Текст книги "Горестная повесть о счастливой любви. Октябрь серебристо-ореховый. Дракон, который плакал"

Горестная повесть о счастливой любви

(народная драма времён Гулага)

Пьеса

в двух действиях

(пространный вариант)

Пьеса посвящена любви Петра и Ульяны, полной счастья и горя. Главные герои – заключенные в лесном лагере Гулага на Русском Севере. Это – классическая мелодрама с богатейшим этнографическим материалом лагерного быта 1940-х – 1950-х годов.

На фоне любовной истории главных героев разыгрывается мощная трагедия всей эпохи. Как всегда в лагере трагедия соседствует с комедией. Поэтому трагикомично, в значительной мере, все действие пьесы. Песни и стихи создают богатый культурный и эмоциональный настрой времени.

Есть два варианта пьесы (краткий и пространный – последний в два раза больше по объему), каждый из которых обладает своими достоинствами.

Действующие лица

П ё т р И в а н о в и ч (П ё т р) Я щ е н к о – заключённый (з/к), электрик, крепкий высокий мужчина, 33 лет.

Н и к о л а й И в а н о в – з/к, надёжный друг Петра Ивановича, 30 с небольшим лет.

У л ь я н а – з/к, яркая блондинка, возлюбленная Петра Ивановича, примерно 25 лет.

Г р и ш к а «С и н ь о р» – з/к, рисковый весельчак, 30 с небольшим лет.

Е р ш о в а Т а т ь я н а И в а н о в н а – з/к, красавица, популярная советская киноактриса, заслуженная артистка Республики, 30 с небольшим лет.

С е р г е й П а в л о в и ч (П а л ы ч) – лейтенант, начальник культурно-воспитательной части (КВЧ) лагпункта, доморощенный франт, 25 лет.

Л е д е н ц о в – капитан, оперуполномоченный («кум») лагпункта, скользкий и опасный тип, 36 лет.

З а м п о л и т л а г п у н к т а – старший лейтенант, коренастый дубоватый мужичок, около 30 лет.

О р л о в – майор, начальник лагпункта, бывший фронтовик, около 40 лет.

«К о л ь к а С т а л ь н о й» – з/к, «вор в законе», «держит зону», 40 лет.

«Ш а р л о» – вольнонаёмный сотрудник, технорук лагпункта, высокий, сухой, гибкий, около 40 лет.

«Р я б о й» – з/к, «блатной», приближённый к «Кольке Стальному».

«М и л е д и» – з/к, подруга «Кольки Стального», высокая, стройная брюнетка, около 25 лет.

П а р е н ё к – з/к, ученик ШРМ, около 20 лет.

Д е ж у р н а я – з/к, ученица ШРМ, молодая женщина.

Г у д у л я н – з/к, «лицо кавказской национальности».

Г е н е р а л МВД – среднего роста, подтянут, фигура – спортивная, стрижка – короткая. Вид барственный.

О ф и ц е р в н у т р е н н и х в о й с к.

С о л д а т – а в т о м а т ч и к.

А также:

– заключённые («мужики» и «блатные», мужчины и женщины);

– лагерные надзиратели и охранники;

– офицеры и солдаты внутренних войск.

Время действия – 1954-1955 годы.

Место действия – один из лесных лагерей ГУЛАГа.

Возможные стихи и песни в спектакле:

– песня «Кирпичики» (тюремный вариант, первые два куплета, стихи неизвестного автора на мелодию С.Бейлинзона/Бейлезона?//В.Кручинина?);

– песня Ю.Алешковского «Окурочек» (разрешение автора имеется);

– романс «Бубенцы» (стихи А.Кусикова, музыка В.Бакалейникова);

– романс «Песня цыганки» (стихи Я.Полонского, музыка Я.Пригожего);

– стихотворения А.Барковой «В бараке» и «В каком-то горестном краю…»;

– стихотворение А.Блока «Равенна»;

– романс «Утро туманное» (стихи И.Тургенева, музыка А.Абазы);

– стихотворение Б.Чичибабина «Махорка»;

– романс «Выхожу один я на дорогу» (стихи М.Лермонтова, музыка Е.Шашиной);

– фокстрот «Рио-Рита»;

– реквием – «Ave Maria».

Дополнения

(для запасных вариантов):

– пантомима двух «воров»;

– пантомима «Рассказ о жизни Гришки «Синьора»».

Возможная дополнительная сцена:

«Комсомольское собрание немцев-«трудармейцев» в зоне. 1943 год».

Изобразительный ряд спектакля:

рисунки и живопись Ефросинии Керсновской, Михаила Дистергефта, Данцига Балдаева, Владимира Куткина, Вячеслава Харитонова, Георгия Черкасова, Светланы Шабалиной, фотодокументы, кинохроника и другие материалы.

Стихотворения

для театральной программы и в начало первого действия:

(Из лагерного фольклора)

Мы ходим по костям:

Рабочих и крестьян…

Прибалтов, немцев, русских…

Поживших и безусых…

Мы бродим по костям:

Примерных христиан…

Безбожников отпетых…

Разутых и раздетых,

Гуртами погребённых

В болотных глинозёмах…

Мы топчем по костям:

Чиновников, дворян…

Богемы, «милых дам»…

«Бомжей», интеллигентов

И прочих «контингентов»…

Шагнём – и стон, и хруст…

Болотный воздух густ

Седым проклятьем нам –

Беспамятным сынам,

Живущим на костях -

У Дьявола в гостях!

Действие первое

Сцена 1.

Прибытие этапа

Декабрь 1954 года.

Лагпункт «Волнушка» одного из лесных лагерей ГУЛАГа – на северо-востоке Европейской части России.

Крепкий морозец, лёгкий снежок.

Вся сцена – большая площадь, окаймлённая по периметру: с трёх сторон – высоким забором, с колючей проволокой поверху и вышками по бокам, а также с большими воротами в центре – из стянутых металлом и заострённых кверху лесин (всё это напоминает некую древнерусскую крепость).

На заднем плане – мощные ели и сосны.

Слева, вплотную к забору, – барак «жилой зоны» (в разрезе): с двухэтажными нарами, печкой-буржуйкой посредине и с тремя портретами советских писателей и деятелей науки на стенах (развешены только что – перед приездом какой-то очередной начальственной комиссии).

Возле барака – дневальный, з/к Г р и ш а – по прозвищу «С и н ь о р».

Направо от площади – производственное здание (также в разрезе), с огромным ящиком электрореле на стене.

Наверху, над входом, вывеска – «Электроцех».

На площади – рядами стоит на коленях вновь прибывший этап заключённых (человек тридцать): все – в одинаковых чёрных «казённых» робах-телогрейках и грубых («на рыбьем меху») кирзовых сапогах.

Обыск («шмон»): между рядами снуют надзиратели – в чекистских фуражках, полушубках, валенках.

Обшариваются вещмешки («сидоры»), стоящие перед каждым з/к, а также (не обращая внимания на мороз) «производится личный досмотр спецконтингента».

Толкотня, краткие и крикливые команды, отборная ругань.

Перед согбенной и продрогшей колонной этапников неторопливо прохаживаются оперуполномоченный («кум») капитан Л е д е н ц о в и

З а м п о л и т лагпункта: они руководят «шмоном».

Шумовой фон (приглушенно, издали): скрежет лесопилки, лязг и грохот на нижнем складе («лесобирже»), ржание рабочих лошадей, свистки паровозов на железнодорожной узкоколейке.

Внезапно всё замирает.

На авансцене зачитывается (вживую или в записи) стихотворение

«Мы ходим по костям…».

Окончание «немой сцены» и продолжение действия – по удару лагерного «била» (подвешенного у КПП – «вахты» – куска железнодорожного рельса).

Л е д е н ц о в (поднимает руку и командует). Закончить досмотр!

Надзиратели кучкуются возле начальства и уходят.

Заключённые подбирают разбросанные вещи и разбредаются по назначенным баракам – на «поселение».

В центре площади остаются только вновь прибывший, переминающийся от мороза с ноги на ногу з/к П ё т р И в а н о в и ч и случайно оказавшийся здесь местный лагерник Н и к о л а й.

Н и к о л а й (подходя к П е т р у). Что, паренёк, не жалует лагерный-то Дед Мороз?

П ё т р (еле шевеля губами). Да уж – как будто черти всю ночь на мне горох молотили…

Н и к о л а й. Ну – ништяк: сейчас в бараке оклемаешься помалу…

П ё т р. Добраться бы до него: что-то больно уж худо мне… Хотя бывало и похуже. На сортировке в тридцать градусов выгрузили в час ночи – прямо в снег по колено, мордами ничком уложили. А добрая половина этапа – в летней одежде и обуви, кое-кто – вообще в тапочках… Тут же – на улице, при свете фонарей – затеяли «санобработку»: стригли всех наголо. Длинноволосых набралось человек восемьдесят – так что стрижка эта шла до самого утра. Многие поморозились: ноги, руки, щёки… Ну а когда запустили на ночёвку в зону, «блатняки» провели свой «шмон»: все более-менее приличные и тёплые вещи забрали себе, а «на сменку» всучили всякое рваньё… Я вот тоже только в «казёнке» остался…

Н и к о л а й. Ну, это всё – дело наживное: была б голова на плечах, да целая к тому же… А ты, хлопчик, из каких мест будешь?

П ё т р (сердито). Да какой я тебе, на хрен, «паренёк-хлопчик»?! У меня уже три десятка за горбом, из них два года – во фронтовой разведроте. Боевых наград – почти дюжина!..

Н и к о л а й. Ну-ну, не гоношись: я ведь обидеть-то не хотел…

П ё т р. Да ладно… А ты сам-то, мужик, откуда?

Н и к о л а й. Мужики пашенку пашут, а мы тут лес валим… Э-эх: «Украина золотая, Белоруссия родная!..» Из-под Орши мы! Слыхал про такую?

П ё т р (оживившись). Да ты что?! Я ведь сам – из села под той самой Оршей…

Н и к о л а й. Из которого это села?

П ё т р. Из Ивановки.

Н и к о л а й. Ети твою с бритвою!.. Да быть такого не может!.. Да мы же всего-то в двух верстах от вас – у Красного оврага жили!.. Ещё ваш Ковалёнок – знавал такого? – у нас колхоз создавал. Чтоб ему ни дна, ни покрышки!..

П ё т р. Точно! Выходит – земеля?!.. Ну, так – со свиданьицем! Петро меня кличут!

Н и к о л а й. А я – Николай!

Жмут друг другу руки, обнимаются.

Н и к о л а й. Я тебе, землячок, помогу. Помни только одно всегда: здесь, в лагере, ни с кем не связывайся: ничего не видел, никого не знаю! Тут бережёного Бог бережёт, а небережёного конвой стережёт…

Н и к о л а й обнимает П е т р а за плечи, и они вместе, оживлённо беседуя, направляются к бараку.

Останавливаются у входа в него – возле небольшой ёлочки, на которой дневальный – Г р и ш а «С и н ь о р» – развешивает пойманных заключёнными крыс.

На одной руке у него – толстая брезентовая рукавица.

Земляки наблюдают за этой процедурой с недоумением и отвращением.

П ё т р. А это что ещё за хреновина? Декорация к балету «Щелкунчик», что ли?

Н и к о л а й. Ну, насчёт балета – не в курсе. А это – любимое развлечение местных «придурков»: «крысиная охота» называется…

П ё т р. Это как?

Н и к о л а й. А вот так: заманивают такую длиннохвостую тварину в ящик с приманкой, ловят, устраивают над ней суд, а затем – «приводят в исполнение высшую меру социальной защиты»… Всё – как по советскому УПК предусмотрено…

П ё т р. М-да: не захочешь – обхохочешься: это уж не театр, а живодёрня какая-то…

Н и к о л а й. Ну, брат, по сравнению со всем остальным здесь – это просто семечки… Я вот на «больничке» пару лет назад собственными глазами видел, как туда привезли – для освидетельствования на вменяемость – двоих беглецов. Поймали их неподалёку, но успели-таки они сожрать третьего – своего же подельника. Одного из этих людоедов так и звали – «Крыса». Не знаю – погоняло это или фамилия?.. Скорее всего – кликуха… Но посмотрел бы ты на него: мразь рода человеческого… Такой не то что крысу, ребёнка проглотит – не подавится… А присудили ему и напарнику за побег всего-то по два года «крытки» каждому: съели-то ведь они не человека, а зека… Вот так: «судьба – злодейка, жизнь – копейка в краю, где заготавливают лес»…

П ё т р. А-а! Всюду у нас – одна и та же бухгалтерия!..

Н и к о л а й. И не говори, земеля!.. Между прочим, старые зеки рассказывают, что в войну на такой «крысиной охоте» здесь, в лагере, можно было и небольшой «гешефт» сделать. По приказу начальника лагеря, за каждую пойманную и сданную в хозчасть крысу полагался, как помнится, полтинник, а за крысиную шкурку – аж 75 копеек вручали… Такие вот – «пироги с крысятами»…

П ё т р. С катушек бы не слететь от такого бизнеса!.. (Указывая на «С и н ь о р а»). Глянь, чего это он?

Н и к о л а й. Да всё то же самое…

«С и н ь о р» (за хвост вынув из клетки-ящика очередную крысиную особь, с наигранной высокопарностью). «Именем Союза Советских Социалистических Республик!..»

Н и к о л а й. Ну, «Синьор», – ты даёшь!..

«С и н ь о р». Так Новый год же скоро! Вот я барак-то и украшаю!.. Заодно и «советское правосудие вершу»… Кстати, могу предложить роли прокурора и адвоката – пока вакансия. Как?

Н и к о л а й. Ага, делать нам больше нечего!.. Да ты и сам смотри – не залети! Вчера вон портреты по стенкам барака развесили (показывает), ждут проверку из Управления…

«С и н ь о р» беспечно напевает «Кирпичики» (тюремный вариант).

На окраине града Ленина

Я в преступной среде развился,

Ещё мальчиком лет шестнадцати

В исправительный дом забрался.

Было трудно нам время первое,

Но потом, проработавши год,

Я привык к нему, как и он ко мне,

Позабыл остальной весь народ…

Н и к о л а й. Гриш, а откуда у тебя погоняло такое важное – «Синьо-о-р»?

«С и н ь о р». Ух ты, любопытный какой!.. Новенький, что ли? (Машет рукой.) Долгая это история!..

Н и к о л а й. Да расскажи уж нам с земелей-то! Чего там – спешить нам особо некуда: зек спит – срок идёт…

«С и н ь о р» (подойдя к землякам поближе). Ну, тут надо издалека начинать… Перед войной я студентом был – в техникуме, почти рядом с родным селом. Когда немцы даванули, нас по домам распустили, да поздновато. И побёг я к себе на село – пехом к родимому дому. А на полдороге – уже «фрицы» на мотоциклах. Меня: «Хенде хох!» – и к забору. Обыскали, нашли комсомольский билет: «Криминал!» Хотели прямо на месте в расход пустить. Ну а тут, на моё счастье, проезжал мимо какой-то ихний генерал, смилостивился – приказал в лагерь отправить.

П ё т р. Спас он тебя, значит…

«С и н ь о р». Аха – хрен бы ему в дышло!.. Ну а потом – лагеря в Германии. Побывал даже в Бухенвальде знаменитом: вкалывал там на «Третий рейх»…

Н и к о л а й. И как у них режим – в сравнении с нашим-то? Хуже «штрафняка», поди?

«С и н ь о р». Так ведь любой лагерь – не сахар! Неважно, где он, – там или тут… Полно народу и там тоже полегло. Но режим, скажу вам, у них чёткий… А я всё равно пытался уйти к «лесному прокурору»… Первый раз – в 43-м. Поймали. На допросе эсэсовец глаз вышиб – рукояткой пистолета. Ладно – левый…

П ё т р. Э, так у тебя один глаз стеклянный, что ли? Взглянуть-то можно?

«С и н ь о р». Чёрта лысого тебе! Всем давать – не успеешь кровать разбирать!..

Н и к о л а й. Ну, ладно, Гриш, ты не заводись – пошутил он!.. Давай: что там дальше-то с тобой приключилось?

«С и н ь о р». Дальше – больше!.. В начале 44-го мы с ребятами уже удачно ломанули и дотикали аж до Швейцарии. А там – ну просто рай земной!.. Очухались – стали чистить погреба и гаражи у местных бюргеров. Волыни всякой, (Петру) оружия по-нашему, набрали – до отвала, авто обзавелись, да и народец наш к нам потёк – из Германии-то…

П ё т р. А местные, швейцарцы эти самые, что?

«С и н ь о р». Что-что… Понятное дело: у немцев спецотряд против нас выпросили… Тут уж не до гонора… Пришлось рвать когти – бегом в соседнюю Италию. Ну а там – партизаны! «Бандьера росса!..» Ништяк! Мы – к ним, и давай дальше геройствовать, но теперь уж – по-честному: фашистов бить!..

Н и к о л а й (П е т р у, вполголоса). Ты его про итальяночек расспроси!..

П ё т р. «Синьор», ну а как там насчёт «милых дам»? Я про это разное слышал, да и читал…

«С и н ь о р». Это, брат, разговор особый! Девахи там просто замечательные: живые, весёлые, хохотушки! Особо не ломаются и не упираются… Вот я на одной такой итальянской хохотушке и женился… А у неё отец – хозяин небольшой фабричонки. Дом – полная чаша!.. Две дочки у нас народились… А тут и война в Европе кончилась. И оказалось, что мы там, за бугром, как бывшие партизаны, – самые что ни на есть настоящие и народные герои!..

Н и к о л а й. Так: дело ясное, что дело тёмное… А как же ты тогда к нам-то – назад в Совдепию попал да ещё и в лагеря угодил?

«С и н ь о р». Эх, «и не говори, кума», – сам теперь локти кусаю… Короче: сразу после войны стали комиссии советские по забугорью ездить – и по Италии, конечно, тоже. Уговаривали вернуться: «Родина-мать, мол, зовёт!..». Капали-капали на мозги: «Ты же, дескать, не предатель, не «власовец» какой-нибудь! Вины-то никакой на тебе нет!..». Ну и провели меня на мякине… Да разве меня одного?!.. Жена, правда, наотрез отказалась ехать. Сказала: «Устроишься, а там видно будет…». Хохотушка-то мудрее нас всех – «битых фраеров» – оказалась… Ну а нас – мудаков, клюнувших на сталинскую наживку-дешёвку, – собрали в Неаполе, погрузили (человек под тыщу) на пароход, и вперёд – на «милую Родину». У многих, как и у меня, чуть ли не по вагону разного барахла – провоз-то обещали бесплатный!.. Приплыли в Одессу. Сначала – торжественная встреча, с оркестром, речами и цветами, а затем погрузили по машинам и… – в лагерь! Фильтрационный. Для «сортировки»: «петушков – к петушкам, гребешков – к гребешкам»… И пошло-поехало: два месяца ночные допросы. Чекисты – в беспределе: свирепы до озверения!.. Вспомнил я тогда свою «забугорную вольницу» – и рванул в родную Беларусь. У нас там волыни всевозможной в лесах после войны – пруд пруди! Подобрались и дружки – сорвиголовы-башибузуки. И начали мы по округе ураганить: создали летучий отряд и давай бомбить местные «органы». Залетаем в райцентр: «Хенде хох!» Взрывчатки у нас – тоже навалом, закладываем её под здание «ментовки»: ух! – и всё на воздух! Но самих «мусоров» не трогаем – по домам распускаем…

Н и к о л а й. И надолго вам такой веселухи хватило?

«С и н ь о р». Да где-то на полгода… Чуть ли не весь состав МВД и ГБ республики за нами рыскал… Ну а в оконцовке обложили-таки нас в одном селе… Отстреливались мы до последнего – пока половину наших не положили. А там – лапки кверху, и, как говорится, – «на милость победителя»…

П ё т р. Ёшкин кот! Так как же ты жив-то ещё, бедолага?

«С и н ь о р». А вот так: тогда ведь «вышки» на какое-то время и почему-то не было. Говорят, «Усатый», заигрывая перед бывшими союзниками, «мораторий на смертную казнь» объявил… Ну и поплыл я по лагерям – как дерьмо по Енисею: со сроком «на полную катушку», да ещё – «по рогам» и «по ногам»…

Н и к о л а й (П е т р у, философски). Всё то же: «судьба – злодейка, жизнь – копейка…» Зато здесь ты, Гришаня, – мужик в полном решпекте и уважухе. И у «воров», и у «политиков»…

«С и н ь о р» (весело напевает).

Эх, яблочко, да цвета ясного!

Бей слева белого, а справа красного!..

Эх, яблочко, куды котишься?

В губчека попадешь – не воротишься!..

Примечание.

Весь рассказ «С и н ь о р а» о своей жизни можно убрать или заменить сценой-пантомимой (с песнями-зонгами и танцами), где он (Г р и ш а или человек, его играющий) лишь изображает события.

Рекомендуются три зонга:

1. Попурри из немецких маршевых песен – о событиях в Германии и Швейцарии;

2. Попурри на темы итальянских песенок о любви – о событиях в Италии;

3. Музыка для русского духового оркестра (встреча в Одессе) – о событиях в Союзе.

Текст рассказа «С и н ь о р а» в этом случае помещается в театральной программе – в последнем её разделе, под названием:

«Приложение. Пантомима 1. Рассказ Г р и ш и С и н ь о р а».

Возможно также сохранить – как рассказ, так и пантомиму – отдельной сценой.

Беседу солагерников прерывает внезапная вспышка огня – за электроцехом.

П ё т р. Что это? Вроде – пожар?..

Н и к о л а й. Да какой, на хрен, пожар?! Там, за лесобиржей, «блатные», видно, трёх шалашовок из женской зоны умыкнули, заперли в сортире и подожгли. Они, урки, с утра это обговаривали и ржали – я слышал…

П ё т р. Помереть – не встать!.. Да за что же – так-то?

Н и к о л а й. Э, брат, тут свои законы и на сей счёт. Ведь лярвы эти своих «жуков»-клиентов на зоне сифилисом наградили…

П ё т р (понимающе). А!.. Да, это тебе «не гонорейка, что как канарейка, – петь не поёт и поссать не даёт»… А вообще: что тут у вас за лагерёк-то?.. Поясни-ка – в двух-трёх словах: я человек хоть и «не без скромности», но понятливый!..

Н и к о л а й. Ну, если в двух словах!.. Докладываю: зона эта – лишь одна из подкомандировок тутошнего ОЛПа – то бишь «отдельного лагерного пункта». А таковых в здешней лагерной Управе – более двух десятков. Лагерь не самый большой, но вполне «упакованный». В основном – лесной: «Лес – стране» даём! Зеков здесь, на подкомандировке, – сотен шесть. Зона «воровская». Каждый десятый – или «вор», или «приблатнённый» («воровская шестёрка»). И заправляет здесь всем вовсе не начальник лагпункта – майор-чекист Орлов, а «вор в законе» – «Колька Стальной». Зону он держит строго! Выйти наружу без разрешения «Кольки» – Боже упаси! Нож в брюхо!.. Да и живёт «Стальной», словно барин: Жора-студент ему по вечерам рóманы тискает, а прочие и всякие сявки – пятки на ночь чешут… Девок-шалав с «воли» ему водят…

П ё т р. Ну, с «блатными» всё понятно. А остальные девять десятых – кто такие?

Н и к о л а й. Основная масса – мужики-работяги: «бытовики» да «политики» – «статья 58». С полсотни наберётся «опущенных»…

П ё т р. А это ещё что за «чудики»?

Н и к о л а й. А ты что – на пересылке-то не встречал? В столовой, например: те, у кого ложка и миска с дыркой, они-то и есть те самые – «манечки»… «Использованы» – во все дыры и не по разу, морально и физически уничтожены… «За что?» – спросишь. У каждого своя «фортуна»: один – в карты проигрался, другой – по голодухе за пайку «разок позволил», третий – по природной наклонности… Начало – у каждого своё, а финал-то у всех, как водится, один…

К бараку быстрым шагом идёт капитан Л е д е н ц о в.

Л е д е н ц о в (хмуро смотрит на зеков и вдруг сразу гневным криком орёт на С и н ь о р а). Ты чего, падла, тут делаешь?

«С и н ь о р» (весело, но вежливо). Истребляю грызунов, гражданин начальник!

Л е д е н ц о в. Убери эту мерзость! Через полчаса комиссия из Управления будет по баракам ходить – смотри у меня, едрёный кот!.. Да – и ещё: приказано портреты писателей со стен барака снять. (Показывает на стены). Вот этот, этот и этот!

«С и н ь о р» (затаённо, ехидно). Так это же не писатель, гражданин начальник, а Иван Владимирович Мичурин!..

Л е д е н ц о в (уже на ходу, удаляясь к электроцеху, где внезапно начались суета и беготня). Так, и композиторов – тоже снять!..

«С и н ь о р» (обращаясь к П е т р у и Н и к о л а ю, кивая в сторону Л е д е н ц о в а). В точку погоняло – «Дупель-пусто»!..

Н и к о л а й. И не говори, «Синьор»… Но ты всё ж таки давай – работай хоть помаленьку, для «туфты»: здесь тебе не девок в Италии охмурять – быстренько член-то укоротят, да и языка не пожалеют!..

Н и к о л а й заходит с П е т р о м в барак, помогает земляку выбрать подходящее свободное место на нарах.

Н и к о л а й: Ты, земеля, занимай верхнюю шконку – и в углу! Там – потеплее, да и от каптерки «Стального» подальше…

П ё т р. Усёк… А что здесь за народец, не в курсах?

Н и к о л а й. Ну, в этой секции – примерно двадцать мужиков… Совокупного срока у них – лет на четыреста. В основном – на каждого по «пятиалтынному». Есть и «четвертаки». Малосрочников – у кого по «червонцу» – только трое…

П ё т р (показывая на противоположный угол барака, где у каптерки «Стального» сбившиеся в тесный кружок «блатные» режутся в карты). А там, стало быть, – «штаб»?

Н и к о л а й. Чётко соображаешь, разведка! По-нашему – «майдан»… Вижу – за дёшево не пропадёшь!..

П ё т р и Н и к о л а й направляются к выходу из барака, за порогом его вновь останавливаются.

Н и к о л а й. Главное: не дай Бог тебе с первых же дней на общие работы – на грёбаный лесоповал попасть. «Зелёный расстрел»… Там – через три недели максимум – доходилой станешь, а затем и поплывёшь – курсом вон на тот пригорок… «Марьина горка» прозывается – «жмургородок», последний зековский приют…

П ё т р. И много там их там – «упокоенных»?

Н и к о л а й. А кто их считал? Одни говорят – «сотни», другие елдыжат – «тысячи». Правда же одному лишь чекистскому Сатане ведома, да и то – навряд ли… Ох, не приведи Господь здесь копыта отбросить. Хоронят-то очень мелко – болото, грунтовые воды близко, да и сам грунт – плывун. Вот и получается: летом могила «заплывает» ещё до захоронения, а зимой копать её – замучаешься… Потому и зарывают лишь для вида – только бы землицей чуть-чуть прикрыть… А иногда просто опускают усопшего бедолагу прямо в болотную жижу… Такой он, это край – Богом прóклятый и Дьяволом облюбованный – что и на вечный покой не уйдёшь по-людски… (Меняя тон). Ну, да ладно… А про лесоповал-то ты не забывай – и с нарядилами попробуй закантоваться…

П ё т р. Как это?

Н и к о л а й. Ну – не знаю… «Кусь-кусь, вась-вась»… Ты ж и «сам с усам»: покрути шариками-то!..

П ё т р. Между прочим, я – почти инженер, электрик. Три курса электротехнического вуза… Заочно, правда, но всё ж таки…

Н и к о л а й: Вот-вот: этим и козыряй! Главное здесь – выжить! Любой ценой! А это, брат, далеко не всегда и отнюдь не всем удаётся… К слову: статья-то у тебя какая?

П ё т р. По пункту два статьи первой Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года «Об усилении охраны личной собственности граждан»!..

Н и к о л а й. Ух ты! «Гопстопник», что ли?

П ё т р. Да какой там – «гопстопник»?! Так – по мелочёвке да «за компанию» – «пришей-пристебай»… Короче: подставили меня – настоящие-то ворюги… И не меня одного… Но я пришёлся «крайним» и срок получил «по полной»: лагерный «червонец» и три года «по рогам»…

Н и к о л а й (понимающе). А-а: «поражение в правах», значит… Раньше-то такое только «политикам» давали… Ну и что же вы там хапанули-то такого – на целый «червонец» с «рогами»?

П ё т р. Ну, история-то получилась громкая. Может, слыхал про такое дело – «контрабандистов-заграничников»?

Н и к о л а й. Да толковали про что-то такое мужики…

П ё т р. Ну вот… Придумано-то было всё клёво. Комар носа не подточит… Я как раз на железной дороге в Бресте работал – на международных пассажирских поездах: слесарем, электриком, радиотехником – на подхвате, словом. И попросили меня дубликаты ключей-компостеров сделать. Я и сделал – по дурости своей. И стали потом – на следствии и на суде – эти дубликаты чуть ли не главными вещдоками… Оказалось, эти ребята закупали, значится, тут, в Союзе, партиями чёрную икорку в банках, курево без фильтра, чаёк грузинский и другой дефицитный «за бугром» товар и припрятывали всё это в радиорубках. Есть такие закутки в бригадирских вагонах – там радиостанция имеется, размером с небольшую тумбочку. Эти вот «радио-тумбочки» и служили сейфами для контрабанды. А пломбировали их (чтобы уйти от пограничного досмотра) теми самыми ключами-дубликатами, что я изготовил… Вот так: мимо пограничников – в «загранку», на Варшаву и Берлин. Там сбывали свой товар, выручали за него бабки немалые, затем переводили их в здешний дефицит (в основном – швейцарские часы) – и обратно в Союз.. Тем же макаром… Профит получался приличный – ничего не скажешь…

Н и к о л а й. И как же они лопухнулись-то?

П ё т р. Да по глупости. По присловью: «жадность фраера сгубила»… Короче: один курьер-экспедитор отправился «на юга» – контрабанду там сбывать. А денег на билет пожалел: служебный проездной – левый, «туфтовый» – оформил. Ну, его (как безбилетника) да с «левым» товаром – в «ментовку». Там, понятное дело, «раскрутили» дело – и пошло-поехало…

Н и к о л а й. Да-а, едрёна вошь… Верно сказано: ничего нет на свете глупее и дороже жадности…

П ё т р. Точняк!.. Ну а ты сам-то за какие такие грехи чалишься?

Н и к о л а й. А я, друже, по лагерям давно «гуляю»: только на каторге – в Джезказгане – девять годков отмантулил…

П ё т р. Круто!

Н и к о л а й. Да куда уж круче-то… А ведь жил до этого – себе в радость. Война кончилась. Жизнь к лучшему пошла. Зазноба у меня появилась: пожениться собирались… И вот тут присылают к нам в село заезжего «мусоркá»-участкового – из России. И всё бы ничего, да начал он к моей невесте клеиться: ну, сладу нет – прохода не даёт. Говорит: «Посажу, если не дашь!»…

П ё т р. Ну ?..

Н и к о л а й. Баранки гну… Думали-думали мы с ней – и кое-что таки придумали. Она как бы на всё согласилась. Вышла поздно вечером на крутой берег реки – к омуту. Легла, а он, «мент», встал напротив – в «позе готовности», спиной к реке. Штаны спустил, тут она его и толкнула что есть сил: ногами – в «причинное место», с обрыва – да в реку. А я внизу «подстраховал», чтоб он не выплыл… И вроде бы никто этого не видел, а взяли нас всё же… Мне – срок на «полную катушку», а ей – лагерную «десятку» подвесили…

П ё т р. «Полная катушка» – это как?

Н и к о л а й. А это – на «четвертную» каторги плюс «червонец» ссылки да ещё 15 лет «поражения в правах»… В общем – и «по рогам», и «по ногам»!

П ё т р (задумчиво). Да – «сталинский четвертак» с «довесками»!.. Я-то со своим «червонцем», выходит, всего лишь – «малосрочник»…

Н и к о л а й. Выходит точно так!..

Внезапно над электроцехом появляется густой дым.

Из громкоговорителя на площади раздаётся крикливая команда:

«Всем заключенным срочно прибыть к электроцеху и принять участие в тушении пожара!»

Н и к о л а й и П ё т р быстрым шагом подходят к электроцеху, и толпа их разъединяет.

Внутри цеха – паника.

Вокруг загоревшегося трансформатора мечется вольнонаёмный технорук «Ш а р л о».

«Ш а р л о» (отчаянно кричит, обращаясь к толпе). Электрики! Шаг вперёд!

П ё т р нерешительно выходит из толпы вперёд.

«Ш а р л о» (П е т р у, повелительно). Видишь – трансформатор горит? Струя масла из него хлещет… Отключи высокую! Бери электроштангу – и выключи рубильник!.. К грёбаной матери!..

П ё т р (беспрекословно – словно зомби) берёт штангу и начинает забираться по лесенке к горящему трансформатору.

Но с трудом пробившийся через толпу зеков Н и к о л а й хватает его за руку.

Н и к о л а й (П е т р у). Брось штангу! Гори оно всё синим пламенем! Ты же пропадёшь, сгинешь – ни за что! (Повернувшись к Ш а р л о). Ты что, гадский пидор: «Матросова» из новичка делаешь?! Кончай понты!.. Головой мне ответишь!.. Гад буду!..

П ё т р приходит в себя: его словно ушатом воды окатило.

Он бросает штангу и бегом возвращается в толпу.

В это время трансформатор взрывается, и кипящее масло плещет из него во все стороны.

П ё т р. Ё-моё – умереть не сдохнуть!.. Да меня ведь сейчас изжарило бы – в труху!..

Н и к о л а й. Ну, слава Богу: жив и цел!.. А вот мои дела – дрянь! «Шарло» побежал к Леденцову – на меня «стучать»… А это – десять суток «кандея»… Как минимум!..

Пожар медленно гасится.

Все присутствовавшие на нём расходятся по сторонам.

Из громкоговорителя звучит одна из советских песен той поры (типа «Прокати нас, Петруша, на тракторе…» – или нечто в этом же роде).

Конец первой сцены.

Сцена 2.

На лесоповале

День второй.

Утро.

Снежок, морозец.

Сцена окаймлена заснеженными деревьями.

Просека в лесу.

Несколько штабелей брёвен.

В центре – костёр.

Возле костра – заготовленные столбы, скрутки кабеля, электромотор и чёрный ящик выпрямителя, от которого тянутся толстые щупальца-провода – на делянку, к электропилам вальщиков-зеков.

Но сейчас всё молчит.

Кроме ворóн, каркающих с высоких елей.

У костра – всё руководство лагпункта: майор О р л о в,

капитан Л е д е н ц о в и лейтенант С е р г е й П а л ы ч.

К ним подводят П е т р а – в сопровождении технорука «Ш а р л о», двоих конвоиров-стрелков и овчарки.