Текст книги "Боргильдова битва"

IV

Советы мои,

Лоддфафнир, слушай,

на пользу их примешь,

коль ты их поймёшь:

с тем, кто хуже тебя,

спорить не надо;

нападёт негодяй,

а достойный уступит.

Семь рун, семь довесков к ним. Семь новых знаков в итоге. Пустая руна с крошечным «одалем» в середине – это ведь тоже новый символ.

Новые руны надлежало вырезать. Вырезать, окрасить и постичь.

А потом надлежало спросить новые руны, спросить так, чтобы они ответили. И этого в Асгарде не сделает никто, только он, Отец Дружин, Старый Хрофт, бог О́дин. Покажи руниры Локи – хмыкнет, головой покачает и пойдёт себе дальше, петь весёлые песни очередной красотке, не обращая внимания на слёзы Сигюн, верной своей жены. Покажи их Тору – старший сын вздохнёт огорчённо, разведёт руками, склонит голову, мол, прости, отец, что огорчаю тебя, но мне б уж лучше какого ни есть гримтурсена, мне б лучше в бой.

Нет никого, кто встал бы рядом с тобой, бог О́дин. Кто ведал бы руны так же, как ты. У всех асов свои дела, кто заботится о пахарях, кто о рыбаках, кто об охотниках, кто помогает жёнам разрешаться от бремени, а его, Одина, долг – ведать руны. И, поскольку ничто не изменится в семье асов до самого дня Рагнаради – то нет нужды в ком-то ещё, знающем эти тайны.

Ночь длится над Асгардом, непривычно тиха Валгалла. О́дин сидит, склонившись над рунирами. По всем правилам выжжены они на чистых дощечках заветного вяза, вырезанных из сухих, сброшенных им ветвей. Выжжены раскалённым в пламени остриём Гунгнира. Пламя тоже особенное, не простое: разожжено из углей, принесённых самим Отцом Дружин от пределов Муспеля.

Новые руниры разложены кругом. Семь их, по числу вступивших во владения асов врагов. Старый Хрофт медленно подносит каждую к глазам, шепча слова наговора, измысленного им самим – в долгие годы блужданий по Митгарду, долгими северными ночами, когда к нему приходили лунные волки, делясь великой песней своего великого предка.

Он, Лунный Зверь, свернувшийся там, в недоступных небесах, первомаг, рождённый в один миг с Хьёрвардом и вместе с ним же и долженствующий сгинуть. Его сила велика, его волшебство глубоко, как океанское дно, где дремлет Йормунганд; он щедро делится с теми, кто способен его услыхать.

Пустая руна с крошечным «одалем» в середине. Знак главного среди «них». Главного, не главной. Чем дольше всматривается О́дин в мягкую желтовато-белую поверхность деревянного кругляша, тем яснее представляется ему могучий воин, под стать Тору, с глазами, лишёнными зрачков, залитыми сплошным белым огнём.

Вожак, предводитель, первый среди равных. Поверхность руны словно растворялась, открывалось неведомое окно, подчиняясь льющимся словам наговора. Губы Старого Хрофта произносили их словно сами собой.

Руна открывала дорогу ко вражьему вождю. Сильна магия Хьёрварда, верны вырезанные под его небом руны – и верно прозрение великанов.

Верно ли?

Нет, не сомневайся, Отец Дружин. Лаувейя, сама того не желая, вложила в твои руки могучее оружие. Надо лишь понять, надо лишь построить, соткать незримого двойника Гунгнира, что устремится для первого и последнего удара сквозь открытые Пустой руной врата.

Никогда раньше Старому Хрофту не приходилось прибегать к подобному. На всех – или почти на всех – врагов хватало неотразимого Мьёлльнира. Но теперь – совсем иное.

Он до рези в глазах всматривается, глядит сквозь Пустую руну. Сквозь клубящийся туман проступают очертания могучих, бугрящихся мышцами плеч, гордо вскинутой головы, на щеках, кажется, словно бы лежит отблеск источаемого глазами света.

Голова медленно поворачивается, и взгляд Хрофта вдруг сталкивается со взглядом обладателя огненных глазниц.

В грудь словно ударяет комлем бревна или даже стенобойным тараном. Хрофта швыряет на пол, он валится, изо всех сил пытаясь уберечь от падения драгоценные руниры, только сейчас начавшие чувствовать тех, на кого нацелены. Рот полон крови, боль устремляется вниз, от плеч, и пальцы словно вспыхивают, подобно хворосту в очаге. Страшный лик парит над пиршественным столом Валгаллы, и взгляд пустых, залитых белым пламенем очей неотступно следит за хрипящим на полу Хрофтом.

– Больно? – вдруг спрашивает призрачная голова на языке Асгарда. – Страшно? Бойся, ничтожный. Твой час приходит. Твой и твоих сородичей. Ваше время вышло, и твоя жалкая магия не в силах причинить нам вреда. Слушай же, как там тебя… а, О́дин, древний О́дин! Мы не желаем зряшных убийств. Покиньте этот мир, оставьте его навсегда. Убирайтесь на все четыре стороны, можете даже захватить с собой тот хлам, что по недоразумению вы именуете «оружием». Или золото, или драгоценные камни – нам ничего этого не нужно. Убирайтесь! Наступает новая эра, эра закона и порядка, и вам в ней нет места. Смертные нуждаются в железной длани, что направит их, что убережёт от тления души, а не в том хаосе, что устроили вы, украв гордое прозвание «богов»! Ты понял меня, именуемый Одином?

Ноги Старого Хрофта трясутся, отказываясь повиноваться, и никакой наговор на них сейчас не действует. Он хочет сплюнуть кровь, заполнившую рот, но нет, нельзя, враг не должен видеть, что владыка Асгарда задет. Пальцы впиваются в скамью, стонущие от напряжения мышцы поднимают Древнего Бога, так, что он может глядеть прямо в жуткий бесплотный лик, с его собственной помощью проникший в Валгаллу.

А враг продолжает, нимало не смутясь молчанием Старого Хрофта:

– Ваши презренные жизни никому не нужны. И хотя за всё зло, сотворённое вами, приговором может стать лишь смерть, мы, прозываемые Молодыми Богами, милостивы. Забирайте свой скарб и уходите! Упорядоченное огромно, и до тех пор, пока вы не будете мешаться у нас под ногами, вам позволят жить. А те, кто поклонится нам, кто признает наше главенство, быть может, и получит позволение остаться. Нам нужны слуги, кто станет присматривать за отдельными мирами. Так что умерь гордыню, именуемый Одином, и подумай лучше о тех, кого ты любишь, буде таковые найдутся. Теперь же позволяю тебе удалиться.

Старый Хрофт застывает, оцепенев. В прожигающем его взгляде чувствуется чудовищная, неописуемая мощь, перед которой ничто вся сила Митгарда, Ётунхейма, Муспелля, Льёсальфахейма и Свартальфахейма, вместе взятая.

Над Пустой руной с «одалем» поднимается дымок. Призрак исчезает, оставив после себя странный запах, что-то вроде раскалённого на огне железа.

Отец Дружин с трудом поднялся. Тело не желало повиноваться, словно и впрямь его настигла дряхлость – хотя нет, боги же не стареют. Сейчас в это отчего-то верилось плохо.

Он заставил себя взять в пальцы Пустую руну. Крошечный «одаль» в середине казался сейчас наглой ухмылкой торжествующего врага. Что ж, теперь он знает, с кем имеет дело.

С сущностью, способной в один краткий миг познать язык Асгарда и заговорить на нём.

С сущностью, способной в один краткий миг познать и его, Одина, имя.

Ни один из прежних врагов не был способен и на малую малость подобного. Ни гримтурсены, ни слуги Дальних или сами Дальние. Никто. И в день Рагнаради пророчество вёльвы не обещало ничего подобного. Боги должны будут выиграть битву, хоть и понесут тяжкие потери, и лишь огненный меч Сурта, павшего под ударом Мьёлльнира, что подожжёт Мировой Ясень, принесёт конечную гибель миру.

Старый Хрофт склонился над следующим руниром. Tyr, «война», направленная вверх стрела, перечёркнутая крест-накрест у основания. Что-то неладное творилось с этим символом, странное, словно кроме одного значения, одного обозначаемого им врага, в безднах смыслов вставала ещё одна сущность, совсем смутная и неразличимая.

А первая, которую и имели в виду великаны, сотворяя символ – вот она, на ладони.

Высокий и стройный муж, правильной осанки, с тонким и хищным лицом, нос загнут вниз, словно клюв орла или ястреба. Волосы его белы, белы и брови, взгляд исполнен надменной гордости.

И, как и предыдущая сущность мгновением раньше, этот второй тоже уловил взгляд Старого Хрофта. Уловил, взглянул в упор сквозь полированную поверхность деревянного кругляша. Взглянул и презрительно расхохотался.

– Гляди, гляди, глядеть не возбраняется, – прозвучал мощный низкий баритон. – Быть может, поумнеешь. Младшая сестра моя, Ялини, надеется на это, она не любит битв и сражений. Тем более таких, когда мы просто давим всех, кто дерзнёт встать на нашем пути. До скорой встречи… древний бог О́дин. Кстати, мой владычный брат не представился. Как невежливо с его стороны, не так ли? Ну, а моё имя – Ямбрен, и мне подвластны все ветра, что дуют в Упорядоченном.

Проклятие.

Рунир выскользнул из ладони, с тупым стуком ударился о столешницу.

Как же они сильны…

Старый Хрофт не стал касаться остальных рун. Ему ни к чему лишние оскорбления, незачем слушать похвальбу врага.

Собирать войско, другого выбора нет. Судьбу Асгарда решит битва.

Но стоит ли пытаться привлечь на свою сторону тех же великанов? Обитателей Муспелля или Хель? Быть может, это станет просто потерей времени или даже дорогой к поражению, если те же гримтурсены решат сменить сторону прямо в горячке боя?

Ты никогда не колебался раньше, Отец Дружин. Ты шёл до конца, даже когда нападал первым, как на тех же ванов. Когда требовалось обмануть гримтурсена, ты обманывал – и не колебался. Так откуда ж теперь твоя нерешительность?

Семь руниров, семь врагов, семь волшебных царств…

Неужель, бог О́дин, тебе предстоит ещё одно странствие к жертвенному древу? Ты и только ты способен вопрошать руны, больше никто в Асгарде, даже Молчаливый ас, самый мудрый после тебя. Никто не ответит на вопросы, кроме самого тебя.

Или норн? Или Мимира, вечного стража источника?

Не обманывай себя, О́дин. Норны ответят путанно и невнятно. Они, наверное, до сих пор обижены, что ты оказал честь другой, приняв вёльву в Асгарде, в то время как они сами так и не смогли прозреть надвигающийся Рагнарёк.

Мимир? Он мудр, он хранит твой залог. Старый ётун, о котором рассказывают столько сказок – будто бы он чуть ли не дядя самого Отца Дружин, брат его матери, которой сам Хрофт никогда не знал и не видел, матери, придуманной людским воображением.

Но древний ётун, один из первых в своём племени, никогда ничего не советовал просто так. Он не держался верности ни собственным сородичам, ни Асгарду, хотя не отказывал в помощи ни тем ни другим. Не забывая потребовать высокой платы, разумеется. Зачем она ему – никто не знал. Мимир жил уединённо подле Источника Мудрости, никогда не покидая его окрестностей. О́дин даже не знал, откуда старый ётун берёт пропитание. Разве что имеет слуг из числа тех же великанов. Волки и вороны Одина, оббегающие и облетающие все ведомые пределы Митгарда, однако, никогда не видели ничего подобного.

Что ж, Мимир лучше, чем ничего. Порой можно извлечь нужное и из умолчаний.

Путь к источнику не близок. Туда не ведут прямые дороги, и простым смертным не достигнуть заветной цели. Тропы меж частями Митгарда закрывают могучие силы, ибо, как сказано,

 
Следует мужу
в меру быть умным,
не мудрствуя много;
ибо редка
радость в сердцах,
если разум велик.
 

Увы, этого не может позволить себе бог О́дин. Смертные могут жить в счастливом неведении, вместо них тяготы излишнего знания несёт на себе он, Старый Хрофт, не знавший ни детства, ни даже молодости с их беззаботностью. Словно сотворившие его самого силы не желали ввести хозяина Асгарда в соблазн.

Ночь ещё не разомкнула своих объятий над равнинами Иды, а восьминогий жеребец Слейпнир взвился в воздух, меж копыт заметалось золотистое пламя. В кожаной суме-зепи у пояса Отец Дружин везёт семь новых рун.

Далеко раскинулись корни Великого Ясеня, Мирового Древа. Кажется, что всё просто, и видно оно должно быть всем и каждому, с любого места не только в Хьёрварде, но и во всём Митгарде. Даже из Ётунхейма и Муспелля взгляд должен достигать Иггдрасиля. Ветвям его определено застилать солнечный свет, и смертным – жить в его вековечной тени.

Но это, конечно, не так.

Мировое Древо ничего и ни от кого не заслоняет, живительные лучи свободно достигают земли, колосятся поля, пасётся скот. Лишь взору немногих мудрых открыт Иггдрасиль, ибо сам всюду – и нигде, вещественен и бесплотен одновременно. Слабому разумом не охватить этой тайны, и лишь немногие, такие, как Старый Хрофт, что познал своё собственное начало, способны понять, что же такое Великий Ясень.

(Комментарий Хедина: Молодые Боги во всей красе. Ничего иного от них я и не ожидал, да и сами они никогда не старались нас чем-то удивить. Всё та же набившая оскомину тирада, мы, мол, закон и порядок, сопротивление нам бесполезно, а тем, кто покорится, мы обещаем милости. Нет, они не прикидывались, они и в самом деле были именно таковы. Просты, и в этом весь сказ.

Рунная магия Старого Хрофта, конечно, замечательна. Ещё не наступило время Истинных Магов, разработавших совсем иные системы заклятий, и для Отца Дружин руны оставались единственным средством. Он выжал из него всё; и я понимаю, почему он потом с таким трудом осваивал новые магические приёмы…

Интересно замечание о незримом Иггдрасиле. Бесплотном и вездесущем, простирающемся повсюду. Я уже говорил, что моё Поколение отдало свою дань поискам Мирового Древа, в своё время ставшего чем-то вроде «проверки на истинную романтику». Если веришь в него и готов совершать далёкие экспедиции… Однако ни мы, ни предыдущие Поколения, Поколения Древних, так ничего и не нашли, кроме всем хорошо знакомых историй и сказаний. Единственное, что вынес из всей этой истории лично я – что к шаманам и колдунам смертных надлежит относиться серьёзно. Если, скажем, они верят в Мировое Древо и создают на этой основе работающие заклятия…)

Три корня, пьющие воду из трёх источников. Урд, почитаемый лежащим в самом Асгарде или рядом с ним, на самом деле далёк, вне пределов Митгарда, но к нему есть тропа от стен Валгаллы, проложенная ещё норнами, что поселились там. Странны места вкруг этой тропы, и Слейпнир неохотно сворачивает с неё. Дикие пространства, где властвуют чудовища, тянущиеся на кажущиеся бесконечными поприща – Отцу Дружин нечего там делать, его зовут дела Хьёрварда, Митгарда, земель смертных.

Другая тропа ведёт к Источнику Мимира. И её тоже не преодолеть простому смертному.

Третья же, самая тайная, уходит вниз, к Унголианту, к страшному Кипящему Котлу, чья мощь дика, не обуздана и неподвластна никому. Хель, властвующая в царстве мёртвых, лишь притворяется, что повелевает им. Пожелай он, О́дин, и вдвоём с Тором они бы снесли железные ворота в один присест, но куда ж тогда отправляться недостойным Валгаллы после кончины?

Несётся Слейпнир, не нуждаясь в поводьях. Ничто не мешает Отцу Дружин предаваться невесёлым размышлениям.

Семь рун, семь царств, семь воинств – ему не даёт покоя этот счёт. Быть может, уже надо мчаться к пределам Муспелля? Быть может, уже надо, взяв Тора и всех эйнхериев, спешить к огненным границам Суртовых владений, чтобы покончить с ним раз и навсегда?

…Но разве можно его убить, если он был в видении вёльвы?

Или он остался там именно потому, что ни О́дину, ни Тору, никому из асов не пришло в голову изменить будущее?

Однако оно уже изменилось. Семеро вторгшихся – они грозней и могущественней всей совокупной мощи Муспелля и Ётунхейма. Не опоздал ли ты, О́дин, со сбором ратей?

Нет ничего хуже нерешительности. Отец Дружин никогда не мешкал и не колебался – так что же случилось сейчас? Разве не для этого миру и нужны боги, чтобы знали, как поступить, когда случается что-то невероятное?

…Корня Великого Ясеня не увидишь и возле Источника Мудрости. О́дин лишь чувствовал его близость – а так вокруг расстилались густые девственные леса, тянущиеся невесть на сколько дней пути.

Вот он, дуб, под которым бьёт заветный ключ. Дубы – зеркала, в которых, против всех ожиданий, отражается Мировой Ясень. Тайный, незримый, он даёт увидать себя лишь в таком виде, что многими почитается искажённым.

Но искажение, когда известны его законы, перестаёт быть таковым.

Каменная чаша, бурлящая вода. И застывший подле неё немолодой Ётун, опирающийся на громадный боевой топор с рукоятью, поднимающейся до середины груди. Густые, пробитые сединой усы спускаются до ключиц, простой плащ скрывает плечи.

Слейпнир перешёл на неспешный, исполненный достоинства шаг. Не к лицу владыке Асгарда лететь сломя голову, тем более на глазах у гримтурсена.

Великан поднял голову, усмехнулся.

– Приветствую могучего О́дина, Отца Богов.

– Приветствую достойного Мимира, хранителя Источника Мудрости.

– Позволь мне избегнуть долгого разговора о пустяках, Отец Дружин. Тебя привело ко мне что-то необычайное, не так ли? Садись, – ётун указал на отполированный до блеска старый корень. – Дом мой прост, и не надлежит владыке Гунгнира входить под его своды. Пригласив тебя, О́дин, я бы тем самым тебя же и унизил.

– Оставь искусные речи, Мимир, отец мудрости, – Старый Хрофт сел на жёсткий корень, куда указывал ётун. – Мы слишком давно и хорошо знаем друг друга. Я буду говорить в любом месте, что угодно тебе.

– Тогда давай говорить здесь, – великан повёл рукою.

– Как пожелаешь, – О́дин с трудом сдержал нетерпение пополам с раздражением. – Случилась беда, мудрый Мимир. И не из тех бед, что мы привыкли встречать копьём, молотом или магией.

– Говори, говори, Отец Богов, – Мимир опёрся на огромный топор. Тревоги в его голосе отнюдь не слышалось. – Моё бытьё здесь спокойно и бестревожно, а вести приходят редко. Не считать же за оные очередную победу твоего старшего сына над моими лишёнными разума сородичами?

О́дин вздыхает про себя, но не показывает виду. И начинает рассказ.

Мимир слушает не перебивая и всё так же стоит, опершись на громадный топор. Время от времени он кивает, словно в повести Отца Дружин ему встречается что-то знакомое.

– И ты пришёл ко мне просить совета? Ты, владыка Асгарда, принёсший самого себя себе в жертву?

– Именно к тебе, мудрый Мимир. В прорицании вёльвы я должен буду спросить совета у твоей отсечённой головы перед самой битвой Рагнарёка.

Ётун только ухмыльнулся.

– Советоваться с моей отсечённой головой… Неплохо. Но пока что она ещё крепко сидит у меня на плечах. А ты, бог О́дин, – великан вдруг наклонился к самому лицу Отца Дружин, – видать, совсем разуверился в себе. Забыл, почему ты бог.

– Говоришь загадками, мудрый Мимир.

– Это мне наиболее свойственно, бог О́дин. Что бы ты ни решил, это окажется правильным, потому что именно боги отделяют верное от неверного. К чему ты устремишься, то и станет единственно справедливым.

– Играешь словами, ётун, – Старый Хрофт не смог подавить гнева. – Играешь словами, а семеро приближаются. И я обязан…

– Ты обязан прежде всего остаться богом, владыка Асгарда. Слушать мир и следовать его слову. Ты дважды пронзал себя Гунгниром, дважды висел на ветвях священного дерева, а теперь удивляешься, что второй раз не получил полного знания? Бог О́дин, жертву можно свершить только один раз. Ты уже приносил себя в жертву самому себе. Думаешь, такое можно повторять снова и снова? Что врата мудрости открывают пережитые страдания, мучения плоти? Что мог, ты сделал, бог О́дин. Этим путём ты прошёл уже до самого конца. Дальше ничего нет.

– Опять красивые слова, Мимир, – поморщился Старый Хрофт. – Я пришёл к тебе с горькими вестями. Ты хранишь мудрость Митгарда и Ётунхейма, Муспеля и Свартальфахейма. Ты сберегаешь источник. А подумал ли ты, что случится с тобою самим? Ты жив уже бессчётные века, смерть не властна над тобой – а думал ли ты о том, что эта бесконечная жизнь может и оборваться, если новым владыкам Хьёрварда не покажется твоя наружность?

– Знание – не предмет божественной власти, Отец Дружин. Никакие боги, чудовища, сущности не в силах ничего сделать с этим источником. Не ими строено, не им и разрушать. Силёнок не хватит. Ни у тебя, не в обиду тебе будь сказано, бог О́дин, и ни у кого другого, кто бы ни властвовал в Митгарде или Хьёрварде. Явись сюда Сурт, повелитель Муспелля, и он бы не преуспел. Я никого не боюсь, бог О́дин. Моё бытие во власти совершенно иной силы, поистине великой, по сравнению с которой вся ваша драка за власть – лишь смешная и наивная игра. Игра, тем не менее, забавляющая моего повелителя.

– Ты стал болтлив с годами, словно женщина, мудрый Мимир, – О́дин поднялся с жёсткого корня. – Когда-то я пришёл к тебе, оставив на дне источника свой собственный глаз, и ни мига не пожалел о свершённом обмене. Тогда ты был молчалив и недобр. Сейчас уста твои извергают потоки слов, но среди них ни одного нужного. Я жалею, что пришёл сюда, мудрый Мимир. Прощай.

– Я сказал тебе все нужные слова, бог О́дин. Если ты не понял их, то в этом я не виновен. Владыке Асгарда не растолковывают простейшее, словно неразумному дитяти. Я оскорбил бы тебя подобным.

– В сражениях и на войне слова – твоё оружие. Они должны разить, а не слагаться в причудливые узоры.

– Ты прав, – вдруг согласился ётун. – Оружие должно разить. И слова мои способны именно разить, хотя ты этого и не увидел. А что касается узоров… острие клинка не испортит резьба на рукояти.

– Рукояти лучше бы оставаться простой и обтянутой доброю кожей, чтобы не скользила рука. Есть ли там узор, нет ли – воину, погибшему, потому что шип раны вывернулся из ладоней, всё равно. Впрочем, мы опять ударились в игру слов, достойный хозяин. Я возвращаюсь в Асгард.

– Лёгкой дороги тебе и Слейпниру, – усмехнулся великан.

(Комментарий Хедина: Мимир. Мимир, каким я его помню. Что ж, за все прошедшие годы [тысячелетия по счёту Хьёрварда] он изменился мало, я бы даже сказал – совсем не изменился. Пожалуй, со временем характер у него даже слегка улучшился. Во всяком случае, окажись на месте Старого Хрофта, к примеру, мой названый брат Ракот – то не миновать бы хорошей потасовки. Чем больше я читаю книгу Одина – тем больше вижу прямую связь с нынешними временами и теми, что, боюсь, неизбежно настанут. Не знаю, как сложилась судьба Гулльвейг, но, полагаю, ничего хорошего Древним Богам от неё не было.)