Текст книги "Иван Иванович Заведеев. Судьба флотского офицера"

Вера Заведеева
Иван Иванович Заведеев. Судьба флотского офицера

© В. Ю. Заведеева, 2016

© ООО «Библос», 2016.

* * *

Благодарю за помощь в создании этой книги мою семью – мужа Аркадия и сына Ивана, а также племянницу Елену.

Капитан первого ранга, лауреат Государственной (Сталинской) премии Иван Иванович Заведеев

Предисловие

В начале 1970-х герой этого повествования, замечательный человек и уникальный специалист, всю свою жизнь верой и правдой служивший своей стране и ее военно-морскому флоту, выходил на пенсию. Несмотря на солидный возраст, у него было еще много интересных идей, к тому же накопленные колоссальные знания и опыт надо было передать молодым коллегам из морского НИИ «Агат», где он трудился последние десять лет после увольнения в запас. На «заслуженный отдых» его не тянуло. Однако семья настаивала на его уходе с работы.

В первое время ему казалось, что настоящая жизнь кончена, осталось только влачить жалкое существование пенсионера – бесполезного обществу и тому делу, которому он отдал всего себя, – да готовиться к смерти. Толстая «общая» тетрадь в линейку в дерматиновой обложке и шариковая ручка, которые я ему вскоре вручила, сопроводив настоятельной просьбой повременить с уходом в мир иной, пока он не напишет воспоминания о своей жизни, отвлекли его от грустных мыслей и развеяли все сомнения в нужности этого занятия.

Сначала он отнесся к этому предложению скептически: «Кому это будет интересно?» Но постепенно увлекся, вспомнив, что от его родителей, сестер и братьев у него не осталось даже фотографий. Так пусть его собственным детям, внукам и правнукам останется память о нем самом, о том, что довелось ему пережить на своем веку, чтобы они могли судить о временах ушедших не по чьим-то чужим измышлениям, а по его непосредственному свидетельству.

Так за первой тетрадкой последовали вторая, третья… Всего их получилось пять. Эти тетради после его смерти много лет бережно хранила и изучала внучка Елена.

Прошли годы. Наступил новый век в новом, третьем тысячелетии. В 2015 году 28 мая исполнилось тридцать два года со дня смерти Ивана Ивановича. Его жена Валентина Арсеньевна пережила его на одиннадцать лет. К сожалению, давно умер и зять Анатолий Данилович, да и младший сын, Виктор Иванович, уже покоится рядом со своими родителями. В канун празднования 70-летия Дня Победы мой внук, первоклассник Борис, стоял на торжественной линейке в школе, посвященной этому событию, с портретом своего прадеда, а затем рассказывал в классе о его военных подвигах.

И мне тоже захотелось рассказать об этом замечательном человеке, с которым я познакомилась в 1966 году, хотя бы то, что я помню из его рассказов и записей, а также воспоминаний родных. Однако документальной основой моего рассказа стали те самые знаменитые тетради. Возможно, когда-нибудь наши внуки-правнуки расскажут о нем и своим собственным, чтобы образ этого неординарного человека как можно дольше оставался в памяти поколений. Ведь пока человека помнят, он жив!

Его дочь Людмила Ивановна (1940), сын Аркадий Иванович (1942) и невестки Наталья Евгеньевна (1945) и Вера Юрьевна (1946), а также молодое поколение: трое взрослых внуков – Елена Анатольевна (1966), Иван Аркадьевич (1971) и Евгений Викторович (1979) и двое правнуков-школьников – Вера Евгеньевна (2003) и Борис Иванович (2007) и сегодня все так же чтут его память как выдающегося человека и главы их рода.

Последнее воскресенье весны

Такой жары, как в конце мая 1983 года, давно не было. Яркая зелень листвы уже утратила свою нежную свежесть и волнующий аромат. Даже трава на строгинском пляже местами превратилась из пухово-ласковой муравы в колючее мочало.

В это последнее воскресенье весны весь берег был усыпан отдыхающими из соседних домов, которым близость их нового жилища к Москве-реке компенсировала все неудобства жизни в строящемся спальном районе.

– Давай-ка домой. Накупались, позагорали. Завтра на работу, – вздохнул муж, высматривая плещущегося в воде сына.

– Ну, может, еще немножко побудем? – заскулила я. – Когда снова с ребятами увидимся?

Ребята – это наши закадычные друзья, бывшие соседи по Тушину, перебравшиеся в Строгино. Мы приехали их навестить, а заодно и позагорать на Москве-реке.

До вечера было еще далеко, и в метро мы вдруг решили, что вполне успеем в больницу, в госпиталь Бурденко, проведать свекра Ивана Ивановича, который что-то там залежался. Последний раз всей семьей мы у него были 9 мая, поздравляли с праздником Победы, к которой он имел прямое отношение.

Старинный корпус, больше похожий на каземат, чем на больницу, с высокими сводчатыми потолками и длинными унылыми коридорами, после яркого весеннего солнца казался угрюмым пристанищем несчастья. В тесной палате на шестерых – военнослужащие разных возрастов, бывшие и настоящие. Среди них – раненый из Афганистана, совсем еще мальчишка. Иван Иванович, казалось, дремал и никак на наше появление не прореагировал. Он часто дышал, в горле у него что-то булькало, лежавшие на груди кисти рук мелко подрагивали. Мы по очереди его поцеловали, но он даже не открыл глаза. Его сосед по палате, немолодой болезненно-бледный мужчина, с тревогой смотрел на Ивана Ивановича, понимая, в отличие от нас, что происходит.

– Только вчера унесли одного, – кивнул он на пустую кровать напротив, а сегодня вот ваш дедушка… – запнулся мужчина на полуслове, – такой человек хороший, мужественный…

Вдруг дверь распахнулась и в палату влетела фурия в белом халате:

– Вы что здесь? Выйдите немедленно! Еще и ребенка к умирающему притащили!

Мы с сыном Ваней вышли, оглушенные такой вестью. Ведь он живой, дышит! Как это – умирающий? Муж остался в палате выяснять у врачихи, что случилось. Ведь только вчера у отца был его младший брат Виктор, а днем раньше сестра Людмила, и ничего такого не заметили. Он разговаривал, правда, был очень слабенький. Так немудрено – почти месяц в этой тесной мрачной палате, с неясным диагнозом, но не прекращающейся болью уже во всем теле, а не только в пояснице, которая его беспокоила последние полгода. Врачи пробовали на нем то один метод лечения, то другой… Уж лучше бы не мучили, зная, что конец близок.

К палате шла встревоженная Людмила.

– Я знала, что сегодня кто-нибудь приедет – Аркадий или Витя, но что-то вдруг так тревожно стало, и я схватила такси, боясь не успеть до шести… Как он?

– Нас выгнали оттуда. Врачиха. По-моему, капельницу ставит. Кажется, он без сознания…

Людмила вошла в палату, а мы с Ваней продолжали стоять в коридоре в тягостном молчании. Через какое-то время они с Аркашей вышли, шепотом переговариваясь, и мы все направились к выходу. В палату забегали врачи и медсестры.

– Мама, почему тетя Люда с папой так говорят про дедушку, будто его уже нет?! Он ведь живой, я видел! Разве можно так говорить?!

Я молчала, не осознавая еще всего случившегося буквально при нас. Как посмотреть сыну в глаза, полные слез? Как ему объяснить, что такое смерть? Когда невозможно поверить, что этот человек, еще такой теплый, такой живой, уже ушел? Муж с сестрой обсуждали, что надо делать, кому звонить и, самое главное, как сообщить об этом больной матери.

Хоронили Ивана Ивановича с воинскими почестями. Были официальные представители из Министерства обороны СССР, его «молодые» сослуживцы и бывшие подчиненные по минно-торпедному управлению, где он служил с 1938 по 1961 год, а также сотрудники Центрального морского НИИ «Агат», где он работал после увольнения в запас. Приехали и его давние друзья, тоже старенькие. Их осталось совсем мало. В последние годы он с тревогой открывал по утрам газету «Правда». Увидев очередной некролог со знакомым портретом – с кем-то служил, с кем-то сотрудничал, с кем-то занимался комсомольской и партийной работой или просто дружил, – он с грустью говорил: «Опять бьют по нашему квадрату».

На Химкинском кладбище министерский распорядитель выстроил нашу процессию с цветами и венками, поручив Ване как старшему внуку нести дедушкины награды на красных подушечках – пять орденов: орден Ленина, орден Красного Знамени, два ордена Красной Звезды, орден «За боевые заслуги», а также одиннадцать медалей, в том числе медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Только знака «Лауреат Сталинской премии» не было – затерялся где-то еще в пятидесятые.

Гроб до семейной могилы несли военные. На крышке – его морская фуражка. Еще за год до смерти Иван Иванович поручил мне, своей невестке, проследить за тем, чтобы его похоронили по всем правилам: в военной форме и с фуражкой, прибитой к крышке гроба. Даже нарисовал на бумажке, как это должно выглядеть. По старинному морскому обычаю следовало бы прибить и именной кортик – крест-накрест ножны и кортик, но его он завещал передать потом на память старшему внуку Ивану III, которого и назвали-то в честь деда и прадеда. Летом 1982 года он попросил меня сфотографировать его с Ваней. Оба в форме: Иван-старший – в военно-морской, Иван-младший – в пионерской, белой рубашке с галстуком.

Иван II и Иван III

Прозвучали краткие горестные речи, прогремели выстрелы воинского салюта, заглушая плач провожающих, – и вот уже вырос небольшой холмик, усыпанный цветами. Нет больше Ивана Ивановича, задушевного, родного человека, никогда не унывающего, человека, который не позволял себе по-стариковски брюзжать и распускаться даже в последние месяцы смертельной болезни. Казалось, что с его жизнелюбием и чувством юмора для него, пережившего многое на своем веку, и сто лет – не предел. Теперь нам, его родным, оставалась только память о нем.

Потрясенный его кончиной младший сын Виктор, который навещал его за день до смерти, все корил себя, повторяя сквозь слезы: «Как же я не понял, что он со мной прощался навсегда, когда я наклонился поцеловать его перед уходом? Он с трудом обнял меня одной рукой за шею и, притянув к себе, произнес что-то шепотом. Мне послышалось: “Играть, так играть…” Я еще немного удивился… А ведь он, наверное, сказал: “Умирать, так умирать…” Как же я не понял этого сразу?!»

Всего лишь чуть больше четырех месяцев прошло с того дня, когда мы всей семьей двадцатого января весело отмечали его восьмидесятилетие. Глядя на его живые смеющиеся глаза, не утратившие молодой голубизны, такой погибельной для слабого пола, и поднимая тосты за следующие юбилеи, невозможно было даже представить, что он так быстро уйдет. Ему почему-то было очень важно отметить именно этот юбилей. Он и своей часто хворавшей жене, бывшей на десять лет его моложе, Валентине Арсеньевне, с которой прожил пятьдесят четыре года, настоятельно советовал обязательно дотянуть до восьмидесяти, а там – как получится. Она вняла его совету и дожила до восьмидесяти одного года.

С уходом Ивана Ивановича не только его дом осиротел: казалось, что из большой и очень дружной семьи – дочь, двое сыновей, зять и невестки, двое внуков и внучка – вынули стержень, на котором все держалось. Как-то все разом ушли в свои скорлупки. Конечно, не забывали старенькую мать, свекровь и бабушку, заботились о ней, навещали и звонили постоянно. Но без него исчез сам дух большой семьи, где все чувствовали себя его любимыми детьми и где все были искренне рады друг другу.

Крестьянский сын, морской офицер, лауреат Сталинской премии

Деревня

В крещенские морозы 1903 года в небольшой, дворов на двадцать, деревне в 32 верстах от уездного города Себежа Витебской губернии с неказистым названием «Ковыряево», на берегу озера, у Ивана и Варвары Заведеевых родился сын. Записали его в церковной книге двадцатым числом (скорее всего, по старому стилю) и нарекли Иваном, как выходило по святкам. Семья кормилась своим натуральным хозяйством – «как потопаешь, так и полопаешь».

Пахали-сеяли на своих четырех десятинах скудной земли, разводили огороды, держали скотину, строили лодки, вязали сети, да ловили рыбу. Сеяли лен и ткали из него холсты. Разводили овец и из шерсти вырабатывали сукно. Выделывали кожи и тачали сапоги, которые надевали только по праздникам, а в другие дни довольствовались лаптями из веревок или лыка. Зимой, когда озеро замерзало, мужики уходили на заработки в ближайший крупный райцентр Опочка, раскинувшийся на берегу реки Великая, или в Великие Луки, а кто посмелее да потолковее – то и в Питер или Псков. Самые удачливые рыбаки отправлялись продавать рыбу, если было на чем ее везти. Самые невезучие – батрачили на других.

Дореволюционная Опочка

В позапрошлом веке ковыряевцы обходились без фамилий, довольствуясь деревенскими прозвищами. Но власти потребовалось провести перепись населения в огромной империи. Обычно фамилию давали по названию местности, где человек жил, или по имени его отца, или по принадлежности к какому-то сословию. Так, у жителей какой-нибудь деревни – многочисленных близких и дальних родственников – могла быть одна фамилия на всех. Однако дед Ивана не захотел, чтобы его семейство звалось Ковыряевыми. Как-то он отправился в Питер продать немного мороженой рыбы и прикупить скобяного товара для хозяйства. Покончив с делами, он зашел в чайную, где познакомился с приезжим мужичком из Ярославля. И так ему пришелся по душе новый дружок, что решил он взять себе такую же библейскую фамилию, как у того, – Заведеев. И с той поры полдеревни Ковыряево стали Заведеевыми, а уличное прозвище у семьи Ивана Ивановича было Юдины.

Первый год своей жизни Иван провел в люльке, подвешенной к потолку, а когда немного подрос, перебрался к бабушке Меланье на печку. Оттуда можно было переползать на теплые полати под потолком, где спали зимой, или наблюдать, что делают взрослые в их большой избе, в которой со временем становилось тесновато: родители Ивана с детьми, бабушка, тетя и жена умершего дяди с ребятишками. Летом все укладывались спать на полу.

В семь-восемь лет ему пришлось пасти гусей, которые разбегались во все стороны и норовили ущипнуть как можно больнее своего «командира». Через пару лет гусей сменили коровы, которых пасли на выгонах за четыре-пять километров от деревни. Бывало, что не все буренки возвращались домой с пастбища, и тогда бедного пастуха, «проворонившего» беглянку, с руганью гнали обратно на поиски заблудившейся скотины. Еще маленьким он не боялся ездить верхом на лошади, забираясь на нее с крыльца или с телеги, а когда подрос – научился уже и сам запрягать. Довелось Ивану еще мальчишкой и на земле потрудиться – боронить, пахать, косить, молотить. Большая радость – отправиться в ночное со старшими ребятами.

Когда Ивану исполнилось восемь лет, отец, которого грамоте обучал николаевский солдат за мерку картошки, решил определить его в церковно-приходскую школу-трехлетку, находившуюся в соседней деревне. В школе учили чтению, письму и счету, но самым главным предметом был «Закон Божий». Ходить в школу было далековато – за полтора километра. Особенно тяжело приходилось зимой – старенькая одежка-обувка не спасала в морозы, да еще и голодные волки рыскали по округе. Дома – нелегкая крестьянская работа, надо помогать родителям, а к ночи – уроки при свече или дымной лучинке. И так каждый день. В 1914 году он успешно окончил школу, получив похвальную грамоту и подарок – «Евангелие». Теперь в одной только их семье грамотных стало уже двое – отец и Иван, хотя на всю деревню «ученых» было всего несколько человек.

К 1916 году в семье стало уже одиннадцать душ, в том числе семеро детей – пятеро мальчиков и две девочки (еще один мальчик скончался в младенчестве). Отец уезжал на заработки, оставляя хозяйство на жену и старшего сына. И тогда тринадцатилетнего мальчишку, на плечи которого взваливалась вся мужская работа, в деревне в шутку прозвали «хозяином». Чуть позже они вместе с отцом срубили новую избу, поставили баню и амбар.

Жизнь в деревне в военные годы – Первая мировая, Февральская и Октябрьская революции, а затем и Гражданская война – была очень тяжелой. Не было керосина – жгли дымящую и коптящую лучину, не было спичек – сохраняли горящие угли, не было соли – отправлялись за сотни километров за ней, не было мыла – варили щелок из пепла, не было одежды – портняжничали сами. Иван самоучкой освоил это ремесло и обшивал себя и братишку Семена – денег не было, а одеться молодым хотелось. Из еды – только картошка и хлеб. Особенно туго было весной – ели крапиву, щавель, жмых, лебеду, льняное семя. Летом было чуть легче – рыба, грибы, овощи, к осени подрастали цыплята…

Вести о революционных бурях в столице быстро долетали до деревни: возвращались с Германской немногочисленные солдаты, да и те в основном покалеченные, бывали и деревенские в Питере, где видели своими глазами, что творилось в столице. Люди понимали только одно – народ восстал против богатых. Были и в Ковыряеве свои «богатеи», на которых батрачило полдеревни. В соседнем селе стали собираться митинги, на которых спорили до драки, какая партия ближе крестьянину, выбирали комитеты крестьянской бедноты (КОМБЕДы). Раздел земли по реформе 1918 года, проводимой новой властью, не обошелся без боя: брат шел на брата с лопатами, камнями и кольями в руках. Кулаки отчаянно сопротивлялись, но потерпели поражение.

Эта реформа спасла семью Ивана от нищеты – вместо четырех десятин они получили десять. Отцу уже не нужно было уходить на заработки, да и подросшие братья Ивана стали помощниками в хозяйстве, которое становилось середняцким. Но Гражданская война не давала спокойно жить: крестьянам, у которых были лошади, приходилось перевозить продовольствие, снаряды, орудия и самих красноармейцев к фронту.

Учиться – только учиться

В декабре 1919 года Иван узнал, что его знакомые ребята из соседних деревень уехали в райцентр Опочка учиться в Высшее начальное училище – школу второй ступени. Он решил просить отца отпустить его на учебу. Тот сначала согласился, но потом заартачился: «Дед не учился и прожил свой век, отец не учился и прожил свой век – вот и ты можешь благополучно прожить с тремя классами церковно-приходской…». Но Иван, решив не сдаваться, объявил голодовку. Пролежал на печи весь день голодный, хотя сердобольная бабушка потихоньку подсовывала ему хлебушек, а ближе к ночи отец сдался: «Если всерьез решил учиться, поезжай». Но в училище предложили приехать на будущий год к первому сентября, а пока готовиться самостоятельно. Директор подобрал Ивану учебники и согласился его консультировать. В конце августа 1920 года отец повез Ивана в Опочку оформляться в училище. А там только что открыли электромеханический техникум, куда принимали без экзаменов учащихся этого училища. Директор училища, зная способности Ивана, помог ему поступить в техникум. Иван был счастлив.

Первое время учеба давалась нелегко, но помогали друзья, и на втором курсе все наладилось, к тому же половина срока обучения оказалась уже позади. Студенческая жизнь была хоть и голодной, но веселой и счастливой. Не заставила себя ждать и первая любовь – безвестная и безответная: не решился открыться деревенский восемнадцатилетний парнишка приглянувшейся ему девочке. После первого курса студенты ездили на экскурсию в Петроград. Путешествовали они в товарных вагонах и на открытых площадках. Эта недолгая поездка принесла массу впечатлений: ребята забирались на Исаакиевский собор, гуляли по Невскому, ходили в музеи. Эта экскурсия вызвала у Ивана жгучее желание после техникума уехать на работу в Петроград.

После второго курса вдруг выяснилось, что последующее обучение становится платным: с деревенских требовалось по два пуда зерна, с городских – деньги. Отец даже слышать не хотел об этом: «Если бы последний год, то можно было бы как-то ужаться, а два года платить – не согласен. Да и хватит деревенскому парню и того, чему уже научился».

Иван крепко запомнил слова отца «Если бы последний год…» и отправился к директору техникума за советом. Тот предложил ему самостоятельно подготовиться и сдать осенью экзамен за третий курс, если родители оплатят последний год обучения. Консультировать Ивана он вызвался сам за небольшую плату продуктами – время-то было голодное! Отец с таким решением с трудом, но согласился.

Жили студенты на частных квартирах и, кроме учебы, старались подработать, где только можно. Хозяйка квартиры, где обитал Иван с товарищами, организовала на дому колбасное производство и эксплуатировала ребят, заставляя их с четырех часов утра до начала занятий разделывать мясные туши и прокручивать их на огромных мясорубках. Каждую субботу Иван отправлялся в деревню за 25 километров помыться в бане и набрать продуктов на следующую неделю. Обратно с тяжелой поклажей он возвращался в два этапа: сначала добирался до деревни, где жила бабушка, мать его матери, а рано утром в понедельник шел дальше, уже с бабушкиным «довеском».

У бабушки с дедушкой было пять дочерей и трое сыновей. В Германскую все сыновья оказались на фронте. Старший был ранен в голову, средний попал в плен, вернулся с туберкулезом и в 20-е годы умер. Младший, статный красавец, служил в гвардии и был расстрелян по приговору полевого суда за антивоенную агитацию.