Текст книги "Достойный жених. Книга 1"

Ман на секунду застыл у дверей, глядя на Саиду-бай. Он улыбался от удовольствия, и Саида-бай не могла не улыбнуться ему в ответ. Ман был одет просто и безупречно – в белую накрахмаленную курту-паджаму. Тонкая вышивка чикан[141]141
   Чикан, чиканкари – вышивка белыми нитями на белом муслине или мулмуле. Слово «чикан» происходит от персидского слова «chakeen», которое означает «делать изящные узоры на ткани».


[Закрыть] на его курте дополняла вышивку на белой хлопковой шапке. Мановы туфли, джути мягкой кожи, заостренные на носах, тоже были белыми.

– Как вы добирались? – спросила Саида-бай.

– Пешком.

– На вас хорошая одежда, которую можно легко испачкать.

– Дорога занимает всего несколько минут, – просто сказал Ман.

– Пожалуйста, сядьте.

Ман сел, скрестив ноги на покрытом белым покрывалом полу. Саида-бай занялась приготовлением пана. Ман смотрел на нее с любопытством.

– Я приходил и вчера, но мне повезло чуть меньше.

– Знаю, знаю, – сказала Саида-бай. – Мой глупый привратник отказал вам. Что я могу сказать? Не все мы наделены даром различать…

– Но сегодня я здесь, – сказал Ман, констатируя очевидное.

– «Где б Даг ни сел – свое место он занял»? – спросила Саида-бай, улыбаясь. Чуть наклонив голову, она продолжала размазывать небольшое белое пятно извести по листьям пана.

– Он и не покидал вашего ансамбля все это время, – сказал Ман.

Поскольку она не смотрела на него в упор, он мог взглянуть на нее без смущения. Перед тем как он вошел, она накрыла голову сари. Но мягкая, гладкая кожа ее шеи и плеч была обнажена, и изгиб ее шеи, когда она склонилась над своим занятием, казался Ману невозможно очаровательным. Приготовив пару панов, она проткнула их серебряной зубочисткой с кисточками и поднесла ему. Он взял их, положил в рот и был приятно удивлен вкусом кокоса, который Саида-бай любила добавлять в состав своего пана.

– Вижу, вы носите пилотку Ганди[142]142
   Ганди Мохандас Карамчанд (1869–1948) – идеолог и один из лидеров индийского национально-освободительного движения, по образованию юрист. Испытал сильное влияние Л. Н. Толстого. В 1915 г. вернулся в Индию и вскоре возглавил партию Индийский национальный конгресс. Ганди разработал тактику ненасильственной борьбы за независимость (сатьяграха) в форме несотрудничества и гражданского неповиновения. После обретения Индией независимости (1947) и раздела ее на два государства (Индийский союз и Пакистан) Ганди выступил против начавшихся индо-мусульманских погромов и был убит членом индуистской экстремистской организации. Прозван Махатмой («Великой душой»).


[Закрыть] в собственном стиле, – сказала Саида-бай, положив и себе в рот пару панов.

Она ничего не предлагала ни Исхаку Хану, ни Моту Чанду, но они в тот момент, казалось, совершенно слились с фоном. Ман нервно коснулся края вышитой белой шапки, не уверенный в себе.

– Нет-нет, Даг-сахиб, не беспокойтесь. Здесь ведь не храм, – взглянула на него Саида-бай. – Мне вспомнились другие белые шапки, которые можно увидеть плывущими по Брахмпуру. Головы, что носят их, стали выше с недавних пор.

– Боюсь, вы хотите упрекнуть меня в несчастном случае моего рождения, – сказал Ман.

– Нет-нет, – сказала Саида-бай. – Ваш отец издавна был покровителем искусств. Речь о других конгресс-валлах, пришедших мне на ум.

– Возможно, мне следует надеть шапку другого цвета в следующий раз, – сказал Ман. Саида-бай чуть приподняла бровь. – Если, конечно, меня проводят к вам, – смиренно добавил он.

«Какой воспитанный молодой человек», – подумала Саида-бай. Она указала Моту Чанду в угол комнаты, попросив принести лежащие там фисгармонию и табла.

И спросила Мана:

– А теперь – что хазрат[143]143
   Хазрат – исламский религиозный статус; также уважительное обращение к человеку с высоким религиозным статусом. Соответствует среднеазиатскому «таксыр», турецкому «эфенди» и персидскому «ходжа».


[Закрыть] Даг приказывает нам исполнить?

– Да что угодно, – ответил Ман, бросая шутки на ветер.

– Надеюсь, что не газель, – сказала Саида-бай, нажимая клавишу на фисгармонии, помогая настроить саранги и табла.

– Нет? – разочарованно спросил Ман.

– Газели предназначены для открытых встреч или близких любовников, – сказала Саида-бай. – Я буду петь то, чем больше всего известна моя семья, и то, чему меня лучше всего научил мой устад.

Она запела тумри[144]144
   Тумри – вокальный жанр в индийской музыке. Термин «тумри» означает «ходить танцующими шагами так, чтобы звенели колокольчики на щиколотках».


[Закрыть] из раг пилу «Почему же ты не говоришь со мной?» – и лицо Мана просияло.

Она пела, а он хмелел. Вид ее лица, звук ее голоса и запах ее духов наполняли его счастьем.

После двух-трех тумри Саида-бай дала понять, что она устала и Ману стоит уйти. Он ушел неохотно, однако не подал виду, проявив доброе расположение духа. Привратник у входа обнаружил в своей ладони пять рупий. На улице Ман замечтался.

– Когда-нибудь она споет мне газель, – пообещал себе он. – Она споет, споет обязательно.

2.14

Настало воскресное утро. Небо было чистым и ясным. Еженедельный птичий рынок возле Барсат-Махала был в самом разгаре. Тысячи птиц – майны[145]145
   Майны (саранчовые скворцы) – палеарктический род певчих птиц из семейства скворцовых.


[Закрыть], куропатки, голуби, попугаи, боевые птицы, съедобные, гончие, говорящие. Все они сидели или порхали в железных или тростниковых клетках, помещенных в маленьких палатках, из которых торговцы кричали о превосходном качестве и дешевизне своего товара.

Даже тротуар был захвачен птичьим рынком, и покупателям или прохожим, таким как Исхак, приходилось брести прямо по дороге, сталкиваясь с рикшами, велосипедами, а изредка и тонгами.

На тротуаре также продавались книги о птицах. Исхак взял в руки книженцию в тонкой бумажной обложке с убористым заголовком «О совах и заклинаниях» и лениво пролистал, интересуясь, как можно использовать эту несчастную птицу. Это была книга индуистской черной магии «Тантра сов», хотя и напечатанная на урду. Исхак прочитал:

Верное средство, чтобы обрести работу.

Возьмите хвостовые перья совы и вороны, сожгите их вместе в огне из мангового дерева до образования золы. Поместите этот пепел на свой лоб в виде знака касты, когда идете искать работу, и вы наверняка найдете ее…

Он нахмурился и продолжил чтение:

Способ удержания женщины в своей власти:

Если вы хотите держать женщину под своим контролем и не допустить, чтобы кто-то еще мог влиять на нее, используйте технику, описанную ниже.

Возьмите кровь совы, кровь дикой куропатки и кровь летучей мыши в равных пропорциях и, после нанесения этой смеси на член, совершите половой акт с женщиной. После этого она никогда не будет желать другого мужчину…

Исхака чуть не стошнило.

«Эти индусы!» – подумал он.

Повинуясь порыву, он купил книгу, решив, что это отличное средство, чтобы подразнить своего друга Моту Чанда.

– У меня еще есть книга о стервятниках, – услужливо предложил продавец.

– Нет, это все, что я хотел, – сказал Исхак и пошел дальше. Он остановился у киоска, где было множество крошечных, почти бесформенных серо-зеленых шариков щетинистой плоти, лежащих в заточении круглой клетки.

– Ах! – вырвалось у него.

Его заинтересованный вид тут же привлек белошапочного владельца, который оценивающе посмотрел на книгу в руке Исхака.

– Это не обычные попугаи, господин. Это горные попугаи. «Александрийские попугаи», как зовут их английские сахибы.

Англичане убрались уже более трех лет назад, но Исхак не стал возражать.

– Знаю, знаю, – сказал он.

– Я знатока сразу примечаю, – очень дружелюбно сказал торговец. – А почему бы не взять вот этого? Всего две рупии – и он будет петь, как ангелок!

– Ангелок или ангелица? – строго спросил Исхак.

Хозяин лавки вдруг залебезил:

– Ох, прошу простить меня, прошу простить! Люди здесь такие невежественные, крайне трудно расставаться с самыми перспективными птицами, но для того, кто разбирается в попугаях, я сделаю все, что угодно! Возьмите этого, господин. – Он выбрал самца с большой головой.

Исхак подержал его несколько секунд, а затем положил обратно в клетку. Мужчина покачал головой и сказал:

– Что может быть лучше для настоящего ценителя? Хотите ли вы птицу из района Рудхии? Или с предгорий в Хоршане? Они говорят лучше, чем майны…

– Давайте посмотрим что-нибудь действительно стоящее, – просто сказал Исхак.

Продавец подошел к задней части магазина и открыл клетку, где сидели, прижавшись друг к другу, три маленькие полуоперившиеся птички. Исхак молча посмотрел на них, а затем попросил достать одну. Он с улыбкой вспомнил знакомых ему попугаев. Его тетя их очень любила, и один из ее попугаев дожил до семнадцати лет.

– Этот, – сказал Исхак. – И с ценой меня тоже не проведешь.

Некоторое время они торговались. Пока деньги не перешли из рук в руки, продавец выглядел немного обиженным. Затем, когда Исхак собирался уходить, укрыв свою покупку носовым платком, мужчина чуть тревожно окликнул его:

– Когда в следующий раз придете, расскажите, как он поживает.

– Как тебя зовут? – спросил Исхак.

– Мухаммад Исмаил, господин. А к вам как обращаться?

– Исхак Хан.

– Значит, мы братья! – просиял торговец. – Вам стоит всегда покупать птиц в моем магазине!

– Да-да, – согласился Исхак и поспешно удалился.

Он нашел хорошую птицу и порадует сердце юной Тасним.

2.15

Вернувшись домой, Исхак пообедал и покормил птицу щепоткой муки, разведенной в воде. Позднее, завернув попугайчика в носовой платок, он отправился в дом Саиды-бай. Время от времени он поглядывал на многообещающую птичку с уважением, представляя себе, какой умной она станет в ближайшем будущем. У Исхака поднялось настроение. Александрийские попугаи были его любимой породой, их он считал самыми лучшими. По пути в Набигандж он, замечтавшись, чуть не столкнулся с ручной повозкой.

В дом Саиды-бай он прибыл около четырех и сообщил Тасним, что принес ей кое-что.

– Не дразните меня, Исхак-бхай, – сказала она, задержав на его лице взгляд своих прекрасных глаз. – Скажите же скорее, что это!

Исхак смотрел на нее и думал, что «подобна газели» – это как раз о Тасним сказано. Тонкими чертами лица, высоким ростом и гибким станом она совсем не походила на свою старшую сестру. Глубокие влажные глаза, нежное выражение лица. Такая живая и подвижная – и каждую минуту готова упорхнуть.

– Зачем вы упорствуете, называя меня «бхай»? – спросил он.

– Потому что вы мне как названый братец, – ответила Тасним. – А мне ведь так нужен брат. И в подтверждение вы принесли мне подарок. А теперь не тяните, прошу вас. Это что-нибудь из одежды?

– О нет – ваша красота не нуждается в обертке, – улыбнулся Исхак.

– Пожалуйста, не говорите так, – нахмурилась Тасним. – Апа[146]146
   Апа – старшая сестра (хинди); также уважительное обращение к старшей по возрасту женщине.


[Закрыть] услышит, и тогда точно беды не оберешься.

– Ну, вот он…

Исхак приоткрыл сверток – то, что в нем лежало, напоминало комок зеленого пуха.

– Шерстяной клубочек? Вы хотите, чтобы я связала вам пару носков. Что ж, я не стану. У меня есть дела поинтереснее.

– И какие же, например? – поинтересовался Исхак.

– Например… – начала Тасним и умолкла.

Она смущенно глянула в большое зеркало на стене. Какие такие дела у нее были? Крошить овощи, помогая кухарке, беседовать с сестрой, читать романы, сплетничать со служанкой, думать о жизни. Но прежде чем она углубилась в раздумья на эту тему, комок зашевелился, и глаза у нее вспыхнули от радости.

– Вот видите… – сказал Исхак, – это мышка.

– Нет, – презрительно фыркнула Тасним. – Это птичка. Я вам не ребенок, знаете ли.

– А я вам не совсем брат, знаете ли, – сказал Исхак.

Он развернул платок, и они вместе посмотрели на птицу. Затем он положил платок с попугайчиком на стол рядом с краснолаковой вазой. Зеленоватый комок плоти с колючками выглядел довольно отталкивающе.

– Какой чудесный! – сказала Тасним.

– Я выбрал его нынче утром, – сказал Исхак. – Несколько часов искал, но я хотел найти то, что годится именно для вас.

Тасним посмотрела на птенца и потрогала его. Несмотря на кажущуюся колючесть, он оказался очень мягким. Цвет у него был чуточку зеленоватый, потому что перышки только начали прорастать.

– Попугайчик?

– Да, но не простой. Это горный попугай. Они разговаривают так же хорошо, как майны.

Когда умерла Мохсина-бай, ее весьма разговорчивая майна очень скоро последовала за ней.

Без майны Тасним чувствовала себя еще более одинокой, но она была благодарна Исхаку за то, что подарил ей не майну, а совсем другую птицу. Вдвойне любезно с его стороны.

– Как его зовут?

Исхак рассмеялся.

– Зачем вам его называть? Пусть будет просто «тота». Он же не боевой конь, чтобы зваться Инцитатом или Буцефалом[147]147
   Инцитат – любимый конь Калигулы. Буцефал – любимый конь Александра Македонского.


[Закрыть].

Они стояли и не сводили глаз с птенчика попугая. И одновременно протянули руки, чтобы погладить его. Тасним поспешно отдернула руку.

– Не стесняйтесь, – подбодрил ее Исхак. – Он у меня весь день был.

– Он что-нибудь ел?

– Капельку муки с водой.

– Где они берут таких крохотных птенчиков? – спросила Тасним.

Их глаза оказались вровень, и Исхак, глядя на ее голову, покрытую желтым шарфом, поймал себя на том, что говорит, не обращая внимания на слова.

– О, их забирают из гнезда совсем маленькими… если этого не сделать, они не научатся разговаривать… и надо обязательно мальчика… у него потом появляется красивое черно-розовое ожерелье на шейке… и мальчики более умные. Самые лучшие говоруны – из предгорий, знаете ли. Их было трое из одного гнезда, и мне пришлось крепко подумать, прежде чем я выбрал…

– Вы хотите сказать, что его разлучили с братьями и сестрами? – вставила Тасним.

– Ну конечно. Это было необходимо. Если взять пару, они никогда не научатся подражать человеческой речи.

– Какая жестокость! – сказала Тасним, и глаза ее наполнились слезами.

– Но я купил его уже после того, как их забрали их гнезда, – сказал Исхак, расстроенный тем, что причинил ей боль. – Птенцов нельзя вернуть в гнездо, потому что родители их отвергнут.

Он накрыл ладонью ее ладонь (и она не отдернула руку) и сказал:

– И теперь от вас зависит, будет ли у него хорошая жизнь. Сделайте ему гнездышко из тряпочек в клетке, где ваша мама держала майну. И первое время кормите его бобовой мукой, разведенной в воде или капелькой дала, замоченного на ночь. Если ему не понравится эта клетка, я добуду для него другую.

Тасним мягко высвободила свою руку из-под руки Исхака. Бедный попугайчик, возлюбленный невольник! Он может сменить одну клетку на другую. И она может сменить эти четыре стены на другие четыре. Ее сестра, которая старше на пятнадцать лет и у которой больше опыта в этом мире, скоро все это устроит. А потом…

– Порой мне жаль, что я не умею летать… – Она осеклась в смущении.

Исхак посмотрел на нее очень серьезно:

– Это очень хорошо, что нам не дано летать, Тасним, – представьте себе, какая путаница приключилась бы! Полиции и так очень сложно контролировать движение на Чоуке, а умей мы летать, словно ходить пешком, это стало бы в сто раз труднее.

Тасним еле сдержала улыбку.

– Но было бы еще хуже, если бы птицы, подобно нам, умели только ходить, – продолжил Исхак. – Представьте себе только, как они вечерами разгуливают с тросточками по Набиганджу.

Теперь она рассмеялась. Исхак рассмеялся тоже, и оба они, в восторге от представшей их воображению картинки, почувствовали, как слезы заструились по щекам. Исхак вытер их рукой, Тасним – желтой дупаттой[148]148
   Дупатта – длинный универсальный шарф, который носят многие женщины в Южной Азии, подбирая его под свою одежду. Дупатту чаще всего носят вместе с шальвар-камизом и куртой, но также могут носить поверх чоли или гхарары.


[Закрыть]. Смех разнесся эхом по всему дому.

Птенец ожерелового попугая сидел на столе возле краснолаковой вазы, его полупрозрачное горлышко двигалось вверх-вниз.

Саида-бай, пробудившись от послеобеденного сна, вошла в комнату и резковатым от удивления голосом поинтересовалась:

– Что это все такое, Исхак? Неужели человеку не позволено отдохнуть даже пополудни? – Тут ее глаза зацепились за птенца, сидевшего на столе, и она негодующе зацокала языком. – Нет! Больше никаких птиц в моем доме. Хватит мне того, что я вытерпела с маминой майной. – Он сделала паузу и прибавила: – Довольно с нас и одной певицы. Избавьтесь от нее.

2.16

Никто не проронил ни слова. Затем молчание прервала Саида-бай.

– Ты сегодня рано, Исхак, – сказала она.

Исхак глядел виновато. Тасним понурилась и чуть не плакала. Попугайчик сделал слабую попытку пошевелиться. Саида-бай, переведя взгляд с одного на другого, внезапно спросила:

– А вообще, где твой саранги?

Исхак сообразил, что даже не взял инструмент из дому. Щеки его вспыхнули.

– Я забыл его. Думал все время о попугае.

– Что?

– Конечно, я немедленно схожу за ним.

– Раджа Марха сообщил, что придет сегодня вечером.

– Тогда я пошел, – сказал Исхак. И прибавил, глядя на Тасним: – Мне забрать попугайчика?

– Нет-нет, – сказала Саида-бай, – с чего бы тебе его забирать? Просто принеси саранги. Только не уходи на весь день.

Исхак поспешно ретировался.

Тасним, у которой глаза уже наполнились слезами, с благодарностью посмотрела на сестру. Однако мысли Саиды-бай были сейчас далеко. Птица пробудила ее от навязчивого и странного сна, связанного со смертью матери и ее собственной юностью, – и, когда Исхак ушел, она снова погрузилась в атмосферу ужаса и даже вины. Тасним заметила, что сестра внезапно опечалилась, и взяла Саиду-бай за руку.

– Что случилось, апа? – спросила она. Она всегда обращалась к старшей сестре «апа», вкладывая в это слово нежность и уважение.

Саида-бай начала всхлипывать и крепко прижала к себе Тасним, целуя ее лоб и щеки.

– Ты – самое дорогое, что у меня есть в этом мире, – сказала она. – Да пошлет Аллах тебе счастье…

Тасним обняла ее и сказала:

– Почему, апа, почему ты плачешь? Что тебя так расстроило? Ты, наверное, вспомнила о могиле амми-джан?

– Да-да, – поспешно ответила Саида-бай и отвернулась. – Иди в дом, возьми клетку из старой комнаты амми-джан. Отполируй ее и принеси сюда. И замочи немножко дала… чана-ки-дала… чтобы покормить его потом.

Тасним направилась в кухню. Саида-бай села, вид у нее был слегка ошеломленный. Она взяла в ладонь птенчика, чтобы согреть его, и так она сидела, пока не пришла служанка с сообщением, что прибыл кто-то из дома наваба-сахиба и ожидает снаружи.

Саида-бай взяла себя в руки и вытерла глаза.

– Пусть войдет, – сказала она.

Но когда порог переступил Фироз – красивый, улыбающийся, небрежно сжимающий в правой руке свою элегантную трость, она испуганно ахнула:

– Вы?

– Да, – ответил Фироз. – Я принес конверт от отца.

– Вы пришли поздно… То есть обычно он присылает его с утра, – пробормотала Саида, пытаясь сгладить неловкость и успокоиться. – Присаживайтесь, присаживайтесь, пожалуйста.

До сего дня наваб-сахиб всегда посылал ежемесячный конверт со слугой. Последние два месяца, припомнила Саида-бай, это случалось через пару дней после ее месячных. Вот и в этом месяце тоже, разумеется…

Фироз отвлек ее от этих мыслей, сказав:

– Я случайно столкнулся с отцовским личным секретарем, который как раз шел…

– Да-да. – Саида-бай казалась встревоженной.

Фироз терялся в догадках, почему его появление так сильно ее расстроило. Ни то, что много лет назад между навабом-сахибом и матерью Саиды-бай были определенные отношения, ни то, что в память об этом отец до сих пор каждый месяц материально поддерживал ее семью, не могло служить причиной подобного возбуждения чувств. Затем до него дошло, что она расстроена чем-то, случившимся перед самым его приходом.

«Я не вовремя», – подумал он и решил немедленно уйти.

Вошла Тасним с медной птичьей клеткой в руках. Увидев его, она остановилась как вкопанная.

Они смотрели друг на друга. Для Тасним Фироз был просто очередным красивым поклонником старшей сестры – но до чего же он был красив! Она быстро опустила ресницы, а затем снова взглянула на него.

В своей желтой дупатте с птичьей клеткой в правой руке, она стояла, приоткрыв рот от потрясения – наверное, его потрясенным видом. А Фироз тоже замер и смотрел на нее как завороженный.

– Мы прежде встречались? – мягко спросил он, и сердце его заколотилось сильнее.

Тасним хотела было ответить, но за нее сказала Саида-бай:

– Когда моя сестра выходит из дому, она надевает паранджу. А сегодня навабзада впервые оказал мне честь, посетив мое бедное жилище. Так что вы не могли встретиться прежде. Тасним, поставь клетку и отправляйся делать задание по арабскому языку. Я не просто так наняла тебе нового учителя.

– Но… – начала Тасним.

– Отправляйся в свою комнату немедленно. Я позабочусь о птичке. Ты уже замочила дал?

– Я…

– Вот иди и замочи сейчас. Ты же не хочешь уморить птенца голодом?

Когда ошеломленная Тасним ушла, Фироз попытался собраться с мыслями.

Какая-то смутная тревога охватила его. Пусть не в этой, пусть в какой-то прошлой жизни, но они встречались, это несомненно. Мысль, идущая вразрез с той религией, к коей он формально принадлежал, тем сильнее потрясла его. Девушка с птичьей клеткой за несколько кратких мгновений произвела на него неизгладимое впечатление.

После обмена любезностями с Саидой-бай, которая, судя по всему, так же мало обращала внимания на его слова, как и он на ее, он медленно побрел к двери. Несколько минут Саида-бай совершенно неподвижно сидела на софе. В ладонях она по-прежнему нежно держала попугайчика. Оказалось, что птенец тем временем заснул. Она завернула его в тряпочку и положила рядом с красной вазой. Снаружи послышался призыв к вечерней молитве, и она покрыла голову. По всей Индии, по всему миру, едва солнце или ночная тьма начинали свой путь с востока на запад, с ними являлся призыв к молитве, и люди волнами преклоняли колени, устремляя свои молитвы к Богу. Пять волн ежедневно – по одной на каждый намаз – прокатывались по всему земному шару, от долготы к долготе. Составляющие элементы их изменяли направление, подобно железным опилкам возле магнита, – в сторону дома Божьего в Мекке. Саида-бай встала и пошла во внутренние покои. Там она совершила ритуальное омовение и принялась молиться:

 
Во имя Аллаха, милостивого и милосердного,
Истинное восхваление принадлежит только Аллаху,
Господу миров,
Милость Которого безгранична и вечна,
Владыке Судного дня.
Тебе поклоняемся и у Тебя просим помощи.
Направь нас прямым путем.
Путем тех, кого Ты благословил.
Не тех, на кого Ты гневаешься,
и не тех, кто сошел с него.
 

Но одна мысль преследовала ее во время последующих поклонов и простираний ниц, одна страшная мысль из Священной Книги возникала снова и снова в ее сознании: «Только Всевышний знает, что ты держишь в секрете и что оглашаешь».

2.17

Хорошенькая юная служанка Саиды-бай Биббо, чувствуя, что хозяйка чем-то огорчена, решила развлечь ее разговорами о радже Марха, который собирался нанести визит нынче вечером. Этот охотник на тигров, владелец горных крепостей, имевший репутацию строителя храмов и тирана и обладавший странными предпочтениями в плотских утехах, был не слишком подходящим объектом для шуток. Он приехал, чтобы заложить в центре старого города фундамент нового храма Шивы, своего последнего предприятия. Этот храм должен был разместиться бок о бок с большой мечетью, возведенной два с половиной столетия тому назад по приказу падишаха Аурангзеба на руинах прежнего храма бога Шивы. Будь на то воля раджи Марха, фундамент заложили бы на развалинах этой самой мечети. Учитывая все эти обстоятельства, интересно отметить, что раджа Марха несколько лет назад был так сильно влюблен в Саиду-бай, что предложил ей выйти за него, хотя она ни за что не согласилась бы сменить религию. Саиде-бай настолько претила мысль о том, чтобы стать его женой, что она выдвинула перед ним невыполнимое условие. Все возможные наследники нынешней жены раджи должны были быть лишены собственности, а старший сын Саиды-бай от него – если бы таковой появился – унаследовал бы Марх. Саида-бай выдвинула такое требование, несмотря на то что и рани Марха, и вдовствующая рани Марха отнеслись к ней с большой теплотой, когда ее пригласили выступить на свадьбе сестры раджи. Ей нравились обе рани, и она знала, что ее требование не может быть принято ни в коем случае. Но раджа думал не головой, а чреслами. Он согласился на ее условия. Бедная Саида-бай, угодив в ловушку, тут же не на шутку расхворалась, и угодливые врачи сообщили ей, что если она переедет в горное княжество, то обязательно там погибнет.

Раджа, внешне схожий с огромным буйволом, какое-то время угрожающе копытил землю. Он заподозрил ее в двуличии и впал в пьяную и – в буквальном смысле – кровожадную ярость. От рук убийцы, которого он непременно подослал бы к ней, Саиду-бай спасло только то, что раджа Марха знал: англичане, проведав правду, скорее всего, свергнут его, как свергли уже не одного раджу (и даже магараджам доставалось) за подобные скандалы и убийства.

Юной служанке Биббо не довелось быть посвященной во все эти подробности, хотя до нее тоже доходили слухи, что в прошлом раджа сватался к ее хозяйке. Саида-бай разговаривала с попугайчиком – несколько преждевременно, учитывая, какой он крошечный, но она чувствовала, что именно так попугаи лучше всего учатся – когда появилась Биббо.

– Будут ли какие-то особые распоряжения для раджи-сахиба? – спросила она.

– Что? Нет, разумеется, – ответила Саида-бай.

– Может, сделать ему венок из календулы…

– Ты спятила, Биббо?

– …Пусть полакомится.

Саида-бай улыбнулась, а Биббо продолжала:

– Мы должны будем переехать в Марх, рани-сахиба?

– Ох, прикуси-ка язык, – сказала Саида-бай.

– Но ведь, чтобы править штатом…

– На самом деле теперь никто не правит штатами. Кроме Дели, – сказала Саида-бай. – И вот что, Биббо, мне бы пришлось выйти замуж не за корону, а за быка, что под нею. А теперь ступай прочь – ты портишь образование этого попугайчика. – (Служанка повернулась, чтобы уйти.) – Ах да, и принеси мне немного сахару, и проверь, размяк ли дал, который ты замачивала раньше. Наверное, еще нет.

И Саида-бай продолжила беседовать с попугайчиком, сидевшим в гнездышке из чистых тряпочек в центре медной клетки, которая когда-то была обиталищем майны Мохсины-бай.

– Что ж, Мийя Миттху, – довольно печально сказала Саида-бай попугаю, – учись хорошим и благородным словам с юных лет, а то будет твоя жизнь пропащей, как у нашей майны-сквернословицы. Как говорится, не выучив алфавита как следует, никогда не освоишь каллиграфии. Ну, что ты сам-то скажешь? Хочешь учиться?

Почти бесперый комочек был не в том положении, чтобы отвечать, так что он промолчал.

– Вот хоть на меня взгляни, – сказала Саида-бай. – Я еще молода, хотя и признаю, что уже не так молода, как ты. И мне придется весь вечер провести с уродом пятидесяти пяти лет, который ковыряется в носу, и рыгает, и напьется еще до того, как заявится сюда. А потом возжелает, чтобы я пела ему романтические песни. Все считают меня воплощением романтики и любви, Мийя Миттху, но как насчет моих чувств? Какие чувства могу я испытывать к этим древним животным, у которых кожа складками висит под подбородком – как у тех старых коров, что пасутся по всему Чоуку?

Попугайчик открыл клюв.

– Мийя Миттху, – сказала Саида-бай.

Попугайчик слегка раскачивался из стороны в сторону. Большая голова, казалось, неуверенно держалась на тонкой шее.

– Мийя Миттху, – повторила Саида-бай, пытаясь запечатлеть звуки в его сознании.

Попугай закрыл клюв.

– Знаешь, чего бы мне на самом деле хотелось сегодня вечером? Не развлекать самой, а чтобы меня развлекали. Кто-нибудь молодой и красивый.

Саида улыбнулась, вспомнив Мана.

– Что ты думаешь о нем, Мийя Миттху? – продолжила Саида-бай. – Ох, прости, ты же еще ни разу не видел Дага-сахиба, ты только сегодня почтил нас своим присутствием. И ты, наверное, голоден, потому и отказываешься разговаривать со мной, – кто же поет бхаджаны[149]149
   Бхаджан – религиозное песнопение поэтов индуистской традиции бхакти.


[Закрыть] на пустой желудок? Прости, что здесь такая нерасторопная обслуга, Биббо у нас очень легкомысленная девочка.

Но Биббо вскоре явилась, и попугайчик был накормлен.

Старая кухарка решила не просто замочить дал для птенчика, но еще и отварить его и потом остудить. Теперь она тоже пришла, чтобы поглядеть на него.

Вернулся Исхак Хан со своим саранги, вид у него был слегка сконфуженный. Пришел Моту Чанд и тоже умилился при виде попугайчика.

Тасним отложила роман и пришла, чтобы несколько раз сказать попугайчику: «Мийя Миттху», и Исхак наслаждался каждым произнесенным ею звуком. Ну, хотя бы птичку его она полюбила.

А в скором времени доложили о прибытии Мархского раджи.

2.18

Его превосходительство раджа Марха по прибытии оказался не так пьян, как обычно, но быстро наверстал упущенное. Он принес с собой бутылку своего любимого виски «Блэк дог». «Черный пес» – так переводилось его название, и оно немедленно напомнило Саиде-бай одну пренеприятнейшую особенность раджи. Его чрезвычайно возбуждало зрелище собачьих случек. Когда Саида-бай приезжала к нему в Марх, он дважды при ней наслаждался тем, как кобель вспрыгивает на суку в течке. После такой прелюдии он и сам взгромождал свою тушу на Саиду-бай.

Это было за пару лет до Независимости. Несмотря на отвращение, Саида-бай не могла сбежать из Марха, где грубый раджа, сдерживаемый лишь чередой брезгливых, но тактичных британских резидентов, творил суд и расправу. И впоследствии она не смогла окончательно порвать с ним, испытывая страх перед этим неповоротливым и жестоким мужланом и его наемными головорезами. Ей оставалось лишь надеяться, что со временем он будет все реже приезжать в Брахмпур.

Раджа сильно деградировал со времен своего студенчества. В те годы он еще производил вполне презентабельное впечатление. Его сын, огражденный от пагубы отцовского влияния под крылышком рани и вдовствующей рани, теперь сам стал студентом Брахмпурского университета. Он тоже, вне всякого сомнения, повзрослеет и, вернувшись в свою феодальную вотчину, стряхнет с себя остатки материнского влияния и станет таким же тамасичным[150]150
   Тамасичной называется в аюрведе тяжелая, несвежая и невкусная пища, вызывающая сонливость, ощущение тяжести и подавленности, иногда агрессию.


[Закрыть] человеком, как его отец: невежественным, грубым, ленивым и вульгарным.

Раджа во время своего пребывания в Брахмпуре и не думал встречаться с сыном, зато посещал попеременно нескольких куртизанок и проституток. Сегодня снова настала очередь Саиды-бай. Он явился разряженный, с бриллиантами в ушах и в красном шелковом тюрбане, источая терпкий мускусный дух, и положил шелковый мешочек с пятьюстами рупиями на столике у входа в комнату наверху, где Саида-бай принимала гостей. Затем раджа растянулся, опираясь на шелковый валик, на белых покрывалах, устилавших пол, и огляделся в поисках бокалов. Бокалы нашлись на низеньком столике рядом с табла и фисгармонией. Бутылку откупорили и виски разлили в два бокала. Музыканты оставались внизу.

– Как давно эти глаза не видели вас… – сказала Саида-бай, пригубив виски и сдерживая гримасу, вызванную его крепостью. Раджа был слишком занят поглощением выпивки и не удосужился ответить. – Вас становится так же трудно увидеть, как луну на Ид аль-Фитр[151]151
   Ид аль-Фитр – праздник окончания Рамадана, знаменующийся появлением новой Луны.


[Закрыть].

Раджа хрюкнул от удовольствия. Поглотив несколько порций виски, он стал более приветливым и даже сообщил ей, как она прекрасно выглядит, а потом просто подтолкнул ее к двери в спальню.

Полчаса спустя они вышли оттуда, и Саида-бай вызвала музыкантов.

Саида-бай выглядела так, будто ей слегка нездоровится.

Он заставил ее исполнить его любимый набор газелей. Она пела их с дежурным надрывом в голосе в одних и тех же душераздирающих фразах – она давно и без труда усвоила эту его излюбленную манеру. В руках Саида-бай нежила бокал с виски. Раджа к тому времени в одиночку прикончил уже треть своей большой бутылки, и глаза его начали наливаться кровью. Время от времени он орал: «Вах! Вах!» – выражая невнятную пьяную похвалу, или рыгал, или хрюкал, или беззвучно разевал рот, или чесал промежность.

2.19

Ман приблизился к дому Саиды-бай, когда газели продолжились уже наверху. С улицы он не слышал пения и сказал привратнику, что пришел к Саиде-бай. Но флегматичный страж сообщил ему, что Саида-бай нездорова.

– О! – взволновался Ман. – Позвольте войти и проведать ее… Может, мне стоит послать за доктором?

– Бегум-сахиба нынче никого не принимает.

– Но у меня есть кое-что для нее, – сказал Ман. В левой руке он держал большую книгу. Правой он полез в карман и извлек бумажник. – Проследи, чтобы она ее получила.