Текст книги "Млечный путь"

«Ладно, – разозлилась я, – займусь чем-нибудь другим». К счастью, бумага, ручки и мои рукописные словари были при мне. Я подумала и решила написать Винцу письмо, а потом попробую его как-нибудь передать. Положив перед собой словарь, я стала писать по-вырцански, медленно и тщательно обдумывая каждую фразу.

«Уважаемый господин Винц! Я понимаю, что косвенно виновата в происшедшей аварии и в своём необдуманном поведении, в чём глубоко раскаиваюсь и прошу у Вас прощения. Надеюсь, что Вы не будете строго судить этого молодого человека, Дэнца, ибо он действовал исключительно по моей просьбе, пытаясь показать мне программу телевизионных новостей моего родного города Санкт-Петербурга, потому что меня очень мучает тоска по Родине. Я полагаю, что Вы, как мудрый и опытный человек, понимаете мою печаль и страх неопределённости, поскольку мне неизменно отказываются объяснить цель моего вынужденного пребывания в вашем государстве, а также сроки этого пребывания. Смею надеяться, что Вы смените гнев на милость и снимете с моих глаз тревожную пелену неизвестности. С неизменным уважением к Вам, Жанна».

Я аккуратно сложила это дипломатическое послание и стала ждать Дарценну. Когда она прикатила мне обед и собралась уходить, я остановила её, придержав за локоть, протянула письмо и попросила:

– Милая Дарценна, очень прошу Вас передать это письмо господину Винцу. У Дарценны забегали глаза, ходуном ходил нос – она была крайне растеряна, не зная, можно ей выполнить мою просьбу или лучше не стоит. Я решительно вложила своё письмо ей в руку, сжала пальцы, ещё раз отчётливо повторила просьбу и, обняв её за плечи, проводила до двери. Надеюсь, что она его не выкинет.

Делать было абсолютно нечего. Я пошлялась по комнате, потом нашла кнопку, открывающую окно, и полюбовалась на нашу Землю. Потом поплакала и стала думать, чем же мне заняться. Исходя из того, что под руками была только бумага и ручка, я решила вести дневник. Я закрыла окно, села за стол и стала тщательно и подробно записывать всё, что со мной происходило от моей поездки в Сургут до настоящего момента. Занятие оказалось довольно увлекательным, и я не заметила, как подошло время ужина, и застенчивая Дарценна вкатила столик с едой. Я сразу бросилась к ней с вопросом о моём письме. Она закивала, мол, всё в порядке – отдала. Я не стала больше задавать никаких вопросов и принялась за еду. Вечер прошёл в продуктивной работе над моими записками. Я была собой довольна – нет худа без добра: заперли, отобрали компьютер, зато я делаю что-то полезное. У меня была чёткая уверенность в том, что когда-нибудь этот подробный отчёт о моём пребывании на вырцанском космическом корабле очень даже пригодится. А ведь если бы не заперли, я ни за что не смогла бы заставить себя заниматься этой писаниной.

Ночью мне приснилось, что вернулась домой. Я радостно обнимаю и тискаю своего кота Семёна Семёныча, потом сажаю его на диван и говорю, поглаживая: «Сёмочка, я привезла тебе подружку!» Потом достаю из сумки ярко синюю вырцанскую кошку и сажаю на диван рядом с ним. Сёма с диким воплем бросается под диван. Проснулась я в слезах. Контраст между моим «серым» космическим заточением и моей любимой питерской квартирой, в которой я только что побывала во сне, был настолько чудовищным, что я ещё долго и безнадёжно оплакивала свою несчастную долю.

Пришла Дарценна. Увидев мою зарёванную физиономию, сразу стала выражать сочувствие взглядом и поглаживанием моей руки. Когда я, наконец, улыбнулась, она засветилась от радости. Я сказала, что завтракать не буду, аппетита не было совершенно. Дарценна сопроводила меня в туалет и тихо удалилась. Настроение было поганое. Писать не хотелось, я лежала на диване, тупо глядя в потолок. Воспоминания о моей прошлой, такой счастливой, гармоничной, осмысленной, независимой и благополучной жизни были пыткой. Я понимала, что всё это утрачено, скорей всего, безвозвратно. А впереди? Да ничего впереди – такая же серая пустота, как этот безликий потолок. Мои мрачные мысли прервал звонок в дверь. Я оживилась, села и крикнула:

– Войдите! Потом вскочила, схватила со столика пульт и открыла дверь. В комнату, не спеша, вошёл Винц.

– Кацл, – сказал он этаким нейтральным тоном – не сердито, но и без приветливости в голосе и мимике. То есть, сразу устанавливал дистанцию между собой – президентом Вырцы, и мной – провинившейся узницей-инопланетянкой. Что ждать от Винца, какова будет его реакция на моё письмо – пока это было для меня полной загадкой. Он жестом показал на пуфик, чтобы я села, и потом сам присел на стул напротив меня. Несколько секунд он молчал, пристально глядя мне в глаза. Мне стало не по себе, я опустила глаза вниз, потом устыдилась такому малодушию и вновь устремила взор на Винца, стараясь придать своему взгляду уверенность. Винц вынул из кармана бартац протянул его мне, тем самым приглашая к беседе. Я надела бартац на левую руку и включила его.

– Я прочёл Ваше послание, – сказал он, и вновь воцарилось молчание. У меня почему-то возникла ассоциация с «Евгением Онегиным» – сцена встречи Онегина и Татьяны в саду («Вы мне писали, не отпирайтесь…»). Итак, какую «проповедь» я услышу?

– Меня крайне неприятно удивило Ваше легкомысленное поведение. Я восхищался Вашей разумностью, уравновешенностью, высоким интеллектом и здоровым оптимистическим рационализмом. Эти качества чрезвычайно уважаю в людях. И вдруг совершенно необъяснимый для меня пассаж! Тайком помчалась с подростком в его комнату, чтобы посмотреть телевизор! Он возмущённо и удивлённо приподнял брови и вопросительно посмотрел на меня. Я решила пока ничего не отвечать, предполагая, что обвинительный монолог Винца не закончен, а вопрос, только что прозвучавший – риторический. И я оказалась права. Винц продолжил свою речь.

– Неужели Вам не приходило в голову, что своим поступком Вы нарушили законы гостеприимства, законы нашей страны и потворствовали недисциплинированному юноше. Я глубоко разочарован. Надеюсь, что этот непростительный промах был первым и последним. Впредь ни единого несанкционированного действия Вы не совершаете и беспрекословно подчиняетесь тем правилам, которые установлены для всех обитателей нашего космолёта.

Он сделал небольшую паузу, потом продолжил.

– Завтра утром вы пойдёте сдавать анализы, – он кивнул на баночки, оставленные на столе «эскулапом», – потом Вы получите обратно свой ключ и будете свободны, как раньше. Но попрошу больше без глупостей!

Он встал, немного помедлил и добавил: – А через несколько дней мы поговорим о Вашей дальнейшей судьбе. До свидания.

Винц развернулся и пошёл к двери. И тут я решилась открыть рот: – Скажите, господин Винц, как самочувствие пострадавшего юноши Дэнца?

Винц резко развернулся и жёстко отчеканил:

– Вас это совершенно не касается, – и быстро ушёл.

Я поняла, что не стоило задавать этот вопрос. Да, Жанна Борисовна, почему-то глупеете не по дням, а по часам. Ладно, теперь вообще буду молчать до тех пор, пока он, как обещал, не расскажет мне о своих планах относительно моей особы.

Утром меня разбудила Дарценна и повела в «поликлинику». Я отдала свои заполненные баночки, сдала кровь из пальца и из вены. Потом меня уложили и сделали УЗИ всего организма. Потом мяли, ощупывали, постукивали молоточком, проверяли зрение, слух, измеряли давление. Когда я оделась, доктор Хикс, лучезарно улыбаясь, сказал, что на следующее утро я должна прийти снова, чтобы сделать компьютерную томографию мозга и позвоночника. Меня так долго обследовали, что я прибежала в столовую уже к концу завтрака. Вырцане пили сок, а когда я вошла, все дружно на меня уставились, как будто впервые увидели. То ли у них такая короткая память, то ли решили, что я арестована навеки и больше никогда не появлюсь. Я сказала: – Кацл! Все вежливо заулыбались и ответили тем же. Мне быстренько прислали тарелку с едой, и я принялась поглощать завтрак. Всё-таки свобода – это здорово! Хотя я в основном смотрела в свою тарелку, но успела заметить, что Дэнца за столом не было. После завтрака я сначала пошлялась по коридору без всякой цели, приветливо раскланиваясь со всеми, кто попадался на моём пути, потом пошла в библиотеку и, подойдя к полкам с дисками, схватила первый попавшийся и вставила его в компьютер. Это был документальный фильм, который назывался «XX век на Земле». Ничего кошмарнее я в своей жизни не видела. Вроде бы, всё это давно известно – каждые фрагменты нашей истории в множестве документальных фильмов мы видели, но в этой картине одна катастрофа плавно перетекала в другую, создавая впечатление нескончаемого, непрерывного, невыносимого АДА.

Первая Мировая война с газовыми атаками, Октябрьский переворот, Гражданская вона в России, голод, сталинские репрессии и лагеря, приход к власти фашизма в Германии, Вторая мировая, накрывшая всю Европу кровавым одеялом, концлагеря, варшавское гетто, Бабий Яр, битва за Брест, сражения под Москвой, блокада Ленинграда, Сталинградская битва, взятие Берлина, Нюрнбергский процесс, атомная бомбёжка Хиросимы и Нагасаки. Раздел Европы, холодная война, гонка вооружений, война во Вьетнаме, война в Афганистане, нескончаемая война в Палестине, война в Югославии, война в Иране. Кроме войн, ещё наркотики, СПИД, землетрясения, цунами, торнадо, авария в Чернобыле, терроризм. Всё это составляло четырёхчасовой фильм. За кадром шёл очень сухой информативный комментарий на вырцанском языке. Самые жуткие видеодокументы этих событий были скомпонованы так, что всё это производило впечатление гигантского Апокалипсиса.

Я вышла из библиотеки, пошатываясь, с жуткой головной болью. Меня тошнило. Идти обедать я не могла. Полежала на диване. Но боль не проходила. Поскольку у меня не было своей аптечки, то решила отправиться в «поликлинику». Позвонилась. Мне открыли. «Эскулап» Хикс сидел за столиком в одиночестве и что-то писал.

– Кацл, – сказала я и включила бартац.

– Кацл, – ответил он, оторвавшись от своего занятия, – что у Вас случилось?

Я объяснила. Он предложил мне присесть, смерил давление, потом дал мне выпить какие-то капли, но этого ему показалось мало, поэтому он предложил мне прилечь и оставил капельницу. Не думаю, что такие радикальные меры были необходимы, но сопротивляться не стала. Раз уж я пришла к нему за помощью, то должна слушаться. Пока я лежала под капельницей, боль постепенно проходила, тошнота тоже. «Эскулап» куда-то вышел, я уныло изучала потолок, и вдруг дверь, ведущая в смежную комнату этой «эскулапии» чуть-чуть приоткрылась, и в этой узенькой щёлке показался «пятачок». Застыл. Потом щёлка чуть-чуть увеличилась, и «пятачок» показался вместе с носом. Я уже стала смутно догадываться, чей нос, а когда услышала шёпот, то уже не сомневалась.

– Жанна! – прошептал Дэнц (конечно же, это был он), – когда вернёшься к себе, включи компьютер, я оставил тебе сообщение – прочти и сразу уничтожь.

После этого, щёлка с вместе с «пятачком» тихо исчезла. И вовремя – как раз в этот момент вернулся Хикс.

– Ну, я думаю, достаточно, – сказал он, – закрыл клапан, вытащил иглу из вены и прижал тампон. Я согнула локоть и села.

– Посидите ещё пять минут, хотя я думаю, что теперь Вы вполне здоровы, – сказал Хикс и фамильярно похлопал меня по плечу, как всегда улыбаясь. Я с трудом досидела эти 5 минут и со всех ног помчалась в свою комнату, снедаемая любопытством.

Влетев в комнату, я бросилась к компьютеру. Слава Богу, доступ разблокирован! Я быстро нашла нужное мне сообщение. (Впрочем, оно было единственным, и искать долго не пришлось). Оно было, естественно, по-вырцански, но я сразу включила перевод. «Жанна, меня сейчас держат в больнице, – писал Дэнц, – там дверь смежная с главным медицинским кабинетом. Она бесшумная, и если чуть-чуть приоткрыть, можно всё услышать. Вчера собралась целая команда медиков, и пришёл Винц. Они разговаривали о тебе. Я не всё понял, было очень много специальной терминологии, в которой я ничего не соображаю, но основной смысл сводился к тому, что они собираются с тобой что-то делать, причём это займёт длительное время. Похоже, что для них это дело чрезвычайной важности. Под конец Винц сказал: – Возможно, это наш единственный шанс. А потом все разошлись. Будь начеку! Дэнц.»

От страха у меня стало перехватывать дыхание, и онемели пальцы рук. Такое у меня уже случалось, только очень давно, в детстве. Мне было, кажется, лет, этак, одиннадцать. Я жила на даче с бабушкой, и мы с подружками гуляли в поле. Был солнечный, но не знойный день, настроение беззаботное и беспричинно радостное, какое в этом возрасте бывает часто, особенно летом, когда в школу не надо, и масса всяких удовольствий – от игр с подружками до возни с насекомыми, да и купание в речке – ну это же вечный кайф! Так вот, мы гуляли в поле. Подружки шли вперёд, а я немного подзадержалась, дёргая из-под ног какие-то милые васильки и ромашки, чтобы и для бабушки букет, и себе сплести веночек. Крутясь на одном пятачке, я обернулась, ища глазами подружек, и увидела корову, которая паслась метрах в ста от меня. Коров я не боялась. Их было так много! Обычно они двигались стадами, утробно мыча и роняя на ходу лепёшки. Эта корова была почему-то одна. Она подняла голову, секунду смотрела и понеслась прямо ко мне. Я никогда раньше (как, впрочем, и позже) не видела бегущую корову. Так в дикой природе несутся по прерии слоны, бизоны и носороги. Когда они мчатся на экране телевизора, это приятное зрелище, а когда одна такая зверюга преследует тебя лично, словно ты дикая лань, и тебя гонит хищник с нескрываемым намерением догнать и разорвать, то настоящий ужас вгоняет тебя сначала во временный паралич, а потом в истерическую панику. Секунд пять я стояла с онемевшими конечностями и без дыхания, а потом бросилась прочь к ближайшему перелеску, развивая при этом скорость, совершенно не свойственную мне ни в быту, ни на уроках физкультуры. Я мчалась, не оглядываясь, так что не знаю, в какой момент я оторвалась от преследующей меня коровы. Явилась домой расцарапанная ветками в перелеске и, конечно, без букетика.

Вот такое же состояние полупарализованного ужаса было у меня после прочтения письма. Обедать я пошла автоматически, что-то поковыряла и ушла в комнату. Легла. Мыслей не было вообще. Только страх и ощущение неотвратимости беды. В ту ночь я вообще ни на минуту даже не задремала. Видимо, это был сильный психологический шок. Полное оцепенение.

Утром пришла улыбающаяся Дарценна, чтобы проводить меня в «поликлинику». Увидев моё лицо, она отшатнулась. – Что с Вами? – почти выкрикнула она. – Ничего, не обращайте внимания, просто плохо спала, – сказала я, тщетно пытаясь изобразить приветливую улыбку. Встревоженная Дарценна больше ничего не спрашивала и молча вручила меня «эскулапу». Тот тоже перепугался и уложил меня на диванчик. Долго ощупывал и спрашивал, что у меня болит. У меня ничего не болело, но, чтобы снять напряг с ситуации, сказала, что, как вчера, болит голова. Он сразу поставил капельницу и сказал, что сейчас полегчает. Как ни странно, минут через пятнадцать мне действительно полегчало, в том смысле, что оцепенение «отпустило», и я стала чувствовать. И тут же разревелась. Громко, навзрыд, с хлюпанием и воем. «Эскулап» испугался ещё больше. Дал мне какую-то микстуру, а потом прямо в шланг капельницы влил здоровый шприц. Видимо закатил мне антидепрессант, судя по тому, что я довольно скоро успокоилась. «Эскулап» решил, что причина моей истерики всё в том же вчерашнем фильме, и особо докапываться не стал. Я полежала полчаса, и Хикс, увидев, что я вроде бы в порядке, повёл меня в смежную комнату. Это было очень большое помещение с большим количеством разной аппаратуры. Я там раньше не была. Меня уложили в томограф, где я пролежала минут сорок, потом меня вытащили и проводили в свою комнату.

Потихонечку ко мне вернулась способность размышлять. Я начала, по своему обыкновению, себя успокаивать. В конце концов, со мной ещё ничего не случилось. Дэнц слышал какой-то разговор. То, что про меня говорят, само по себе не удивительно, а вполне закономерно. А подслушанный обрывок разговора ещё ничего не доказывает. Дэнц мог чего-то не понять, как говорится, слышал звон, да не знает, где он. Винц сказал, что сообщит о моей дальнейшей судьбе через несколько дней. Раз он так сказал, значит, так и будет. У меня нет оснований ему не доверять. А поскольку я всё равно не могу догадаться, о чём пойдёт речь, что же мне сейчас себе нервы трепать. Как писал Дейл Карнеги, надо переживать неприятности по мере их поступления. Немного успокоив себя такими рассуждениями, я включила компьютер и вернулась к своим занятиям литературой, а именно, к переводам. Так прошло три дня. Я ела, спала, сидела за компьютером и, постоянно успокаивая себя, ждала Винца.

Глава шестая. Тайна открылась

И вот он пришёл. Кровь бросилась мне в лицо, сердце бешено заколотилось, в висках заломило, и даже комната, как будто, слегка поплыла. Я поняла, что настал час «икс». Наверно так себя чувствует подсудимый перед провозглашением вердикта – «Встать, суд идёт!»

– Кацл, – сказал он, – разрешите, я присяду?

– Конечно, – еле выдавила я это слово, тихо и сипло. Язык словно вспух и не желал двигаться, губы окаменели, а во рту сухо. Как в пустыне.

Винц сел и выдержал маленькую паузу. Он понимал, как мне страшно, и ждал, когда я преодолею панику и стану вменяемой.

– Разговор будет долгим и, видимо, непростым, – начал он издалека, очень стараясь выглядеть доброжелательным. – Уважаемая Жанна, я думаю, Вы помните печальную историю нашей планеты и нашей вырцанской цивилизации, а также видите воочию всё, что от неё осталось. Поэтому не буду повторяться и перейду к конкретной теме, которая и будет касаться непосредственно Вас.

Сердце опять стало биться гораздо чаще, чем ему положено.

– Пожалуйста, не пугайтесь прежде времени. Уверяю Вас, что ни один вырцанин не желает причинить Вам какой бы то ни было вред, тогда как Вы сможете принести нам пользу, огромную пользу, я бы сказал – неоценимую пользу.

Он опять сделал паузу, очевидно, чтобы я хорошенько переварила его вдохновенную преамбулу. Я аж затаила дыхание и вся напряглась, желая и, в то же время, боясь узнать, во что же мне обойдётся так называемая «польза».

– Вы знаете, что на звездолёте, – продолжил он, – из женщин осталась только Дарценна, но она уже вышла из репродуктивного возраста, а теперь появились Вы.

Я всё поняла. Кровь снова бросилась мне в голову, но уже не от страха, а от гнева. Я вскочила и приготовилась парировать всё то, что он ещё не сказал. Тогда он тоже встал и принялся говорить быстро и запальчиво, не давая мне его перебить.

– Нашей нации грозит полное вымирание, и только Вы способны остановить этот процесс, предотвратить неминуемую гибель. Ничего такого особенного от Вас не требуется, ведь это так естественно для женщины – стать матерью, дать новую жизнь, И все вырцане будут благословлять Вас, молиться на Вас, как на спасительницу, благодетельницу. Считайте этот поступок миссией, Высшей Миссией, посланной Вам небом.

– Сексмиссия?! – выкрикнула я, перебив его пламенную речь. Он поморщился. – Да причём тут секс? Никто не собирается превращать Вас в сексрабыню. Это безнравственно и отвратительно. Я никому не позволю относиться к Вам без должного уважения и пиетета. Всё будет брошено к Вашим ногам. Умоляю только об одном: родите нам вырцанина, а ещё лучше, и это самое главное – вырцанку. Помогите нам продолжить род, не дайте погибнуть вырцанскому народу!

Гнев душил меня, но не лишил речи.

– Вы хотите сделать из меня инкубатор по воспроизводству вырцан! – резко заговорила я. – «Богиня, королева, все благославляют…» – да я буду просто пчелиной маткой, единственной самкой среди трутней. А зачем мне такая участь? Я не виновна в том, что ваш народ постигла такая ужасная катастрофа, почему же мою жизнь надо из-за этого сломать, уничтожить?!

– Не сломать и не уничтожить, а пустить по новому руслу. Всё равно жизненный переворот с Вами уже произошёл – Вы здесь. Надо только постараться перестроиться, понять, что у Вас теперь новая жизнь. Когда Вы с этим смиритесь, всё встанет на свои места.

– Вы отнимаете у меня право выбора. Я свободный человек. А Вы не посчитались с этим и, фактически, забрали в рабство. Я полагаю, если бы Вы выступили каким-то образом с предложением выполнить столь важную миссию, у Вас, скорей всего, не было бы отбоя от добровольцев, и Вы смогли бы выбрать любую из желающих, не совершая никакого насилия над личностью. Мало ли земных женщин нашлось бы, посчитавших данное предложение для себя весьма заманчивым. Но нет! Вам зачем-то понадобилась именно я.

– Вы не отдаёте себе отчёт в том, что сейчас сказали. Какое предложение? Как мы могли засветиться с подобными предложениями, когда мы тщательно скрывали от землян своё нахождение в космосе. Трудно даже представить себе последствия таких необдуманных действий. Это была тщательная подготовка проекта с соблюдением строжайшей тайны и для большинства вырцан, не говоря уже о землянах, с которыми мы категорически не выходим на контакт. Да, нам понадобились именно Вы. Сначала компьютер отобрал три тысячи кандидаток нужного нам возраста и статуса. Затем мы тщательно отрабатывали каждую из кандидатур, и после отсева остались триста женщин – представительниц разных стран. Ещё полгода инициативная группа из пятнадцати самых опытных вырцан разных профессий занимались аналитической разработкой каждой кандидатуры. В итоге выбор пал на Вас – у Вас не было ни единого минуса из пятисот пунктов нашего вопросника.

Не скрою, последняя информация мне польстила. – А вопросник покажете? – поинтересовалась я.

– Конечно. Сейчас от Вас не осталось никаких секретов.

Проклятое любопытство! Даже в такой жуткой ситуации мне было всё-таки интересно.

Винц приободрился, видя, что я начинаю идти на контакт. Но он просчитался.

– Даже не надейтесь на моё согласие. Придётся Вам искать другую кандидатуру. Вероятно в Вашем списке возможны дублёры?

– Подготовка новой кандидатуры займёт несколько лет. У нас нет времени, Жанна. Вам придётся согласиться, – сказал он жёстко, подчеркнув слово «придётся». С этими словами он встал. – Мы продолжим наш разговор завтра.

Винц быстро вышел, не дожидаясь моей новой реплики. Сказать, что я была в отчаянии – не сказать ничего. Всё кончено. Нет надежды. Винц не отступится. И я не уступлю. Лучше умереть, чем стать вырцанской пчелиной маткой. Я стала мысленно перебирать способы самоубийства, доступные мне здесь. Ни одного пояса или верёвки, ни одного крючка, к которому можно было бы прицепить этот мифический пояс. Удавиться не удастся. Оружие я на звездолёте не видела, возможно, оно есть, но так спрятано, что достать будет невозможно. Для начала я решила объявить голодовку. Я перестала выходить из своей комнаты (только в туалет в безлюдное время) и не открывала дверь, когда ко мне звонились. Двое суток Винц терпел эту ситуацию, очевидно надеясь, что голод сделает своё дело, и мои выкрутасы прекратятся. На третьи сутки он серьёзно обеспокоился и самовольно открыл мою дверь запасным ключом. Он пришёл вместе с врачом и двумя санитарами, меня взяли под руки и потащили в «больничку». Я упиралась. Но это, естественно, не помогло. В «больничке» меня поместили в комнату, смежную с основным кабинетом. (Раньше там пребывал Дэнц). Сразу принесли еду. Я категорически отказалась её принимать. Не скрою, это было трудно, есть очень хотелось. Все мечты и все сны были про пищу. К тому же я чувствовала ужасную слабость и головную боль. Но я стиснула зубы и опрокинула тарелку. Тогда меня привязали к кровати и начали вводить питание через капельницу. Видимо, вводили вместе с успокоительными, потому что я очень много спала и чувствовала полную апатию. Даже притупилось чувство времени, поскольку я не помню, сколько дней я провела в таком состоянии. Потом явился Винц, вид имел чрезвычайно фамильярный и уселся не на стул, а на краешек моей кровати. Это уже ни в какие ворота не лезет! Я ещё подумала, не предназначил ли он меня лично себе.

– Как Вы себя чувствуете? – осведомился Винц и, не дождавшись ответа, бодро произнёс: – Я полагаю, что мы можем продолжить наш разговор.

Мне не хотелось ни возражать, ни дискутировать. Я равнодушно молчала. Винц не удивился. Очевидно, результат медицинских усилий был хорошо прогнозируем, и он ждал именно такой реакции.

– Я думаю, за неделю Вы придёте в себя, укрепите свой организм и нервную систему. Тогда Вы вернётесь к нормальной жизни и познакомитесь с Вашим будущим партнёром, – проговорил он доброжелательно, но тоном, не терпящим возражений. Я рассердилась, но оставалась спокойной, поэтому сказала только: – Я не хочу.

– Я Вас не тороплю, – весело отозвался Винц. – Разумеется, Вам необходимо привыкнуть к этой мысли и понять, что такова неизбежная реальность, такова Ваша судьба, в конце концов. Ваше счастье зависит только от Вас. Если Вы настроите себя позитивно, то сами будете довольны.

Он улыбнулся, похлопал меня по руке и ушёл. Нет, ну какая наглость! Мне стало ужасно себя жалко. Ведь рано или поздно они меня одолеют, я это понимала. Будь я на Земле в каком-нибудь плену, то брезжила хоть какая-то надежда – вдруг найдут, спасут? Или можно было бы устроить побег, как-то добраться домой. А здесь, в космосе, всё бесполезно. Единственное, что мне остаётся, это украсть лекарства и отравиться. Господи, ну за что мне такое наказание?! Давно заметила, что любой стопроцентный атеист, в случае серьёзной беды или безвыходного положения, начинает взывать к Богу, как будто верит в его существование. Инстинкт срабатывает – хвататься за эту соломинку, чтобы не сойти с ума. Я похваталась, но не долго, вспомнив поговорку: «На Бога надейся, а сам не плошай», и заставила себя снова мыслить рационально. Надо попробовать симулировать болезнь, тогда они начнут со мной возиться – обследовать, лечить, пройдёт время, а там… ну мало ли что?

На следующий день с самого утра я громко потребовала к себе «эскулапа». Скорчившись, прижав руки к животу, обливаясь слезами, я вопила: «Ой, больно! Как мне больно!» «Эскулап» испугался, стал меня ощупывать, а я продолжала орать. Он, будучи уже в панике, привёл ещё четверых светил вырцанской медицины. Они продолжали меня по очереди пальпировать, и вид у всех был весьма обескураженный. У меня взяли анализы и вкололи обезболивающее. Минут через пятнадцать боль «отпустила». Я спокойно легла, свободно дышала, вытерла слёзы и даже заулыбалась. Врачам сразу стало полегче. У них на Вырце вообще не принято врать, поэтому никому в голову не пришло, что я притворяюсь. Наша земная глубокая, разнообразная, изощрённая, исторически традиционная система вранья на всех уровнях жизни никак не повлияла на вырцан. Через час «боли» возобновились. Испуганные врачи привели Винца. Я лежала на боку, поджав колени, тяжело дышала, стонала и всхлипывала. Винц присел рядом и стал меня расспрашивать.

– Болит… болит… не знаю. Ай!

Вот всё, что ему удалось от меня услышать. Он ушёл очень встревоженный, и я слышала, как он вместе с врачами разговаривал в соседней комнате. Что говорили, я не поняла, так как беседовали они очень тихо. Потом меня переложили на каталку и повезли на УЗИ. Смотрели долго, но, естественно, ничего криминального не нашли. Потом снова взяли несметное количество анализов и поставили капельницу. Через некоторое время мне стало «легче». Должна же капельница как-то воздействовать! Врачам тоже стало легче. Они заулыбались и опять пошли совещаться. Через некоторое время меня заставили проглотить три ложки какой-то вязкой субстанции, похожей на клей. Я не сопротивлялась, потому что моя роль – «больная, которая хочет выздороветь», предполагала сотрудничество с врачами. Вечером я решила, что хватит их баловать и устроила новый «приступ». На «эскулапа» страшно было смотреть, мне казалось, что у него предынфарктное состояние. Я морочила им голову дней шесть. Вся врачебная команда крутилась исключительно возле меня, забросив, очевидно, все остальные дела. Наконец, они явились ко мне всем скопом во главе с Винцем. Он мрачно на меня посмотрел и сказал: «Если завтра Вам не станет лучше, то придётся оперировать. Обследования не показывают ни малейшей причины Вашего недомогания. Разрежут и посмотрят». Больше он не сказал ничего, и вся делегация удалилась. Я призадумалась. Вероятно, Винц начал понимать, что люди умеют обманывать, особенно тогда, когда им это очень выгодно. Быть разрезанной мне совсем не хотелось, поэтому на следующий день «приступы» прекратились. Меня продержали в «больничке» ещё два дня, пока окончательно убедились в том, что я здорова. – Вероятно, это были приступы невралгии, – заключил «эскулап» и объявил, что я больше не нуждаюсь, в медицинской помощи. Я отправилась в свою комнату. Прошло три дня, в течение которых я ела, спала, вяло читала какие-то книжки. Меня вроде бы оставили в покое, но регулярно вызывали в «больничку», чтобы колоть антидепрессанты. Я действительно чувствовала себя спокойной, тревога и гнев притупились, было ощущение абсолютного «пофигизма». Это меня немного удивило, но и только. Как видно, препараты были весьма действенными. На четвёртый день Винц оставил меня после обеда и попросил зайти к нему в кабинет. Он сказал это очень сухо, официально, как руководитель, вызывающий к себе «на ковёр» подчинённого. Возможно, он решил изменить тактику общения со мной. Как показала практика, эмоциональное убеждение и мягкое уговаривание положительных результатов не давали. Теперь он будет жёстким и неумолимым. Впрочем, на самом деле, он, скорей всего, такой и есть. Каким же ещё может быть руководитель государства, пусть даже такого маленького, как этот неприкаянно слоняющийся в космосе звездолёт. Я шла к нему в кабинет, размышляя не о том, что мне скажут, а о том, какова же будет моя реакция. И в голове, и в душе, была полная пустота: я не знала, что буду чувствовать, говорить, и что мне делать со всем этим. Я смирилась, или я буду опять сопротивляться? Пожалуй, впервые в жизни я чувствовала полную опустошённость и растерянность. Как будто это была не я, а какой-то другой человек, за которым я наблюдала, не зная, как он поведёт себя в создавшейся ситуации. Я позвонила в звонок.

– Войдите, – сказал Винц. Дверь отворилась, и я вошла.

Винц встал, придвинул мне стул и сказал: – Пожалуйста, присаживайтесь.

Я села и тогда только заметила, что кроме Винца в комнате был ещё один человек. Он стоял у окна, а когда я села, медленно повернулся к нам. Я его сразу узнала – это был вырцанин в чёрном костюме, который пришёл вместе с Винцем на место пожара.