Текст книги "Гардемарины"

– Я не подумал, что вызовут. Думал, что вам не все ли равно где я? В училище или у бабушки? – оправдывался Леша, понимая, что кругом виноват.

– Индюк тоже думал, да в суп попал! – разозлился отец. – Больше так никогда не поступай, дружок! Ты матери, наверное, с десяток лет убавил своими делами! Посмотри, как она плакала каждый день. Собирайся в авиакассу и немедленно лети в училище, если еще не поздно. Если там тебя еще ждут. Телеграмма пришла уже четыре дня назад. Мы весь телефон тете Пане оборвали. Ей бы хоть сказал, куда уехал. Она ничего не знает.

* * *

Леша немедленно поехал в авиакассы и взял билет на Ленинград.

На следующий день он прибыл на КПП и предъявил телеграмму.

– Вам надо пройти в строевой отдел со всеми документами! Вот пропуск!

В строевом отделе у Леши отобрали паспорт и отправили в 21 буки роту, размещавшуюся в первом корпусе над кафедрой кораблевождения.

Оказалось, что всех «справочников» вызвали в училище досрочно. Сформировали целую роту. Последним прибыл Леша. В роте уже командовали курсанты четвертого курса, исполнявшие обязанности командиров отделения и замкомвзводов. Леша, как и хотел, даже без всякого распределения, попал на факультет радиосвязи. Командиром его роты был назначен только что прибывший с Черноморского флота капитан-лейтенант Иванов Альберт Романович.

На следующий день Леша маршировал под звуки оркестра по плацу, постриженный наголо и в свежей, еле гнувшейся, новой темно-синей робе, и бескозырке без ленточек с такими же ребятами, как и он сам. Получилось, что он пропустил весь курс молодого бойца и скоро присяга.

Пот струился по его лбу, но он с удовольствием отбивал строевой шаг.

– Левой, левой, левой! – раздавались команды командиров.

Строевые занятия сменялись занятиями по изучению азбуки Морзе, изучению флажного семафора, а также гребле на шлюпках, вернее, хождению на них.

30 сентября 1966 года, через три недели после прибытия, Леша принял присягу и стал полноправным курсантом ВВМУРЭ имени Попова. Ему выдали ленточку с надписью ВВМУРЭ имени Попова. Началась новая жизнь, в новой военно-морской семье и к ней надо было привыкать. В чем-то ломать себя. Чему-то учиться. Школа закончилась. Начался новый этап жизни, пожалуй, самый сложный, определяющий всю дальнейшую жизнь.

Глава 2. Гальюн

Гальюн – (от голландского – galjoen – в переводе нос корабля) – первоначально свес на носу парусного судна для установки носового украшения судна. Традиционно на этом же свесе, между княвдигетом – носовая кница (деревянный или металлический угольник для скрепления деревянных частей судна, служащая опорой для бушприта и дающая архитектурное оформление носу корабля и носовой частью корабля). Там закрепляли специальные доски, а в них пилили дыры для отхожих мест матросам (для офицеров такие же были в корме корабля). Поэтому моряки сейчас «гальюнами» называют туалеты на кораблях, а иногда и на берегу.

Алексей Морозов после окончания десятого класса неожиданно сам для себя поступил в высшее военно-морское училище радиоэлектроники имени Попова, расположенное в Петродворце. Если бы кто-то его спросил, зачем он, мечтавший стать историком, выбрал себе военную стезю, он бы сам объяснить доходчиво не смог.

Смешно, но понравилась форма. Когда он в первый раз увидел курсанта в Петергофском парке в белой форме, сверкающей золотом якорей, курсовок и надписью «ВВМУРЭ имени Попова» на ленточке бескозырки, что-то перевернулось в его душе.

Возможно, сыграло свою роль то, что все самые красивые девушки смотрели вслед плывущему, как белый лебедь по аллее парка, курсанту, не обращавшего ни на кого своего внимания.

Что-то перевернулось в душе Алексея, и он вдруг принял решение поступить в училище, хотя до этого рассматривался им только вариант завалить экзамен и поступить в Ленинградский университет на исторический факультет. Не сдавать экзамен в училище он не мог, так как был направлен по комсомольской путевке, а вот завалить вполне мог и не пройти по конкурсу.

Так получилось, что он практически пропустил курс молодого бойца из-за неразберихи командования, выдавшему ему справку о поступлении только со следующего года и потом отменившего свое решение. Алексей прибыл в училище только почти к принятию присяги.

Смотрелся он очень молодо по сравнению к теми, кто закончили одиннадцать классов или уже пришли из армии и флота. Он закончил экспериментально десять классов, в отличии от многих, кто закончили одиннадцать классов. Он принадлежал к первому выпуску десятилетки.

Да и не совсем правильное воспитание на хуторе у бабушки, закончившей еще в том Петрограде институт благородных девиц. Он был вежлив, не матерился, не курил, называл всех курсантов на вы, только что не шаркал ножкой. Не всем это нравилось.

– Ты зачем, Морозов, пошел на военную службу? – спрашивал его со вздохом (уже не первый раз) командир отделения старшина 2 статьи Бочкарев, – ну шел бы себе в какой-нибудь гуманитарный институт, там, где такие головастые нужны! А в армию-то зачем? Тебе же даже нет семнадцати лет!

– Есть! – с вызовом отвечал Алексей, – три недели назад исполнилось!

– И что? Присягу принимают с восемнадцати лет, а ты умудрился принять в семнадцать. Зачем тебе это надо? На флоте нужны, – он на минуту задумался, видимо, решая, как сказать помягче, чтобы не нарушить внутренний мир «блаженного» курсанта, – на флоте нужны, – повторил он. – ребята с медными глотками, способными перекрикивать шум турбин, с железными нервами, как корабельные канаты, которые невозможно перекусить или разорвать, матерящиеся налево и направо! А ты же на первой трудности разрыдаешься и станешь громко кричать – мама спаси! А в море мамы нет и некому прийти тебе на помощь! Или, услышав увесистые матюги от своих начальников, прыгнешь за борт.

– Вы не правы, товарищ старшина! – ответил, покраснев, Морозов, – я буду стараться, и флотский офицер из меня даже очень получится. Я всю жизнь хотел стать офицером.

– Хотеть и возможность стать – это разные понятия! – продолжил с некоторой грустью старшина, – а пока пойди драить гальюн добела и покажешь мне, как ты это сделаешь. За что? – он увидел недоуменный взгляд Алексея, – гюйс у тебя плохо поглаженный!

– Есть выдраить гальюн добела и вам доложить! – подавил в себе желание оправдываться Морозов.

Он то знал, что гюйс у него поглажен нормально и стрелки такие, что порезаться можно, как говорили. Он понимал, что старшина просто придирается, чтобы заставить его самого подать рапорт на отчисление из училища.

Ротный гальюн представлял из себя большое помещение с двадцатью чашами Генуя, вделанными в пол, и десятью писсуарами, а также умывальником – помещением для умывания с двадцатью раковинами и кранами.

Алексей прошел в помещение, запер его на ножку поломанного стула и присел на окно, открыл его и стал разглядывать, что там происходит во дворе.

Кто-то, видимо, из курсантов начал ломиться в гальюн, но Алексей никак не реагировал на стуки и крики. Он уже не первый раз драил гальюн и знал, что если дверь открыта, то гальюн можно драить бесконечно. Приказ сделать приборку – есть приказ начальника и его надо выполнять.

Он в небольшой кладовке, называемой на флоте шхерой, взял тряпки, щетки, хлорку и начал, встав на колени, отдраивать чаши от засохшего дерьма и желтых стоков добела. Так как это ему приходилось делать не первый раз, то работа шла споро. Отдраивалась одна чаша Генуя за другой. Когда работа подошла к середине, и Алексей уже хотел сделать перерыв, раздался сильный стук в дверь, и Алексей услышал голос старшины роты мичмана Горлова:

– Кто там закрылся? Немедленно открыть!

Алексей пошел к дверям и вытащил из ручки двери обломок ножки от стула.

Дверь распахнулась и в гальюн вошли старшина роты и за ним еще человек пять старшин с четвертого курса.

– Вы почему закрылись? – прорычал старшина роты, – что вы здесь делаете?

Алексей принял стойку «смирно». Он был в тельняшке, рабочих брюках и яловых ботинках. В руке его была большая щетка. Рукава тельняшки были закатаны до локтей. Глаза сверкали желанием навести порядок.

– Курсант Морозов первый взвод, первое отделение! – срывающимся хриплым голосом доложил он, – по приказу старшины 2 статьи Бочкарева драю гальюн добела!

– Вы приборщик гальюна? – подозрительно спросил старшина роты, – я вас здесь ранее не видел!

Вообще курсанты, одетые в одинаковую форму, коротко постриженные выглядели все одинаково. А со старшиной роты Алексей почти никогда не пересекался.

– Никак нет! Я работаю на внешнем объекте приборки у первого корпуса! – ответил срывающимся голосом он.

Старшина хмыкнул, почесал нос, посмотрел на других старшин и, улыбнувшись, сказал:

– Так, заканчивайте приборку и ко мне в старшинскую вместе со старшиной 2 статьи Бочкаревым!

– Товарищ мичман, мне осталось подраить еще десять дучек (так курсанты назвали между собой чаши Генуя)! Как же я могу закончить, если двери будут открыты, то курсанты будут идти потоком и мне придется постоянно драить все сначала? – в глазах Алексея мелькнула слезинка.

Мичман задумался и принял решение.

– Оставшиеся дучки подраите после отбоя, а сейчас курсантам нужно пользоваться гальюном. И потом за его чистоту отвечают подсменные дневальные. А вы создаете здесь никому не нужные проблемы. Людям что, в кусты бегать прикажете или по углам корпуса отправлять естественные надобности, как собачкам, подняв ножку? Вы поняли меня? Сейчас кругом! Шагом марш и через пять минут жду вас вместе с Бочкаревым в старшинской! – приказал мичман.

– Есть! – принял стойку «смирно» Морозов, четко повернулся через левое плечо и строевым шагом направился на выход из гальюна.

– Щетку оставьте здесь, а свою робу заберите с окна! – с усмешкой приказал громко мичман.

Остальные старшины рассмеялись. Кто-то даже сказал вслед, и Алексей услышал:

– Наберут же идиотов на флот!

Алексей не обиделся. Он сам почувствовал себя действительно идиотом, что не взял робу и пошел на выход со щеткой в руках.

– Почему без моего разрешения обратились к старшине роты? – спросил со злостью Бочкарев, когда Алексей ему доложил о вызове в старшинскую.

Алексей виновато опустил голову и стал оправдываться:

– Он сам пришел в гальюн и спросил, что я там делаю, я доложил, что отрабатываю ваше наказание. Вообще он оправдываться не любил. Отец учил его, что кто оправдывается – тот виноват.

– Не наказание, а мое предложение привести гальюн в порядок отрабатываете.

– Что-что? Это не наказание? – не понял Алексей.

– Да, я вас официально не наказывал, а предложил вам для совершенствования навыков в свободное время привести гальюн в порядок.

На глазах Алексея выступили слезы. Он не понимал, как это отправили в гальюн, но не приказали, не наказали, а всего лишь предложили. А предложение можно не выполнять, если не хочется? Или надо все же выполнять?

В голове Алексея все перепуталось.

– Ладно, пойдем в старшинскую! – сказал старшина, – только старшине роты доложишь, что сам пошел в гальюн наводить порядок, по собственной инициативе. Понял?

– Так точно, товарищ старшина 2 статьи! Понял, что сам по собственной инициативе пошел в гальюн наводить порядок!

– Пойдем! – скомандовал Бочкарев и пошел вперед.

Алексей под усмешки других курсантов отправился вслед за ним.

– Что делал курсант Морозов в гальюне во внеприборочное время? – спросил старшина роты Бочкарева.

– Не знаю! – ответил Бочкарев, – как он мне доложил сейчас, то ему вдруг захотелось привести гальюн в порядок. Грязно говорит там. Я не препятствовал. Зачем отбивать у курсантов такую хорошую инициативу?

Старшина посмотрел на Морозова и спросил:

– Это так, товарищ курсант?

– Так точно, товарищ мичман! – ответил Алексей, опуская глаза, – я сам по своей воле пошел наводить порядок. Мне было неприятно, что в гальюне грязно.

– Тогда что вы мне рассказывали о наказании вас старшиной Бочкаревым?

– Он неправильно понял! – влез в объяснение Бочкарев, – я просто сказал, что в гальюне непорядок, грязно, а он и рад выполнить мои мысли. Исполнительный курсант очень. Сразу побежал наводить порядок.

Мичман сжал губы, но ничего не сказал, а только усмехнулся. Потом он внимательно посмотрел в лицо улыбающемуся Бочкареву, вздохнул, посмотрел на опустившего взгляд в пол курсанта Морозова и развел руками.

– Ну, сам, так сам! Хорошее, правильное решение. Приборку хорошо сделали. Курсант Морозов! Объявляю вам благодарность за отличную приборку!

Алексей не понял решение мичмана, но на всякий случай сказал положенные слова «Служу Советскому Союзу».

– Идите! – скомандовал старшина, – а вы, Бочкарев, останьтесь!

Морозов вышел за дверь, но не ушел, а стал слушать громкие голоса, раздававшиеся из старшинской через неплотно закрытую дверь.

– Славик! Ты что, совсем одурел, так придираться к курсантам? Это же будущий офицер. А ты с ним, как в сухопутной казарме. Еще заставь длину казармы мерить спичками. А тут еще, оказывается, что это курсант сам по собственному желанию приборку делать пошел не на свой объект приборки. Это вообще к чему? Ты хотя бы понимаешь, что происходит?

– Не военный он человек, Володя! – ответил Бочкарев своему однокашнику по учебе, – пусть лучше уйдет по собственному желанию из системы (система – военно-морское училище на сленге курсантов). Флоту только лучше станет. А я ему помогу. Какой это офицер? Ты посмотри на него – птенец желторотый.

– Славик, тебя зачем поставили командовать отделением? Чтобы ты решал кадровые вопросы и решал кому быть офицеров, а кому нет или передавал свой неоценимый службы опыт курсантам?

– Были бы курсанты, а то сосунки эти десятиклассники! Понимаешь? От маминой соски только оторвали, еще молоко на губах не обсохло! – процедил со злостью Бочкарев. – Вспомни, как мы с тобой, прежде, чем сесть за парты в системе, еще три года на лодках служили.

– Так ты чего, на нем решил отыграться за свои бесцельно прожитые годы? Потому, что ты служил три года, а он не служит, а пришел прямо из-за классной парты? – с какой-то иронией сказал старшина, – а мне этот курсант нравится. У него есть характер. Он не выдал тебя. Ты же приказал ему? А он не сказал. Это дорого стоит!

Алексей больше слушать не стал и ушел из ротного помещения подальше от своего старшины.

– Морозов! Иди гальюн драить! – передразнил старшину Бочкарева встретившийся ему на трапе курсант из его отделения Богданов, который любил подразнить Морозова.

Но Алексей старался на его подколки не отвечать и прошел мимо.

Курсанты его отделения видели отношение старшины Бочкарева к Морозову и многим это даже нравилось и они, подражая старшине, так же подкалывали Морозова. А он знал, что плакать нельзя, драться тоже – отчислят. Надо терпеть, если он хочет остаться курсантом. Он хотел учиться и закончить училище.

Вечером, после вечерней проверки, он подошел к Бочкареву и доложил, что после отбоя пойдет приводить гальюн в порядок, как сказал старшина роты.

– Можешь не ходить, – хмуро сказал Бочкарев, – наказания нет. Горлов тебе уже благодарность за усердие объявил!

– Мне старшина роты, мичман Горлов, приказал доделать работу в гальюне после отбоя! – приняв строевую стойку, доложил Морозов.

– Можете ложиться спать, – каким-то усталым голосом сказал Бочкарев.

– Разрешите обратиться лично к нему, чтобы потом не было непоняток и меня не наказали?

– Не разрешаю! – сказал Бочкарев, сидя на своей койке и снимая длинные синие носки.

– Тогда разрешите идти работать в гальюн? – продолжал настаивать Морозов с каким-то вызовом, глядя в глаза Бочкареву.

– Да делай, что хочешь! – махнул рукой Бочкарев, – раз уж так тебе не по нраву состояние гальюна и спать не хочется – иди работай! Надоели вы мне все! – и, накинув одеяло, отвернулся к стенке.

– Есть! – с какой-то злостью выговорил Морозов и, повернувшись, направился в гальюн.

За его спиной раздался смех Богданова.

В гальюне к нему подошел курсант Николай Глаголев из его же отделения.

– Ну что, будем убирать? Тебе десять дучек и мне десять дучек, потом поделим писсуары.

– А ты зачем? – удивился Морозов, – иди спи! Это я должен навести порядок.

– А мне тоже не нравится, когда гальюн не в порядке! – улыбнулся Николай, – и потом я тоже хочу получить благодарность от старшины роты. А то только тебе благодарности. Я сейчас принесу гитару, мы надраим все, а потом тихонько попоем.

В гальюн заглянул дежурный по роте – старшина из другого отделения, другого взвода.

– А вы чего тут делаете?

– Мы? – усмехнулся Глаголев, – наводим порядок!

– Вот и отлично! Мои дневальные хотя бы поспят! – обрадовался старшина и закрыл дверь.

Морозов посмотрел на Глаголева, и они дружно рассмеялись.

Глаголев сбегал за гитарой, когда вернулся, то с ним пришли еще два курсанта с их отделения. Дружно вчетвером они быстро убрали весь гальюн, а потом еще посидели и попели курсантские песни.

«Весь выпит спирт, команда спит, а лодка кренится и погружается» – пели они.

Услышав пение, их выгнал спать дежурный по роте.

Алексей лежал в койке и ему не спалось, он был благодарен свои товарищам по отделению, пришедшим к нему на помощь. Конечно, он один бы тоже справился, не так быстро, но вместе было веселее. Наверное, это и называется настоящей флотской дружбой.

Глава 3. Шлюпочные гонки

Шлюпочные гонки – один из любимых традиционных видов спорта военных моряков, хотя, молодому курсанту ВВМУ казалось, что по интеллекту они приближаются, видимо, только к перетягиванию каната. Но, жизнь показала, что это не совсем так.

* * *

Неоднократно Леша Морозов наблюдал шлюпочные гонки в частях, где служил его отец, когда в день ВМФ на старт выходило около десятка шлюпок. Командиром одной из них был непременно его папа. Сколько раз его шлюпка приходила первой, он не помнил. Помнил, что отец любил показывать Леше призы, завоеванные на шлюпочных гонках в Палдиски, Таллинне, Балдерая, Свиноустье в разные годы.

На кораблях шлюпочные гонки проводятся на традиционных шестивесельных ялах.

Мне многие скажут: «Что здесь сложного, подбери поздоровее матросов, и никаких проблем». Здоровенные, называемые по-другому – «зверями», бугаи в матросских тельняшках с оскаленными зубами и непомерным классическим гребком, могут вырвать зубами победу у любых умельцев и технарей. Достаточно только силу приложить.

Но оказалось, что все не так просто, и Леша на личном примере сумел убедиться, что главное в шлюпочных гонках не только сила, но и голова, а также навыки и умения именно командира шлюпки, правильная выбранная тактика гонки и согласованные действия всех гребцов, способных выложиться в едином порыве на всей дистанции.

В 1966 году Леша Морозов поступил во ВВМУРЭ имени Попова, ничем особым он не выделялся из других курсантов – рост метр семьдесят восемь, вес шестьдесят килограмм в робе, прогарах и с флотским ремнем вместе. Недокормленный задохлик, длинный и худой. Курсант 1-ого курса, как и другие курсанты, и место его было всегда где-то в середине строя. Единственно, что у него было, это сильные руки гимнаста. Дома в юности он занимался гимнастикой, выступал даже по первому юношескому разряду, сумел накачать довольно сильные руки и мускулы.

В сентябре в училище традиционно проводились шлюпочные соревнования между ротными командами. В 21 буки роту для подготовки такой команды назначили курсанта пятого курса – мастера спорта по шлюпочным гонкам и неоднократного победителя различных соревнований, по воинскому званию мичмана.

Леша помнил, как он критически первый раз осмотрел всех курсантов роты, стоявших в строю в робах не по росту, яловых ботинках весом в несколько килограмм (называвшихся прогарами или просто гадами). Занятия на шлюпках под парусами или на веслах входили в курс дисциплины «Морская практика». Практические занятия по шлюпке и морским узлам проводились на шлюпочной базе в училище. Шлюпочная база училища располагалась в знаменитом Петергофском парке напротив причалов, куда подходили красивые катера на крыльях, выбрасывая в знаменитый парк сотни отдыхающих. На причале всегда гремела музыка, а курсанты, разбирая весла, по команде мичманов и офицеров рассаживались по шлюпкам и отходили в небольшой заливчик, где преподаватели кафедры морской практики обучали несложным флотским премудростям, сложным названиям предметов шлюпки и парусного такелажа.

Леше очень нравилось ходить под парусом, где использовалась сила ветра. Но чаще почему-то ходили на веслах, где использовалась сила мускулов.

На шлюпочной базе он впервые начал познавать первые премудрости сложной морской практики.

Назначенный на осенние соревнования мичман-курсант пока с берега внимательно смотрел на отошедшие от берега шлюпки и отмечал что-то в своем блокноте, пока курсанты старательно гребли, стараясь не поймать рыбу (так назывался глубокий гребок, когда весло сложно быстро достать из воды для следующего гребка), заглубив чрезмерно весло и грести дружнее, во всяком случае, не запутывая весла с другими гребцами своего борта и не мешая им.

– И-и-и-и-и-и – раз, и-и-и-и-и-и – раз, и-и-и-и-и-и – раз! – неслись команды со всех шлюпок на маленьком рейде.

– Раз – это гребок. И-и-и-и-и-и – это резкий занос весла параллельно воде для следующего гребка. Со всех шлюпок раздавалась ругань командиров: что-то курсанты делают неправильно, не так, как требовалось.

Красивые, хорошо одетые отдыхающие, приехавшие осматривать Петергоф, знаменитый парк и дворцы (некоторые из которых в середине шестидесятых годов, были тогда еще разрушены после войны). Молодые красивые девушки в умопомрачительных, почти прозрачных платьях, с удовольствием смотрели на курсантов с берега, а курсанты в тельняшках, исподлобья, чтобы не заметили командиры шлюпок, смотрели на них. Курсанты буквально поедали глазами этих красивых и загорелых девушек в легких платьицах, легко поднимавшихся вверх прибрежным ветерком. И наблюдения такие заканчивались в конечном итоге печально, так как шлюпки теряли темп, курсанты слишком заглубляли весла или били тяжелым вальком весла в спину, сидевшего перед ним. Провинившегося начинали ругать все гребцы, а от командира шлюпки или старшины можно было получить по голове тяжелым отпорным крюком.

Потные от гребли курсанты на шлюпках в конце занятия подходили к маленькому причалу, находившемуся недалеко от большого пассажирского причала, куда причаливали красивые «Кометы». Приятно шуршал под днищем у берега песок, а курсанты по команде укладывали весла и прочий инвентарь, сбрасывали уключины, крепили цепями шлюпку к маленьким кнехтам.

Каково было Лешино удивление, когда к их шлюпке подошел упомянутый ранее мичман с пятого курса, смотревший на шлюпки с берега и что-то записывающий, как оказалось позднее, назначенный в 21 буки роту для подготовки гоночной команды на осенние шлюпочные гонки и неожиданно для Леши записал его в сборную ротную шлюпку баковым.

Надо сказать, что в шлюпке – шестивесельном яле – сидят три пары гребцов: первые, что ближе к старшине – загребные, задающие темп гребле, потом средние и ближе к носу шлюпки баковые. Все сидят лицом к командиру или старшине шлюпки, который направляет шлюпку с помощью специального руля и командует всей греблей. Каждая пара гребцов сидит на одной банке друг рядом с другом, но по разные стороны шлюпки и гребут, стараясь делать это синхронно и одновременно. По гребкам загребных равняются средние и баковые гребцы, стараясь грести, поддерживая темп загребных.

Леша сам не понимал зачем и за что его записали в сборную роты, и на всякий случай подошел к мичману уточнить, возможно, тот что-то перепутал. В роте были ребята значительно сильнее и здоровее его. Но мичман отмахнулся от Леши, как от надоедливой мухи и сказал, что с завтрашнего дня он в сборной команде по гребле роты и должен в течении недели каждое утро вместо физзарядки следовать в составе команды на шлюпочную базу и до завтрака тренировать руки, овладевать настоящим флотским мастерством. Форма одежды: роба, берет, тельняшка.

Вместе с Лешей были отобраны мичманом еще шесть довольно здоровых курсантов из роты, на фоне которых Леша смотрелся просто заморышем. Хотя параллельно ему тоже баковым был отобран с его же отделения тоже гимнаст худенький Коля Глаголев.

– Ты это, Лешка, главное смотри на меня и греби, как буду это делать я! – инструктировал Лешу Николай.

Приказ есть приказ и в течении недели мичман вел бегом ротную команду в нижний парк Петродворца на шлюпочную базу. Бегом туда, бегом обратно.

На базе снимали голландки роб, на них садились и гребли в тельняшках, брюках, прогарах (яловых ботинках) и синих беретах из покрашенных чехлов фуражек.

– Победить мы не победим, – инструктировал мичман свою команду, – есть команды более слаженные и сильные, сплававшиеся, но выступить достойно мы можем и войти обязаны минимум в пятерку. Иначе мне будет стыдно носить значок мастера спорта, если я не покажу всем свой класс.

У Леши было большое сомнение в достойном выступлении, так как дело, по его мнению, вовсе не ладилось, как надо. Но в предпоследний день перед гонками, мичман почему-то внезапно заменил загребного Сашу Чугунова на Диму Осипова.

– Все! Теперь точно проиграем! – говорили Леше другие ребята, переживавшие такую резкую смену одного из основных гребцов, – Чугунок хотя бы весло рвал, как зверь!

– Весло рвать надо тоже с умением! – затягиваясь табачным дымом, отвечал им Дима Дейнин, защищая решение командира шлюпки.

Леша не курил и лишь слушал в курилке своих товарищей.

Как положено, соревнования по шлюпочным гонкам проводились в сентябре в воскресенье. День стоял великолепный, светило солнце и на всех причалах собралась масса отдыхающей публики. Какое ни есть, но все же зрелище. Приехал даже начальник училища – солидный вице-адмирал в сопровождении свиты из числа своих заместителей и начальников факультетов.

Все команды построили перед шлюпочной базой училища. В строю всех рот стояли здоровые розовощекие курсанты, по сравнению с которыми первокурсники, еще не принявшие присягу, выглядели очень бледно.

«Как мы с такими соревноваться будем?» – думал Леша, посматривая исподлобья на здоровенных гребцов с других рот.

По сравнению с ними даже загребные Лешины товарищи выглядели заморышами. И лишь командир шлюпки, надевший парадную курсантскую форму со значком мастера спорта, выглядел невозмутимым и даже чему-то вроде улыбался.

Он помахал рукой невысокой девушке в белом платьице с короткими волосами, стоявшей на гражданском причале, и она радостно замахала голубым платочком ему.

– Жена пришла смотреть и поболеть за нас! – как бы виновато сказал гребцам мичман. – Моя шлюпка никогда не проигрывала, не хотелось бы сделать это и сегодня!

«Хоть кто-то будет болеть за нас» – подумал Леша.

Если честно, то в победу он не верил.

Гребцов поздравил с открытием соревнования начальник училища вице-адмирал Крупский, за ним коротко рассказал условия соревнований контр-адмирал Катышев – начальник кафедры морской практики и руководитель гонок. Где-то сзади столпились зрители – курсанты всех рот училищ. Родные, знакомые и прежде всего девушки, стояли на гражданском причале, куда подходили «Кометы».

Собрали всех командиров шлюпок и провели жеребьевку шлюпок. И … 21-ой буки роте досталась шлюпка номер тринадцать.

– Чертова дюжина! Надо же, так повезло! – с сомнением сказал Дима Дейнин, на всякий случай три раза сплюнув через левое плечо.

Коля Глаголев лишь усмехнулся.

– Для меня номер тринадцать всегда является везучим! – успокоил всех гребцов командир шлюпки, – она отцентрована хорошо, лучше других.

Гребцы рассаживались на свои места, исподлобья рассматривая девушек на причалах. С гражданского причала махали им руками и подбадривали криками девушки и курсанты. Командование на катерах вышло к месту соревнований. Мичман глазами разыскивал свою жену. Леша прошел на свое место правого бакового. Рядом с ним сел Коля Глаголев.

– Колизей устроили! – выругался Дима Осипов, – разглядывают нас, как гладиаторов!

Левый баковый Коля Глаголев по команде мичмана соскочил на берег и ловко оттолкнул шлюпку от берега, успев запрыгнуть в шлюпку и не замочить ног. Под днищем шлюпки зашуршал песок, и она, откатившись назад, закачалась на воде. Коля установил фанерный номер шлюпки тринадцать на ее носу.

«Началось» – подумал Леша.

– Весла! – скомандовал командир шлюпки, вставив военно-морской флаг на свое место.

Теперь ни публики, ни других шлюпок для гребцов не существовало. Гребцы дружно разобрали весла, воткнули их в уключины и приготовились к гребле. Занесли весла назад для гребка. Для Леши, если честно, то эти соревнования были, как подъем на эшафот. Он не любил подобные соревнования и завидовал тем курсантам, кто не попали в команду.

– Весла! – скомандовал командир шлюпки.

Все готовы к гребку. Весла находятся в заднем положении параллельно друг другу. Все же на тренировках отработали этот элемент. Все лишь ждут команды, упираясь взглядами в спины впереди сидящих. Перед Лешей сидел Дима Дейнин.

– На воду! – как бич по ушам ударила команда.

Все гребцы дружно совершили сначала первый гребок, затем второй. Мичман с помощью руля выводил шлюпку в заливчик, образованный причалами «Комет» и «Метеоров».

– Если кто посмотрит в сторону и отвлечется от гребли – получит отпорным крюком по лбу! Жалеть не буду никого! Ваше дело видеть только валек своего весла и спину впереди сидящего! И больше ничего не видеть, а лишь равномерно грести, обязательно в такт моим командам! – инструктировал в который раз уже мичман, – остальное мое дело! Но если кто-то отвлечется, поймает рыбу веслом, пеняйте на себя, лоб в кровь отпорным крюком! – жестким голосом инструктировал он.

Шлюпки других рот тоже отошли от берега, и теперь их командиры также инструктировали своих.

– И-и-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и – раз! – неслось со всех сторон, и командир шлюпки ловко лавировал между другими шлюпками и выводил шлюпку к месту старта.

Где-то там, между стоявшим на якоре катере ПСК с командованием училища и красным буем, была невидимая линия старта, которую шлюпки должны были занять перед началом гонок, не пересекая условную линию.

– Шлюпка, пересекшая линию раньше старта, снимается с соревнований! – информировал мичман своих гребцов, – поэтому наша задача быть как можно дальше от линии старта и начать движение к ней на скорости, и быть на линии, не пересекая ее, когда в воздух будет запущена ракета, означающая старт!

На катере ПСК был виден немного грузный адмирал Катышев в кремовой рубашке и с мегафоном. Рядом с ним на стульях сидели начальник училища, их заместители и начальники факультетов. У всех шлюпок для их лучшего опознавания со стороны на носу были закрепленные фанерные номера. Номер Лешиной шлюпки тринадцать все же не вызывал никакого энтузиазма у гребцов.