Текст книги "Последний Фронтир. Том 1. Путь Воина"

Вероника Мелан
Последний Фронтир. Том 1. Путь Воина

* * *

От автора: Я всегда знала, что однажды эта песня доконает меня, и тогда я именно под нее начну писать новый роман. Слушая ее год за годом, я не знала, какой именно роман она ознаменует, теперь знаю. Дам Вам один совет: если что-то назойливо кружит вокруг Вашего плеча, не дает покоя и наводит на мысли, хватайте это, превращайте в идею и реализуйте – это все равно, что разделаться с мухой, которая бесконечно зудит. Бац! Все, я собираюсь ее прихлопнуть. Встречайте – «Последний Фронтир».

Важно: Действие первого тома происходит до того, как Джон Сиблинг встретил Яну Касинскую (события описаны в книге «Игра Реальностей. Джон)

Глава 1

 
“I wanna take this money, get out of town,
Buy some time, we can make it somehow!
Waiting for a dream to come around
You know me better than that,
Baby I’m not down…“
 

(Dev – Gateway)

Собираться пришлось в спешке.

Белинда перемещалась по дому хаотично, как наркоман в поисках дозы: от шкафа к шкафу, от ящика к ящику – выдвинула, перерыла, задвинула, распахнула дверцу, перебрала одежду, погремела флаконами и пузырьками, закрыла. Несколько секунд в неподвижном положении с трясущимися руками (Что брать? Что брать?), затем все по новой. Комната, спальня; спальня, комната; ящики-ящики-ящики…

В рюкзак отправлялось только главное: кошелек, кредитки, пара плавок и ежедневных прокладок, подследники, блокнот, ручка. Зачем ей блокнот? Выложила. Подумала, стоит ли запихнуть в пакет сменные джинсы, носки и тонкую куртку, но не стала – все, что нужно, купит позже. Когда сбежит. Ведь самое главное – толстенная пачка денег, стянутых резинкой, – уже покоилось на дне рюкзака под хламом, состоящим из косметики, запасных капроновых чулок и таблеток от головной боли. Потому что головная боль давила часто.

Джо ее убьет, когда обнаружит пропажу. Но ведь это не только его деньги, но и ее – так он всегда говорил. Это их деньги.

Белинда зло хохотнула – ага, как же. Их. Но не он ли всегда убеждал, что когда они накопят достаточно, то купят просторную квартиру, обставят ее новой мебелью, обновят им обоим гардероб, заживут припеваючи? Зажили, как же…

Джо квартиру купил. Но втихаря.

Она узнала об этом лишь потому, что по пьяни об этом случайно проговорился Билл – сука, Билл, он все испортил.

«Нет, не испортил, – крутилась мысль, – он все наладил, он все сделал правильно».

Джо врал ей. Про то, что торговля – дело тонкое, что поиск клиентов – штука сложная, что оружие – то самое оружие, которым он торговал, – это огромный риск, и потому нужно быть осторожным. Осмотрительным, как кролик, стремительным, как удав, и хитрым, как лис. Хитрым он, сволочь, однозначно был. Все откладывал и откладывал по центу – сначала с тех денег, которые брал у нее («Лин, это нам на новую жизнь…»), а она, между прочим, горбатилась за них, разнося в закусочной тарелки с тостами и яичницей, – после откладывал с каждой проданной партии. А сделки месяц за месяцем становились все крупнее, все прибыльнее. И вот, наконец, Джордан по прозвищу Килли (именно это слово белело на его любимой серой майке) отложил столько, что сделался богачом.

Они сделались – так она до вчерашнего дня считала.

Да, до самого вечера, пока вернувшийся с очередного празднования из бара Джо, пойманный на вранье, вдруг не указал своей сожительнице на дверь, заявив, что в новую квартиру он, увы и ах, приведет другую. Другую, которую уже нашел.

Слез не было.

Было давящее ощущение, что мир развалился. Плохонький мир, заскорузлый, но привычный, иногда даже теплый. Мир, в котором Белинда все еще считала Джордана своим парнем, в котором, как рыба в затхлой воде, пыталась прижиться, силясь отыскать уютные и душевные уголки. Их было мало, но она находила: в моментах, когда они вечерами, обнявшись, сидели на диване и смотрели кино на новом широкоэкранном дорогущем телевизоре; когда она гремела на их тесной кухне алюминиевыми кастрюлями; когда шумел, закипая, чайник. Который они, кстати, тоже выбирали в магазине вместе.

Они были семьей – так ей казалось.

Нет, она хотела, чтобы ей казалось, что они были семьей.

Или ей казалось, что ему тоже казалось, что они были семьей?

Насрать.

Главное теперь решить, что взять с собой, а что оставить, – часы тикают. Ее бывший гад со своими головорезами уехал на сделку в Дорнвуд, а это в сутках пути на машине, но время поджимает. Он вернется. Вернется, поедет на склад и увидит, что его заначка, спрятанная в тесном кабинете на дне второго снизу выдвижного ящика стола, пропала. И он сразу поймет, чьих это рук дело.

И бросится в погоню, не простит.

Он сказал ей: «Выметайся!» и уехал в уверенности, что Белинда – та самая Белинда, которая когда-то в нем души не чаяла, – не решится на подобное – воспользоваться своей копией ключа от склада.

Джо знал про складской ключ, но он не подозревал о ключе от кабинета.

Догадается быстро.

Швырнув наполненный добром рюкзак в коридор, Белинда вернулась в гостиную, опустилась на диван и затихла. Какое-то время сидела, злая и опустошенная, затем бросила взгляд на сервант, поднялась с места и открыла стеклянную дверцу, на ручке которой висело покрытое пылью плюшевое сердечко с надписью «Вместе навсегда».

Когда дверца закрылась, сердечко привычно соскользнуло с ручки – оно всегда соскальзывало: когда она убиралась и задевала его боком, орудуя пылесосом; когда Джо натягивал куртку, чтобы выйти покурить на балкон; когда она расставляла на их маленьком столике еду к ужину.

Соскользнуло и теперь. И впервые в жизни не было поднято с пола.

* * *

По поводу торговли оружием они спорили часто, и к концу диалога Белинда срывалась на крик, а Джо гневно поджимал губы.

– Зачем ты помогаешь людям убивать друг друга?

– Лин, не начинай.

– Но мы живем на эти деньги. На грязные деньги.

– Деньги грязными не бывают. Бывают грязными руки и мысли.

– И поступки!

– Поступки? Я всего лишь торговец…

– Но не тряпками!

– На тряпках много не заработаешь. Я не заставляю людей жать на курок…

– Но ты даешь им пистолеты и автоматы. И они жмут.

– Не давал бы я, давал бы кто-то другой!

Утопический разговор. Не торговал бы наркотой один, торговал бы другой – убежденно заявлял Килли. Перестану продавать гранаты я, их начнет продавать сосед. «Но почему бы не продавать яблоки на базаре», – хотелось выплюнуть ей, и она сдерживалась, сжимая челюсти. Знала, что ее пошлют гораздо дальше, чем торговать яблоками.

«Дура! – бросят ей неприязненно. – Ты просто наивная и безмозглая дура. Веришь в людскую доброту? Что мир может быть идеальным, теплым и приветливым, где все здороваются друг с другом с утра, жмут руки при встрече и улыбаются, рассказывая о новостях? В мире всегда было оружие. И всегда будет, как и наркотики. А еще в нем будут обиды, гнев, разочарования, месть, боль и много чего еще».

Много, да.

Она знала, что много, потому что все из вышеперечисленного время от времени испытывала сама. Да и много ли требуется для обиды? Одно презрительное слово, косой взгляд, отсутствие звонка, едкая фраза. Для разочарования? Молчание, когда хочется услышать комплимент, отсутствие «спасибо» за ужин, храп в постели тогда, когда готов к занятию любовью. Много ли нужно для гнева и мести?

Отнюдь.

Если собственную обиду и разочарование Белинда еще проглотить могла, то вранье – нет. Ни за что и никогда.

* * *

Пузатая и блестящая гранями бутылка коньяка резонировала с серым убранством комнаты, как сунувшаяся в бальном платье под мост к нищим аристократичного вида дама. Бутылка баснословно дорогая, изысканная, люксовая – Джо прикупил ее по случаю продажи двадцати ящиков взрывчатки и собирался открыть на новоселье. Но открыл не он, а она, потому что ее новоселье, а точнее «выселки» из их бывшего дома уже состоялись.

«У тебя есть сутки, чтобы собрать свои вещи и умотать отсюда. Можешь предварительно выспаться и поесть, если хочешь…»

Какая душевная щедрость, какое благородство! Килли вернется через сутки и будет ждать, что его бывшая навсегда захлопнула за собой входную дверь. И Лин захлопнет. Только сначала выпьет за собственное «здравие», попрощается с местом, в котором жила или «пребывала в надежде на лучшее» последние два года, – еще раз пройдется по комнатам, посидит на диване перед выключенной плазмой, послушает гнетущую тишину. Соберется с силами и, наконец, поднимет глаза, чтобы встретиться с новой жизнью.

Новая жизнь, как девица, которая входит в дверь. Она может быть красивой, некрасивой, вульгарной или бранной, тихой, скучной, неприглядной, даже отвратительной, но тебе придется с ней ужиться. Придется съехаться вместе, выделить ей половину полок в шкафу и место в собственной постели и далее терпеть все, что она преподнесет. Потому что выбора нет – нет выбора. Потому что отнюдь не все начинают новую жизнь с понедельника или по собственному желанию. Иногда эта самая жизнь входит в дом, не стучась и не здороваясь, и просто и по-свойски говорит: «Пойдем».

И пойдешь.

Это как со смертью – еще никто не отказался.

Перед тем как навсегда покинуть квартиру Джо, Белинда отпила из пузатой бутылки две стопки, остальное назло Килли вылила в раковину – алкогольная вонь при этом растеклась нестерпимая, – достала хлеб и колбасу, зло хлопнула дверцей старенького дребезжащего холодильника и нацарапала на обрывке бумаге короткую записку:

«Я любила тебя так же, как ты не любил меня». Затем приписала между «Я» и «любила» НЕ, осталась довольна и принялась обуваться.

* * *

Она ненавидела каблуки – уродский и неудобный выпендреж, придуманный для того, чтобы чьи-то ноги казались длиннее и чтобы мужские члены вставали быстрее.

«Мудаки, они все мудаки. И если с членом проблемы, то каблуки не помогут. Тупой аксессуар, чтобы привлечь мужское внимание, чтобы показать им – видите, я иду на каблуках, и, значит, я женщина! А без каблуков – не женщина?»

Белинда злилась – ей хотелось надавать Джо по роже. Только ради него она все это время одевалась в платья и юбки, расчесывала и укладывала волосы, натягивала на бритые ноги тесные капроновые чулки, складировала в ящиках кружевное белье и по полчаса накладывала на лицо раздражающий макияж. И что в итоге? Дождь, улица, спортивная кофта и натянутый на голову капюшон, джинсы и полуразвалившиеся, самые удобные в мире кроссовки.

«Да здравствуют кроссовки – обувь всего мира без разделения по половой принадлежности!»

Впереди, словно в назидание, по мокрому асфальту цокала шпильками элегантная молодая девушка в белом плащике, с модной сумочкой и в сапожках; когда мимо проехала дорогая машина и девушке просигналил водитель, Белинда фыркнула.

«Все одно и то же: мы выпендриваемся для них, но они никогда не выпендриваются для нас. Хотят, чтобы со свиньей всегда жила утонченная газель…»

Наверное, как раз одна из таких газелей собиралась жить в новой квартире с Джо, но Лин было в высшей степени на это наплевать. Все пустое, все позади. Она отомстила ему – пнула по яйцам, украв то единственное, что Килли боготворил, – деньги. Не очень, как она считала, большая плата за рассыпавшиеся в прах мечты.

Город мок и напоминал ей сырую кошку, глядящую на сероватый день из подворотни. Блестящие тротуары, смог от выхлопов, почищенная влагой листва – где-то на пороге, уже совсем недалеко, топталась осень. Все быстрее вечереет, все ниже температура, где-то в прошлом остались жаркие деньки, когда до магазина можно было выбежать в шлепках, гетрах и футболке. Прохожие кутались в кофты, натягивали вместо льняных брюк джинсы, доставали из шкафов плащи и ветровки. Вдоль тротуаров плыли над головами прохожих шляпки разноцветных зонтиков.

Носки в кроссовках пропитались влагой; Белинда быстро шагала вдоль по улице. Предпочтение большим и дорогим салонам она решила не отдавать – свернула в одном из закоулков в простую парикмахерскую «Мужская стрижка за 10 долларов, женская за 12», спустилась в подвал по лестнице и почти сразу же уткнулась в стойку, за которой читала дамский журнал администраторша.

– Вам стричься?

Лин стянула с головы мокрый капюшон и стянула с хвоста резинку.

– Да.

– Покраска, сушка – что-нибудь интересует?

– Нет.

– Тогда проходите – мастер свободен. Вам сложную стрижку? Простую?

– Простую. Самую простую, какая есть.

– Хорошо, двенадцать долларов тогда.

Увидев, что с посетительницы больше не содрать, так как та ничем не интересуется, администраторша поскучнела, вернулась к чтению глянцевых страниц, а Белинда прошла к одному из двух стоящих перед прямоугольным зеркалом кресел.

– Под мальчика?

– Да, под мальчика.

– Может быть, вы имеете в виду короткую женскую стрижку? Модельную? С перьями на висках, с филировкой, с мелированием кончиков?

– Под мальчика, – повторила Белинда глухо и бросила на обесцвеченную тетку с расческой в руках неприязненный взгляд. Та взгляд поймала и обиженно поджала губы – мол, я хотела, как лучше.

Мастер принялась остервенело жать на ручку пульверизатора, и каштановая голова Белинды тут же утонула в облаке из мокрых брызг – потекло по челке, векам и лбу, попало в глаза.

Хорошо, что не накрашены.

Заработала, продираясь сквозь длинные спутанные пряди, расческа. Чиркнув несколько раз ножницами, парикмахерша притормозила вновь.

– Вам… насколько коротко?

– Под мальчика, – Лин раздражалась все больше.

– Значит, совсем коротко?

– Совсем.

– Можно машинкой?

– Можно хоть бритвой.

Будто получив разрешение на проведение экзекуции без ограничения уровня боли, тетка уязвлено вздохнула – мол, сама напросилась, – щелкнула кнопкой на спинке изогнутого «Бартона» и принялась водить по затылку клиентки зубастой щеткой-наконечником; с шуршанием потекли вниз по накидке длинные пряди.

– И не жалко?

– Не жалко.

Разговоры Белинду не интересовали.

Каштановые с медным отливом прямые волосы, карие глаза и недлинные ресницы. Полукруглые брови, острый нос и такой же острый подбородок, средней толщины губы – если не накладывать макияж, Белинда напоминала себе неприметную и конопатую лисичку. Конечно, с тональным кремом, тушью и стрелками на веках она смотрелась иначе – женственнее, – но себе нравилась и такой – неприметной.

И еще более неприметной ей следовало стать как можно скорее – Килли будет отслеживать ее с помощью записей с уличных камер и искать, конечно же, будет женщину. А она, одетая в кофту, джинсы, кроссовки, с рюкзаком за плечами (который никогда не носила при нем) и короткой стрижкой очень даже сойдет за тощего паренька. По крайней мере, надеялась, что сойдет. Да, сегодня ей требовалось везение, много везения.

Парикмахерша в процессе работы то и дело пыталась завести с хмурой клиенткой разговор, но та лишь смотрела исподлобья и демонстративно хранила молчание – «не лезь» щурились в ответ на «как вам погодка?» темные глаза, «не лезь» – вторили упрямо поджатые губы. И тетка обиженно умолкала, но ненадолго, лишь для того, чтобы через пару минут вновь поинтересоваться тем, не желает ли посетительница полистать журнальчик – «у нас новые, свеженькие» или пристать с заботливым объяснением о том, где в этом маленьком чулане расположен туалет – «вдруг вам понадобится?».

Лин раздраженно жевала губы. Зачем приставать с болтовней, если видишь, что человеку не до тебя? Зачем навязывать лживую заботу, когда просят отвалить? Чтобы к тебе в конце концов повернулись, улыбнулись и сказали: «Какая ты хорошая/учтивая/внимательная?» «Лучше всех» – ведь именно этого желал услышать в жизни каждый? Всеми своими поступками, намерениями и действиями люди не желали ничего, кроме как услышать «я лучше всех, и, значит, лучше других – я самый-самый».

Вместо «ты самая-самая» Белинде хотелось ответить парикмахерше, что она «поганая болтливая черепаха», которая вот уже пятнадцать минут копается с волосами, когда могла бы обрить две или даже три башки наголо за то же время. Нет, нужно аккуратно обровнять затылок и виски, нужно все-таки взять филировочные ножницы и кропотливо выстригать «перья» на челке.

– Я тороплюсь.

– Я уже почти закончила.

– Не нужно филировку. Срежьте ее!

– Всю?

Недостриженная челка, ожидая своей участи, сиротливо застыла между короткими пухлыми пальцами.

– Всю!

– Но…

– Я сказала, что тороплюсь!

Наконец-то зеленоватые глаза в обрамлении густо накрашенных ресниц вспыхнули гневом, и злополучную челку тут же безжалостно срезала машинка.

– Все!

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Они прощались, как враги.

Лин, не глядя на себя в зеркало, поднялась, брезгливым жестом скинула с себя накидку, а парикмахерша, повернувшись объемным задом к посетительнице, принялась сметать щеткой с пола остриженные волосы. И даже зад, не говоря уже о выражении лица, обесцвеченной женщины-мастера, выражали глубочайшее презрение к клиентке-грубиянке.

«Ну и пошла ты!» – витало в пропитанном запахами лака, шампуней и аммиака воздухе.

«И тебе доброго дня, – промолчала Белинда. – Нехер было лезть».

* * *

От парикмахерской до вокзала четыре квартала пешего хода, и их Лин шагала нарочито медленно. Не садилась в автобус, не спешила, хоть и желала сорваться на бег, заставляла себя не оглядываться.

«Веди себя, как пацан. Как спокойный прогуливающийся пацан».

Спокойствия внутри не было. В горле стоял прогорклый вкус спрессованного страха, безнадеги и желания поплакать. Она поплачет, да, но не сейчас, а когда доедет до конечной точки, где бы последняя ни находилась, – когда уедет далеко-далеко отсюда, когда вдруг отпустит навалившаяся на плечи паника «а вдруг Джордан вернулся раньше и уже идет следом?», и неотвратимым и отравленным лезвием войдет в душу правда – полное осознание того, что все безвозвратно изменилось.

Хотелось позвонить Кони, но Белинда лишь крепче впивалась пальцами в лямки рюкзака и переставляла по лужам деревянные ноги – левой, правой, левой, правой. Кони звонить нельзя – звонком Лин подставит подругу. Да и что она скажет ей? «Я украла его деньги и теперь в бегах?» Кони ужаснется, но поймет. И, быть может, даже попросится следом, но так нельзя, ни к чему, неправильно – дополнительный риск, разделенный на двоих…

Стриженая голова казалась слишком легкой и постоянно мерзла, хотелось провести пальцами по мокрому и короткому, оставшемуся после длинных прядей ежику, а еще все-таки хотелось выть – волос, несмотря на то, что Белинда наговорила парикмахерше, было жалко.

«Ладно, отрастут», – убеждала она себя, однако увещевания не помогали. Ножницы будто оставили на душе шрамы – болезненные напоминания о том, что больше никогда и ничего уже не будет, как прежде. Ножницы странным образом лишили ее не только шор на глазах, но и «мозговой» девственности. Срезали тупизну лживых несбыточных надежд и еще сильнее обнажили кровавую правду: Лин уезжает из места, которое любила. Насовсем. Навсегда.

Мерзла голова, мерзли промокшие насквозь ноги. Мерзла душа.

Совсем тоскливо ей сделалось, когда до вокзала, откуда в разных направлениях расходились десятки дорог и блестящих рельсовых полос, осталось всего метров двести. Уже высилось перед глазами двухэтажное бетонное здание, шныряла тут и там разношерстная толпа с сумками, у бетонных парапетов курили мужики с обветренными лицами; с остановки, откуда отправлялись автобусы обратно в город, под стеклянной крышей прятался от дождя народ.

Путь обратно в город для нее закрыт. Добравшись сюда, Лин будто пересекла невидимую черту и осталась совсем одна – одна на полотне судьбы, одна в огромном мире, над которым на многие километры вокруг движутся в неизвестность тяжелые серые облака. Вот и она, как облако, скоро отправится в неизвестном направлении. Где закончит путешествие? Где осядет? Зачем? И что по прибытии в новое место будет ждать ее?

Теперь ей хотелось не плакать – реветь, но она никогда не ревела. Не позволит себе и сейчас, когда руку протягивает щербатая попутчица – та самая незваная новая жизнь, – давай, мол, пошли уже – чего торчишь?

Длинным гудком прокричал вдали состав; ему, набирая ход, вторил еще один.

– Давай, мы опоздаем на автобус! – подстегнула набрать скорость одетая в бежевую куртку девчонка своего долговязого попутчика.

О Лин запнулся, невнятно извинился и посеменил прочь тощий мужик в промокшей фетровой шляпе.

Очередь в кассу двигалась медленно, и это бесило.

Помигивало лампочками на стене электронное табло расписания рейсов, гудел хором из сотен голосов просторный и запруженный холл, смеялись и похлопывали друг друга по плечу хорошо одетые, стоящие впереди нее коллеги-бизнесмены.

На мужиков Белинда не смотрела – она смотрела по сторонам и кусала губы. Куда податься? В далекий город, в близкий? Поездом или автобусом? Наверняка Джо попытается мыслить, как беглянка, или же, наоборот, попробует предположить, каких мыслей Лин будет избегать, и, значит, мыслить самостоятельно она не будет – всецело положится на удачу и чужое мнение. Например, мнение кассирши или любое название населенного пункта, которое услышит первым.

Дурной подход, ведь это все равно, что кидать на игральный стол кости в надежде, что тебе выпадут две парные семерки. Удача, удача, сраная удача… На что полагаться – логику, эмоции, случайность? Одно Белинда знала наверняка: она не должна пойти на поводу у паники.

«Думай, девка, думай…»

Думать удавалось плохо. Народ спешил, будоражил мысли, отвлекал. Вот дед с бабкой волокут за собой сумку с шатающимся колесом – у бабки на голове платок, дед едва переставляет ноги – зачем им вообще куда-то ехать? Вот две подружки – судя по ярким чемоданам и хорошему настроению, эти катят на море – «удачи вам, хохотушки, наплавайтесь там за меня». Может, ей тоже на море? Вот только прибрежные зоны дорогие, а ей бы уединение – местечко тихое и затерянное на карте. Бизнесмены бесконечно бубнили про бумаги, отчеты, про то, что сразу по приезду отправятся в ресторан «Морна Тэ», где один из них уже побывал… Чужая жизнь, чужие цели и планы.

Бесконечно медленно, как хромая на обе ноги лошадь, очередь, наконец, доползла до окошка кассирши, и сквозь прозрачную перегородку на Белинду взглянули равнодушные глаза девушки-продавца.

– Куда вам?

Лин вдруг поняла, что так и не определилась с направлением.

– Куда идет ближайший… – поезд? Автобус? Лучше автобус, – автобус?

– В Дорнвуд.

Белинда едва не сматерилась – только туда ей не хватало. Как раз, чтобы повстречаться лицом к лицу с Килли.

– А следом за ним?

– Женщина! Следом за ним с разницей в несколько минут отходят автобусы в двадцати направлениях – вам все перечислить?

Горло свело нервным спазмом.

– На любой из них.

– Вы хотите, чтобы я за вас решала? Думаете, я за этим тут сижу?

Очередь колыхалась и волновалась, как море, – очередь не любила, когда кассиршу задерживали глупыми вопросами.

– Пожалуйста, на любой. Выберите, – тихо попросила Белинда, и девушка какое-то время ошалело смотрела на нее сквозь стекла круглых очков.

Наверное, она хотела сказать «Вы достали со своими заскоками! Я продаю билеты туда, куда меня просят, а не куда случайно ткнут мои пальцы на клавиатуре…» Наверное, ей хотелось сказать это или что-то другое – что-нибудь непристойное, – но покупательница так молила продавщицу глазами, что та, выждав еще несколько секунд, вдруг спросила:

– В Ринт-Крук подойдет?

– Это город? Большой? Далеко?

Накрашенные губы неприязненно поджались – слишком много вопросов; очередь за спиной колыхнулась сильнее.

– Триста километров на север. Город небольшой. Брать билет будете?

– Буду, – обреченно кивнула Белинда и потянулась к рюкзаку.

Отчаяние с новой силой нахлынуло уже в автобусе, по стеклам которого ползли неровные мокрые дорожки. Белинду вдруг затошнило от волнения и страха – она уезжает, уезжает навсегда. Попрощаться бы с Кони – так было бы честно, – но позвонить с вокзального телефона-автомата возможность упущена, а со своего нельзя – Килли отследит звонок. Мелко трясся салон; в двери протискивались, предъявляя билеты контролеру, последние пассажиры – автобус в неизвестный ей Ринт-Крук собирался отправляться через несколько минут. Перед глазами спинка чужого кресла и чужая макушка, а на душе пустота.

Не повезло и с соседом. Не успел пожилой упитанный мужик опуститься рядом, как из небольшой сумки тут же явились на свет прихваченные с собой банки с салатом, вонючим овощным рагу и крошащимся прямо ему на колени хлебом – мужик, чавкая и причмокивая губами, принялся уминать ланч.

«Дома пожрать не мог? – хотелось недобро спросить ей. – Обязательно вонять на весь автобус едой? Не один ведь едешь…»

Она бы и процедила, но сдержалась. Люди всегда ее раздражали, все без исключения, потому что у всех без исключения маршировали толпами в башке тараканы. У молодых, старых, красивых, некрасивых, интеллигентных, у быдла. За всю свою жизнь она не встретила практически ни единого человека, который не нервировал бы ее: поведением, манерами или способом выражаться. Одни ныли, другие красовались, третьи поливали дерьмом все подряд и постоянно искали единомышленников, четвертые бесили высокомерием и эгоизмом. Неужели нет таких, у кого все в норме? Нет, она вовсе не считала, что все в норме у нее самой, – Белинда страдала от слишком прямолинейного характера и зачастую не умела тактично скрыть своего мнения, но она хотя бы была честной. А все вокруг лживыми. Да, практически все…

Чавканье соседа отвлекало от мыслей, а нервозность нарастала. Из закусочной Белинду уволили месяц назад с пометкой «за грубое отношение к клиентам» (ну и пошли вы в жопу – она всего лишь сообщила очередному жирняку, что тому не стоит заказывать сразу четыре сэндвича со свининой, так как он сам уже почти «свинина»), и с тех пор с Кони они виделись нечасто, но подруга будет ее искать. Будет звонить, волноваться, переживать – возможно, даже обратится к Килли с просьбой отыскать внезапно потерявшуюся Лин, а этого нельзя допустить – не нужно ему ее искать. Вдруг Джо заметит пропажу денег не сразу и вдогонку не кинется? А Кони точно ускорит процесс…

– Вы можете дать мне телефон?

Руки Белинды мелко дрожали; сосед перестал жрать и посмотрел на женщину, глаза которой лихорадочно блестели.

– Дайте мне телефон – я сделаю один звонок. Заплачу вам пару баксов, если надо. Мой сел, а это срочно.

Мужик вытер рот тыльной стороной конопатой ладони, осторожно вытащил из кармана пиджака видавший виды сотовый и молча протянул ей.

– Спасибо. Я быстро.

Закрылись двери; автобус начал сдавать назад для разворота.

Номер она помнила наизусть. Когда ей ответили, Лин сбивчиво затараторила:

– Кони? Привет, это я. Слушай, я… поругалась с Джо, я уезжаю. Что? Нет, сильно поругалась, не помиримся. Приехать к тебе не могу, я уезжаю из города. Куда? Не могу пока сказать, ладно? Потом, я потом перезвоню – ты только не говори ему ничего, вообще ничего, хорошо?

На том конце волновались и переживали, на том конце сыпали вопросами, но Белинда отвечала коротко и постоянно повторяла: «Не теряй. Я потом найдусь. И ничего не говори Килли…»

За окном, потонувший в дождевой дымке, плыл запруженный машинами проспект Дарля – в этот серый полдень, сидя в кресле с номером шестнадцать, Лин смотрела на него в последний раз.

Мелкая тряска, бесконечные повороты, капли на лобовом стекле, вяло движущиеся туда-сюда дворники, низкое траурное небо до самого горизонта. Мокрые поля, леса, луга; глядящий вперед водитель, посапывающий сосед.

Белинда пустым взглядом смотрела в окно. Наматывали километры по мокрому шоссе колеса, уносилась прочь прежняя жизнь, а впереди ждала неизвестность. Неизвестность – она хуже всего остального. К знанию о плохом можно привыкнуть, подготовиться, пережить заранее; неизвестность пережить заранее нельзя.

Крутился в памяти их последний разговор, всплывало перед глазами жесткое и уже равнодушное лицо – когда они сделались чужими? Почему люди вообще становятся чужими, в какой момент? Кто виноват – он, она? Оба? Видит Создатель, она старалась. А он?

Да и был ли смысл размышлять?

В какие-то минуты ей думалось не о плохом, а о том моменте, когда они только встретились – тогда Килли улыбался и казался ей настоящим красавчиком. Веселые глаза, широченная улыбка и крепкий привлекательный торс. Джо однажды пришел в закусочную и сразу же похитил ее сердце – увел его с собой на невидимом поводке, заклеймил взглядом «моя», и Белинда вдруг стала его – начала ждать незнакомца на завтрак, обед и ужин. И он почему-то приходил: садился за дальним столиком на красный диван из кожзама и отсылал назад всех, кто к нему подходил, если то была не она – не Лин. Тогда она почти впервые в жизни почувствовала, что нужна. Хотя бы кому-то. И за это новое дивное ощущение была готова подарить мужчине с серыми глазами и беспокойной шевелюрой целый мир. И дарила, как умела.

Но, видимо, не умела, раз снова поля, леса, дождь, храпящий сосед, равнодушный водитель и дорога в никуда.

Месть не ощущалась ни сладкой, ни горькой. Месть – это просто месть, и иногда она необходима для самоуспокоения и для того, чтобы научить другого не быть скотиной. Научится ли Джо? Маловероятно. И он однозначно бросится в погоню, вопрос лишь – когда?

Думы о хорошем исчезли, стоило включиться «херне» – так Белинда называла собственный мозг, «думалку», когда та вдруг начинала простраивать варианты будущего – один другого страшнее.

Что, если Джо приехал домой раньше и уже кинулся за ней в погоню? Может, уже прокрутил записи с видеокамер и понял, что тощий стриженый пацан и есть его «бывшая»? Вот он посмеется… А что, если машина Килли уже несется вслед за ее автобусом… Что, если…?

Свою собственную «думалку» Белинда ненавидела куда сильнее других людей. Иногда ей казалось, что в голове живет инопланетянин – подселенец, который изводит ее страхами, рисует жуткие картины и постоянно предполагает худшее. Интересно, это у всех так или только у нее? Зачем постоянно мыслить о дерьме, когда вокруг его и так хватает, но не думать она не могла – «херня» не отключалась.

Вот и теперь все то время, пока Лин пыталась дремать с закрытыми глазами, «думалка» измывалась над ее воображением: «А что он сделает с тобой, если догонит? Изобьет? Убьет?… Еще эта бутылка в серванте – почему ты ее не оставила? Ты виновата, Лин, сильно виновата, и он будет злой…»

Для того чтобы заглушить голос, она была готова окунуть череп в кадку с ледяной водой, напиться, нанюхаться кокса, вышибить собственный мозг кувалдой, и «херня», зная о том, что ее не отключить, лишь хохотала внутри стриженой под ежик головы.