Текст книги "Двор Чудес"

– Некоторых из них постигла та же участь, что и больных. Как бедную сестру Амаранту[28]28
  Амаранта – цветок. Амарантовый – бордовый оттенок, красно-розовый цвет.


[Закрыть].

– Что вы имеете в виду? – спросила я.

– Сестра Амаранта была образцовой монахиней. Не жалела сил ни на учебу, ни на работу. – В хриплом голосе сестры «Последнего Пути» послышались горькие нотки. – Ей не было равных в организации библиотеки преподобной матери. Она проводила много времени с душевнобольными. В знак солидарности с больными никогда не покидала хоспис. – Сестра Вермильона скорбно вздохнула. – Ее чистая душа была слишком хрупкой для жестокого внешнего мира. Единственный раз покинув стены, она поплатилась жизнью. Два с половиной года назад, в июле, сестра Амаранта сопровождала повозку, которая должна была отвезти мертвых в братскую могилу у Барьер дю Трон. Видимо, сестра припозднилась, и один из упырей оцарапал ее в сумерках. Амаранту привезли сюда, в «Неизлечимые». Но слишком поздно: сестра заразилась и умерла менее чем через двадцать четыре часа.

Монахиня осторожно погладила гроб, как бы обращаясь к той, кто еще недавно жил в этих стенах.

– Довольно разговоров. Мы пришли в палату мертвых с Мон[29]29
  «Мон» – mont – гора (франц.).


[Закрыть] Парнас.

Женщина вошла в помещение, зажгла масляную лампу на потолке. Слабый свет пролился на каменные плиты, где лежали примерно двадцать тел. Терпкий запах ароматных трав ударил в нос.

Сестры милосердия приводили в порядок порванную одежду на мертвых, укладывали их в благопристойную позу, скрещивая им руки на груди – последняя дань уважения перед великим погружением в безвестный путь братской могилы.

Мое взволнованное сердце разрывалось между злостью на монахинь, которые способствовали процветанию кровопийц, и восхищением перед их заботой, которую они оказывали изгоям общества.

В конце концов, они такие же живые люди, состоящие из парадоксов, как и все мы… Большинство из тех, кто принял постриг, несомненно, несли добро на своем скромном жизненном пути, как покойная сестра Амаранта. Они – лучи человечности и доброты в этом мире, окаменевшем от злости и Тьмы, где правили вампиры…

– Посмотрите на их кожу, – прошептала я, подходя к трупам. – Серая, некротическая, потрескавшаяся, как кора…

– Яд упырей особенно ядовит, – объяснила сестра Вермильона. – Гангрена распространяется по всему телу. Мы лишь можем облегчить предсмертные страдания с помощью белой ивы.

И вновь на меня обрушились воспоминания. Мама, опытная травница, тоже использовала белую иву для лечения пациентов… и меня от мигреней.

Я почувствовала, как к голове прилила черная желчь, несущая меланхолию и боль. Разреженный воздух подвалов вдруг стал удушливым, а запах ароматных трав – слишком резким.

– Мне… мне нехорошо, – пролепетала я. – Давайте выйдем.

Эленаис, воспользовавшись моей слабостью, не преминула поиздеваться:

– Что такое, провинциалочка? Скучаешь по деревенскому воздуху? Ах, да ты совсем бледненькая!

– Все, что могли, мы выяснили. – Я прижалась к стене, задыхаясь. – Мы пришли сюда в надежде найти подсказки, вероятно, их нет. Нет выживших с Мон Парнаса, как нет свидетельств о существовании Дамы Двора Чудес.

Сурадж кивнул. Сестра Вермильона задула лампу на потолке и взяла фонарь, чтобы проводить нас к выходу.

– Правда и ложь, – заметила она.

– Простите? – не поняла я.

– Все раненые с горы Парнас скончались – это правда. А ложь в том, что свидетельства их не исчезли бесследно.

Сурадж, Эленаис и я обменялись недоуменными взглядами.

– Молодые люди, неужели вы думаете, что «Последний Путь» занимается только тем, чтобы подавать умирающим питье из белой ивы? – удивилась сестра Вермильона, стуча каблуками изношенных туфель по влажному полу. – Не менее важно сказать им доброе слово и сочувственно выслушать.

Монахиня печально улыбнулась. Несмотря на бесчисленные морщины, улыбка придала мягкую красоту ее чертам. Такая же сострадательная улыбка, смиренная перед лицом смерти, была и у моего отца, дежурившего возле больных до их последнего часа.

– Учебники истории хранят для потомков последние назидательные слова королевских особ. Однако последние слова обездоленных, нигде не записанные, для меня ценны больше. Потому что говорят о сути жизни. Это слова любви, обращенные к живым, и сожалений, что не провели с близкими больше времени.

Мысли старой монахини потрясли меня. Она жила в крипте, как Орфео в подвале: два одиноких существа, наполненных любовью больше, чем многие из нас, живущие среди людей.

Сестра «Последнего Пути» слушала слова умирающих, а отшельник «Гранд Экюри» песни ушедших. Их преданность и духовность глубоко тронули меня, наполнив глаза слезами. Я притворилась, что в них попала соринка. Не хотелось, чтобы мои сотоварищи видели, как я плачу.

– Вот так я и собрала свидетельства обездоленных жителей Мон Парнаса, – пробормотала монахиня, поднимаясь по лестнице. – С тех пор, как начались нападения Дамы Чудес, я слышала рассказы жертв. На прошлой неделе – из Мадлены, в прошлом месяце – из Кровавого Лазара и так далее. О, зачастую это просто бездумная логорея,[30]30
  Логорея – речевое возбуждение, многословие.


[Закрыть] поскольку яд упыря вместе с другими органами поражает мозг… Однако в бреду некоторые образы всплывают с тревожной регулярностью. Жители разных частей Парижа, никогда в жизни не видевшие друг друга, на смертном одре описывают странно похожие видения.

– Какие? – спросила Эленаис, схватив монахиню за рукав. – Расскажите!

Сестра замерла, просверлив девушку взглядом. Этого было достаточно, чтобы оруженосец убрала руки.

– Они говорили о страшной, бледной звезде, которая восходит из недр земных. О гигантской луне, которая поднимается из бездны вслед за упырями.

– Оккультная луна глубин… – пробормотала я, вспомнив слова Экзили. – Богиня Эката, мать чудовищ, кошмаров и колдовства. Алхимический символ упырей.

Монахиня кивнула:

– Да, дитя мое. Древние заметили, что миграция упырей продиктована ночной звездой. Что каждый вечер нечисть поднимается из бездны, а с восходом солнца снова уходит в нее. Как прилив и отлив, в соответствии с фазами Луны. А в полнолуние наблюдается самое сильное оживление монстров. Отсюда в народе родилась поговорка: Луна округлилась, нечисть появилась. – Сестра Вермильона инстинктивно понизила голос. – В прошлом далекая луна влияла на упырей, и их появление можно было предсказать. Даже существовали альманахи! Теперь подземная луна, похоже, управляет ими каким-то совершенно непонятным для нас образом. Возможно, Дама Чудес – виртуозный алхимик… А может, она и есть настоящая богиня Эката. Боюсь, что прилив, которым повелительница угрожает Парижу в Ночь Тьмы, уничтожит все на своем пути.

Последние ступеньки мы преодолели в полном молчании, представив апокалиптический образ Парижа, затопленного мерзостью.

Зимний дневной свет снаружи показался более безжизненным, чем раньше. На сером небе солнце постепенно исчезало, превращаясь в точку. Словно угасало пламя свечи.

Сестра Вермильона повернула к нам усталое лицо:

– Четверть королевства уже три столетия подряд выплачивает десятину крови, и это цена, которую мы привыкли платить. Но новый налог для смертных, введенный ночными мерзостями, невыносим. Повелительница упырей не остановится, пока не получит корону, которую Нетленный вряд ли когда-нибудь ей вручит. Жители Парижа не смогут выжить, поддерживая и Короля Тьмы, и Даму Чудес. Один из них должен исчезнуть.

Быстро, как вспышка, Сурадж откинул полы накидки и вынул свой знаменитый кинжал с двумя лезвиями.

– Не кощунствуйте, сестра! – прорычал он. – Не забывайте, что перед вами оруженосцы Людовика Нетленного, представителя Тьмы на Земле, монарха по абсолютному праву, помазанного гематическим Факультетом, от которого вы зависите!

Монахиня задумчиво оглядела юношу обведенными темными кругами глазами, которые видели немало страданий, как и немало проявлений доброты.

– Не забываю об этом и остаюсь самой покорной слугой Нетленного, – прошептала она. – Однако если люди начнут умирать и исчезать, чем будут питаться вампиры? Судя по тому, как развиваются события, Король, хотя и помазанник Факультета, возглавит мертвый город.

Сурадж убрал оружие.

– Правление Дамы близится к концу. Обещаю, что до захода солнца 21 декабря от нее не останется и следа.

Твердо и решительно юноша поднял подбородок, воплотив образ всепоглощающего долга, о котором говорил вчера Монфокону.

– В своих памфлетах ренегата угрожает Королю затмением. Но это явление временное. Солнце в конце концов возвратится на Землю, отправив в небытие холодную звезду, которая скрыла его лишь на короткое время.

Натянув ловким движением глубокий капюшон на тюрбан, оруженосец повел нас к выходу.

8. Кладбище Невинных[31]31
  Кладбище Невинных, или Невинно Убиенных (младенцев) было одним самых старых и знаменитых кладбищ Парижа. Располагалось в квартале Ле-Аль.


[Закрыть]

ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР «ЖЕЛТЫЙ КОТ» не производил приятного впечатления. Полуразвалившийся дом в конце темного тупика.

Сурадж провел нас через лабиринт улочек, которые изобиловали тавернами и притонами – местами разврата, куда студенты Сорбонны приходили после занятий. Квартал Кровавого Мишеля напоминал человеческий муравейник, где обитали пьяная молодежь, нищие и проститутки. Среди пестрой толпы затеряться проще простого. С нас взяли оплату за ночлег, не спросив имен: в злачных местах гостям не задают лишних вопросов.

Узкая площадка верхнего этажа вела к трем комнатам на чердаке и была полностью в нашем распоряжении. Там, скрытые от посторонних глаз, мы наконец-то сбросили капюшоны. Сурадж попросил слугу оставить еду за дверью, чтобы позже заморить червячка.

– Из чего этот бульон? – скривилась Эленаис. – От одного запаха меня выворачивает.

Зачерпнув, она приподняла ложку жирной похлебки, наблюдая, как за ней потянулись нити пахучего поджаренного сыра. Со дна плошки она выловила склизкий шар.

– Фу, похоже на глаз упыря, – поморщилась девушка, опуская шар обратно.

– Это лук, жаренный в масле. Луковый суп – типично парижское блюдо, придуманное для грузчиков в Ле-Аль. Суп поддерживает организм в течение нескольких часов и помогает противостоять холоду, – попытался убедить ее Сурадж.

Едва слушая, Эленаис брезгливо, кончиками пальцев взяла кусок хлеба.

– Черствый и твердый, как камень! Как это есть?

– Не ты ли предлагала раздавать парижанам хлеб с гравием? – уколола я, устав от ее нытья. – Обмакни ломоть в бульон, и он станет мягче.

Красавица скорчила гримасу:

– Макать хлеб в суп? Фу, манеры простолюдинов!

– Ну и отлично! Поскольку мы хотим, чтобы нас за них принимали.

– Роль, которая подходит тебе идеально. Ты очень правдоподобна в ней.

Сурадж поднял глаза от своей плошки, которую успел наполовину опустошить. Слабый огонь, тлевший в камине с треснутой плиткой, отбрасывал неровный свет на его медное лицо.

– Диана права, нужно поесть, чтобы восстановить силы, прежде чем мы отправимся в «Невинные».

Таков его план. Поскольку мы не знали, где произойдет следующее нападение Дамы Чудес, индиец предложил отправиться туда, где охотился на упырей прошлой весной.

Кладбище Невинных – самое большое в Париже. Сюда чаще всего приходили ночные твари в поисках еды.

– Сегодня полнолуние, – заметил юноша.

– Разве забудешь? – пискнула Эленаис. – До сих пор в ушах стоят крики сумасшедших из хосписа!

– Подходящая ночь для выхода нечисти.

– Если поймаем одного, сможем ли заставить его говорить? – Я раскрошила краюху хлеба в суп.

– К сожалению, нет. Упыри не обладают ни способностью говорить, ни даже интеллектом. Но, возможно, мы сможем получить еще одну подсказку, которая приведет нас ко Двору Чудес.

Я задумалась над его словами, пытаясь представить существ, терроризировавших Париж. Однако у меня не выходило.

– Сурадж, как выглядят упыри?

– Одиозные гибриды. Некоторые ходят на четвереньках, другие – на двух лапах, как люди. Их отвратительные рожи – что-то среднее между звериной мордой и человеческим лицом. Зрение острее, чем у вампиров, и с легкостью пронзает кромешную тьму. Они все разные, но каждый из них – ужасная подделка, оскорбление природы.

Ледяной ветерок пролетел по комнате через чердачное окошко, как будто одного упоминания о монстрах было достаточно, чтобы материализовать холод, сопровождавший любую мерзость.

В памяти всплыли сосуды с обрубленными конечностями из кабинета Монфокона.

– Как коллекция лап Главного Конюшего, – пробормотала я. – Они похожи на уродливые деформированные руки, рожденные непонятным магическим колдовством.

Внезапно как будто со стороны я увидела ничтожные возможности нашего крошечного эскадрона.

– Почему Нетленный считает, что мы сможем одолеть повелительницу? Мы – трое молодых людей, едва повзрослевших, против целой армии мерзостей?

Сурадж впился в меня взглядом. Никогда его темные глаза не смотрели на меня так пристально, почти до боли.

– Кровь! – произнес он глухим голосом. – Вот наш козырь! Глоток Короля, который течет в наших жилах. В войне с упырями, когда придет время, он сыграет решающую роль.

Слова Сураджа звучали в унисон с тем, что говорил Монфокон. Главный Конюший был убежден, что выбор Короля пал на меня, потому что я обладала какой-то сверхъестественной, пока еще неизвестной мне силой и могла одержать вверх над Дамой Чудес.

Я хотела ответить, что не заметила в себе никаких особенностей с тех пор, как глотнула королевской крови, но Эленаис опередила меня, гордо заявив:

– Лично у меня есть еще один актив, который упыри оценят.

Из своей котомки она вытащила большой кусок металла с острыми краями: руку с когтями-крюками.

– Железная перчатка Люкрес! – изумилась я.

Люкрес дю Кревкёр была самым жестоким оруженосцем Короля и кумиром Эленаис. Ее нашли мертвой после подавления заговора де Ля Ронсьера. Из оруженосцев тогда выжил только Сурадж.

– Нетленный вручил мне перчатку, – похвасталась девушка. – Представь себе, Диана, она сделана не из вульгарного железа, а из смертоносного серебра, способного убить монстров!

– Смертоносного серебра? Может, ты имеешь в виду то живительное серебро, которое используют для лечения сифилитиков?

Я прикусила язык, боясь, что выдала себя. Как дочери аптекаря мне было известно медицинское применение живительного серебра. Так называли ртуть. Но как дочь барона я вряд ли должна была иметь представление о подобных низменных вещах.

К счастью, Эленаис не придала моим словам значения, обрадовавшись возможности прочитать мне лекцию, как реванш за те уроки искусства светской беседы в школе, когда я ей утерла нос.

– Ах, так ты еще не все знаешь! Смертоносное серебро – редкий алхимический сплав стали и серебра, созданный Факультетом для ковки самого сильного, самого острого оружия… и самого смертельного!

– Но во всей Магне Вампирии серебро запрещено, – удивилась я. – Вампиры уязвимы перед ним, разве нет?

– Верно, – подтвердил Сурадж. – А также и упыри, как и все создания Тьмы. Лишь немногим смертным позволено использовать серебро и его сплавы: архиатрам, инквизиторам Факультета… и нам, оруженосцам Короля, которым монарх доверил особую миссию.

Сурадж сжал свой кинжал.

– Когда я поступил на службу к Его Величеству, железные лезвия моего халади были заменены на смертоносное серебро. Если бы секрет его изготовления могли передать воинам магараджи Джайпура, то это очень помогло бы им в борьбе с вурдалаками в пустыне Тар…

Глаза Сураджа потемнели. Он впервые упомянул далекую родину. Он, который мало говорил о своем прошлом. Известно только, что юноша прибыл в Версаль в надежде заключить союз с Королем Тьмы и попросить защиты для своего маленького королевства, которому угрожали вурдалаки.

Эти существа считались самыми свирепыми из всех ночных мерзостей. Ни один житель Франции никогда их не видел. На протяжении веков вурдалаки удерживались на восточной границе Магны Вампирии войсками Нетленного, в проклятом регионе, у которого не было другого названия, кроме как Terra Abominanda – Земля Мерзостей.

– Твоя шпага тоже из смертоносного серебра, – заметил Сурадж, выведя меня из задумчивости.

Я перевела взгляд на ремень на спинке стула. К нему были прикреплены два футляра. В одном хранилась шпага с перламутровым эфесом, который я получила в начале службы, в другом – кусок заточенного дерева. Специально для нашей миссии Монфокон вручил каждому оруженосцу кол.

– Наши колья сделаны из яблони, – объяснил Сурадж. – Самой эффективной древесины для того, чтобы мгновенно парализовать бессмертных. Факультет разрешает использовать кол только против незаконных вампиров. Возможно, он пригодится и в борьбе со сторонниками Дамы…

…и против нее самой, как приказал Монфокон! – подумала я, проводя пальцем по острию кола.

От соприкосновения с деревом кольцо с ониксом глухо скрипнуло. Помимо кола и шпаги оно – мое третье секретное оружие, какого не было у товарищей по команде.

Сурадж доедал луковый суп, когда Эленаис положила хрупкую ладонь на его мускулистую руку.

– Сурадж, ты не против, если я воспользуюсь перчаткой Люкрес в бою?

– Нет, а что? – удивился парень.

Девушка взмахнула длинными ресницами, оттенявшими золотистые глаза.

– Ты и Люкрес были очень близки. Если бы заговорщики не убили ее, уверена, Король поженил бы вас в течение года.

Густые брови Сураджа едва заметно вздрогнули. Всем в школе было известно, что Люкрес имела определенные виды на него. Только мы с Наоко знали тайну, скрытую от Эленаис и всего Версаля: страсть жестокой Люкрес к молчаливому воину не была взаимной.

Сердце оруженосца принадлежало другому. Возлюбленному, имя которого он не мог произнести вслух. То была скандальная страсть при Дворе, где царили жесткие правила, где все союзы должны освящаться самим Нетленным, начиная с его оруженосцев. Сурадж из Джайпура питал запретные чувства к Рафаэлю де Монтесуэно.

– Люкрес хотела бы, чтобы ее перчатка приносила пользу, – пробормотал Сурадж, явно желая сменить тему.

– Ты действительно не возражаешь? – не унималась Эленаис.

– Эта рука теперь принадлежит тебе.

– А твоя рука снова свободна, если не ошибаюсь. – Девушка улыбнулась, показав идеально ровные, белоснежные, словно жемчуг, зубы. – Ты заслуживаешь достойную жену, под стать тебе самому.

Я не могла поверить: похоже, выскочка флиртовала! А она из тех девушек, которые всегда добиваются того, чего хотят. Я могла подтвердить, что многие в кулуарах дворца теряли голову от гордой осанки и таинственной ауры индийца. Вероятно, этого было достаточно, чтобы вызвать интерес красавицы. Сурадж привлек ее внимание так же, как блеск бриллиантового ожерелья в витрине ювелирной лавки на мосту Менял. Не говоря уже о том, что юноша приехал из Индии с богатыми дарами магараджа Джайпура, чтобы с роскошью представлять свою страну при французском Дворе.

– Я… э-э-э… Сосредоточимся на задании, которое поручил нам Король, – смутился оруженосец.

Он искоса бросил на меня взгляд, будто боялся, что я проболтаюсь. Я успокоила Сураджа кивком: он в безопасности. Я никогда не выдам его секрет…

…если только он не встанет на моем пути в борьбе за Даму Чудес.

* * *

В сумерках, спрятав лица под капюшонами, мы покинули постоялый двор. Через квартал Кровавого Мишеля мы направились в сторону Сены, пробираясь сквозь толпу простолюдинов, которые спешили вернуться в свои дома до начала комендантского часа. Позади остался Гран Шатле, где Л’Эский, должно быть, уже волновался о судьбе оруженосцев.

Квартал Ле-Аль – район торговцев на правом берегу, такой же суматошный, как и квартал студентов на левом. Проезжая мимо мясных и овощных лавок, мы наблюдали, как продавцы закрывали витрины железными ставнями, чтобы защитить товары от монстров, рыскающих в ночи в поисках жертв.

Когда стало смеркаться, и температура опустилась ниже нуля, я невольно сжалась. Может, на мне и доспехи оруженосца Короля, но я все та же простолюдинка, со страхом ожидающая наступления темноты.

Родители вдолбили мне в голову правила Кодекса Смертных. Не из уважения к повелителям ночи, а чтобы уберечься от их жестокости: вампиры имели право нападать на зевак, имевших несчастье оказаться на улице после захода солнца.

Ignitegium – закон о комендантском часе я хорошо усвоила с детства, вместе с отвратительными историями и наводящими ужас рассказами.

Внезапно на повороте пустынного перекрестка мы увидели маленького уличного певца в лохмотьях и дырявых башмаках. Его чистый тоненький голосок уносился в небесную высь, щеки посинели от холода.

 
Появилась луна на небе,
Закрывай плотно двери.
Вампиры в ночи гуляют,
Добычу свою поджидают.
 

Сердце сжалось при виде ребенка, все еще находившегося на улице в этот поздний час, в полной власти кровопийц, о которых сам рассказывал в песенке!

 
А простофиля какой зазевается,
То со шкурой своей распрощается.
Упыри из логова выползут,
Кости несчастного высосут.
 

Оставив товарищей, я бросилась к мальчонке:

– Уходи скорее, парнишка!

Огромные глаза на истощенном лице подозрительно зыркнули на меня. Пряча свои под глубоким капюшоном, я вряд ли могла вызывать доверие.

– Тебе некуда пойти? – спросила я как можно мягче.

– Да, мадам. Отец приказал не возвращаться домой, пока не заработаю хотя бы одно су, – отвечал малыш, вытирая сопливый нос рукавом в заплатах.

Картуз у его ног был пуст. Я достала блестящую монету из своей котомки и сунула ее в маленькую замерзшую лапку. От изумления глаза мальчишки почти вывались из орбит.

– Быстрее, беги греться!

Он поднял картуз и дал деру: только его и видели.

– Золотая монета! – воскликнула Эленаис за моей спиной. – Ты с ума сошла?

– Она первой попалась в котомке.

– С таким же успехом могла сбросить капюшон и рассказать ему, кто ты. Раздавая плебеям направо и налево золотые монеты, мы не сможем работать инкогнито.

Не зная, что ответить, я молча прошла вслед за товарищами последние несколько улиц, отделявших нас от Невинных.

Набат зазвучал в тот самый момент, когда мы оказались на огромной площади перед кладбищем, окруженной высокими аркадами. Любопытно, что весь ансамбль был приподнят на несколько метров над улицами.

– Еще одна парижская гора, как Монмартр или Парнас? – поинтересовалась Эленаис.

– Если бы, – ответил Сурадж. – Миллионы умерших хоронили здесь на протяжении веков. Постепенно их останки вздули землю до предела. Так, что она растрескалась, и кости хлынули рекой в соседние дома. Переполненность кладбища привела к возникновению катакомб. Ну а после их сменили массовые захоронения в пригородах.

Я содрогнулась от ужаса, впервые осознав истинную природу Парижа: небольшое количество живых ходило по поверхности земли, хоронившей бесчисленные пласты мертвых.

Сурадж открыл решетчатые ворота кладбища, которые выходили на крутой склон.

– Сейчас в Невинных предают земле только богатых буржуа, в нишах, укрепленных строительным раствором, – объяснил он, указывая на аркады, окружавшие насыпь. – Но земля по-прежнему напичкана костями сотен поколений парижан. Эта манна продолжает привлекать упырей и по сей день.

На вершине склона в нос ударил стойкий запах гумуса, подпитываемый многовековым разложением трупов. Само кладбище выглядело как огромная, безмолвная пустошь, которую освещал бледный луч полной луны. Единственный источник света придавал стелам, заросшим колючими кустарниками и папоротниками, призрачный вид. Кресты на надгробиях систематически срывались в течение трехсот лет с тех пор, как гематический Факультет был возведен в ранг государственной религией.

Тут и там между гробницами стояли памятники: невысокие башенки, полностью обнесенные стеной, без окон и дверей.

– Что это? – едва слышно спросила я. – Оссуарии?[32]32
  Оссуарий – вместилище для хранения скелетированных останков.


[Закрыть]

– Нет, – ответил Сурадж, – реклузуары[33]33
  Реклузуары – камеры отшельников, грешников.


[Закрыть].

Пар из его рта усиливал впечатление нереальности. Во мраке высокая фигура юноши в капюшоне была похожа на саму Смерть.

– Пережиток Средневековья, – продолжал Сурадж. – В те времена кающихся грешников обоих полов запирали в подобных местах, чтобы те искупили грехи и вознеслись на Небеса. Сегодня нет священников, которые благословили бы это добровольное заточение… и кто знает, существуют ли Небеса на самом деле?

Сурадж больше ничего не добавил. Все догмы древних религий были запрещены Факультетом. Нельзя было говорить о загробной жизни смертных. Согласно убеждениям архиатров, только у вампиров имелась привилегия вечного существования после трансмутации.

– Что теперь? – Эленаис нетерпеливо щелкала металлическими суставами железной перчатки.

Сурадж снял с пояса кинжал халади.

– Без магии и приказов Дамы упыри не станут собираться в стаи. В поисках останков они прибудут сюда тайно, по одному. Нам нужно разделиться, чтобы поймать их. Тот, кто первым заметит упыря, криком предупреждает остальных. Напрягите слух: вы услышите их прежде, чем увидите.

Когда Сурадж и Эленаис ушли, я вынула шпагу из ножен – оружие, с которым научилась обращаться совсем недавно, во время занятий боевыми искусствами с шевалье де Сен-Лу. В родных лесах Оверня я привыкла охотиться с рогатиной… но сомневаюсь – будет ли достаточно простого булыжника, чтобы убить монстра.

Сжимая перламутровый эфес, я медленно брела между бледными каменными надгробиями, освещенными луной, с выцветшими, истертыми от времени надписями.

За мрачными аркадами, черными, как бездна, слышалась жизнь: запирание дверей, хлопанье ставней. Иногда вдалеке раздавался приглушенный крик – несчастный бродяга пал жертвой клыков рано вышедшего на охоту вампира.

Совсем рядом я ощущала дыхание ночного бриза в папоротниках, шуршание грызунов в кустах, хлопанье крыльев совы. По сравнению с вечным молчанием мертвых суета живых казалась ничтожной.

Но даже старательно напрягая слух, я не могла уловить ни звуков когтей, рывших землю, ни хруста костей в зубах упырей.

Появятся ли они сегодня?

Или по приказу своей госпожи они опустошают квартал на другом конце Парижа? Устраивают резню, о которой станет известно только завтра на рассвете?

Резкий свист раздался за моим плечом. Я испуганно подскочила, взмахнув шпагой. Сердце сжалось от страха. Однако за спиной никого не оказалось. Ничего, кроме густой темноты, неподвижных могил и темного очертания реклузуара в нескольких шагах от меня.

– Пс-с!

Реклузуар! Похоже, именно оттуда доносился звук! Я только собралась закричать, чтобы предупредить оруженосцев об обнаруженном упыре, как бормотание, донесшееся из башенки, остановило меня:

– Пс-с! Сюда! Подай заблудшей душе!

Приглядевшись, я заметила расщелину между кирпичами – узкое отверстие высотой около пятнадцати сантиметров, через которое доносился замогильный голос.

– Пришедший навестить мертвых, подойди ближе к фенестрелле[34]34
  Фенестрелла или фенестрелле – маленькое окошко в реклузуаре для подачи еды и дров.


[Закрыть], – нараспев продолжал голос.

– Мертвые не разговаривают, – прошептала я.

Послышался скрежет, похожий на сухой звук кирпича. Я не сразу поняла, что это смех.

– Мертвые. Я умер наполовину. Вторая половина моих старых костей еще жива и просит питания. Так подай мне милостыню, говорю!

Я с опаской приблизилась к башенке. Она была меньше двух метров в диаметре. Неужели человек может выжить в таком узком пространстве?

Сурадж говорил, что реклузуары появились еще в Средние века. Я думала, что с тех пор их забросили, однако этот кающийся грешник был заперт внутри.

– Кто вы? – все так же шепотом спросила я.

– Милостыня! – требовательно проквакал голос. – Гуляешь так поздно в Невинных, после комендантского часа… Значит, ты не простолюдинка, а знатная дама с набитыми карманами.

Я порылась в котомке и вынула монетку: на сей раз медный су. Когда собиралась бросить ее в фенестреллу, голос сказал:

– Думаешь, стану грызть металл? Хочешь, чтобы мои последние, старые и гнилые зубы сломались? Дай мне лучше поесть!

Я снова заглянула в сумку и достала один из двух ломтей хлеба, что приберегла на дорогу.

– Только хлеб не очень свежий… – начала я.

Не успела и глазом моргнуть, как худая, с непомерно длинными ногтями рука, неожиданно выскочив из отверстия, ловко вырвала у меня кусок хлеба и исчезла, затаившись за стеной, как мурена[35]35
  Мурены – рыбы, принадлежащие к семейству угревых. Притаившись в засаде, мурены подкарауливают добычу, затем быстро выплывают и хватают ее своими острыми зубами.


[Закрыть] за камнем.

Послышались громкое чавканье и приглушенные ругательства:

– Ай!.. Мои бедные зубы!.. Хлеб твердый, как задница горгульи!

Я подождала, пока прекратятся жалобы, чтобы повторить вопрос:

– Кто вы? Как ваше имя?

– Имя? Я оставил его, как и все имущество. Давным-давно. Жан или Жак? Может быть, Жюль? Я не знаю… Око Невинных: так меня теперь именуют. Потому что я никогда его не закрываю. Я наблюдаю за всем. За всем, слышишь!

– Но… как давно вы здесь заперты?

– Этого тоже не могу вспомнить!

Тщетно я пыталась заглянуть в темноту фенестреллы. Затворник мог видеть меня, залитую лунным светом, однако сам оставался невидимым.

– Хватит вопросов обо мне! – раздраженно произнес он. – Обычно у тех, кто приходит сюда, много вопросов о себе самих.

– Что вы хотите сказать?

– Око Невинных видит не только дорожки кладбища, но и дороги будущего.

Часть меня хотела прекратить дискуссию. Очевидно, за время длительного заточения отшельник потерял не только разум, но и память. Ночь уже давно сомкнула объятия надо мной и этим странным существом. Я поискала в темноте фигуры Сураджа и Эленаис. Несмотря на дурное предчувствие, что-то заставило меня остаться:

– Если, по вашим словам, вы видите все, что здесь происходит, значит должны знать, что творят упыри, верно?

– Тьма хранит меня от их грязных лап! В реклузуаре я в безопасности.

– Может, у вас есть какая-то информация о Даме Чудес?

Око Невинных внезапно умолк, замкнулся в молчании, таком же незыблемом, как его тюрьма.

– Скажите, – настаивала я, подойдя к окну. – Говорите без страха.

Я достала второй ломоть хлеба и помахала им перед отверстием.

– Если расскажете все, что знаете, то получите это… О!

Быстрее вспышки молнии рука вновь выстрелила из логова. Не для того, чтобы вырвать еду, а чтобы схватить мое запястье. Никогда бы не заподозрила в тщедушном теле затворника силу, с легкостью засасывавшую меня внутрь башенки.

– Отпустите! – закричала я, напуганная до смерти. – Приказываю отпустить меня!

Хватка отшельника была крепкой.

– Твоя рука… – проквакал он. – На ней линии необыкновенной судьбы!

– Что? – пискнула я.

Тонкий ноготь отшельника прочертил бороздки на моей ладони…

– Линия жизни полна сюрпризов, – пробормотал он. – И линия смерти тоже.

– Линия смерти? О чем вы говорите? Это вы встретите ее сейчас, если не отпустите меня. Смерть, которая уже наполовину забрала вас!

Свободной рукой я вынула шпагу и воткнула острие в фенестреллу, желая лишь напугать затворника.

Это сработало: он выпустил мою ладонь…

…но только для того, чтобы схватить клинок и вырвать его из моей руки.

Застигнутая врасплох, я позволила рукояти выскользнуть. Шпага исчезла в отверстии, как длинная стрекоза, проглоченная жабой.

– Дай мне руку! – пролаял отшельник. – Я прочитаю будущее! Я покажу то, чего ты не хочешь видеть, и расскажу то, чего не хочешь слышать!

Меня охватила звериная, суеверная паника. Я допустила ошибку, послушав этого безумца, и теперь инстинкт умолял спасаться, бежать, пока его злые слова не отравили мой мозг.