Текст книги "Прямо и наискосок"

Короткое время испытывал Румянцев легкость. С этим и рассказал о причинах появления Валерьяна и всем ходе беседы Светлане. Закончил рассказ с удивлением:

– Видишь, Иван какой человек известный? Явно Гайсинский о нем наслышан.

Здесь, когда увидел пристальный, давящий взгляд Светланы, мгновенно все оценившей, начался зуд. Навалились терзания.

Шанс, требовалось напряжение, движение. Но Андрей обленился, положение его как нельзя устраивало. Да и нудила рана первого предприятия, слишком глубоко врос страх перед деньгами, что так легко ломают устоявшееся. Наконец, в ситуации слишком явен статус посредника.

Время перед сном прошло негативно. А ночью Андрей проснулся, в виски стучал вариант. Штука состояла в том, что основное упование Гайсинский возлагал на обширные и глубокие связи с медеплавильными комбинатами, с которыми лаборатория тесно и взаимоприятно сотрудничала. Уязвимой стороной был сбыт. Это пятно и приковало сейчас взгляд. Муж сестры, мужик свой в лом, работал главным инженером проекта в Гипромезе и курировал именно потребителя. Паутинка сплеталась. В сущности, вся комбинация замыкалась на Румянцеве. Он встал и пошел курить.

С утра его лихорадило, воображение кипело перспективами могущества, невообразимыми доселе панорамами, – зловещей тенью конкурентов. Нельзя терять ни минуты, стучало в висок. Кое-как дотерпев до вечера, поехал к сестре, соорудив в голове изящную, как ему казалось, и законченную формулу предприятия. Когда изложил идею, сестра улыбнулась и молча вышла из комнаты.

– Погодь, – сказал Станислав и тоже вышел.

Быстро вернулся.

– Вот, – он подал Андрею какие-то бумаги. – Это циркуляр. Директор запретил заниматься подобными операциями без его ведома… Неделю назад раздали. Вы, Андрюша, ой как не одиноки.

– Что значит без его ведома?

– Что твое участие находится под громадным вопросом, равно, как и мое.

– Стас, ты как маленький! – не унимался Андрей. – Главное же человеческие связи. Они у тебя есть. Неужели нельзя миновать официоз?

– Дело в том, что подобные бумажки находятся и на той стороне. И были уже прецеденты, я повторяю, вы не одиноки. Санкции последовали незамедлительно.

«Все, что ли?» – осведомился у себя Андрей. «Все», – ответил себе Андрей.

Несмотря на прокол, вирус дышал. В голове роились варианты, воображение ползло в злачные дали, ничего более замечательного прежде попросту не случалось. Уж и обязательство познакомить Гайсинского с Иваном он начал перекраивать под свой размер. С тем к Ивану и прибыл. Ощущал себя дрянновато, подозревал, что начнет ловчить… Слово сказал, и мешок лопнул.

– Говоря международным языком, – Иван внимательно поглядывал на Андрея, – рассказ интересный… Говоришь, неважный человек директор Гипромеза?

– На редкость плохой, – огорчался Андрей.

Иван морщился:

– Можно и надавить.

Андрей губы вытягивал. Резюме Иван сотворил такое:

– Ты вот что, начальника своего бывшего веди. Собственно, пусть позвонит.

«Отдыхай, Андрюша», – пришло в голову Румянцева.

Естественно, в дальнейшем все потекло непредсказуемыми руслами. В такие заводи и протоки увлекло течение, что Андрей только улыбался, размышляя, сколь наивен был, и как необходима – во всяком случае, ему – эта наивность, ибо дает возможность двигаться.

***

Через год Румянцев осуществил первую крупную сделку. До этого он обратно устроился в лабораторию, сотрудники которой учредили акционерное общество. Девять человек скинулись по ощутимой сумме. Самые крупные доли внесли Гайсинский и Андрей (деньги ему дал Иван). На неравенство дольщики пошли от новизны затеи и недоверия к Гайсинскому. Это, в конце концов, легло Андрею на руку.

Гайсинского назвали генеральным директором, Андрея замом, однако делами занимался в основном он. Начал много двигаться, восстанавливать старые связи – стало интересно. Валерьян явно что-то сооружал с Иваном и помимо официальных вещей практически ничем не занимался. На происки Андрея относительно этого сооружения загадочно и красноречиво не отвечал, у Ивана Румянцев поинтересоваться отчего-то стеснялся. Кстати, семьями встречаться без видимых причин стали реже. Другое дело, частенько Ирина заглядывала одна.

Иван, несомненно, курировал. Порекомендовал опытного бухгалтера, и отчетливо виделось, что через нее он ведает обо всех делах конторы. Да и утаивать было нечего. Сделки совершались сравнительно небольшие.

Гайсинского начало кидать. То увлекся только что образовавшейся биржей и замыслил проникнуть в ряды организаторов. Быстро остыл и обезумел от редкоземов, крайне тогда модных. Заметим, что Румянцева и остальных не миновала эта зараза. Гайсинский имел обыкновение, ведя телефонные разговоры или беседуя с визави, делать многозначительный вид и интригующие интонации, что непременно тревожило и манило. Андрей и сам пускался в бесчисленные и бессмысленные переговоры и полюбил складывать в голове сумасшедшие цифры.

Вместе с тем, Валерьян беззастенчиво запускал руку в казну, декларируя организационные расходы, все это начало вызывать ропот персонала. Особое недовольство производило выпячиваемое лидерство Гайсинского, которое обосновывалось лишь взносом и первым импульсом, но никак не текущим вкладом в прибыль, и на фоне Андрея, равного по взносу, более активного и демократичного, действительно, было уместно.

Постепенно фирма разрослась до четырнадцати человек. Кое-кто из учредителей, по разным причинам из общества вышел. Остались и пришли ребята молодые, юркие. Настроения разделились. Большая половина, и самых результативных, начала открыто ворчать. Сам Андрей воду не мутил, все произошло органично. После двух командировок Валерьяна в Сочи (вели дело с гостиницами, абонировали номера под туристическое обслуживание) с молоденькой секретаршей и совершенно без дела потраченной прорвой денег, и после одной вечеринки, где собрался, главным образом, оппозиционный состав, порешили ставить вопрос ребром. Гайсинский послал всех подальше. Посланные обрадовались.

В темпе оформили новое общество. Никаких альтернатив новому начальнику не наблюдалось. Некоторое время тягались с Гайсинским относительно старой казны, потом плюнули, забрали то, что отдал. Андрей, умудренный практикой и отягощенный характером, властвовать не стал:

– Мужики, думаем два дня. Каждый несет предложения. Стратегия, тактика, организация дела, дележ денег. Садимся, решаем. После решения бухаем и на следующий день за работу. Вердикт не меняем хотя бы год.

Решили и ребята, взогретые самостью, закрутились. Две мощных сделки спроворил Румянцев. Работа заставляла быть цепким и тщательным, в результате казалось бы незначительные обстоятельства вдруг складывались в конструкции.

Проходная встреча со старым приятелем – куролесили вместе в агитбригадах – обернулась профитом. Тот служил по научной части в городе Хромтау, что расположился в Казахстане. Город обслуживал добычу хромитовых руд. Крупное предприятие, Донской горно-обогатительный комбинат, выковыривало руду с размахом. Механизмов было много, обслуживание требовалось обширное. Другими словами, выяснилось, что существуют перебои с машинным маслом. Андрей поинтересовался деталями, и имела место такая фраза:

– Вова, а ведь я над этим поработаю.

Казус заключался в том, что Гайсинский давно грезил выходом на нефтепродукты и имел кое-какие завязки с Омскими нефтеперерабатывающими предприятиями. Уже улеглись эмоции, связанные с разделом (даже имела место небольшая совместная сделка, коротко говоря, отношения в некоторой степени вернулись), и Андрей пошел к нему требовать связь в Омске.

– Колись, Валерьян, – посоветовал он.

Тот по естеству некоторое время мурыжил, но, припертый разными моральными штучками, уступил фигуру.

– Да ты что, страшный же мой приятель, – возмутился Гайсинский в ответ на запрос о надежности человека. – Он там бог.

Андрей побоялся думать долго и отправился с Петром в Омск. Петьку он сразу пристегнул и в командировки таскались вместе, ибо чувствовал себя с ним не только проще и веселей, но и надежней. К тому времени начали потихоньку отстреливать мафиозных вождей, криминал бойко выпячивался. Крутость, она же наглость, становилась необходимым атрибутом делового человека. Андрей обнаружил, что в присутствии Пети, наверное, благодаря его преданности, удаются уверенные интонации.

«Бог» существовал в совершенно непотребном жилище и имел сирый вид: затрапезная рубашка, дефицитное (такого не выпускали как лет десять) трико. Он долго вспоминал, кто такой Гайсинский, и не пускал их за порог. И облик, и первые процедуры породили сомнение. Наконец, усвоив детали ситуации, начал бить себя в грудь, дико настаивая, что он может все и дело обстряпает безоговорочно и в самом выгодном свете. Собственно, и без навара для себя.

– Я же по людям – рентген. Где-где, а в человеке я толк понимаю.

В гостиницу прибыли в настроении угнетенном. Не помогла вкусная прохлада вечера, приятные, богатые зеленью пейзажи. Заказали добротный ужин в гостиничном ресторане. Посадили их за стол с тремя мужчинами, двое из которых являли кавказскую национальность. Неугомонный Петя быстро разговорился, кончилось тем, что ушел к мужикам играть в карты, Андрей в номере угрюмо уткнулся в книжку. Заполночь друг разбудил. Кипешной, воспаленный.

– Вот ты, дура, дохаешь, а я пашу, как мама Клара.

– Одурел, что ли? – зло напялил на голову одеяло Андрей.

– Который русский – то, что мы ищем.

Андрей высунул ухо. Петя вдохновенно шуршал:

– Промеж картами кое-какие разговоры пошли про бензин. Прикидываюсь Ваней, дескать, по делам междумолочной отрасли… Короче, раскладка такая. Мужики из Азербайджана. Бензин промышляют. Третий – местный, деловой. Его и укатывают.

Андрей откинул одеяло:

– Азербайджанцы, за бензином? У них своего, как грязи.

– Я – то же самое… Ва, говорит, наш нэфт на триста лет назад расписан.

Андрей поскреб затылок.

– И что?

– А ничего. Завтра абориген сюда днем придет. Согласовать что-то собираются… Ты идешь к балбесу, смотришь, что там выходит, я пасу этого. Когда уходить будет, я его попотрошу.

– А по сусалам не получим:

– Так мы ж по маслу… Упускать шанс нельзя. Наконец, у меня пушка с собой, отмахнемся.

Андрей посопел, натянул на себя одеяло.

И действительно, уцепил Петя того деятеля. «Балбес» оказался нудным и, должно быть, десятым посредником. Местный вывел на приличную фирму, и в дальнейшем с этой стороны все оказалось до смешного просто.

Стремительно бросились в Хромтау. Добирались сволочно. Прилетели в Актюбинск вечером, последний автобус в Хромтау уже ушел. Город обрушился на бедолаг страшенным холодом и отсутствием ничтожной расположенности. Угодили в транзитную гостиницу, предложили им многоместный номер. Комната была забита молодыми ребятами, спортсменами, кажется. Те невообразимо галдели, об отдыхе не могло быть и речи. Андрей угрюмо проследовал к администратору и еще более угрюмо потребовал приличных условий. Служивая мадам неприязненно посмотрела и отвела два соседних отдельных номера.

Комната дохнула холодом, странно превышающим даже окружающие кондиции. Поковырялся в сумке, в поисках дополнительного тряпья, печально посетовал на нерасчетливость и, в чем был забрался под одеяло, уныло предвкушая телесное негодование. Однако дальнейшие события одарили душевным праздником.

Суть заключалась в том, что Петя имел известную привычку разговаривать сам с собой вслух. Номера, по-видимому, имели какое-то сообщение, поскольку слышимость была великолепная, Андрей, устроившись и угомонив скрипы постели, с удовольствием начал вслушиваться в хлипкое и сосредоточенное бормотание Пети. Тот шебуршал чем-то и на импровизированную мелодию озабоченно напевал:

– Одеяло, одеяло, почему тебя так мало…

Потом перешел на прозу, слова стали разборчивей. Отчетливо мелькало «ублюдки». Наконец Петя, улегся: после продолжительной возни послышалось сладкое мурлыканье и дальше умиротворенное сопение.

Стук в дверь раздается, наверное, через полчаса после наступления тишины. Андрей ежится, оцарапанный огромным нежеланием вылезать из-под одеяла, но уяснив проснувшимся сознанием, что стук приглушен и идет не от двери, блаженно и нежно радуется. Слышится сердитое бурчание Пети:

– Черт бы побрал, Андрей, ты что ли?

Скрип кровати, Петя пошевелился, но вставать не торопится. Слышатся еще более настойчивые удары. Озлобленное ворчание, крякает дверь и раздается радостный голос:

– Паслущи, дарагой, – голос располагает кавказским акцентом, – сажусь играть в карты, а ручка нэт. Одолжи ручка, дарагой, выйди из положения.

Возникают звуки торопливых шагов Пети.

– Спасибо, дарагой. И маме твоей спасибо, – дверь скрипит, закрываясь, потом скрипит снова и слышится: – И папе твоей спасибо.

– И твоему маме тоже, – недовольно бурчит Петя, дверь захлопывается окончательно. Шаги по полу, возня, гневное бормотание.

Новый стук раздается теперь уже где-то через час.

– Андрей, ты что ли! – отчаянно сипит голос Пети. На этот раз никаких прелюдий, Петя резко встает и зло щелкает замком.

– Паслущи, дарагой! – поет знакомый голос. – Ты не обижайся, но я долго играть буду. Чтоб тебя не будить, ручка я забирает. Завтра я тебе два ручка подарю.

Слышится тяжелый вздох Пети, и затем слова тихие, но напряженные:

– Дорогой! Возьми еще ручку, только больше не приходи. Я тебя как демократ демократа прошу.

– Зачем обижаешься? Не надо мне твой ручка, – возмущается голос. – Если хочешь, я вообще играть не буду.

Петя виновато успокаивает:

– Да нет, ты извини. Забирай вещь, только больше не буди.

Удаляющийся голос:

– Зачем буди? Я никогда никого не будил! И мама не будил, и папа не будил.

Скрип двери, щелканье замка, возня, хрипящий выдох. Андрей, зарывшись в одеяло, трясется от неудержимого смеха.

Третий раз стук в дверь раздается глубокой ночью. Стон тяжелый, невыносимый. Тишина в комнате Пети. Снова стук, настойчивый, немилосердный. Снова стон… Скрип кровати, щелканье замка. Голос знакомый, возмущенный:

– Паслущи, дарагой! Я знаю, ты хорощи человек, но ты нечаянно надо мной издеваешься… Посмотри, что ты мне дал! Посмотри, где в этой ручка чернила. Здесь же совершенно нет чернила.

Отчаянное, сверхъестественное молчание.

– Если ты хочешь пошутить, – в ответ продолжает голос, – скажи, я пошутил – и я буду смеяться. Если не хочешь шутить, скажи, что не хочешь шутить, и я не буду смеяться.

– Послушай, мужик… – грозно и зловеще раздается голос Пети, но на этом обрывается. Надо думать, слов попросту нет. Слышаться шорохи и затем усталые, обреченные слова. – Вот тебе еще ручка и карандаш, больше у меня ничего нет.

– Спасибо, дарагой! Я знал, что ты настоящий мущина.

Раздается мощное дыхание Пети. Андрей корчится от смеха в своей постели.

Утром Румянцев радостно и восторженно стучит в дверь к Пете. Дверь отвечает полной неподвижностью

– Паслущи, дарагой, – кричит Андрей вдохновенно, – я пришел к тебе с приветом. С утра флакон, к вечеру дороже будет.

Наконец слышится суетня, всхлипывает замок, в просвете двери показывается убегающая фигура Пети. Он грубо, с жалобным писком ныряет под сооружение на постели. Оно представляет из себя нагромождение бог весть откуда взявшегося тряпья. Вид этого удручающий. Из комнаты бьет морозом. Выяснилось, что если в окне комнаты Андрея имелись какие-то намеки на стекла, то у Пети с улицей сообщение было самое непосредственное.

Не угадали на первый автобус, пришлось два часа толкаться на станции. В дороге автобус, гулкая, рассчитанная на самого непритязательного пассажира коробка, отказал. Ремонт длился много дольше часа. Бездонная степь покрытая жалкой растительностью не внушала никакого доверия. Добрались на последнем нерве.

Встречены, правда, были радушно. Город, сугубо промышленный, приземистый, безрадостный, полный антипод Лас-Вегасу, был рад любому пришлому. Впрочем, приветливость ограничивалась временем досуга. Дело пошло туго, довелось еще Андрею в Хромтау поездить. Отправлялся он туда через громадное внутреннее сопротивление, потому что приходилось навязываться, много пить, давать и выслушивать хмельные обещания, которые забывались на другой же день.

Долгое впечатление оставил один из вояжей, в котором свозили Андрея поохотиться на сайгаков. Вообще, охотой это можно было назвать с натяжкой… Выехали на мотоциклах в степь. Ночью. Андрея посадили в коляску, сунули ружье. Поначалу выглядело романтично, но скоро его растрясло. Почему-то давило рваное из-за частых облаков, низкое небо. Наконец, набрели на искомое. Глупое животное смерти не стеснялось, попав в луч фонаря, заворожено лупило глаза, нервно перебирая хрупкими ногами.

Своего сайгачонка чуть не сшибли. Когда остановились, он умудрился втиснуться между передним колесом и коляской и бойко дрожал всем телом, загипнотизировано держа неподвижную голову.

– Стреляй, – сказал возница. С других мотоциклов палили вовсю.

Андрей подставил дуло к голове сайгачонка и страстно вглядывался в тающий в бледном мраке силуэт.

– Ну что? – весело спросил ездовой.

– Да что-то… – пробормотал Андрей. – Неудобно вроде.

– Делай, некогда, – посерьезнел тот.

Андрей выстрелил, голову сайгака снесло. Стало зябко… Мясо Андрею не понравилось.

Вторая крупная сделка сплела с городом Волжский. Андрей прежде о таком и не слыхивал. И кто в рукоделии-то помог? Да Максим же – что аварию под Саратовом расхлебывать пособил. Воистину неисповедимы пути Господни!

Еще там в переделке Максим проявился малым дальнозорким и вкрадчивым. Юлии парень позванивал: по делам следствия был ее поверенным, и после что-то по коммерции сооружали. Дошло до его приездов в Свердловск, мило пообщались. От душевности Максим упомянул о фабрике в Волжском по изготовлению спецодежд и связях там. Отложилось, и однажды Андрей услышал от крупных потребителей о возможности потратиться на спецуху. Созвонился с Максимом, тот действительно помог. Навар получился на диво приличным. Запомнился эпизод тем, что Андрей впервые, но грамотно и ловко давал крупные взятки: еще Иван учил на «предвареж» денег не жалеть – «русский делавар культурой не тронут и пыль в глаза любит».

Как водится, случались и провалы. Лихо нагрели с мясом казахи. Всего-то заковырка получилась в одном слове. Вместо «замороженное» в договоре стояло слово «охлажденное». Исполнителем сделки был не Румянцев, но документы подписывал он и слово видел.

Довольно удачно фирма вышла на иномарки. Один парень пришел из института Унипромедь. Имел производственные отношения с рудником, который в обмен на цветную руду по бартеру получал от Японии всякие страсти, в том числе автомобили. Андрей за эту связь уцепился, вскоре пригнали задешево три тогда еще редких «Тойоты», хоть и праворульных.

В довершение, купил Андрей однокомнатную квартиру и вместе с родительской трехкомнатной разменял на две двухкомнатные.

На все эти напасти Светлана обабилась. В покупки ударилась, как в рулетку, Андрей не успевал отстегивать изрядные суммы. Удивительно, что и сам от оккупации быта испытывал наслаждение. Теснилось легкое внутреннее сопротивление, но власть комфорта надежно вцепилась в натуру. Было неожиданно, когда заставал себя вечерами сидящим перед телевизором и находил свой взгляд на гарнитуре, сочащемся хрусталем, фарфором, яркими обложками книг, иными побрякушками, и обнаруживал румяную, играющую обертонами сытость. Вдруг затеял прохаживаться по квартире и с хозяйским удовлетворением наблюдать гармоническую прочность и вместе с тем привлекательность в деталях интерьера.

А вкус в том, что строила Светлана, имел место. Вслед заселению на новой квартире отыскала людей, способных отделать внутренности по ее проекту и получилось лихо. Впрочем бесконечные телефонные переговоры с подружками относительно грядущих покупок бесили. Это представлялось оголтелым бабством, однако Румянцев был вынужден соглашаться с уместным, а то и приятным результатом.

Румянцев вообще не мог объяснить так или иначе проявляющегося в тот период раздражения к жене. Должно быть, подобная житейская бестолочь обнаружила приземленность Светланы, его былые страхи в отношении ее непредсказуемости, непонятности, опровергнутые происходящим, родили недовольство собой за напраслину, зря потраченное. Еще и образовавшаяся подчиненность Светланы, едва не подобострастие – прощались неночевки дома, флирт с женщинами – подчеркивали явление. Дополнялось иным. Теперешние отношения с женщинами, как и в ранней молодости, возродили снисходительность вообще к роду. Притом совершенно близкое существо, демонстрируя материалистичность, коверкало затаенную мечту о глубинных чувствах.

Иначе говоря, все было хорошо. Андрей знал, куда ступить, как передвигаться. Перестал анализировать слова, сдерживать отсутствие улыбки. О нем забыла тоска. Все чаще негатив выплескивал на домашних. Исчезло прошлое, жизнь расстилалась томная, прозрачная, доступная.

***

На Женю Ширяева вывел Иван, познакомились на какой-то вечеринке. Доводился тому далеким родственником. Обаяния у Ширяева не наблюдалось. Нескладный, пухленький, оттопыренная нижняя губа, белесые просвечивающие волосы. Броская, безвкусная одежда, жена невзрачная. При другой встрече выявились общие интересы – Евгений тоже занимался коммерцией. Спроворили вместе небольшую сделку. Сводил как-то Ширяева к женщинам. Начали встречаться чаще, чем с Репринцевыми.

Крепче Андрея сошелся с Ширяевым Петро. Оба любили автомобили, постоянно в них ковырялись, ездили на рынок, продавали, покупали. Глядя на парней, и по их рекомендациям, Румянцев тоже поменял «лайбу». Вытребовала авто Светлана. Сдала на права и вождением занималась с восторгом. Андрей поездки с ней не любил, будучи пассажиром, нервничал жутко: беспощадно ворчал и нервировал ее самую.

Обнаружил как-то Ширяева дома. Вошел в квартиру, прошел на кухню – там Женя со Светланой чай пьют.

– Вот, зашел, – объяснил Евгений.

– Я понимаю, – улыбнулся Андрей.

Другой раз ехал по городу – мелькнул знакомый Ширяевский автомобиль. В нем сидела Светлана. Шевельнулось плотно, даже хотел поехать следом. Нет, отвернул на другую улицу и подумал: «А, бог с ней».

Однажды приехал с Ириной, женой Ивана на озеро Шарташ, в лесок. Дело было весной, только оттаивать начала земля. Машина попала в проталину и застряла. Вокруг никого. Выталкивать пришлось Ирине. Автомобиль обляпал ее стреляющей из-под колес грязью с ног до головы.

– Ты что, дурак! – возмущалась Ирина. – Как я сейчас домой появлюсь?

– А я что сделаю, – смеялся Румянцев.

О баловстве и думать забыли. Так, для протокола выпили бутылку шампанского, да и подсохнуть надо было. Ирка сидела злая, Андрею захотелось поиздеваться:

– Секретаршу новую беру. На трех языках ботает. Ты вот, когда кончаешь, матом беседуешь, а тут культурно – сильвупле в тужур.

– Ой, посмотрите, джентльмен, – язвительно откликнулась Ирина. – От жены культуру требуй, буду я перед тобой выкаблучиваться.

Андрей засмеялся и примирительно обнял Ирину.

– Я и забыл, как жена это делает.

– У Ширяева спроси, – по инерции выпалила та.

Андрей удивленно посмотрел.

– Серьезно?

– Ты пришибленный что ли? – Ирина отстранила Андрея и недовольно буркнула. – Ладно, поехали. Ни черта не сохнет – придумаю что-нибудь.

Андрей даже удивился, насколько равнодушно это воспринял. Думал, позже заболит – нет. Так ни слова Светлане и не сказал.

Осенью пришла развязка. До того съездили в Болгарию. Отдохнули так себе. Андрей флиртовал беспощадно, делал это на глазах у Светланы, демонстрировал. Нервничала, раз даже всплакнула в номере:

– Румянцев, ты так унижаешь меня. Ведь я не могу уехать!

Вот он, случай! Какая театральная, красивая поза просилась – о Ширяеве молвить. Глухо, просто, коротко. И пожалуйста – смолчал. Берёг для чего-то? Не понимал.

Странного набиралось порядочно. Там же, в Болгарии выпадали моменты, можно было вкусно потрапезничать, – не стал. Вообще перестал в чужие огороды лазать. Иной разговор, и к Светлане не прикасался.

Что произошло? Андрей не разумел. Не находилось тяжелого, больного, знойного. Так, словно в ночной тишине едва слышный, но раздражающий молоточек падающих капель. Слишком уж разительный контраст с первым кошмаром настойчиво выделял вопрос: «Неужели разлюбил?» Вязкая, мглистая впадина отвечала прохладным, невразумительным эхом: «Разлюбил – любил – бил».

Но случилось же что-то: на дух женщин принимать перестал, такое вдруг отвращение налегло… Простого, добротного ответа не шло и начинал саднить озноб мертвого пространства, это бесило изрядно.

За срединой лета Ширяев предложил махинацию. Андрей, как завороженный, согласился. Не стал ничего просчитывать, анализировать варианты.

В общих чертах дело заключалось в следующем. Существовал в Свердловской области один городок, обнесенный колючей проволокой. Оттого проволока, что обогащали в этом городке разные интимные руды. Жена Ширяева родилась, получила имя Лера и добрый кусок своей немудреной жизни провела в этом славном местечке. Угораздило младшую ее сестру, по сию пору жившую там, выйти замуж за ушлого парнишечку, который трудился на обогатительной фабрике.

За относительной замкнутостью пространства родня часто обременялась желанием вылезти в свет, по преимуществу выражалось это гостеванием у Ширяевых. В одном приватном разговоре сообщил парнишка, назовем его Толей, Ширяеву, что разработал он и еще двое коллег новый способ обогащения одной очень интересной руды, – обогащение таких отходов, которые по известным методикам переработке не поддаются.

Никакой проницательностью, ищейками, завистью улучить процесс невозможно. Стоит за рубежом сырье деньги неимоверные. Идет сырье на цели самые благие: медицина, рентгеноскопия и т. д. Юридическая сторона практически неуязвима: у государства ничего не изымается. (Через несколько лет, когда КГБ наложил на это дело вездесущую длань, юридическая мотивировка обвинения звучала так: уменьшение дохода государства путем снижения мировых цен из-за насыщения рынка).

Причем тут Ширяев? Нужны левые каналы сбыта и первоначальные крупные вложения. Причем тут Андрей? Евгений так пояснил: «Близок ты мне, да и трудно все-таки поручиться за отсутствие изъянов. Одному рисковать неохота».

– Что мы можем?

– Иван, – ответил Евгений.

– Именно, Иван, уж он-то и деньгами, и связями обут. Я-то зачем?

Посмотрел на Андрея Ширяев.

– Ты согласен или нет? – спросил. Большой был взгляд, насыщенный.

– Согласен, – ответил Андрей…

Румянцев был согласен на все. Думается, согласно этому, передвигаясь как-то по центральной улице, остановил машину посреди дороги, вышел и, не закрывая автомобиль на ключ, зашагал по тротуару. Поразмяться захотелось. Прогулялся два квартала, вернулся на трамвае, сел в авто, поехал дальше… Надумал обливаться по утрам холодной водой… не стал.

– Чего бы такого съесть, – часто повторял Андрей.

Купил инструменты: гитару, синтезатор, микшер, примочки.

– Запишу кой-чего, – объявил Светлане.

Через неделю убрал аппаратуру на антресоли.

Как-то ночью Светлана не выдержала – лежала с открытыми глазами, в потолок глядела – спросила хмуро:

– Ты приставать ко мне будешь? У меня, вообще говоря, тело присутствует.

Андрей тяжко вздохнул, но тут же виновато заерзал, закряхтел.

– Э-э… прямо сейчас что ли? – захихикал. – Надо предупреждать, это с бухты-барахты не делается.

Светлана повернула голову к нему.

– Что с тобой?

– Не знаю. Что-то со мной… – Серьезно ответил. И опять гаденько хихикнул: – Съесть, видать, чего-то этакого охота.

Светлана резко отвернулась к стене. Стало совестно, захотелось сказать что-нибудь удобное. Затеял вздыхать, ворочаться. Аж руку протянул, на жену положить примерил, но передумал. Долго не засыпал, приспичило слезы Светкиной. Та отказала, спала. Обиделся, и сам за ней.

Перестал пускаться в скабрезные разговоры. Начал бояться шутить. Часто различал себя в ловушке самим же пущенных намеков. За простыми словами собеседника стоял шепот издевки, в нарочитой полифонии смыслов – аккорд небрежения. Наплывали друг на друга дни, громоздясь в бесформенные груды, брезжили радужные блики тревог, умиротворения, азарта – сливались перед взором в удручающую глыбу пустоты.

Ширяев тем временем подобрался, приобрел стартовую осанку. Он регулярно звонил, много говорил. Румянцев с мрачным любопытством ощущал тяжесть его личности. Однажды внушительным тоном сообщил, что едут вечером к Ивану. «По делу».

У Ивана собралось человек восемь. Что это была за сходка, Андрей так и не понял. Смотрины?.. Позже встречался лишь с двумя из этих людей. Не так много выпили, но на другой день не получалось вспомнить и одну существенную фразу. К концу лета начали просматриваться контуры предприятия.

Дело построилось, как сразу заподозрил Румянцев, излишне громоздко. Свойство это сложилось из-за отсутствия координатора. Слишком лакомым представлялся кусок и слишком далек был путь до потребителя. Кто сделал первую ошибку, от кого зависело отклонить накатанный и потому казавшийся опасным путь передачи сырья за рубеж, Андрей так и не узнал – во время процесса уже существовал за границей. Но приблизительную схему авантюры представлял.

И в самом-то городке штат подельников размножился до восьми человек. Помимо изобретателей, объявились организаторы, технические исполнители и даже обслуживающий персонал. Собственно, весь населенный пункт что-то такое слышал – утаи-ка тождественное событие в тесном миру. Однако, к чести русского народа сказать, зацепили пройдох не с этой стороны: пуще зависти, по всей видимости, в простом человеке неприязнь к государству.

Скорей всего такое отношение к официозу и толкнуло алчущих на поиски окольных путей. Отсюда и пошла утечка невостребованных природных богатств по двум каналам, практически совершенно не связанных друг с другом. Любопытно, что в обеих цепях звенья складывались замкнуто, без ведома о функциях и исполнителях в остальных. Об этом и вслух говорилось. Когда Андрей полюбопытствовал у Ивана относительно приблизительного продвижения драгоценности хотя бы по стране, тот вяло ответил:

– Нам это знать ни к чему, и вообще, лучше поменьше знать, – чем вызвал недоуменное воспоминание о сходке.

Так вот, одним из звеньев – а пожалуй что, дыркой в нем – служили Румянцев и Ширяев.

В сущности, Андрей так и не попробовал на вкус ни ажиотажа и дерзких намеков в среде что-то чующих и жадных слушателей, ни язвящего факта свершившегося мошенничества в виде ложащихся на лживо-вялую ладонь купюр, ни, наконец, задорного и созидательного страха соучастника. Для него все оборвалось стремительно, почти молниеносно.

Особость зрения, позволяющая улавливать среди обыденности абрис весомых цифр, спаивала, призрак опасности будоражил нечто вроде влечения. Андрей обнаруживал в себе периодические приступы теплоты к Ширяеву. Как-то после одной из участившихся в последнее время смычек семьями Светлана пустилась негодовать на Леру: