Текст книги "В тупике. Сестры"

Юрка страдающе наморщился и согнутыми в когти пальцами стал скрести в затылке.

– Черт ее… Как это тут… Не пойму никак.

* * *

Утром приехали в Черногряжск. Вместе с Юркой Нинка пошла в райком. В коридоре столкнулись с рябым, который вчера был у Нинки. Нинка нахмурилась и хотела пройти мимо, но он, широко улыбаясь, протянул большую свою ладонь и сказал ласково:

– Здравствуй, товарищ Ратникова. Приехала-таки? Брось, – не стоило! Ворочайся назад. Нам такие, как ты, нужны.

– Что это значит?

Он поднял брови и виновато-добродушно улыбнулся.

– Ничего. Маленькую ошибочку дали. С кем не бывает!

В бюро ячейки – то же самое. Нинка ждала грозных криков, обвинений. А все были ласковы и смущены, говорили, что вызов ее – только недоразумение, извинялись и просили обязательно ехать назад.

В недоуменной радости Нинка вышла. К ней навстречу бросился Юрка с газетным листом в руках.

– Нинка, читай! Что написано-то!!

Нинка подошла к окну, развернула газету. На первой странице была большая статья. Заглавие:

ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ ОТ УСПЕХОВ

Подпись: И. Сталин. Писано было в статье вот что:

Успехи иногда прививают дух самомнения и зазнайства… «Мы все можем!» «Нам всё нипочем!» Они, эти успехи, нередко пьянят людей… Наша политика опирается на добровольность колхозного движения… Нельзя насаждать колхозы силой. Это было бы глупо и реакционно. А что происходит у нас на деле? Можно ли сказать, что принцип добровольности не нарушается в ряде районов? Нет, нельзя этого сказать, к сожалению… Кому нужны эти искривления, это чиновничье декретирование колхозного движения, эти недостойные угрозы по отношению к крестьянам? Никому, кроме наших врагов! К чему они могут привести, эти искривления? К усилению наших врагов и к развенчанию идей колхозного движения.

Нинка, давясь радостным смехом, смазала Юрку газетным листом по лицу.

– Ну что, товарищ? Не вредит изредка и собственными мозгами поворочать?

Большинство вокруг было в смущении и испуге. Немногие были довольны и победительно посмеивались. Шла по коридору пучеглазая женщина с очень большим бюстом, с листом «Правды» в руках.

Юрка кинулся ей навстречу.

– Ногаева! Ты разве тоже здесь?

– А как же. Со следующей за вами партией выехала.

И с гордостью она рассказывала своим спокойно-уверенным, как будто не знающим сомнений голосом:

– Мы на эту левую провокацию не поддались с самого начала. Стали середняков раскулачивать, – мы сейчас же: «Стой!» Сельсовет нас слушать не хотел, но мы заставили. А про Оську Головастова написали в наш заводский партком, что он вполне дискредитует звание пролетария. И что ж бы вы думали! Заказным письмом послала, – и не дошло! С оказией потом второе послала. На почте тут письма перехватывали!

Юрка слушал с неподвижным лицом.

* * *

Вышли с Нинкой на улицу. По деревянным мосткам шагал подвыпивший мужик с газетой в руках. Потряс ею перед носом Нинки и Юрки, засмеялся.

– Против вашего брата газета писана!.. Ой, вот так газетинка! Три рубля заплатил на базаре за нее, и не жалко. Стоит того!

Все экземпляры газет были расхватаны крестьянами моментально. Приезжали из деревень все новые мужики, специально, чтоб купить газету. Перепродавали номер за пять, за восемь рублей.

Юрка и Нина ехали назад. В деревнях звучали песни и смех. Нинка вдруг рассмеялась и радостно потерла руки:

– Вот теперь поработаем!

Навстречу трусила лошаденка, в розвальнях сидели Оська Головастов и Бутыркин, оба с бледными, растерянными лицами. Тут же милиционер. Юрка соскочил с саней, подбежал, хотел поговорить, но милиционер не позволил:

– А-рес-то-ва-ны…

Юрка завез Нинку в Полканово и поехал к себе в Одинцовку. Там, в барском доме, тоже было общее смущение. Ведерников чесал в затылке, губы его закручивались в сконфуженную улыбку.

– Маленько перегнули, это что говорить. Засыпались!

Лелька неподвижно глядела в окно.

* * *

Вечером под сильными ударами кулака затрещала Лелькина дверь. Лелька была одна. Вошел Юрка. Был очень бледен, волосы падали на блестящие глаза. Медленно сел, кулаками уперся в расставленные колени, в упор глядел на Лельку. И спросил с вызовом:

– Ну? Что?

Лелька удивленно приглядывалась к нему.

– Что это ты… какой?

– Ну что, говорю? Правильно мы тут с вами поступали или неправильно?

– Неправильно, Юрка.

– Не-пра-виль-но… Ха-ха! Непра-авильно? – Он вцепился взглядом в глаза Лельки. – Сволочь ты этакая! Чего ж ты меня в эту грязь втравила?

Лелька теперь только сообразила, что Юрка глубоко пьян. В комнате стоял тяжелый запах самогона. Она отвернулась и, наморщив брови, стала барабанить пальцами по столу. Вдруг услышала странный хруст, – как будто быстро ломались одна за другою ледяные сосульки. Лелька нервно вздрогнула. Юрка, охватив руками спинку стула, смотрел в темный угол и скрипел зубами.

– Ох, тяжело! – хрипло заговорил он. – Понимаешь, бежит по талому снегу… А я, как проклятый, гляжу в сторону и лошаденку подхлестываю. А он, понимаешь, все бежит, не отстает. Босой.

Юрка судорожно сжал спинку стула и еще сильнее заскрипел зубами. Лелька подошла к нему. Уверенная в своем обаянии и всегдашнем влиянии, ласково положила ему руку на плечо.

– Юрка, слушай…

Он сбросил ее руку с плеча и вскочил.

– Отойди… гадюка!.. У-ух!! – Юрка отнес назад руку со сжатым кулаком. – Так бы и залепил тебе в ухо, чтоб торчмя головой полетела на кровать… Лелька!

Падающим движением подался к ней, схватил за запястья.

– Лелька! – Задыхался и со страданием смотрел на нее. – Выходит, можно было вас и не слушать… Можно было… п-плюнуть вам в бандитские ваши рожи! Ведь я с тех самых дней весь спокой потерял. Целиком и полностью! Вполне категорически! Каждую ночь его вижу… Бежит босой по снегу: «Дяденька! Отдай валенки!..» А ты, гадюка, смотрела, и ничего у тебя в душе не тронулось?

Он так крепко сжимал Лельке руки, что они совсем занемели.

– Не тронулось, а? А ведь ты – женщина. У тебя свои дети могут быть… Вот Нина, сестра твоя. Даже против героя с Красным Знаменем, и то пошла. Есть, значит, в душе… добросовестность… А у тебя что?

– Юрка, пусти руки. Мы с тобою обо всем этом поговорим, когда ты проспишься.

– Не спать уж мне теперь. Боюсь я спать… Все мальчишка этот… Следом бежит. У-у, черт!!

Он отбросил руки Лельки и, шатаясь, направился к двери. Вошел Ведерников. Юрка насмешливо оглядел его.

– А-а… «Пролетарское сознание».

Остановился на пороге, гаркнул:

– Здесь погребен арестант Иван Гусев, трех лет!

И вышел…

До поздней ночи он одиноко шатался по деревне, рычал, буянил, скрипел зубами и бил себя кулаком в грудь. Потом исчез…

Через день на ветле у околицы нашли его труп висящим на веревке.

1928—1931

Приложение

В первом издании романа «В тупике» Главлитом были сделаны купюры, которые восстанавливаются в настоящем издании по авторской рукописи (см. примеч. 165, 166, 177). Две сцены были исключены полностью. Чтобы не нарушать авторскую структуру романа, эти сцены даются в Приложении.

1

К Кате вечером зашел в комнату Мириманов, огляделся и, смеясь умными своими глазами, стал рассказывать:

– Интересную я сегодня вещь узнал от бывшего бухгалтера коммерческого банка. Он теперь служит в финотделе. Комиссар финансов, Мансуров, – настоящая его фамилия Слуцкий или Слуцкин, – потребовал список служащих. Просматривает. «Ицкинзон, Соловейчик, Гольдман, Марголин… Гальперин, Шапиро… Осипов… О-с-и-п-о-в?.. Может быть, Иозельсон? Нет? Осипов?» Вздохнул. «Вот нахалы! Везде пролезут!»

Катя хохотала.

– Леонид Александрович, ведь вы – кадет. Кадеты никогда не были антисемитами!

– Я не антисемит, боже меня избави! Но я просто смотрю на жизнь, не заслоняя глаз шорами, и не могу не видеть, что все, что сейчас происходит, дело еврейских рук и что большевики почти все сплошь – евреи.

– А я рада, что евреи влились в русское движение. – Катя вспомнила веселые глаза Гольдберга и его кипучую умелость. – Искусственные разгородки держали их всех вместе, теперь разгородки исчезли, и они начнут растворяться в нашей мяклой славянщине, – и сколько в нее вольют пружинной энергии, сколько практичности и умелости! Хорошо будет! Русская интуиция широкая – и еврейское умение овладевать жизнью.

– Они никогда не растворятся, – знающим голосом сказал Мириманов и сообщил Кате удивительнейшие и неожиданнейшие вещи.

Все события всемирной истории давно уже тайно направляются неким еврейским верховным советом, состоящим из «князей изгнания». Их цель – всемирное владычество «избранного племени», а пути – повсеместное разложение национального чувства и христианской религии, экономическое порабощение наций и революция. Великая французская революция происходила под национальным флагом, и евреи действовали через французов, сами не выдвигаясь: мы там не встречаем ни одного еврейского имени. Русскую революцию удалось двинуть по антинациональному руслу, – и во главе движения пришлось стать самим евреям. Они ведут дело в своих целях, дурманят русским головы звонкими лозунгами, а те, как слепые дурачки, усерднейшим образом работают на пользу еврейского миродержавия.

Катя с изумлением слушала эту черносотенную чепуху.

– Вы смеетесь. А приходилось вам видеть «Протоколы Сионских Мудрецов»? Нет?.. Ну так не спешите смеяться, а раньше познакомьтесь с ними.

Ловким людям удалось выкрасть протоколы первого сионистского конгресса в Базеле. Некая чернская помещица передала их ставропольскому вице-губернатору Сухотину. Сухотин переслал их в копии министру Сипягину. Через неделю Сипягин был убит. Сухотин напечатал протоколы, – евреям сейчас же скупили все издание и уничтожили.

– Мне удалось за пятьсот рублей достать на одну ночь уцелевший экземпляр для прочтения. Вещь кошмарная. Заметьте, – протоколы напечатаны были задолго до войны. И точнейшим образом в них намечается к исполнению все, что случилось, – и всемирная война, и свержение русского самодержавия, как главного врага еврейства, и социальная революция. И даже пятиконечная звезда намечена как эмблема. Эта звезда красовалась на Бафомете, – так назывался идол тамплиеров, предшественников масонства; это – сатанинская пентаграмма заклинательной магии, «пламенеющая звезда» гностиков. И под знаком этой еврейско-антихристовой звезды евреи устремили одураченных гоев на штурм европейско-христианской цивилизации.

Ушел Мириманов, и Катя встряхивала головою, чтобы рассеять дурман, напущенный им. Вот куда скатились они, – и как легко, как просто!

2

За огромным квадратным окном из цельного зеркального стекла зеленел залитый солнцем садик, окруженный портиками. Над морем цветущих роз белели статуи фавнов и венер, шевелил своими махрами золотой дрок; над окном свешивались лиловые гроздья глициний. В столовой, от дубовой облицовки стен, было немножко сумрачно. За длинным столом сидели пришедшие на заседание пленума.

Эти пленумы ввел в своем отделе профессор Дмитревский. Еженедельно собирались все ответственные работники отдела, и их обсуждению предлагались намеченные отделом планы работ.

Профессор предупредительно обратился к студенту-комиссару:

– Вы будете председательствовать?

Студент конфузливо улыбнулся и поспешно ответил:

– Нет, пожалуйста, председательствуйте вы. Мне нужно скоро в ревком.

Профессор открыл заседание и полным голосом, привыкшим к юбилейным и банкетным приветствиям, начал:

– Товарищи! Сегодня в первый раз мы наконец имеем возможность приветствовать в нашей среде товарищей-рабочих, представителей Центрального совета профсоюзов. Истинно плодотворною деятельность наша может быть только при теснейшем контакте нашего отдела с подлинными представителями пролетариата, знакомыми с его нуждами и требованиями, чуждыми тем предвзятым, книжным схемам, которые, может быть, суживали бы и обеспложивали нашу деятельность, будь она лишена связи с живою массою трудящихся…

И так далее, – пространно и красноречиво. Закончил он горячим приветствием товарищам-делегатам и просил их принять самое деятельное участие в работах отдела. Все дружно захлопали. Делегаты поднялись и с хмурыми лицами неловко поклонились.

– Теперь, товарищи, мы приступим к рассмотрению проекта организации рабочих клубов, который представит на ваше рассмотрение председательница клубной подсекции тов. Лидия Сергеевна Дроздова. Товарищ Дроздова, слово принадлежит вам.

Поднялась невысокая, сухонькая дама с пушистыми седыми волосами, в пенснэ. Лицо умное и интеллигентное, но неприятные, затаенно-самолюбивые глаза. Напрягая слабый голос, она сообщила, что давно интересуется рабочими клубами, изучала их постановку в Швеции, Германии и Бельгии, напечатала по этому вопросу ряд статей в «Вестнике Европы» и «Вестнике воспитания». Потом стала излагать проект подсекции об организации в городе районных рабочих клубов.

Будут устроены библиотеки из реквизированных у бежавшей буржуазии книг, будут получаться местные и столичные газеты. Всячески должна поощряться самодеятельность. Освобождение рабочего класса должно быть делом самих рабочих. Теперь, при диктатуре пролетариата, не может быть уже тех препятствий, какие это дело встречало при царском режиме. Будут доклады, литературные вечера. Шахматы, шашки. Товарищи-артисты государственного театра выразили готовность режиссировать спектакли любителей-рабочих. Политических руководителей будет присылать агитбюро.

Профессор спросил:

– Угодно кому сделать замечания по докладу?

Один из рабочих-делегатов сказал:

– Позвольте мне.

– Пожалуйста, товарищ! – обрадовался профессор. – Ваша фамилия?

– Левин, представитель иглы.

Невысокого роста, рябой, с выпуклыми, суровыми глазами. Говорил он умело и уверенно, с чуть заметным еврейским акцентом.

– Только те рабочие организации прочны, которые созданы самими рабочими, а не даны им сверху. Этот доклад – типичный продукт интеллигентского творчества, где интеллигенты собираются осчастливить рабочих. Мне непонятно, почему докладчица не привлекла рабочих к самой выработке своего проекта.

Дроздова заволновалась.

– Я хотела это сделать, но…

– Не прерывайте меня, сумеете потом возразить… Вот вы говорите, что политических руководителей будет присылать агитбюро. Из какой партии будут эти руководители?

– Из коммунистической, конечно.

– Но разве вы не знаете, что в рабочей среде существуют и другие социалистические партии, – социал-демократы, социалисты-революционеры? Недавно были перевыборы Центрального совета профсоюзов, результаты, как вы знаете: четыре меньшевика, два беспартийных и ни одного коммуниста. Почему же для политических бесед приглашаются одни коммунисты? Вы говорите: самодеятельность; шашки, шахматы… Время сейчас трудное и страшное, – не до шашек. Перед рабочим классом стоят самые сложные, самые запутанные вопросы, – они, может быть, на многие годы определят его дальнейшую судьбу. Ему нужно вдумчиво, серьезно обсудить эти вопросы, в полной свободе, чтоб он мог действовать сознательно, а не по казенной указке…

Председатель-профессор беспокойно шевелил карандашиком. Докладчица порывалась возразить. Остальные сидели, опустив глаза в стол. Студент-комиссар озабоченно взглянул на часы и на цыпочках вышел из комнаты.

Катя с восторгом слушала. Среди духоты всеобщего безгласия и стараний приспособиться как будто вдруг подуло в раскрытое окно свежим воздухом.

Делегат продолжал:

– Вы говорите: диктатура пролетариата. Да, пролетарий сейчас диктатор – на улице. Он может с любого хорошо одетого человека снять пальто и ботинки, может выбросить его из квартиры и поселиться в ней сам. Но раньше, чем быть диктатором, нужно быть человеком, нужно научиться уважать труд и мысль человеческую, нужно научиться не только разрушать, но и создавать, организовать, стремиться не к тому, чтоб устроить себе буржуазную обстановочку, а в муках и самоотверженных жертвах творить новую жизнь. И вот я вас спрошу: готов ли пролетариат для такой диктатуры?..

Вольный сквозняк носился по комнате, срывающий шапки и треплющий волосы. Профессор прервал оратора:

– Виноват, товарищ, я вас попрошу держаться ближе к теме.

Докладчица, с самолюбиво горящими глазами, вскочила.

– Я вполне согласна с тем, что говорит товарищ-делегат, но мы имеем известные директивы, с которыми обязаны считаться. Нам приказано приглашать политических руководителей только из агитбюро.

– Ах, вам п р и к а з а н о… Тогда о чем же разговаривать. Только незачем толковать тогда о самодеятельности и диктатуре пролетариата.

С суровым презрением он оглядел ее и сел.

Профессор, примирительно улыбаясь, стал объяснять, что к самой выработке проекта рабочие не были привлечены потому, что в это время как раз шли еще выборы в Центральный совет. Приглашение товарищей-делегатов на сегодняшнее собрание служит свидетельством желания отдела работать с ними рука об руку. Постольку, поскольку сверху не будет ставиться препятствий, Отдел и впредь будет считать первейшим своим долгом…

Делегат сидел и молчал.