Текст книги "Последний Фронтир. Том 2. Черный Лес"

Глава 3

Тогда.

(Yanni Hrisomallis – Softly)

Над холмами расползался и постепенно мрачнел живописный закат, уступал место наползающей тьме, манил за собой наползающую следом ночь.

Вот и кончился еще один день – маленькая жизнь.

Белинда сидела на поваленном бревне, давно приспособленным под лавочку, и натирала Тхары.

– Чисть! – приказал плосколицый, когда неожиданно возник на ее пути и наградил ношей в виде трех бубнов и одной тряпицы. – Шорк-шорк. Чтобы блеск.

«Чтобы блеск».

Белинда едва ли знала, сколько кругов нужно совершить податливым куском ткани, чтобы добиться блеска старой и желтой поверхности, но чистила прилежно. Ей все равно некуда торопиться – время течет, она течет вместе с ним. Она живет и не спешит, потому что уже поняла: чему коснуться ее в жизни, то коснется, а чему пройти мимо, то пройдет, какие усилия к тому, чтобы задержать, ни прилагай. И все из того, что коснется или не коснется, станет ей уроком.

И в этом есть правильность.

Шорк-шорк.

Чуть выпуклые тарелки украшал орнамент и письмена, но их Лин прочитать не могла. Да и не хотела. Ей нравилось сидеть здесь, совершать монотонные движения, вдыхать вечер и спокойно прогорать вместе с фиолетовыми и синими всполохами на небе. Монастырь за ее спиной будто плыл сквозь невидимые пространства, ощущался ей незыблемым и в то же время эфемерным, прозрачным.

Шорк-шорк.

Когда явился вдруг плосколицый манол и уселся справа на бревно, Белинда лишь взглянула на него, вытянула руку с бубном и полюбовалась проделанной работой – первый Тхар блестел.

– Так хватит?

Она не думала, что ей ответят. Человек, имени которого она до сих пор не знала, хоть ей однажды называли его во время церемонии приема Лин в ученики (в тот день она от волнения позабыла все имена, включая свое собственное), что-то крякнул и закурил. Дым от его трубки пах необычно – несколько навязчиво, но приятно. Аромат казался ей сложным, как абрис далекого и незнакомого города на горизонте, – множество домов, зданий, слоев, и все это мерцает. Удивительный дым. Трубка, впрочем, тоже необычная – длинная, изогнутая.

Манол делал вид, что Лин не существует. Курил, молчал, как будто медитировал.

Она принялась осторожно натирать тряпицей второй гонг.

Где он их взял? Наверное, снял с трех ворот по периметру.

– А как вы их слышите? С такого далекого расстояния? – вдруг спросила она, позабыв, что с ней разговаривают. И неожиданно поняла, что уже знает ответ: все гонги соединены с плосколицым не видимыми ей связями-нитями. И угрюмому манолу не обязательно слышать их звук, чтобы уловить вибрацию – при касании латунной поверхности вибрирует окружающее его пространство.

Поняла, и сама удивилась – откуда? И почему таких простых вещей она не могла понять раньше?

И, значит, она совершенно напрасно когда-то колотила по Тхару камнем: если бы ей не желали открыть, это бы не помогло. И звук здесь ни при чем.

Ничего, исправит свою ошибку теперь – начистит все святыни так, что станут лучше новых.

– Хех, – усмехнулся манол. Будто почуял, что ответ ей больше не требуется, затянулся и вновь ушел в прострацию.

А Белинда задалась вопросом: а нужно ли, пока чистишь, восстанавливать эти самые связи с монахом? Которые вибрируют? И сама себе ответила: нет, она не знает, как. И потому, пусть восстанавливает сам. Ее дело – натереть.

Неслышно и мягко, будто большой пушистый зверь, подкрались и улеглись сверху сумерки; ярче разгорелись по периметру стены факелы. Плыл в воздухе запах чадящих урн. Но для того, чтобы сидеть рядом и заниматься своими делами, им хватало света. Сосед все тянул из трубки воздух – шипел и потрескивал табак.

«Надо спросить Рим или Мастера Шицу, как его зовут – местного Привратника».

Она взялась за третий гонг, когда ей вдруг протянули трубку.

И Лин не стала ни о чем спрашивать – приняла изогнутый рог с горячей чашей, коснулась деревянного наконечника губами, затянулась и вся пропиталась странным горячим многослойным дымом – навязчивым, но приятным.

И тут же поплыла голова.

Прежде чем отправиться в келью, пришлось посидеть на крыше, прочистить сознание, подышать – манол однозначно курил что-то очень крепкое и совершенно иное, нежели Рим или Мастер Шицу.

«Траву, что ли?»

Она дышала медленно, подолгу задерживала внутри чистый ночной воздух и созерцала темные холмы, которые вынырнувшая луна сделала синевато-зелеными и таинственными. Дремал на их загривках пушистый лес; белый диск купался в ложе из кружевных облаков.

Не в первый уже раз за долгое время Белинда задумалась о том, почему же больше не посещает ее Мира? Ведь не зря отправила в Тин-До, наверняка чего от нее – Лин – хотела?

Да и Рим после говорила про миссию.

«Где же ты, Богиня Любви? Почему не придешь, не расскажешь, в чем был заключен великий смысл? Ведь я здесь, не уехала по четырем направлениям, проявила терпение, научилась стоять за себя, но не мстить. Дальше что? Что дальше?»

В неведомые дали тянулся до линии горизонта и за него холмистый ландшафт, скатывался по пологим бокам прозрачный лунный свет. Вдалеке белой ребристой дорогой виднелось вольно гуляющее в стороны русло реки.

Продышавшись, Белинда отправилась спать.

Тихо посапывала Рим, распластавшись на матрасе верхнего этажа койки, похожей на вагонную. Свесилась в пространство чужая мягкая и безвольная рука – чтобы улечься и не задеть ее, Лин пришлось пригнуться.

Скрипнули доски. Подушка, как всегда, пахла сыростью.

Белинда прикрыла веки и поняла, что под ними все еще плывет.

Мысленно ругая себя за то, что так беспечно курнула дурман, она провалилась в тягучий, похожий на засосавший ее омут сон.

И снилось ей странное.

(Roberto Cacciapaglia – Il Salto Dell'Angelo)

Все, что принадлежало ей в физическом мире, там и осталось – спящее на кровати тело.

Однако Лин теперь висела вниз головой. Другая она – легкая, как перышко, прозрачная, совершенно невесомая. Двинь пальцем, и полетишь в сторону; двинь рукой, и перевернешься – невероятная подвижность.

Она смотрела на ночное небо – невероятно яркие в этот момент звезды-алмазы. Внизу под ней храм, сверху бескрайний ночной купол. И мириады кристаллических огней в вышине. Она наблюдала за всем этим, зная, что спит.

Да, она спала и в то же время находилась здесь, ежесекундно ожидая, что сейчас ее разум встрепенется, поддастся панике, и странная невесомость рухнет – Лин откроет глаза в келье и поймет, что видела, возможно, самый короткий и самый необычный в своей жизни сон.

Но разум висел вместе с ней неподвижно – ни дуновения, ни мысли. И она, чрезвычайно удивленная и чуть-чуть напуганная, продолжала висеть вниз головой. Неудобно, чудаковато, но… по-своему здорово. Здесь и сейчас стало возможно больше, нежели в обычной жизни.

Лин пошевелила пальцем, а, может быть, сознанием. И ее новое почти неощутимое ей самой тело легко совершило проворот, и вместе с ним провернулись по спирали звезды, выровнялся горизонт, монастырь переместился под ноги, а луна на законное место в вышине.

Мир просторный и вязкий; ночь хрустальная, подвластная ей.

Вперед Белинда двинулась робко. Куда – сама не знала; направления слились. Кругом лишь гребни холмов и звон истончившейся реальности, а в голове немой восторг – здесь, во сне, она может летать, она умеет,… она потренируется, она хотя бы успеет насладиться этим ощущением, прежде чем вернется «назад».

И забилась радостью мысль о том, что не зря медитировала, сидела в тишине, знала, что однажды случится чудо. И случилось. Пусть короткое и маленькое.

Пьянила невесомость и новая контролируемая мощь, вливался внутрь эйфорией тот факт, что рамки сознания, наконец, расширились, что она… была права: Тин-До – волшебное место, и вот он… под ней со всеми крышами и башнями, отсвечивающими при луне стенами и темными оконными проемами. Вот плоские луга, вон стена, вон…

И тут она заметила свет. Вдалеке, на самой верхушке соседнего холма, там, где редел лес.

Заметила – и зачем-то, не задавая лишних вопросов, устремилась к нему.

Каким-то образом прошла сквозь плотную стену дома и зависла в углу, под самым потолком.

«Вот она, вот она, вот!..»

Мира.

Лин боялась выдохнуть.

Светящаяся женщина вышивала, и вышивка ее оживала под пальцами – колыхались на белом полотне тканые цветы, играли красками нити, ныряла в натянутую пяльцами поверхность полотна и выныривала обратно тонкая игла.

Белинда нашла дом Богини Любви. А также черного Мора, дремавшего в соседнем кресле – неприятного и отталкивающего даже здесь, в ином восприятии.

Хозяева сидели к ней вполоборота и гостью, кажется, не видели.

«А здесь здорово – обои поют, спит на плите чайник, колышется снаружи серебряным покрывалом за стеной сад», – все это Белинда не думала, но ощущала.

Значит, вот где они живут, значит, существует это место… их пристанище.

Наверное, ей нужно было уходить – все-таки чужое место и пространство, – но Лин не могла себя заставить. Когда еще в жизни она увидит во сне подобное? Лучше повисит, напитается невероятной атмосферой, послушает, как переливается звоном маленьких колокольчиков воздух. И проснется. Потом. А пока здесь, еще чуть-чуть…

– Тебе не кажется, что у нас гости? – вдруг проскрежетал сонным голосом тот, кого Белинда воспринимала сгустком подвижного гудрона.

– Да, гости, – спокойно и легко кивнула его соседка.

Мор крякнул.

– Пришла, надо же. Ты говорила – я не верил.

Сознание Лин дернулось – говорили однозначно про нее.

– Еще не пришла. Но придет.

– Висит, вон…

«Он сейчас обернется!»

Мысль о том, что мужик в черном пиджаке сейчас обернется и взглянет прямо на нее, почему-то оказалась настолько пугающей, что Белинда в мгновение ока вывалилась обратно сквозь стену.

И вновь оказалась в ночи.

Под яркими алмазными фонарями, на свободе, она успокоилась и присмотрелась к окрестности: точно, Тин-До напротив, не так далеко, как ей поначалу показалось.

И полетела к громаде монастыря.

Над плотным и густым лесом – тем самым, в котором обитали Духи.

* * *

Бурам еще не постучал в дверь, за единственным окном темень, а Рим отчего-то проснулась, повернулась на бок; заскрипели шаткие деревянные балки.

– Че, не спишь, что ли? – уловила каким-то образом.

– Не сплю, – Белинда лежала, глядя широко распахнутыми глазами прямо перед собой.

– А чего?

– Я видела ее, – выдохнула Лин.

– Кого?

– Миру.

– Где? – Уриманна еще толком не проснулась, но интерес в ее тоне проскользнул.

– Во сне.

– А-а-а, это не считается…

«Считается. Я видела ее дом – настоящий дом».

Белинда была уверена в том, что этот дом в самом деле там стоит – на вершине соседнего холма.

Интересно, знал ли Мастер Шицу?

– Слышь, Рим, а как зовут мужика, который следит за Тхарами?

– Не знаю. Бадма, что ли… Не помню точно, – послышался зевок. – А тебе зачем?

– А курит он что?

– А я почем знаю. У тебя табак, что ли, кончился?

– Не кончился. Просто дым у него интересный,… пахучий.

– Ты спи, а? Вставать скоро.

– Сплю.

Но Белинда не спала. Она думала о том, что Бадма (или не Бадма?) случайно, либо намеренно позволил ей курнуть чего-то такого, отчего ее сознание впервые вышло в астрал.

Вышло. И отыскало дорогу к Мире.

«Я дойду туда, – думала она решительно. – Через черноту, через лес с Духами, но дойду…»

Стоило прикрыть глаза, постучал Бурам.

* * *

Сейчас.

(Chris Spheeris – Pavane)

Суть вещей Белинда постигала непрерывно: вникала в нее тем глубже, чем дольше наблюдала за миром. Когда сидела дома в тишине, когда ходила в магазин за продуктами, когда гуляла, когда возвращалась с работы с деньгами или пустыми карманами. С пустой головой, с полной мыслей, с эмоциями или без них.

И чем больше наблюдала, тем сильнее убеждалась в том, что осознала ранее: все в природе циклично, а противоположности тяготеют друг к другу. День притягивает ночь, ночь – день, холодное жаждет горячего, горячее холодного. Голодный – быть сытым, сытый – голодным, ибо все стремится к уравновешенности. И потому той же самой уравновешенности всегда будет искать женщина, тяготея к мужчине.

Только где его взять – мужчину?

Ее дом с каждым днем казался ей все более пустым, притихшим, «однобоким». И все потому, что в нем была она, но никогда не было его. И мир не бурлил, не вспенивался, не остывал, чтобы спустя какое-то время вспениться вновь, расцвести, стать полновесным. Ее мир старел в одиночку и, кажется, начал забывать о том, что существуют другие состояния.

Чтобы не прокиснуть окончательно, Лин с трудом и с моральным боем выталкивала себя из дома: гуляла по общественным местам, дважды заворачивала в музеи, один раз даже в театр, но быстро поняла, что ищет не там.

Потому что мужчина, который ей нужен, – даже если он окажется неспособным постигать суть вещей, как она, – должен иметь схожее с ней увлечение. Увлечение боевыми искусствами. Иначе не о чем говорить, нечем вместе заниматься. И пусть в остальном они будут разными.

И тогда она принялась посещать боевые клубы – сидела, зажатая плотной орущей толпой, смотрела туда, где на ринге не особенно умело колошматили друг друга молодые, но уже агрессивные парни, и вновь приходила к мысли: не то, не там, не так… Какое-то время продолжала перетаптываться снаружи подвальных помещений вместе с нервными, курящими и пустоголовыми, несмотря на часто достойный внешний вид, мужиками, – после сдалась. Поняла: чем больше желает притянуть, тем сильнее отталкивает приход в жизнь кого-то нужного. Обкрадывает сама себя.

И, значит, остается Джон – человек с ярко-выраженной мужской (пусть и чужеродной) энергией, чьим присутствием она может наслаждаться.

Хоть от этого присутствия затягивалась на сердце петля…

* * *

Три следующих дня в плане работы стояло затишье, а на четвертый прислал необычное сообщение Бонни:

«Жду в офисе в три. Машина за тобой приедет».

И ни тебе указания сложности задания, ничего – куце, сухо и необычно.

Не надумывая лишнего, Белинда в половину третьего уже шагнула на скрипучее крыльцо, заперла за собой дверь и подняла лицо к небу – посмотреть на облака, подышать осенней прохладой.

* * *

Их клиент оказался человеком для «Кордона» необычным – немолодым мужчиной, с седой, коротко стриженой бородой. Интеллигентом. Одет неброско, но ладно – в выглаженную голубую рубаху и брюки со стрелками; коричневая курточка висела у двери.

Остальные уже расселись за столом; она вошла в кабинет последней. Упала туда, куда указал шеф, и, кажущаяся себе глистом из-за того, что облачилась в тесную черную водолазку и такие же узкие черные штаны, принялась слушать.

– Меня зовут Иан. Иан Роштайн. Здравствуйте! – дядька зачем-то кивнул ей – видимо, с другими уже поздоровался. – И я у вас по такому вот странному вопросу…

Он умолк. Потеребил старомодный платок на шее, потер запястье под ремешком часов, несколько раз моргнул, отчего Белинде на ум пришло слово «кроткий». Весь Иан был аккуратным, тихим и довольно «кротким». Говорил тихо и ненавязчиво, длинных фраз старался не строить.

– Я – филателист. Собираю марки. У меня довольно большая и в целом редкая коллекция, состоящая из множества наборов. Конечно, для большинства моя довольно безобидная забава не представляет интереса, но для некоторых… Как выяснилось…

– Дорогие у вас марки? – Бонни привык задавать вопросы в лоб.

– Да, – на этот раз Иан потер шею под платком, – есть очень дорогие. И из-за них я, собственно, здесь.

Оказалось, что днем мистер Роштайн преподает в университете Нордейла науку под названием «Прогнозирование социальных объектов и связей», а по вечерам часто встречается с соратниками по увлечению – другими филателистами. Все спокойно, чинно. Но недавно Иан, несмотря на то, что в средствах стеснен не был, поддался на уговор друга и выставил ценный набор Туллийских марок на аукцион. И с той минуты покой кончился. Коллекция была замечена и даже оценена по достоинству. Но, несмотря на желание Роштайна обменять свои марки на другие – не менее редкие с острова Лайяте, – а не продать, как того хотели многие, – на его телефон начали поступать звонки. Ценники озвучивались от смешных до баснословных, но мужчина был непреклонен: (не менялся –) «Нет, желаю обменять, а не продать».

Вот тогда настало время угроз.

– Понимаете, поэтому я и хочу, чтобы со мной теперь кто-то был. Не подумайте, я не трус, но в доме одному мне стало некомфортно. Вашему человеку я оплачу и еду, и питье, но пожить он должен будет у меня. Днем, конечно же, у него будет свободное время – отменять занятия в университете я не намерен, но с вечера до утра…

Почти одномоментно с этим высказыванием Белинда потеряла к разговору интерес: понятно ведь, что Роштайн выберет мужчину. Мужчине с мужчиной всегда проще, комфортнее и легче. Одна логика, одни и те же мыслительные цепочки. И ладно бы работа на день, но тут совместное проживание. Это однозначно кусок хлеба не ее – зря Бонни позвонил. Хотя он должен был показать клиенту всех – вот и показал.

Теперь вместо того, чтобы прислушиваться к дальнейшим пояснениям Роштайна, Лин втихаря разглядывала коллег: насупленного Рамчини, который, заметив ее взгляд, подмигнул; собранного Алека Тугана, выступавшей вперед челюстью напоминавшего ей бульдога; неприметного, но юркого и цепкого умом Квентина Ороро; рыжеватого, но в целом симпатичного Нейтана Буча.

«Почему она не может заболеть, например, им – Бучем? Что еще нужно? Высокий, крепкий, приятный, неглупый… Почему все время Джон?»

Вот только между Мастером Мастеров и Бучем разница была, как между каньоном на севере от Альвелло и трещиной на асфальте. И плевать, что на внешность оба хороши, а вот энергия…

Далась ей эта энергия.

Но ведь сердцу не прикажешь?

– …оплатой не обижу – за месяц готов заплатить тридцать тысяч. Если вдруг окажется, что тот, кто угрожает мне, обнаружит себя и услуги телохранителя более не понадобятся, я не буду требовать частичного возвращения средств.

Предложением Иана заинтересовались все, включая Бонни, – Лин видела, как тот сцепил в замок лежащие на столе пальцы и почти незаметно напрягся. Желал, чтобы выбрали его? По насупленным бровям видно, что уже продумывает схему удаленного командования «Кордоном» и жизнь под чужой крышей…

Ей плевать. У самой наличности хватает, еда в холодильнике есть. Когда встреча завершится, она вернется домой и займется приготовлением теста – давно не баловала себя варениками…

– Можете выбрать любого из нас. Здесь присутствует полный состав.

– Тридцать тысяч – ведь это более чем достаточная плата?

Мужчины благодушно кивнули, нацелили взгляды на заказчика. Одна лишь Белинда, откинувшись на спинку стула, смотрела в окно.

«Вареники с творогом или вишней? Творогом или ви…»

– Хорошо. Я, если вы все не против, выбираю ее.

И тут же зашуршала одежда – взгляды присутствующих синхронно сползли с профессорского лица и переместились на Лин. Которая от неожиданности качнулась на стуле.

– Да, – кивнул Роштайн. – Вашу… женщину.

На этот раз Рамчини не подмигнул – его веко на секунду свел нервный тик.

* * *

В коридоре она стояла все еще оглушенная и не могла понять, что чувствует. Радость? Страх, потому что только потеряла гибкость собственного графика? Беспокойство из-за того, что в Тин-До ее учили, как драться, но не обучали премудростям жизни в роли личного охранника?

Нет, радость все не приходила, а вот волнение росло.

– У меня тренировки вечером в пятницу, которые я не могу отменить, – довольно угрюмо призналась Лин Роштайну.

Но тот махнул рукой:

– Ничего, в это время я могу задерживаться в университете. Так что, все в порядке.

И она не нашла больше слов – зашагала следом за бородатым мужиком, как раб на невидимой веревочке.

Дальнейшие пояснения сыпались уже в машине:

– Водителя я тоже нанял недавно – опасаюсь передвигаться по улице. Но это восприняли нормально – в последнее время у меня ныли ноги, и я часто использовал трость. Так что он подозрений не вызвал, как не вызовете и Вы, если я одену Вас в одежду горничной. Вы ведь не будете против?

Против костюма? Да ей почти все равно – лишь бы не стеснял боевых движений, а там хоть в карнавальный колпак клоуна да перчатки фокусника…

Иан от молчания смутился:

– Простите, если оскорбил Вас. Понимаете, присутствие постороннего мужчины в моем доме покажется странным. К тому же, если поползут слухи о том, что я нанял телохранителя, мой недоброжелатель может залечь на дно. А я бы этого не хотел. Не хотел жить в постоянном страхе, понимаете?

Это Белинда понимала хорошо – когда-то она сама жила в состоянии перманентного беспокойства и возвращаться к нему не желала. Как не желала испытывать его другим.

Наверное, в ее глазах мелькнуло сочувствие, потому что Роштайн выдохнул облегченно.

– И не думайте, пожалуйста, что Вам на самом деле понадобится убирать в моем доме, мыть посуду, полы или что-то такое. Это другие пусть думают, что я нанял Вас именно для этого. Правда, иногда прикидываться, что Вы делаете это, придется. Вы сможете?

– Смогу.

Конечно, придется. Наблюдать за всеми, кто приходит в дом и уходит из него – помахивать пипидастром, подливать гостям кофе, улыбаться в ответ на шутки. Возможно, скабрезные. И хорошо, если ее новая юбка не окажется слишком короткой.

Неужели придется вернуться к каблукам?

Лин передернула плечами.

– Встречать Вас из института мне нужно будет с водителем?

– Необязательно. Этот автомобиль бронированный. Ивар тоже имеет кое-какую военную подготовку – если покидает машину, то после обязательно осматривает ее перед заведением мотора. В общем, я продумал все, что сумел.

Да, страх – великая вещь. Он заставит продумать все на эту жизнь, а также на следующую. Чтобы точно не страшно.

– А как насчет еды? Кто ее покупает?

Лин нервничала, потому что не успела морально перестроиться из-за внезапно нагрянувших в жизнь изменений, а чужая машина уже уносила ее прочь от офиса Бонни.

– Еду тоже покупает Ивар. Готовим мы по очереди; признаюсь, я это делаю лучше, – от усмешки в уголках глаз залегла сеть из морщинок. – Готов составить для Вас специальное меню, если потребуется. Ой, простите, я ведь не предложил Вам перевести ко мне вещи. Вам есть что перевозить?

– Есть.

– Конечно, еще раз простите старого болвана. Диктуйте адрес.

Спустя мгновенье автомобиль вывернул в том нападении, где над воображаемой картой Нордейла – над домом номер двадцать четыре по улице Вананда – мигала невидимая стрелка.

В собственной гостиной она стояла вот уже минуту и все никак не могла сообразить, что из вещей брать – хотела ведь делать вареники…

И следом: «Придется отложить. На месяц».

Трусы, носки, полотенце, бритвенный станок… – поползли, словно точки и тире по бумажной полосе, монотонные мысли.

Какую-то одежду…

Торчали из цветочного горшка воткнутые в песок ароматические палочки – их брать с собой точно нельзя. Мало ли: аллергия, незнакомый запах, куча ненужных вопросов. Тоже отложить на месяц.

А следом по-волчьи голодный взгляд через панорамное окно во двор – а тренировки? Ведь там ее купель, там ее дорожка для утренней пробежки, там…

Белинда обрубила саму себя жестко, как это сделал бы Бурам – Иан сказал, что у меня будет свое время. На тренировки его хватит. И пора уже собираться.

Вещи в сумку она покидала быстро: одежда, обувь, белье, гигиенические принадлежности.

Долго стояла, не в силах решиться на что-то конкретное, перед мандалой.

После подошла к стене, осторожно открепила рисунок Мастера Шицу, свернула его трубочкой и сунула в боковой карман сумки – так, чтобы не помялся.

* * *

Дом Иана ей понравился неожиданно просторным холлом, обилием деревянных панелей на стенах, старинными часами ростом почти до потолка в фойе и потертыми комодами. Все на месте и всего в меру – редкое сочетание для любого интерьера. Пара кадок с цветами в каждой комнате, мягкие кресла, много полок с книгами; Белинда вдруг поняла, что здесь ей не будет тяжело. Старая усадьба каким-то образом отражала характер хозяина – выглядела опрятной, но не заносчивой, со своим непростым характером, но… «доброй».

– Комната наверху Вам подойдет? Или есть предпочтения?

Прежде чем определиться с комнатой, Лин обследовала их все.

– Я займу ту, что соседствует с Вашей спальней.

– Я так и думал.

Роштайн действительно хромал, но присутствие в доме не просто женщины, но женщины-защитницы заметно поднимало ему настроение. Хозяин старался быть любезным изо всех сил:

– Белинда, верно? Могу я называть Вас Лин? Для Вас я всегда Иан. Не желаете ли перекусить, отдохнуть? Разложить свои вещи? Осмотреть дом, может быть. Простите, я, наверное, слишком на Вас наседаю…

Оказавшись в месте, которое ей следовало тщательно изучить, Лин будто пришла в себя: успокоилась, обрела былую ясность мышления; кое-как усадила хозяина дома на диван, сама уселась напротив. Задала тот вопрос, который хотела задать еще в машине:

– Мистер Роштайн…

– Иан.

– Иан. Вы, может быть, хотели бы увидеть мои бумаги? Дипломы?…

– Нет-нет-нет, – ее новый сосед по «дому» замахал руками. – Не стоит.

– Но почему?

Ее действительно это интересовало.

– Потому что «Кордон» на весь Нордейл славится лучшими бойцами.

Да? Она не знала. Хоть и не удивилась.

– И, если Вы сидели в кабинете Бонни Трайта, значит, Вы тоже одна из лучших. По-другому быть не может.

Ей впервые за все это время стало тепло и чуть-чуть «гордо» за себя.

Приятно, черт возьми, когда тебя хвалят и принимают. И почему-то снова вспомнилась Рим.

– Так Вы хотите отдохнуть?

– Я бы предпочла послушать о Ваших угрозах. Все в деталях.

– Без чая?

– Чай позже.

– Хорошо.

Глухо стукнулась о деревянный край дивана отложенная резная трость.

Тогда.

(Cesair – The Ruin)

С тех пор как случился сон с полетом, Белинда потеряла всякий покой и теперь – медитируй-не-медитируй – вернуть его не могла. Голова ее, как флигель на высокой башне, все время смотрела в сторону южного холма – того, где, как ей помнилось, стоял средь высокого леса домик Миры.

Она должна туда добраться. ДОЛЖНА.

Эта идея-фикс взбудоражила весь привычный мирок, растрясла его, как выбиваемый хозяином половичок, и вскоре привела к тому, что Лин более не могла должным образом сосредоточиться ни на одном выполняемом задании. Ругался, глядя на непоседу во время растяжки, Бурам. Ругался, когда она вдруг стала заглатывать пищу кусками, Ума-Тэ.

– Эй, ты чего? Ты не есть – ты жрать!

Но Белинду несло.

Вся ее тщательно сдерживаемая жадность до мирского неожиданно взорвалась неукротимым вулканом: проснулась нужда в информации, проснулся заодно и волчий аппетит. Она перестала наедаться мелкими порциями, просила добавки.

После обеда подловила Рим и принялась требовать:

– Расскажи мне про лес с Духами, а?

Пордруга набычилась.

– Отвали.

И вернулась к чтению свитков.

– Ну, расскажи, мне надо…

– Дай посидеть в тишине, а? Я занята.

– Рим, ну…, ну, жалко, что ли? Мне очень надо, слышишь?

– Очень надо – так иди туда и узнай все сама!

К Лин демонстративно повернулись задом.

Идея добраться до Миры не отступала – Белинде казалась, что вот теперь, наконец, сложилась вся картина ее пребывания в монастыре. Мира привела, монахи обучили, а теперь Лин должна снова отыскать Богиню Любви для того, чтобы та поведала ей великий смысл своей сложной затеи. Ведь не зря звезда на ладони? Не зря Рим проболталась про миссию… Все сложилось один к одному, как в мозаике.

Осталось пройти через лес.

Но к кому же обратиться? Кого спросить?

И вспомнилось ей вдруг про Бадму.

– Скажите, где искать человека с Тхарами? Бадму. Привратника…

В имени она до сих пор не была уверена, и главный повар – высокий, плотный, если не сказать толстый, – монах поначалу нахмурился, не понял вопрос.

– Монах. Тхары. Ворота.

Она вовсе не была уверена, что манолы на кухне знали язык внешнего мира.

– Будму?

Через паузу переспросили ее, и Белинда, потея на кухне, как рыбина на жаркой сковороде, быстро и часто закивала.

В проводники ей выдали тощего парнишку на переднике которого красовались разводы жира и висели крошки капустного листа.

Плосколицый жил в комнате с печкой, похожей на ту, куда ее временно поселили после апартаментов с дырой в стене. И, когда она вошла, он заваривал не то чай, не то настой из трав в ковшике на закопченной чугунной плите; ноздри трепал ярко-выраженный запах кардамона.

«Здорово, дядька…» – почему-то хотелось сказать Лин, но вслух вырвалось, как у школьницы:

– Здрасьте!

Манол развернулся грузный, как медведь, глянул на нее хмуро, почти сразу потерял интерес. Вернулся к ковшику.

– Послушайте, я хотела у Вас кое-что спросить…

Ее жажда поговорить перерастала всякий страх перед недоброжелательностью.

– Дрась, – буркнули ей.

«Спасибо хоть не «дрись»».

От слова «сдрисни».

– Будма? Вас ведь так зовут?

Она и сама знала, что он мог ответить: меня звать не надо, я сам приду, когда потребуется.

Но разговор завязать нужно.

– Вы можете мне рассказать про лес с Духами? Пожалуйста. И еще – не знаете ли Вы, стоит ли на вершине южного холма домик. Вы туда не ходили?

Ходил или не ходил – она не узнала.

Но узнала – частично и кривовато перевела с манольского – про любопытных людей, которые суют свой нос туда, куда не требуется, про дураков, которые тревожат духов, а после про хороших людей, которые от этого страдают. И еще что-то про Великие Молитвы, дожди, шеи, которые нужно намылить. А так же пару новых манольских ругательств впридачу.

Дверь с обратной стороны она закрыла пристыженная и еще более потная, чем пришла с кухни.

И ладно. И черт с ним.

Все равно она найдет способ.

Потому что уже надулись в душе у странника невидимые паруса, потому что задул из ниоткуда волшебный ветер, потому что пришла ей пора действовать.

В ту ночь Мастер Мастеров прервал тренировку, не дождавшись окончания. Взглянул на ученицу так, будто собственноручно был готов дать ей по шее.

– Ну? В чем дело? – спросил отрывисто, непривычно грубо.

– Не ругайтесь, пожалуйста, не злитесь…

Она походила на избитого и напуганного зайца – вся в синяках, трясется.

Джон медленно вдохнул, еще медленнее выдохнул. Его фигура привычно тонула в лунном свете; вокруг стеной стоял лес, между черными стволами которого ей приспичило вскоре прогуляться.

– Говори. Чем у тебя голова забита?

– Духами.

– Какими духами?

Она любила эти глаза – цепкие, проницательные. Даже поджатые губы любила. А еще ощущение, что хоть и злится, все равно всегда поможет.

– Теми, которые в лесу.

– Откуда мысли? Зачем тебе?

И она поняла – придется врать. Потому что даже под пытками она не признается в том, что собирается попытаться отыскать домик Богини, что готова идти к нему, даже если дорогу ей преградят чудовища. Не зря же она учится драться.

– Понимаете, мне сон приснился. Как будто сон… и не сон. В нем я поняла,… что должна пройти через лес.