи по природе своей», а оттого, что иной пищи для них не существует. Они древни и могущественны, обитатели Унголианта, начало их начал скрыто даже от наездника, несущегося сейчас над скованными льдом водами; где-то в пределах тёмного мира теряется зарождение первого из великих корней.

В тайных пределах, расположенных, казалось бы, совсем близко – протяни руку, и дотянешься – бьёт второй источник, источник Мимира. Давным-давно самый мудрый из ётунов встал возле него на стражу, получив нечто, очень близкое к бессмертию. Некоторое время назад всадник сумел пробраться к источнику; он оставил в залог свой правый глаз, но зато испил воды и, как утверждают сладкоголосые певцы, для него «нет теперь тайн ни в прошлом, ни в грядущем».

Конечно, это не так. Загадок осталось предостаточно, но теперь он знает, как подступаться к ним, даже смотря на мир одним-единственным глазом. Кому-то это представляется великой и недоступной мудростью – но сам наездник больше всего верит в своё копьё, своё знание рун и заклятий, да ещё – в силу оружия своих сородичей.

Есть и третий источник, Урд, самый священный. От него берёт начало третий корень великого ясеня. Около Урда чаще всего останавливается всадник, ибо в нём сокрыта вся святость мира и чистота. Так, во всяком случае, он привык верить. Хотя и помнит смутную и странную вису, сказанную вёльвой – той самой, что напророчила Рагнарёк:

 
«Урд отражён
сам на себя
в зеркале вод.
Не ошибись,
образ приняв
за истины лик…»
 

(Комментарий Хедина: космология Упорядоченного, как она предстала Древним Богам. Удивительно, что Мировое Древо почиталось ими совершенно вещественным, воплощённым – когда моё Поколение ещё только училось, и наставники в подробностях говорили нам об устройстве сущего – они ни словом не обмолвились о чём-то подобном Иггдрасилю. Известия о трёх источниках, в общем, точны, хотя туманные слова вёльвы большого смысла для меня не имеют; а вот что такое Вифльхейм, узнать так и не удалось. В двух сказаниях о тех днях, кои я прочёл уже после знакомства со Старым Хрофтом, мне попалось название царства вечных туманов Нифльхейм; может, это одно и то же?)

Прорицание вёльвы страшно, и никакие силы не изменят судеб мира, однако скачущий по воздуху наездник не привык склоняться перед судьбой. Так или иначе, ему обещана славная битва! Славная битва и конец, достойный настоящего воина: пасть, увидав до этого гибель своего самого страшного врага. Великий Волк, Пожиратель Богов, не уйдёт от возмездия[2]2
  Знатокам «Прорицания вёльвы» из «Старшей Эдды» следует помнить, что здесь всё-таки совсем иной мир.


[Закрыть]. Пусть железные зубы Фенрира перекусят верное, не знающее промаха копьё – достанет и одного лишь наконечника, чтобы лишить жизни Трупного Зверя.

Строчки сами всплывают в памяти.

 
«Гарм лает громко
у Гнипахеллира,
привязь не выдержит —
вырвется Жадный.
Ей многое ведомо,
все я провижу
судьбы могучих
славных богов.
 
 
Волк выступает —
вырвался вражий —
капает яд,
крови клыки,
смрадно дыхание,
злоба в глазах.
Участь Асгарда
ныне решится.
 
 
тюр преграждает
жадному путь,
битвы огонь
смелый подъял,
волка разит.
Фенрир прыжком
меч отражает,
жизни предел
тюра кладёт.
 
 
Волку дорогу
тут заступает
Асов Отец
и Асгарда владыка.
Остро копьё его,
глаз его верен,
мечет тролль крови
в Волка без промаха.
 
 
Зубы крепки
в Жадного пасти,
древко крошат,
чуя победу,
воет вражина,
острый обломок
обратно вернулся
Одину в руку.
 
 
Вот выступает
воронов Ас
и Асгарда владыка,
меткою дланью
он погрузит
Гунгнира сталь
Волку сквозь нёбо…»
 

Там было и дальше. Отец Дружин помнил окончание, слова словно выжгло на внутренней стороне век. Да, он погибнет. Увидит смерть врага и погибнет. Полягут и почти все его дети. Но немногие оставшиеся построят на обломках прежнего новый мир, чище, честнее и лучше. Старые вины, обиды и нарушенные клятвы канут в бездну вместе с обугленными обломками старого бытия.

Воин ждёт последнего боя без страха. До него ещё не скоро, а пока хватает иных дел, обычных, каждодневных. Хранить свой мир, например.

(Комментарий Хедина: красиво, как и положено у Древних Богов. Главное – это героическая гибель, всё остальное неважно. Что погибнет весь мир и почти все его смертные обитатели – дело десятое. И никакого Закона Равновесия! Иногда, честное слово, становится завидно.)

Над головой сгущаются тучи, трутся мягкими боками о неподатливый небесный хрусталь – восьминогого жеребца, способного скакать по воздуху, словно по земле, заметили. Впрочем, наездник и не скрывался. Ага!.. что это там такое внизу?

Обычно разведка, дальний дозор – удел двух воронов, Хугина и Мунина, или волков – Гери с Фреки. Люди верят, что за день, торопясь вслед солнцу, они успевают обежать или облететь весь мир…

Тем более, что имелись враги и не из числа великанов, те просто самые привычные. Были и другие – чужие, пугающие, непонятные. Их прозвали Дальними, просто потому, что о них так ничего не смогли разузнать даже они, всевидящие волки и враны Отца Дружин. Сколько б ни натруживали лапы и крылья, им так и не удалось найти никакой «крепости», «твердыни» или хотя бы просто «дома» этих странных сил. Они приходили из ниоткуда и исчезали в никуда. На равнинах Южного Хьёрварда гремели битвы, сходились рати Асгарда, асы и ваны в одном строю вместе с мелкими божками полуденных земель – против диковинных созданий, похожих на ожившие друзы зеленоватых кристаллов.

У них имелись слуги и сподвижники. Избегая северных земель, царства снега и льдов, где могущество хозяев Асгарда особенно сильно, они пытались укрепиться в полуденных областях, во владениях младших богов и божков, не входящих в семью Одина, не асов и не ванов.

Но с этими врагами можно было воевать, как и с гримтурсенами. Как и инеистые великаны, Дальние оказались вполне уязвимы и пред заклятиями, и пред сталью. А особенно – перед сталью, соединённой с заклятиями.

Правда, в отличие от тех же ётунов, Дальние никогда не выходили на поле боя сами, в истинной плоти. Их магия оживляла кристаллических монстров, заражала бешенством и жаждой крови ещё вчера мирную лесную нелюдь; творила удивительные магические конструкты, зелёные летающие шары размером с добрую крепость, сотканные словно из пылающих изумрудным пламенем нитей. Эти чудовища появлялись даже и на севере; но им молот Тора быстро показал, что вблизи Асгарда им шастать не следует – там заклятия Отца Дружин и его детей были особенно сильны и действенны.

Но это была война – дело для Древних Богов знакомое и привычное. Война есть средоточие силы духа, единственное достойное мужчины дело – в этом не сомневался никто из обитателей Асгарда. Впрочем, это же дело наиболее достойно и жён – недаром так высоко почитались валькирии, девы битвы.

Из конца в конец Южного Хьёрварда катились волны наступлений. То Дальние и их слуги почти прижимали к западному океану союзников Отца Дружин, и тогда ему зачастую самому приходилось вмешиваться в дело, ставя под свои знамёна северных воителей; знаменитый хирд гномов Кольчужной горы прославил их далеко под полуденным солнцем. То уже рати Древних Богов, собравшись с силами, отбрасывали врага к самому восточному краю континента.

Это было хорошо, и это было правильно.

Слабые уходили, сгорали в пламени вторжений. Сильные выживали и давали потомство, земля, щедро удобренная пеплом пожаров, пропитанная дождями, давала новые всходы. Старые леса, сильные собственной магией, стойко сопротивлялись огню, молодые и обессмысленные сгорали дотла, и на освободившееся место приходили те, чьё волшебство способно было защитить только-только лёгшие в землю семена.

Закон Древних Богов прост и суров. Природа и безжалостна, и милосердна – всё сразу. Она не знает иного способа сделать своих детей лучше. Поэтому сильные живут, а слабые должны или сделаться сильными, или признать над собой защиту сильных – а, следовательно, и их власть; или умереть.

Это не тяжко и не страшно. Таков порядок вещей; ведь и самим богам предстоит пасть в день последней битвы. Всё имеет свой конец и своё начало; истины выбиты на скрижалях сущего, и по этому суровому закону живёт всё, что дышит.

Войны Южного Хьёрварда, хоть и кровавые, и жестокие, не трогали самое сердце Отца Дружин. В конце концов, вся жизнь от первого мгновенья до последнего – война. Война со слабостью, нездоровьем, болезнями, неумением, боязливостью, скупостью, алчностью и прочим, что отделяет достойного Валгаллы мужа от нидинга, труса, чья судьба в посмертии – отправиться в мрачные залы Хель.

(Комментарий Хедина: да, Южный Хьёрвард памятен, весьма. Именно там мы с Хагеном добывали ему Голубой Меч из крепости почти лишившегося ума от страха Шарэршена, одного из младших богов Хьёрварда. Жаль, что не осталось подробного описания тех войн с Дальними, помогающим мне эти сведения очень бы пригодились.)

Но сегодня – особое дело. Хугин и Мунин принесли весть, что инеистые великаны вместе с горными собратьями выкладывают на льду огромные руны, не жалея спин, откалывают от прибрежных скал острые чёрные глыбы, волокут – и на белом покрывале возникают узоры, странные, пугающие и отталкивающие. Даже вороны, устойчивые ко всякой волшбе, не смогли разглядеть всё в подробностях. Не говоря уж о волках. Что-то куда могущественнее обычной магии отвело им взоры, обычно такие острые и всепроникающие.

Это совсем не походило даже на приснопамятных Дальних. Магия для них была что воздух, но никогда не превышала определённого предела. Великаны же всегда, испокон веку, уповали на силу, только на силу и ни на что иное, кроме силы. Хексы, троллквинны, ведьмы, хоть и занимали среди великанов высокое и почётное место, никогда не пытались противустать асам.

Наверно, понимали, чем кончится для них эта битва.

И, если гримтурсены взялись за магию – притом за рунную магию, мало чем могущую помочь в горячке сражения – значит, изменилось что-то по-настоящему важное.

Например, с ётунами сумели договориться Дальние. Мол, у нас одни и те же враги, почему бы не объединить силы, пока стены ненавистного Асгарда не будут обрушены во прах?

Такая опасность имелась. Асы многажды обсуждали её на тинге, хитроумный Локи не раз вызывался сам отправиться в Ётунхейм поразведать – но доселе, как ни странно, ни о каком сговоре гримтурсенов с Дальними никто и слыхом не слыхивал. Инеистые великаны, слишком гордые, чтобы искать союза с кем бы то ни было, жаждали покончить с асами только и исключительно своими собственными руками.

Поэтому сегодня на разведку всадник отправился сам.

Он любил подобные странствия, как любил весёлый пир или честную схватку грудь на грудь. Порой да, приходилось нарушать слово, перетолковывать клятвы – потому что его попечению вверен целый мир, а мир должен жить. Иначе нет смысла и в существовании хранящих его богов.

…Ётуны могущественны, но не слишком умны. Всё лезут и лезут на рожон, лезут и гибнут. Остаются их дети, обуреваемые жаждой мести, и всё повторяется сначала. Что ж, всадник отнюдь не против. Глупцов, не умеющих учиться, ему не жаль. Пусть их кровь льётся потоками, она очищает мир. Значит, он сам и его сородичи властвуют здесь по праву. Ибо кто побеждает – тот и прав.

Пронёсся и утонул в дымке Заслонный остров, откатились волны Льдистого моря; остались позади Полуночные горы и Гнипахеллир, восьминогий Слейпнир миновал пещеру Гарма – и вот они, белые замёрзшие поля. Вотчина ётунов, инеистых гигантов. Над скованными несокрушимым панцирем водами вечно кружат исполинские колёса непроглядных облаков, сеющих снегом даже в разгар короткого лета – великаны не привечают солнце, их хладным сердцам милей вьюжная полумгла.

Однако вот и они сами.

(Комментарий Хедина: дальше начинаются, ни с того ни с сего, берестяные страницы. Первая фраза явно добавлена много после; похоже, что Отец Богов записал только что с ним случившееся на первом подвернувшемся под руку материале, а потом так и вставил в книгу.)

Всадник сдерживает бег восьминогого коня; тот храпит и пятится, словно самая обычная лошадь, учуявшая волков.

Далеко внизу, на белой глади льдов, медленно движутся фигурки великанов; кованный морозами панцирь перечеркнули извивы рун. Разглядеть их можно лишь с большой высоты, и как это ётуны только смогли изваять такое? Крыльев-то у них нет, да и способных скакать по облакам жеребцов – тоже.

Всадник перегибается, сощуривается – что такое? Почему глаз его полон словно бабьей водой? Отчего расплываются очертания выложенных из камня руниров?

Наездник зло вскидывает руку в боевой рукавице, проводит по лицу. Нет, всё как и было. Придётся снизиться, может, станет лучше?…

Слейпнир срывается с места, повинуясь хозяйской руке, однако волшебный конь недоволен – он явно с большей охотой повернул бы назад.

Так, тут и впрямь чуть лучше.

Что ж вы тут навыкладывали-то, ётуны? Откуда вдруг такая любовь к заветным письменам? Вы и к простой-то грамоте питаете отвращение, до сих пор передавая секреты собственной волшбы только из уст в уста.

Нечто небывалое должно случиться, чтобы племена инеистых великанов отринули б вечные распри и вот так, дружно, как один, принялись бы за дело, нелёгкое даже при их росте с силою.

Натасканы с далёкого берега громадные кучи плоских камней. Руны выложены огромным кругом, словно целят со всех сторон в некую точку, «средоточие отвержения», как сказал бы Хеймдалль, Сын Девяти Матерей. Очертания вроде б знакомые, но к каждой добавлено нечто, меняющее значение. Или это просто от ётунской неграмотности?

Вот как будто бы U,,, Úr, «власть», но правая ножка перечёркнута. Вот перевёрнутая в другую сторону T, Thurs, «добрые вести». Вот H, Hagall, «горе, злая судьба», но увенчанная чем-то вроде трёхрогой короны. А вот и I, Yew, «путь мёртвых», но рассечена крест-накрест. И последняя, пятая – t, Tyr, «война», но простая стрела обзавелась каким-то опереньем.

А куда ж они целятся? Что в середине?

Круг. Пустой круг. Его нет в перечне обычных рун, пустой камень означает «судьбу» или «рок», начало и конец. А круг…

Слейпнир яростно ржёт и мотает шеей, отказываясь спускаться. Глаза режет, они слезятся уже так, что даже всадник ничего не может разглядеть – однако чудится ли ему, что там, в самом центре круга, крошечная тёмная точка? Ещё одна руна – но в сравнении с остальными исполинами эта – настоящий карлик.

Твёрдая рука гонит восьминогого жеребца вперёд, и чудесный конь смиряется перед волей наездника.

Инеистые замечают незваного гостя. Бросают работу, тяжеленные чёрные глыбы летят в снег, однако никто не хватается за оружие. Слейпнира провожают мрачные взгляды из-под громадных натруженных ладоней, и взгляды эти наезднику не нравятся чрезвычайно. Уж лучше бы засвистели пращи, пусть бы обрушился каменный град…

Да, вот она, последняя руна. И, против ожиданий, она ничуть не изменена. o, Oðal, «наследственная земля». Правда, она же может значить «начало и конец», помимо пустого рунира.

Что за наваждение? Подобная заумь свойственна Дальним. Неужели всё-таки случилось?

«Спускайся и поговорим, могучий О́дин».

Слова отдаются железным лязгом, Слейпнир дико ржёт, почти вскрикивает в ужасе. Холодная и злая сила тянет всадника вниз, туда, на снег, к острым, словно наконечники копий, торосам.

Что ж, он, О́дин, как его называют, «отец человечества», «сын Бестлы», «сын Бора», «потомок Бури», «Хрофт», «Игг» – и ещё множеством иных имён – спустится и поговорит. Он ещё никогда не бежал от опасности. А в случае надобности – не подведёт Гунгнир, трёхострое копьё, выкованное в Свартальфахейме из слитка неведомого никому металла, найденного самим Отцом Дружин на равнинах Иды. Брошенное, оно всегда вернётся к нему в руку, а заветные руны помогут навсегда удержать начарованное[3]3
  История Гунгнира, копья Одина, здесь существенно отличается от описанного в «Прозаической Эдде», где, напомню, отцу богов это оружие изготовили братья-гномы Сидри и Брокк.


[Закрыть].

Но даже он, отец богов, сейчас с трудом успокаивает Слейпнира. Волшебный конь словно обезумел, слепо рвётся сквозь метель так, будто хочет разбить себе грудь о крепкие, точно гранит, ропаки.

«Поговорим, Ас воронов».

Что ж, поговорим.

– Только с кем? Я не вижу никого достойного! – громко провозглашает О́дин, оказавшись на снегу. – Вокруг лишь простые камнетёсы!

«Устрою ли я тебя, о брат Вили?»

– Кто ты? Покажись! – требует О́дин, для верности взмахивая копьём.

(Комментарий Хедина: если верить скупым рассказам Старого Хрофта, тому, что он говорил мне сам, никаких братьев, равно как и отца с матерью, у него никогда не было. Но развеивать предания о самом себе он в те времена отнюдь не спешил.)

«Я далеко и близко. Я не в силах выйти и приветствовать могучего отца богов так, как он того достоин. Пусть мои речи недостаточно учтивы, о Хрофт, но смысл их да не ускользнёт от тебя».

– Кто ты?!

«Лаувейя[4]4
  Великанша, согласно «Старшей Эдде» – мать Локи.


[Закрыть], о Игг, и не говори, что имя моё тебе незнакомо».

– Знакомо, – усмехается О́дин. – Однако с каких это пор ты сделалась вещуньей, бабка Слейпнира?

Далёкая усмешка, пришедшая словно из самого сердца суровых, безжизненных гор.

«Недостойно владыки Асгарда стараться оскорбить бедную женщину. А хексой, ведьмой по-вашему, я была всегда, от начала начал. Иначе как бы смогла я дать жизнь богу огня?»

– Допустим, – морщится О́дин. – Но что с того? Ты хотела поговорить, так говори, породившая Локи!

«Ты пришёл, потому что не понял значения наших рун, так, о великий Игг? Ты испугался небывалого? Союза моих сородичей с неведомыми, обитающими в сердце смарагдовых колдовских камней? Не отрицай, в таком признании нет урона твоей гордости. Напротив, это признак силы. Уверенный в себе не претерпит ущерба от произнесённых слов».

– Только если они не из уст троллквинны, как говорят на восходном берегу Хьёрварда, – возражает О́дин.

«Возможно. Но я хочу, чтобы ты узнал кое-что, Отец Богов и победитель великанов. Бесчестно и недостойно йотуна было б утаить от тебя это знание – ты наш враг, но ты и охранитель привычного нам мира…»

– Довольно слов, ведьма. Говори, что хотела сказать!

«Ты даже не хочешь притвориться вежливым, о Игг. Словно и не занимает тебя, почему наши руны так причудливо изменены…» – в голосе великанши странное сожаление.

– Не хочу. Потому что это притворство, прародительница Волка. Но, если ты скажешь мне, я запомню. А тебе известно, что О́дин не забывает долгов или благодеяний.

Вновь усмешка, на сей раз горькая.

«Благодеяний… кто знает, чем обернутся мои слова. Но быть может, что и к добру, если почитать за таковое не продление бытия асов или йотунов, но самого мира, носящего нас на собственной спине. А потому – слушай же, Игг! Грядёт великое изменение. Из-за пределов нашего мира явится оно, принеся горе и свет, смерть и воскрешение. Уйдёт старое, воздвигнется новое, и тебе не будет в нём места. Я вижу это так же ясно, как ты – свою участь в старом пророчестве вёльвы».

– Я знаю пророчество вёльвы, – О́дин крепче сжимает копьё. – Я знаю, что нам предсказан Рагнарёк. Гибель всего и вся, в том числе – и рода великанов. Старый мир поглотит морская бездна. Однако не всё так безнадёжно – из пучины вод вновь поднимется суша, и придут новые боги, чтобы править ею. От моего семени останутся Магни и Моди, останутся Видар и Вали, Бальдр и Ход. Они создадут новый мир, лучше и чище нынешнего. А вот твоё племя сгинет. И я солгал бы тебе, бабка Змея, уверяя, что последнее меня хоть сколько-нибудь печалит. Всё имеет свой конец, даже дни богов. Но я не страшусь этого – я знаю, что приму смерть, достойную мужа, а внуки мои продолжат моё дело.

Смех.

«Ах, О́дин, О́дин, многомудрый Хрофт! Отец Дружин, носитель великого копья! Как же ты наивен, как заткали твой взор победы над моими сородичами и теми же Дальними, вернее, их слугами! Ты не видишь священных письмен в сталкивающихся льдах, не читаешь знаки судьбы в мятущихся тучах. И даже руны йотунов для тебя – откровение. Отправляйся к мудрому Мимиру, испей вторично из его источника – первый-то раз, как видно, не помог».

– Не стоит оскорблять гостя, великанша.

«Скоро ты убедишься в справедливости моих слов», – печаль и тоска не поддельны. – Ты убедишься, но будет поздно, – Так случается со всеми истинными предсказаниями. Ты веришь вёльве, но не хочешь прислушаться ко мне. Что ж, иди, сын Бури. Иди и не говори, что тебя не предупреждали».

– Меня не предупреждали, ведьма. Ты ничего не сказала толком – в отличие от той же прорицательницы-вёльвы. Что значат ваши руны, я так и не узнал.

«Попробуй иные способы. Они есть. Если ты сумеешь прочесть написанное нами, быть может, удастся отвести большую беду».

– Если ты хочешь отвести большую беду, мудрая великанша, то лучше б тебе поведать мне прямо, в чём тут дело.

«Не могу, – с искренней болью в голосе. – Имеющий восемь зрачков запретил мне это».

– Имеющий восемь зрачков? – впервые удивление Одина искренне и не наигранно.

(Комментарий Хедина: а вот впервые напрямик упоминается Великий Орлангур. Не все посвящённые верят, что он существовал в столь давние времена, иные полагают, что он вместе с братом Демогоргоном явился в сущее много позже. Однако Старый Хрофт, похоже, был убеждён, что без Духа Познания тут не обошлось. Хотя на Золотого Дракона это весьма похоже. Вдаваться в пояснения – не его стезя.)

«А тебя ещё зовут мудрейшим из мудрых… Прогони от себя льстецов, великий Хрофт, войди в смерть и выйди из неё. Тогда, быть может, твой взор очистится. А сейчас прощай, мои силы потребны в ином месте…»

Порыв ветра – и бесплотный голос утих, подхваченный снежной бурей, растаял в белёсой круговерти.

Мрачные великаны снова принялись за работу, не обращая на вековечного врага никакого внимания – мол, хочешь убивать – убивай, это уже не имеет значения.

Имеющий восемь зрачков. Нет, Отец Богов удивляется не тому, что у кого-то они есть, и в таком числе. Этого могучего духа он знает. Он видел его, когда впервые висел на священном древе, пронзённый собственным копьём. Видел смутные очертания исполинского крылатого змея, но особенно запомнились тогда именно глаза. Жуткие и пугающие, о четырёх зрачках каждый.

…Потом этот дух появлялся ещё – в моменты гаданий, когда Отец Дружин обращался к самым глубинам рунной магии. Давал узреть себя, давал понять, что он такое. Так впервые перед Старым Хрофтом появилась сущность, куда более могущественная, чем он сам. Творец оставался всегда чем-то совершенно непостижимым, загадочным первоначалом, не имеющим никаких привычных или хотя бы доступных пониманию черт. А вот Дух Познания…

Он был здесь, на самой границе сущего. Не здесь и не там. Но ему не требовалось ни поклонения, ни святилищ; им двигала лишь вечная, неутолимая жажда нового. Хотя мощь его, самый краешек, явленный Отцу Дружин, заставлял содрогаться даже храбрейшего из храбрых. Он ведь наверняка способен на невероятное, думалось Старому Хрофту. Но как его дозваться? Восьмизрачковый дух сам появлялся, когда хотел, не подчиняясь никаким законам и правилам.

…Слейпнир сорвался с места куда охотнее, чем направляемый к земле, точнее – ко льдам. Уменьшаются и тают чёрные руны, раскинувшиеся на целые лиги; первой исчезает крошечная «одаль», руна отчей земли, начало и конец всего.

Восьминогий жеребец вновь мчится по воздуху, торопится к благодатным равнинам Иды, где возведён Асгард. Недалёк уже и радужный мост; вот затрубил в рог Мудрый Ас, Хеймдалль, приветствуя Отца Богов.

Но сегодня О́дин хмур. Не глядя, бросил поводья Слейпнира; молча кивнул на приветствия и поклоны эйнхериев, прервавших бранную потеху.

Мрачно взглянул на обеспокоенную Фригг. Опустив голову, позволил жене увести себя во внутренние покои.

– Что тревожит тебя, муж мой? – поданы яства, сама Фригг достала гребень, села рядом с молчаливым супругом, принялась расчёсывать ему спутавшиеся за время скачки волосы.

– Руны. Руны ётунов, – коротко и угрюмо, взгляд в пол. Фригг горда и своенравна, однако знает – есть моменты, когда Отцу Дружин лучше не противоречить. – Они необычны. Знак тревоги…

– Скажи мне, поделись, и ноша твоя облегчится, – поклонилась, как и положено знающей своё место жене.

Нет. Не время. Могущественна Фригг и почитаема среди асиний с асами; но всё равно, она женщина. Как и мать Локи. Женщина, её прорицание сильно; а битва – дело мужей. В том, что предстоит именно битва, Отец Дружин не сомневался.

Осталось лишь определить, где и когда.

Он привык сам выбирать врагов. Упреждать их, наносить удар внезапно. Те же великаны – сильны, могучи, но не привыкли сражаться сообща, и Носитель Молота расправлялся с их лучшими богатырями поодиночке. Дальние слишком упирают на магию, словно страшась честного боя, и мастера народа гномов научились делать зачарованные клинки, пряча руны в толще прокованного металла, так, что мечи эти умеют разить созданное колдовством и неуязвимое для обычной стали.

Так было, так есть. Но останется ли так?

Ибо ётуны трудятся все вместе, повинуясь единой воле. Породившая Локи никогда не правила ими, у гримтурсенов вообще старшие в семьях имели власть лишь над ближней роднёй. Что же заставило инеистых великанов изменить всегдашнему обычаю? И что значат эти странные, перекорёженные руны?

И не изменилось ли чего на дальнем юге? Быть может, там тоже творится нечто небывалое, неслыханное от века?

Фригг молча взглянула на склонённое чело супруга. Покачала головой и тихо вышла; дверь покоя затворилась, а Отец Дружин даже не поднял взгляда.

…Собравшиеся на совет асы выслушали владыку Асгарда в молчании. Присмирел даже неугомонный Локи.

– Ты, Одаривающий.

– Следует, чтобы брат Бюллейста отправился б к своей матери и вызнал бы все подробности.

– Она не ответит, – проворчал Локи, отводя взгляд. – Даже на порог не пустит.

– Ты, Молчаливый, – прервал хитроумного аса Отец Дружин.

– Следует, чтобы владыка Бильскирнира отправился бы на север и пленил Лаувейю. Здесь, в Асгарде, мы узнаем всё.

– Пленить мою мать? – вскинулся Локи.

– Чтобы жил Асгард, – отчеканил владетель железного башмака.

– Чтобы жил Асгард, – один за другим кивнули слепой ас, пасынок Фригг, и длиннобородый владыка поэтов.

– Стойте, стойте! – Тор, устрашитель великанов, воинственно задрал рыжую бороду. – Мой Мьёлльнир сокрушит любого из рода гримтурсенов, что правда, то правда. Но много ли толку, если я притащу сюда пленницу? Она не станет говорить.

– Что нельзя вырвать силой, можно узнать чарами, – раздался низкий голос Мудрого Аса. – Я согласен с Молчаливым.