Текст книги "Забудь обратную дорогу. Остросюжетная литература"

– Не провоцируйте, товарищи полковники!

– Оставьте в покое!

– Чем пугаете? Эти люди видели и не такое!

– Не на отдых едут, а на войну.

– Имейте совесть, товарищи полковники!

– Патруль! Уходите от греха подальше!

Разрядил обстановку командир экипажа Ил-18, который до этого стоял у трапа самолёта безмолвный и безучастный.

– Товарищи полковники! – произнёс громко, заглушая ропот толпы. – Все фамилии внесены в полётный лист. И капитана в том числе. Вылет нашего борта стоит на контроле военного отдела при ЦК КПСС. Кто из вас возьмёт на себя ответственность за изменение списка в полётном листе и за задержку вылета?

И замер, выжидающе.

Когда и куда исчез офицерский патруль, майор Камешков не заметил. Он лишь заметил, как, понурив головы, по трапу поднимались полковники. А ещё он видел, как командир экипажа пожимал руку капитану-артиллеристу, что-то говорил ему. Потом пожал руку сержанту, затем – светловолосому лейтенанту, и направился вслед полковникам, в самолёт.

Михаил Сергеевич заметил, как толпа закрыла троицу, как многие из толпы похлопывали по плечу то лейтенанта, то капитана, то сержанта.

Он, Михаил Сергеевич, не подошёл. Не посчитал нужным. Не видел причины подходить и хлопать по плечу. Потому как ребячество и нарушение устава всё это, считал майор Камешков. Так не должно быть. Это не по уставу.

Объявили посадку.

«Забудь обратную дорогу,

Того, что было, не вернуть», – звучало в голове.

Из иллюминатора видны были горы, снежные вершины и облака… облака… облака…

Рядом в кресле дремал светловолосый лейтенант.

На передних сиденьях расположились капитан-артиллерист и сержант. Капитан уже спал, положив голову на плечо подчиненного.

– Кого меняешь, лейтенант? – толкнул локтем в бок соседа Михаил Сергеевич.

– Заместителя командира аэродромно-эксплуатационной роты в Кандагарском авиационном гарнизоне.

– А-а-а-а, – зевнул майор, прикрывая рот ладошкой. – Отчаянный ты мужик, как я погляжу. Но без царя в голове, лейтенант.

– Да? А я и не знал. А вы, товарищ майор, кого меняете?

– Секретаря партийной комиссии авиационного полка в Кандагаре.

– А-а-а-а, – открыто, широко зевнул лейтенант, обнажив здоровые белые зубы.

Забудь обратную дорогу,

Того, что было, не вернуть.

Тебя не встречу у порога,

Руки не протяну.

А где-то там, внизу, уже проплывали величественно древние горы Гиндукуша.

3

Жара ещё не наступила, потому как утро.

Это потом она заявит о себе на все градусы, а пока терпима.

Для лейтенанта Епишкин, – жителя средней полосы России, она – как испытание. Выдержит лейтенант такие условия или нет?

Сашка верит, что выдержит.

А чтобы усложнить экстремальные условия, он сейчас проведёт эксперимент над скорпионом. Да-да! И ничего удивительного в том нет.

Этого паразита лейтенант Епишкин выловил сегодня рано утром, с подъёма.

Делал зарядку, отжимался, и вдруг прямо перед собой между рук на земле увидел эту членистоногую паукообразную тварь. Сказать, что Сашка сильно испугался? Нет, конечно, испугался, чего уж кривить душой. Но не сильно. Однако достаточно для того, что подскочить мгновенно. Правда, убегать не бросился, а, поразмыслив, решил изучить эту особь более тщательно. Чтобы не пугаться в будущем.

Благо, судьба послала пустую консервную банку.

Не долго думая, с помощью ветки Сашка упаковал скорпиона в банку, хотя тот не соглашался, и, проявив завидную прыть, хотел было скрыться.

Но не тут-то было! Не на того нарвался. Уж, что-что, а Сашка оказался проворней твари. Так что, у скорпиона шансов не было от слова совсем.

Удовольствие от изучения твари лейтенант решил не откладывать на потом, а занялся этим познавательным делом сразу же.

В этом ему добровольно взялся помочь старшина роты прапорщик Смирнов.

– Интересно, – философствовал старшина, – если приготовить это благородное животное во фритюре, ты бы съел, Сан Степаныч? Допустим, под пивко?

– Нет, я люблю вяленых, – изрёк Сашка, приноравливаясь насадить скорпиона на сапожное шило, которым его вооружил прапорщик Смирнов в качестве хирургического инструмента.

Вокруг собрались солдаты, и тоже с интересом наблюдали. Правда, советов не давали.

Пока.

Оказывается, подопытный имел панцирь, и шило скользило по спине, не желало пронзать извивающуюся тварь, которая, напротив, норовила вонзить свои иголки в руку исследователя.

– Может, товарищ лейтенант, его током шарахнуть от аккумулятора? – подал идею рядовой Жилин.

– Нет, нельзя, – авторитетно заметил рядовой Маршков.

– Ты-то откуда знаешь, что нельзя? – стоял на своём Жилин.

– Светится будет, – глубокомысленно изрёк Маршков.

– Знатоки, итить в раз туды, – заругался старшина. – Вот сейчас вам в трусы скорпиона, тогда узнаете.

– А зачем? – невинным тоном спросил Жилин.

– Возбуждает, – авторитетно заявил старшина.

– Это из собственного опыта? – поинтересовался Епишкин, который к этому времени всё же нанизал скорпиона на шило.

Закончить исследование членистоногого существа помешала команда строиться на завтрак.

Если с утра ещё жить можно, жара не очень, то уж к обеду она предстаёт во всей красе: жарит неимоверно. Недаром до шестнадцати часов наступает тихий час, жизнь замирает в гарнизоне.

Если простыню смочить в ведре воды, а затем, не отжимая, укрыться ею, то можно спокойно уснуть и поспать минут пятнадцать, двадцать. Потом, правда, простыня высохнет, а ты будешь весь в поту. О сне не может быть и речи.

А если забрать из каптёрки у старшины прапорщика Смирнова Николая Васильевича настольный электрический вентилятор, который тот зажилил, то можно поспать и всю ночь.

Но, сволочь, не даёт! И делиться не хочет. А жара в палатке такая, что дышать невозможно.

– Сан Степаныч! Перебирайся ко мне в каптёрку, – старшина в который уж раз пытается уговорить молодого лейтенанта:

– У меня здесь тишь и благодать. И вентилятор есть. Коечку я уже для тебя поставил, бельишко новёхонькое, то да сё. Тумбочку прикроватную новую, со склада. Но, главное, вентилятор! Он молотит как добрый компрессор с кондиционером вместе взятые. Благода-а-а-ать!

Ну-у, это уже запрещённый приём, удар ниже пояса.

Однако, лейтенант Епишкин не соглашается, и не сдаётся. У него есть железные контраргументы. Да и принципы в отношениях между людьми никто не отменял. А Сашка считает себя принципиальным.

– И мыши у тебя есть, и портянками воняет. А ещё коробка сигарет стоит на входе в каптёрку. От неё вонища, как от табачной фабрики. Лучше ты ко мне в палатку переселяйся.

– Зато у меня есть кипятильник! Мигом можно чай вскипятить. Или запарить в банке верблюжью колючку. Пей – хоть лопни!

– А у меня примус! – стоит на своём Епишкин. – Можно жаркое по-домашнему одной левой приготовить.

– А мне Димедрол ёжика притащил. Сейчас с мышами будет на счёт раз покончено.

Кстати, Димедрол – это не таблетки, не лекарство, это рядовой Демидов. Помощник старшины. Серёжей родители нарекли когда-то. Шустрый малый. А сейчас сирота. Воспитывался с бабушкой. Бабушка старенькая. И зачем единственного внука призвали в армии, – уму непостижимо. И, тем более, направили в Афганистан.

Сашка сидит на лавочке в тени казармы. Рядом с ним расположился старшина роты прапорщик Смирнов.

Препираются.

– Ну, так как, Сан Степаныч? Убедил я тебя? Чего ты ломаешься, как сдобный пряник?

– А ты храпишь, Коля Вася, – нанёс удар под дых собеседнику Сашка. – Хуже вертолёта рычишь во сне.

– А-а-а, – Смирнов немного замешкался, подбирая оправдания, но ничего иного не нашёл, как обвинить лейтенанта в том же пороке:

– А ты и сам храпишь, что даже я в каптёрке просыпаюсь от твоего храпа. Вот!

– Не ври, Коля Вася, – отмахнулся Сашка. – Я лицом вниз сплю, в отличие от некоторых.

Коля Вася – это Николай Васильевич. Его так за глаза зовут солдаты аэродромной роты. А Сашка и командир роты капитан Кравцов – в глаза.

Старшина вроде как и не обижается. Да и как обижаться, если в воинском коллективе приклеилась к кому-то какая-то кличка, то всё, это навсегда. Об этом знает не только старшина, но и каждый боец, каждый офицер роты. Впрочем, для любого мужского коллектива это знакомая и обычная практика.

У лейтенанта Епишкина две клички: «Седой» и «Пишка». Сашка не обижается. Ибо не обидно. Одна кличка от цвета волос, а вторая – производная от фамилии. Так что, ничего страшного и обидного нет. Ротного солдаты за глаза зовут «Кравой». Потому как фамилия его Кравцов.

В батальоне есть один товарищ, что его кличку произносить стыдно. Хотя фамилия – вполне себе нормальная – Иванов. А вот заслужил кличку – и не отмыться. Потому как носитель этой благородной фамилии заработал репутацию, скажем мягко, рохли. Что в мужских коллективах не ценится.

Поразительная страна Афганистан!

Вон, горы. Их название – Чагай. Это часть гор Гиндукуша, его отроги.

Кажется, протяни руку, и можешь потрогать или погладить их шершавые гранитные бока. Ан, нет! До гор от казармы отдельного батальона аэродромно-технического обеспечения ого-го сколько километров будет. Рук не хватит дотянуться. Это видимость такая, иллюзорная, обман зрения. Кажется, что рядом, а на самом деле очень далеко. Хотя, когда наши бомбардировщики отрабатывали по душманам на склоне гор третьего дня, так и рёв самолётов, и взрывы бомб видно и слышно было, словно за стенкой палатки. Такая слышимость. И видимость тоже. Ибо воздух чист до безобразия, и раскалён под солнцем до марева.

В первые дни пребывания в Афганистане Сашка несколько раз пытался ставить босую ногу на песок, так сразу же одёргивал: печёт! Однажды положил свежее куриное яйцо, тоже хотел опровергнуть или подтвердить экспериментально расхожее мнение, что, мол, можно сварить яйцо в песке под Кандагаром.

Враки всё! Почти два часа пролежало яичко, а белок лишь чуточку изменил свой цвет и консистенцию. А вот ногу обжечь можно. Это правда, по крайней мере, ходить босиком по песку нежелательно.

И жарища – неимоверная! Всё-таки тут пустыня Регистан со всеми её причудами, живностью, песками и жарой.

Что ещё удивило Сашку, так это колодец у его палатки. Даже не колодец, а четырёхугольная яма, заполненная водой.

Казалось бы, пустыня, горы, безжалостно палящее солнце, а, поди ты, вода находится рядом с поверхностью. Ямка, вырытая на глубину около трёх метров, и уже вода! Вот она, плещется на глубине в метр-полтора от поверхности. Чудеса, да и только!

Рядом с ямкой стоит привязанное за верёвку ведро. Вторым концом веревка закреплена на столбик у палатки. Сашка всегда перед сном сначала обливается водой сам, потом в ведре смачивает простыню. То же проделывают абсолютное большинство солдат, за исключением тех, для кого такие условия привычны с детства.

Старшина роты как-то изрёк предположение, что это горы своим весом выдавили воду почти на поверхность земли. Так ли, нет, Сашка не знает точно, но соглашается. Потому что гипотеза уж больно красивая. Да и горы тяжёлые. Что им стоит выдавить какую-то воду из-под себя к казармам батальона аэродромно-технического обеспечения?!

Да в лёгкую! Тем более, вода – вещь в пустыне самая необходимая. Даже можно сказать – первостепенная вещь.

Лейтенант Епишкин верит. Потому как такая живительная вода прямо у палатки. Пей, хоть лопни. Обливайся, сколько влезет.

Правда, за казармой устроен самый настоящий полевой умывальник для личного состава. Вода подаётся по трубам из скважины в краны. Смонтированы раковины. Всё честь по чести. Сама скважина расположена на краю гарнизона, за автопарком и охраняется круглосуточно. Потому как стратегический объект.

А ещё рядом с гарнизоном, за аэродромом, протекает подземная река. Да-да! Подземная река! По её руслу уже на поверхности тянутся заросли камышей. Но и есть расселина, достаточно широкая, где река выходит на поверхность. Здесь – излюбленное место личного состава гарнизона, пляж, можно сказать. Экзотический до неприличия, но пляж. Военный курорт. Или курорт для военных Кандагарского гарнизона? Впрочем, какая разница как это назвать?! Важно, что есть река, пусть и подземная. И вода в ней прохладная, и, что не маловажно, мокрая. Именно такая, как тебе и надо.

Под солнцем – жара за пятьдесят. А ты раздеваешься прямо на ходу, изнемогая от жары и нетерпения, и с разгона – бултых! в прохладную воду, и поплыл, поплыл, наслаждаясь и блаженствуя. А вот и грот, как вход в подземное царство. Прохлада, полумрак, а ты плывёшь всё дальше и дальше под мрачными сводами грота. Река уходит под землёй неизвестно куда.

Конечно, приятно, что и говорить. После жары-то. Но и жутко. Кто его знает, что там в этом гроте? Кто там ещё плавает? Может, какая живность экзотическая ждёт тебя, безалаберного, слюной исходит страшно-кровожадная? Кто или что тебя поджидает во мраке грота?

Поэтому Сашка рисковать здесь не любил. Так, только чтобы нервы пощекотать, чтоб охладиться, да и обратно из грота на открытое пространство, к людям.

– Может, сходим искупаться, а, Коля Вася? – Епишкин вытер в очередной раз пот с лица. – Жарко.

– Товарищ лейтенант! Возьмите и нас за компанию, – из казармы вышел сержант Говоров, закурил.

– Ротный как? Разрешил?

– Он на «Ариану» уехал с начальником штаба. По кантинам пойдут, покупки делать будут.

– Ты откуда знаешь, Ваня?

– Так их Серёжка Жилин повёз на машине. Он и сказал.

– Ну-у, если так…

О сержанте Говорове стоит поведать отдельно, ибо у него с лейтенантом Епишкиным особые отношения.

Иван Иванович Говоров – сержант, заместитель командира взвода. Но, поскольку в штабах по какой-то причине никак не могут найти замену уехавшему три месяца назад в Союз бывшему взводному, то сержант исполняет его обязанности. И, надо сказать, исполняет очень хорошо, добросовестно.

Во-первых, Говорова призвали в армию в двадцать шесть лет. Ещё бы чуть-чуть, и о призыве не могло быть и речи. Однако призвали. Успели призвать. Хотя у него дома осталась жена с трёхлетним сынишкой. До армии Иван Иванович успел окончить автомобильный техникум в городе Бобруйске, и поработать механиком в одной из автобаз.

Сейчас ему двадцать восемь лет, и он на шесть лет старше лейтенанта Епишкина.

Однако разница в возрасте не сказывается на служебных отношениях лейтенанта и сержанта. Субординацию в Советской Армии никто не отменял. Даже в Афганистане. Но вот элемент покровительства со стороны сержанта всё же присутствует. Ненавязчиво, мягко, незаметно Иван Иванович помогает становлению своего начальника – зампотеха роты лейтенанта Епишкина.

Сашка чувствует эту помощь с первых дней.

Сначала вроде как обижало покровительство подчинённого – младшего по званию, даже пытался поставить на место сержанта. Потом, правда, благоразумие взяло верх. Да и командир роты как-то в беседе намекнул, что стоит прислушиваться к мнению Ивана Ивановича Говорова.

– То, чему тебя учили в военном училище, лейтенант, закрепляли на войсковых стажировках – это одно. Прислушивайся к мнению сержанта Говорова – толковый мужик, плохому не научит не только в технике, но и в работе с личным составом. Это для тебя сейчас важнее всего. Техника – это железо. А вот люди… Ты хоть знаешь, какая работа в армии труднее всего?

– Ну-у, – затянул лейтенант Епишкин.

– Не ломай голову, Сан Степанович, – прервал Сашкины потуги ротный. – Самая тяжёлая, самая неблагодарная работа в Советской Армии, да и в любой другой армии мира – это работа с личным составом. Небось, педагогику и психологию в училище на «отлично» сдал?

– Да, – кивнул Сашка. – Неужели сержант знает больше наших преподавателей?

– Открою тебе тайну, лейтенант, ты только никому ни слова, ладно?

– Могила, товарищ капитан, – Сашка настроился на игриво-серьёзный лад.

– Наши преподаватели – теоретики. Мы ведь одно с тобой училище заканчивали, так что я знаю, о чём говорю. А вот сержант Говоров – практик. Поверь мне. Я иногда и сам у него учусь. Вот так, лейтенант. Так что, рекомендую гонор оставить шакалам на съедение, а к моему совету прислушайся. И помощь товарища Говорова не игнорируй. Для пользы дела.

Как бы то ни было, но отношения лейтенанта и сержанта первое время были если не натянутыми, то близкими к таковым.

– Вы не обижайтесь, товарищ лейтенант, – вроде как извинялся сержант перед молодым офицером. – Но я эту машину знаю не хуже её конструктора.

– Ой, ли? Так и меня учили, сержант, – отвечал Сашка. – И не хуже, чем в твоём техникуме.

– Ни тени сомнения, товарищ лейтенант. Только у нас в автобазе мне приходилось, образно говоря, не раз залазить в заливную горловину радиатора и вылазить из выхлопной трубы. Потому как практика, вот как. И с людьми я работал, с большим мужским коллективом. Управлял им, если хотите. Ну, почти как и здесь, в роте.

– Что ты хочешь этим сказать, Иван Иванович?

– А то, что вам надо очень сильно постараться, чтобы вас зауважали солдаты роты не только как зампотеха, но и как командира, офицера. Вот как. Я искренне хочу этого.

– Не много ли на себя берёшь, сержант? – вспылил в тот раз Сашка.

– Обиделись. Я так и знал, – сержант вытер пот тыльной стороной ладони, тяжело вздохнул. – Говорила мне бабушка, что за инициативу бьют. А я не верил. И ещё она говорила, что не хочешь зла – не делай и добра.

– К чему это?

Разговор происходил на территории автопарка роты, что на краю гарнизона, у забора из колючей проволоки, в курилке.

– Не стесняйтесь запачкать руки. Вы же технарь по большому счёту.

– То есть?

– Покажите на практике, как и что оно в машине, в двигателе. Не стесняйтесь. Молодых солдат кое-как научили рулить, управлять машиной на «гражданке». А вот добраться до глубин – нет. Это уже в процессе руки сбивать будут, доходить до истины. Так вы и помогите им. На технике всё покажите, вживую. Что откуда берётся, куда идёт и отчего машина едет. И почему встала. И что надо сделать, чтобы она снова поехала. Где искру искать надо, и как она выглядит, искра та. Мы – на войне. Мелочей здесь не бывает. И схалтурить иной раз не получится, ибо за каждым нашим промахом стоит победа врага и наше поражение. И жизнь наших людей. Ни то, ни другое мы позволить себе не можем по определению, товарищ лейтенант. Мы, взводные, тоже работаем в том же направлении. Но тут важен личный вклад каждого командира. Солдаты должны вас оценить как специалиста. Уважают профессионалов. А в Армии это обострено.

– Может, ты и прав, сержант, – Сашка отвернулся, посмотрел вверх.

Там, высоко, над гарнизоном парил орёл.

С аэродрома доносились приглушенные расстоянием звуки авиационных двигателей.

«Прервать разговор, или продолжить? – терзался лейтенант. – Заткнуть рот сержанту сразу же, чтоб не было повадно в будущем?».

«Сосчитай до пяти, а лучше – до десяти. Не пори горячку, принимай решение на цифре миллион», – это уже дедушка когда-то, перед проводами в Афганистан. А он у Сашки прошёл Великую Отечественную войну. Начинал командиром танкового взвода, а закончил командиром танкового полка. Непререкаемый авторитет.

Командиры взводов строили личный состав на обед.

Говоров достал очередную сигарету, прикурил.

– Скорее всего, ты прав, – махнул головой Сашка, соглашаясь. – А командиры взводов тогда зачем?

– Если хотите, то командиры взводов работают на своё имя, на себя. Их тоже учить надо. Хотя, мы все делаем одно дело, но всё же… зарабатывайте свой авторитет. Вот вам и в глазах взводных тоже авторитет зарабатывать надо.

– Ладно, уговорил, Иван Иванович, – Сашка сжал кулаки, глубоко вдохнул, затаив дыхание.

Палило солнце. Пот приходилось вытирать раз за разом. Носовой платок был снова мокрым. Но, на минуту распрямив его на солнце, он мгновенно становился сухим.

Что и делал лейтенант Епишкин.

– Десять. Ещё что?

– Не обижайтесь, товарищ лейтенант, прошу вас, – продолжил Говоров. – Я вас прекрасно понимаю. Но речь не обо мне, а о вас. Вам служить ещё ого-го сколько, а я скоро демобилизуюсь, а вы останетесь.

– Не обижаюсь, – Сашка снова набрал полную грудь воздуха, замер, а потом с шумом выдохнул. – Пятнадцать. С чего ты взял, что обижаюсь, Иван Иванович?

– Я же вижу, чего уж.

– И что ж ты видишь?

– А вижу я, товарищ лейтенант, что держать удар вы можете, по всем данным. Вот что я вижу. Эмоции сдерживать можете. Это не маловажно для офицера и коммуниста. Умеете думать. Я верю в вас. Поэтому не отстану от вас, потому как я уважаю людей сильных.

– Ну, давай дальше, товарищ Говоров, – улыбнулся офицер. – Ты ж у нас коммунист, ещё и за замполита роты лямку тянешь. Поэтому, и о душе поговорить можешь. Давай, воспитывай. А я стерплю, если что. Теперь уже и статус обязывает терпеть.

– Ну-ну, – махнул рукой сержант.

– Забудь обратную дорогу, – фальшиво затянул Сашка.

– Зря вы так, товарищ лейтенант. Это я от души. Не по обязанности.

Заместитель командира роты по политической части лейтенант Колесников уехал в Союз в отпуск по семейным обстоятельствам месяца полтора назад. Уехал срочно.

Якобы, что-то с мамой. Ни для кого в роте не было секретом, что родители замполита – не последние люди в одном из областных центров. Отец – главный военный комиссар области, а мама – второй секретарь обкома партии. Люди осведомлённые и влиятельные во всех отношениях.

Епишкин не застал замполита. Но наслышан, что Колесников попал в Афганистан назло родителям. Те страстно желали видеть сына в одной из Групп Советских войск в Европе, а отпрыск после выпуска из Курганского высшего военно-политического авиационного училища пошёл наперекор родителям, выхлопотав себе место замполита аэродромно-эксплуатационной роты в батальоне аэродромно-технического обеспечения в Кандагарском авиационном гарнизоне. В Афганистане. Из европейской цивилизации и сразу в азиатское средневековье.

Правда, энтузиазм и патриотические порывы у молодого политработника быстро иссякли, столкнувшись с жестокой реальностью. Уже через месяц лейтенант открыто стенал на службу, засыпал родителей слёзными письмами с искренним покаянием.

Ответом послужила срочная телеграмма из Союза о тяжёлом состоянии мамы. А потом пришёл запрос в штаб батальона с требованием выслать личное дело лейтенанта Колесникова в штаб Прикарпатского военного округа.

Вот и пришлось коммунисту Говорову совмещать и должность замполита роты.

– А куда деваться? – пожал плечами сержант. – Я бы с удовольствием передал эту должность вам, так вы не член партии, а только кандидат в члены КПСС.

– Так мы отвлеклись, Иван Иванович, – напомнил Епишкин. – Что ещё я не так делаю?

– Вот вы сегодня рядового Жилина не поздравили с днём рождения.

– И всё? – удивился лейтенант. – Это так страшно для зампотеха роты?

– Страшно, товарищ лейтенант, очень страшно. Для зампотеха, может быть и не страшно, а вот для лейтенанта Епишкина должно быть страшно. Это ужасно! Это начало краха офицерской карьеры.

– Обоснуй, святая душа, в чём же мой грех, – и снова набрал воздуха, затаил дыхание.

– Рядовой Жилин – это ведь не металлическая деталь, не бездушный агрегат, а живой человек, товарищ лейтенант. И внимание к нему должно быть соответствующее. Даже железяка дольше служит, если к ней относиться с душой. А тут – человек. Понятно я изъясняюсь?

– Десять. Куда уж понятней.

– Помните фильм «Мимино»? Там герой Мкртчяна говорит, что если ему будет приятно, тогда и мне будет приятно. Что, мол, после этого доставит он груз очень даже быстро и с удовольствием.

– Ну и что? Причём тут день рождения рядового Жилина и мои поздравления, «Мимино», Фрунзик Мкртчян?

– А притом, товарищ лейтенант, что солдат, да и любой подчинённый, всегда чувствует отношение к нему начальника, командира. Считается ли с ним как с личностью, уважает ли. И если командир оправдывает ожидания подчинённого, тогда и рядовой Жилин сделает всё возможное и невозможное, чтобы выполнить ваш приказ, чтобы вас не подвести, как своего командира и товарища. Вот как, товарищ лейтенант.

– Так ему, рядовому Жилину, и по уставу положено выполнять мои приказы. И твои тоже.

– Согласен. Положено, – тяжело вздохнул Говоров. – А он и будет их исполнять. Вот только без души, без огонька, без задора. Как повинность. И никогда не станет вам единомышленником, товарищем. А останется просто подчинённым по долгу службы. Почувствуйте разницу, товарищ лейтенант.

– Да-а-а, замысловато, – протянул Епишкин, почесав затылок. – Однако что-то в этом есть, Иван Иванович.

На этот раз желания набирать воздуха, таить дыхание уже не появилось. И считать до десяти тоже. Хотя желваки ходили.

Больше таких ярко выраженных бесед между офицером и сержантом не было. Но вот отношения у них установились очень и очень доверительные, если не сказать дружеские. Хотя сержант никогда не забывал о субординации, и ту незримую черту между командиром и подчинённым никогда не переступал. Но и лейтенант Епишкин не опускался до панибратства. И не кичился перед подчинёнными.

А вот сейчас сержант Говоров просил разрешения сходить искупаться.

– Часа хватит?

– Полтора в самый раз, товарищ лейтенант.

– Только без опозданий. К обеду чтобы как штык, – напутствовал Епишкин. – И смотри, Иван Иванович, чтобы наши орлы не увлекались слишком. А то уплывут в грот, и ищи-свищи потом доблестных защитников Родины.

– Обижаете, товарищ лейтенант, – втоптав окурок в песок, сержант направился в казарму, и через мгновение группа солдат во главе с Говоровым уже сорвалась бегом, напрямую, мимо позиций афганской батареи ПВО в сторону аэродрома, к речке.

Старшина поднялся, пошёл к яме у палатки. Набрал ведро воды, облился, не снимая обмундирования.

– Набери и мне, Коля Вася, – попросил лейтенант.

– Нищим по пятницам не подаю, – ответил старшина.

Однако ведро воды набрал, зашёл со стороны и вылил Епишкину на голову.

– Ну, портяночная твоя душа, берегись! – Сашка, расставив руки, пошёл на старшину.

– Лейтенанта Епишкина – к комбату! – поединок старшины и зампотеха роты прервал посыльный из штаба.

– Есть Бог на свете, раз уберёг тебя, Сан Степанович, от позора. Согнул бы я тебя в бараний рог и окунул бы в колодец.

Низенький, тощий Смирнов явно проигрывал на фоне атлетически сложенного, высокого Епишкина, и смотрелся как карлик с Гулливером.

– Да, Коля Вася, есть Бог, есть, и он сейчас сидит в штабе и вызывает грешника Александра Епишкина к себе на ковёр, – лейтенант направился в палатку переодеться, чтобы явиться пред очи начальства в лучшем виде.

С двенадцати часов дня жизнь в гарнизоне замирала. Палящее солнце загоняло обитателей модульных зданий, палаток, ангарных сооружений поближе к воде, или под прохладные струи вентиляторов, иль просто в тенёк.