Текст книги "Двор Чудес"

– Тогда, чего мы ждем? В путь! – скомандовал индиец.

* * *

Верхом на Тайфуне я въехала на мост Менял, перекинутый через Сену от Большого Шатле к югу Парижа. По правде говоря, трудно было понять, что это мост: дома с обеих сторон располагались так плотно, что закрывали реку. Богатые фасады с большими витринами демонстрировали великолепные драгоценности. Позолоченные вывески над ними впечатляли так же, как роскошь Версаля. Здесь витали сказочные ароматы.

Прохожие в большинстве своем выглядели так же нарядно, как и смертные придворные Двора. Некоторые месье, когда мы проезжали мимо, снимали шляпы, приветствуя королевских оруженосцев, которых можно было узнать по солнцу, выгравированному на кожаных нагрудниках. Взгляд их неизменно задерживался на тюрбане Сураджа.

– Кто живет в этих домах? – поинтересовалась я у него, вспомнив, что юноша хорошо знал Париж.

– Зажиточные торговцы. На первом этаже расположились лавки ювелиров, золотых дел мастера и менялы, благодаря которым мост получил свое название. Здесь же работают перчаточники и парфюмеры.

– Какое разительное отличие от грязных предместий Монфокона! – заметила Эленаис с высоты рыжего скакуна. – Здесь я в своей стихии!

– Таков парадокс Парижа, – пробормотал Сурадж. – Несметное богатство соседствует с беспросветной нищетой.

Но девушка не слушала его.

– Посмотрите на бриллиантовое ожерелье, там, в витрине! – восхищенно вскрикнула она. – Оно бы неотразимо смотрелось на моей шее во время ночных балов Версаля. Нужно отправить отцу имя ювелира. Ведь скоро мой день рождения!

Она бросила на меня гневный взгляд, будто хотела сказать: «Возможно, ты и увидела несколько резких слов, любительница читать чужие письма, однако отец обожает меня и готов тратить на подарки состояние».

– Кстати, об украшениях: я заметила твое новое кольцо, – Эленаис разглядывала оникс на моей левой руке. – Какое-то деревенское. Наверное, такова мода в Оверни.

– Просто у меня нет твоих возможностей и хорошего вкуса, – миролюбиво ответила я, не желая заострять внимания на секретном кольце. – Твой кулон на груди прекрасен, – я показала на голубой драгоценный камень, блестевший на фоне ее черного нагрудника. – Это аквамарин?

– Нет! – фыркнула девушка. – Сапфир! Я ничего не делаю наполовину, как и не ношу полудрагоценных камней.

– Конечно, и как я не догадалась? А этот прекрасный браслет на запястье – белое золото?

– Платина! Главный из всех металлов для той, которая первой схватит Даму Чудес!

На поверхности дорогого браслета была выгравирована римская цифра «I», как бы заявлявшая миру, что Эленаис – первая в любых делах…

В сопровождении шести всадников дозора, который приставил к нам Л’Эский, мы продолжили путь по Острову Сите, где в центре возвышался силуэт колоссального собора.

– Раньше он назывался Нотр-Дам де Пари – собор Парижской Богоматери, в честь Девы Марии, – рассказал Сурадж, – и считался самой большой католической церковью в королевстве. Сегодня это самый высокий собор гематического Факультета, где заседает архиатр Парижа. Его переименовали в Нотр-Дамн[21]21
  Здесь игра слов: во фр. Dame – Богоматерь, а Damne – про́клятый (прим. переводчика).


[Закрыть] – Про́клятый Собор в честь мистического проклятия, открывшего эпоху Тьмы. Проклятия, которым гордятся повелители ночи и которому обязаны вечной жизнью.

Он указал на вампирические статуи в нишах фасада.

– Статуи святых былых времен заменены на статуи кровавых из различных кварталов Парижа. Святой Мишель на Кровавый Мишель. Святой Жермен на Кровавый Жермен. Святой Оноре на Кровавый Оноре.

– Говорят, в гигантских резервуарах башен-близнецов Про́клятого Собора достаточно крови, чтобы наполнить пруды в парках Парижа.

Я невольно вздрогнула, проходя под тенью зловещих башен, не веря, что когда-то они были украшены христианскими крестами.

За последние три столетия распятия заменили металлические летучие мыши с распростертыми крыльями – эмблема новой государственной религии, навязанной бессмертными. Именно здесь в огромных баках хранилась часть кровавой десятины, собираемой с населения.

– Страшно вообразить, какое количество городских вампиров понадобится, чтобы осушить необъятные резервуары… – размышляла я вслух.

– В столице, как и во всей Магне Вампирии, существует numerus clausus – процентная норма, – продолжал Сурадж. – Один вампир на каждые сто простолюдинов: таково соотношение, установленное Факультетом. Это означает, что в черте города насчитывается около десяти тысяч бессмертных. Жидкость в башнях Про́клятого Собора – всего лишь столовая кровь, предназначенная для ежедневного потребления. Остальная часть Нотр-Дамн оборудована под винные погреба, в которых доктора Факультета производят лучшие сорта из каждого квартала. Например, из квартала Кровавого Мишеля кровь студентов Сорбонны, наполненную алкоголем. Или крепкую и пряную кровь фортов Аль и так далее…

– А тот огромный дворец на правом берегу позади нас? – поинтересовалась я, поспешно отводя взгляд от мрачного собора и показывая на огромный серый фасад, пронзенный тысячами окон.

– Дворец Лувр. Резиденция королей Франции на протяжении веков, пока Людовик XIV не решил перенести Двор в Версаль. В настоящее время Лувр редко используется. Ну, если только для королевских визитов в столицу или собраний в Париже.

На левом берегу картина изменилась – улицы стали менее широкими, здания менее роскошными. Строительный камень уступил место дереву и гипсу. Шаткие здания, компактные и без отделки, теснились друг к другу, словно карточные домики. Их неровные стены поднимались все выше и выше, вмещая все больше и больше жителей.

Одежда пешеходов тоже стала иной: жизнерадостные цвета превратились в серые, слившись с фасадами домов. Лица прохожих лишились ярких красок, блеклые губы и щеки растворились в бледных тонах. Любопытство прохожих сменилось враждебностью и тревожностью. Люди ходили с непокрытой головой. Им не было необходимости, увидев нас, приподнимать в приветствии шляпы. Наоборот, хлипкие двери поспешно захлопывались, изъеденные молью шторы задергивались. Полиции здесь были не рады, а королевским оруженосцам – тем более.

С тяжелым сердцем я думала о тысячах несчастных, что рождались и жили в этих затхлых клетушках. Они не только никогда не выезжали за крепостные валы Парижа, большинство из них никогда не покидало своих улиц. В столице в каждом квартале действовал закон о невыезде. Чтобы пройти в соседний район, нужно было получить специальное разрешение. В моей деревне в Оверни, по крайней мере, я могла уйти из дома днем, чтобы поохотиться в лесах. Простолюдины Парижа не знали подобной роскоши.

В конце долгого пути мы углубились в запутанный лабиринт улиц, настолько узких, что нам пришлось пустить лошадей друг за другом. Изысканные ароматы моста Менял остались далеко позади, сменившись затхлым и резким запахом. Мы продвигались гуськом, все также со всех сторон охраняемые стражниками на конях.

Небо сузилось до узенькой ленты: тряпье на многочисленных бельевых веревках, протянутых от одного фасада к другому, закрывало его свет. Показалось, что я запуталась в гигантской паутине…

– Вот мы и на месте – гора Парнас, – объявил капитан стражников, суровый мужчина, получивший приказ не отходить от нас ни на шаг.

Мы выехали на большую площадь под открытым небом, неожиданно похожую на полянку среди городского леса. Перед нами возвышался холм, сложенный из строительного мусора, на склонах которого ютились бедные лачуги.

– Ничего общего с Парнасом Овидия! – удивилась Эленаис.

Голос ее звучал приглушенно: она старательно прижимала к носу нежное кружево своего рукава, защищаясь от миазмов[22]22
  Миазмы – ядовитые гнилостные испарения.


[Закрыть] с тех пор, как мы пересекли Сену.

Все воспитанники «Гранд Экюри» читали «Метаморфозы» Овидия. В античной мифологии Парнас – самая прекрасная гора Греции и небесная обитель муз.

– Овидий? – удивился капитан. – Среди наших стражников нет такого. Бессмертные из высшего общества окрестили трущобы Парнасом.

Я стиснула зубы, оценив изощренный сарказм кровопийц. Они не только держали простой народ в стойлах, но еще и презрительно издевались над их страданиями.

– На самом деле это вовсе не гора, – продолжал вояка. – Булыжники появились в результате рытья катакомб.

– Ката… что? – переспросила Эленаис.

– Катакомбы – большие подземные карьеры, из которых добывали камень для строительства города. Если бы наши предки знали, что, выкапывая тысячи туннелей, они готовят любимое логово для проклятых упырей! – При упоминании о ненавистных существах капитан сплюнул на землю. – Их давно перестали копать, а теперь мы засыпаем входы. Каждую ночь земля изрыгает новую долю губительной нечисти… Как та, которая три дня назад опустошила площадь.

Я обратила внимания на лачуги рядом с холмом: они были в руинах. Двери разбиты, ставни сломаны, будто здесь пронесся ураган. Посреди бедствия раздавались веселые детские крики: жизнь, несмотря ни на что, продолжалась.

Мы спешились и привязали коней, чтобы отправиться на встречу с уцелевшими жителями, которые прятались в развороченных домах.

– Эй, там! Вы все! Выползайте из крысиных нор по приказу лейтенанта полиции!

Дети стихли, как стайки испуганных воробьев. Из трущоб появились сгорбленные, дрожащие от холода фигуры в отрепьях. Сердце сжалось при виде этих обездоленных. Они – оборотная сторона роскошной жизни Версаля, те, чьи страдания и кровь способствовали процветанию вампиров.

– Подтянитесь! – бранился капитан. – К нам пожаловали королевские оруженосцы!

Каждый окрик солдата еще больше удручал лица со сжатыми губами, блуждающими глазами.

Капитан сунул руку в нагрудный карман камзола и достал исчирканную каракулями бумажку:

– Из четырех тысяч трехсот жителей горы Парнас сто семь убиты и пятьдесят два пропали без вести, – во всеуслышание зачитал он. – Двадцать два тяжело ранены и доставлены в хоспис Неизлечимых[23]23
  В 1634 году в Париже был основан хоспис Неизлечимых для больных, от которых отказались врачи и близкие люди.


[Закрыть]. Остальные жители при приближении упырей разбежались как крысы и вернулись только на рассвете.

Он снова обратился к толпе:

– Да, вы бежали, нарушив закон о комендантском часе, негодяи! Вместо того, чтобы остаться в домах и защищать зерно, которое Король так милостиво вам предоставил!

Повисло тягостное молчание.

Из толпы вышла старуха с красными от слез глазами и бросилась к ногам Эленаис:

– Сжальтесь над нами, прекрасная демуазель! Вы похожи на ангела. Пожалейте бедную вдову! Упыри забрали моего сыночка, его жену и их мальчика! Они поглотили все наши запасы. Наши кладовые пусты! Скажите Королю, чтобы он дал нам больше муки! Скажите ему, чтобы он освободил нас от Дамы Чудес!

– Я… э-э-э… – заикаясь, в панике проблеяла Эленаис.

– Слухи ходят, что эта дьяволица погубит Париж в Ночь Тьмы, – причитала вдова, проливая слезы на сапоги девушки. – Наши повелители и хозяева должны защищать нас. Я, матушка Мао, не обучена грамоте, но ведь так написано в законе, верно? Так написано в Кодексе Смертных, который доктора Факультета читают нам по воскресеньям в гематической церкви.

Старушка самозабвенно, словно молитву, затянула:

– Oboedientia – «Повиновение». С момента рождения и всю жизнь простолюдины находятся под защитой вампиров. Поэтому они обязаны им подчиняться полностью и безоговорочно».

Меня потрясло, как нищая старушка цеплялась за Кодекс Смертных – беззаконный свод правил, который ограничивал права четвертого сословия в обмен на мнимую защиту вампиров. В Париже несчастные отдавали свою кровь, а взамен получали скорбь и разорение. Их жестоко обманывали!

Стражники бросились к матушке Мао, чтобы отогнать ее от нас, но Сурадж поднял руку:

– Оставьте!

Он шагнул вперед и протянул старухе руку, помогая подняться.

– Мы здесь по приказу Короля, чтобы арестовать Даму Чудес и защитить народ, – мягко произнес он. – Резни в Ночь Тьмы не будет. Мы сделаем все возможное и вернем исчезнувшие останки ваших близких, чтобы вы могли достойно их похоронить.

Я разрывалась между благородством Сураджа и реальностью нашей миссии. Нетленный отправил нас в Париж не для того, чтобы мы «защищали народ», а для того, чтобы найти повелительницу упырей и захватить ее армию. Я была уверена: при малейшей возможности суверен обратит эту силу против четвертого сословия.

– Что касается муки, постараемся достать вам несколько мешков, – пообещал юноша.

– Но… – возмутился вояка.

– Приказ Короля! – прервал его оруженосец голосом, не терпящим возражений. – А теперь позвольте нам по-своему провести расследование, капитан. Это тоже приказ Короля.

Солдат, нахмурившись, отступил, не спуская с нас глаз:

– Я и мои люди будем ждать вас здесь. Только вряд ли вы что-нибудь найдете: полиция уже прочесала все окрестности.

Не обращая внимания на капитана, Сурадж протянул руку старой женщине.

– Вы добры, господин турок, – сказала она, подняв испещренные морщинами глаза на тюрбан оруженосца.

– Я индиец.

– Индиец… – повторила она дрожащим голосом.

– Отведите нас туда, где в последний раз видели сына и его семью, матушка Мао.

Он кивнул нам, и мы отправились в глубь холма, в запутанный лабиринт, похожий на клубок узких переулков и темных тупиков, еще более спутанный после разрушений, причиненных упырями. Под сапогами хрустела битая плитка, густо усеявшая голую почву.

Мы добрались до жалкой лачуги со сломанной дверью, которая заунывно и одиноко хлопала на ветру. Внутри царил беспорядок: повсюду опрокинутая мебель, пустые полки кладовки. За железным люком в глубине комнаты скрывалась лестница, ведущая в подвал.

– Мой сынок давно опасался прихода чудовищ, – объясняла матушка Мао. – Он укрепил погреб, чтобы укрыться там с женой, ребенком и провизией в случае внезапного нападения. Но защита против монстров оказалась бесполезной!

Старушка залилась слезами. Сурадж опустился на колени, чтобы внимательнее осмотреть люк.

– Думаю, упыри не имеют к этому отношения, – пробормотал он.

– К… как это? – удивилась старуха.

– У упырей острые когти, чтобы разрывать плоть, и мощная челюсть, чтобы разламывать кости. Однако их когти и клыки не способны скрутить металл.

Он указал на развороченный железный засов, по которому провел рукой. На подушечке указательного пальца чернел мелкий порошок.

– Этот люк был подорван, а упыри не умеют обращаться с порохом.

– То есть кто-то пришел вместе с ними, чтобы сломить сопротивление! – воскликнула я, закончив мысль Сураджа.

Старушка вытерла фартуком лицо от слез и посмотрела на меня с надеждой:

– Вы хотите сказать, что это человеческие руки забрали моего Эмиля, его Клодину и маленького Мартина? Упыри не сожрали их? Тогда они, возможно, живы! О, умоляю, найдите их!

Горечь переполняла меня, когда я думала о судьбе родных старушки. Руки, забравшие их, могли быть человеческими, но я подозревала, что они холодны как смерть… Руки вампиров. Оказаться в клыках незаконных бессмертных Двора Чудес так же страшно, как стать пищей упырей.

Чтобы избежать умолявшего взгляда вдовы, я принялась осматривать люк, делая вид, что ищу улики. И правда, взгляд зацепился за осколки, блестевшие на треснутой плитке пола.

– Ну что, пойдем? – нетерпеливо топталась Эленаис, явно торопясь покинуть эти мрачные места, над которыми нависла жуткая тень смерти.

– Подожди, – ответила я. – На полу осколки стекла.

– Ну и что? Копаешься здесь без толку, словно великая ищейка.

Еще одна аллюзия на прочитанное мной письмо, которую она сопроводила взглядом, полным яда.

– Не понимаю, что тут удивительного. Упыри разгромили и разбили все, включая стекло.

– Вот только стекла в этом доме не было. Это квартал нищих. Здесь нет стеклянных окон и хрупкой посуды.

Эленаис вытаращила глаза, осознав, что здешние окна прикрывали лишь сломанные ставни, а миски и столовые приборы, разбросанные по полу, были из железа и дерева. Она, воспитанная в роскоши, не могла представить себе дом без плитки или изящной посуды, но в деревне, где выросла я, большинство семей обходились без них. Стекло имелось только в таверне, где хранились вина в бутылках, и в лавке аптекаря, где в стеклянные флаконы собиралась десятина.

– Мы пьем из железных кружек, – прошептала матушка Мао, натягивая старую шаль на дрожащие плечи.

Ее слова подтвердили мою догадку. Я подобрала несколько осколков. Это было прозрачное, идеально изогнутое стекло, гораздо тоньше тех емкостей, которые использовал мой отец. Материал высочайшего качества, который не по карману простому сельскому аптекарю… Я завернула осколки в кружевной платок и аккуратно убрала их в свою маленькую кожаную котомку.

Мы попрощались с вдовой. Эленаис с облегчением выдохнула, выйдя на открытый воздух, и направилась к переулку, ведущему к площади. Сурадж удержал ее.

– Не в этом направлении.

– Но… мы пришли именно этим путем. Там нас ждут стражники.

– В том-то и дело. Пусть они подождут еще немного, а мы уйдем от них как можно дальше.

Эленаис непонимающе уставилась на Сураджа, подозревая, что он сошел с ума.

Юноша объяснил:

– Мы не можем проводить расследование, окруженные эскортом, который заметен издали. За десять минут самостоятельных поисков мы узнали больше, чем полиция за несколько недель. Теперь нам известно, что упыри не нападают в одиночку. У Л’Эскийя только гипотеза, а у нас доказательство: повелительница окружена сообщниками. Смертными или бессмертными, в любом случае это – люди. Они выходят из недр Парижа вместе с монстрами, чтобы похищать людей. Стеклянные осколки, которые обнаружила Диана, вероятно, имеют значение, которое нам еще предстоит разгадать… и мы обязательно это выясним.

Сурадж ощупал карман нагрудника:

– Нам не нужна полиция, чтобы продолжать расследование. Пропуск Короля откроет закрытые двери. Инстинкт подсказывает: надо заглянуть в хоспис Неизлечимых, куда привезли раненых с горы Парнас: возможно, им есть что рассказать. Они быстрее поделятся сведениями без оскорбительных окриков капитана. Я знаю скромный постоялый двор в самом сердце студенческого квартала Кровавого Мишеля, который удобнее для нас, чем Гран Шатле.

– Скромный постоялый двор? – скривилась Эленаис, будто услышала неприличное слово. – Мы и так отказались от апартаментов в Версале в пользу клетушек Большого Шатле. Но там, по крайней мере, прекрасный вид на Сену. Не хочу спать с клопами на соломенных тюфяках, на которых ночевали нищие.

– Можешь спокойно вернуться к наемникам полиции и провести там следующие три недели до наступления Ночи Тьмы, занимаясь осматриванием достопримечательностей Парижа. А у меня миссия, которую я должен выполнить по приказу Короля.

Слова Сураджа захлопнули клюв птичницы. Угодливая лизоблюдка мертвых, она ни за что на свете не хотела бы лишиться милостей монарха.

Меня клопы не пугали. На Крысином Холме водились паразиты, и я знала: их укусы не смертельны.

– А как же наши лошади? – поинтересовалась я.

– Они не понадобятся нам в поисках. Ни на земле, ни под землей. Итак, вы со мной? Да или нет?

Эленаис бросила на меня взгляд, в котором горел тот же огонь соперничества, как и во время борьбы за «Глоток Короля».

– Тебе не поймать Даму Чудес первой, мышка! Даже не надейся. И ты, Сурадж, не обойдешь меня. Благодаря Крови Короля я – самая быстрая. Именно мне выпадет честь доставить ренегату и ее армию в руки Нетленного!

«Ты не будешь самой быстрой, когда я обездвижу тебя», – подумала я, поклявшись обезвредить птичницу, если она встанет между мной и моей целью.

Я отправлю Даму в объятия Абсолютной Смерти прежде, чем мои товарищи по команде схватят ее. Да здравствует Фронда! И да возродится Свет на Земле!

Без сопровождения и без охраны мы двинулись на запад от холма в неизвестность.

7. Хоспис Неизлечимых

ЕЩЕ НЕДАВНО НАША КОННАЯ ПРОЦЕССИЯ притягивала все взгляды.

Теперь же на многолюдных улицах города никому до нас не было дела.

В обмен на несколько су[24]24
  Су – денежная единица Французского королевства XIII–XVIII вв.


[Закрыть] мы получили три длинные серые накидки с капюшонами, которые скрыли наши лица и нагрудники оруженосцев.

На нас не обращали внимания ни прачки, занятые стиркой белья, ни трубочисты, вымазанные в саже, ни грузчики, перевозившие строительный материал на спинах ослов, ни лавочники, торговавшие мелкой рыбешкой, выловленной из Сены, чтобы заработать себе на пропитание.

Рядом я слышала свистящее под капюшоном дыхание Эленаис. Она повязала лицо шелковым платком, жалуясь, что находится на грани обморока от стойкого зловония вокруг нас, этакого густого настоя, где перемешались еда, жаренная на жире, моча, а также человеческий и животный пот. Ароматические травы, несмотря на холодный воздух, не могли заглушить запах, настолько плотный, что его, кажется, можно было потрогать.

– Хоспис Неизлечимых. Вот мы и пришли, – неожиданно объявил Сурадж.

Я выглянула из-под капюшона и увидела огромное каменное ограждение, возле которого дежурила многочисленная охрана, как в Гран Шатле. Здесь находились не только солдаты дозора, но и элитное королевское подразделение – драгуны, мгновенно узнанные мною по серым колпакам с длинными концами. Те, кто жестоко расправился с моей семьей в Оверни…

Сейчас, в середине дня, это кровожадное войско дремало в лагере, разбитом вокруг стены, чтобы ночью не упустить нечисть с Дамой Чудес во главе.

Мы медленно прокладывали путь через биваки и мангалы к воротам, над которыми возвышалась большая кованая летучая мышь, застывшая на морозе. Он держал в когтях змею – символ аптекарей. Такой же был выгравирован на двери нашей семейной лавки на Крысином Холме.

Мое сердце замерло при воспоминаниях о далеких, счастливых днях, пока вампирическая Инквизиция не уничтожила родных…

Сурадж постучал бронзовым дверным молоточком в форме летучей мыши. В деревянной панели с шипами открылся глазок, за которым сверкнули два подозрительных глаза:

– Кто идет?

– Именем Короля откройте! – скомандовал оруженосец, доставая из кармана пропуск, подписанный королевской рукой.

Дверь со скрипом отворилась. За ней появилась внушительных размеров монахиня гематического Факультета в длинной серой рясе, ниспадавшей до пола и в вуали того же цвета.

– Я сестра Пурпурина[25]25
  Пурпурина – от пурпурный. Насыщенный оттенок фиолетового цвета.


[Закрыть], привратница, – представилась она хрипловатым голосом.

– Наш визит носит конфиденциальный характер, – поспешил подчеркнуть Сурадж.

– Мы, смиренные слуги Тьмы, не имеем привычки сплетничать. Что вы здесь ищете?

– Хотим увидеть некоторых из ваших пациентов! – вмешалась Эленаис.

– Все просьбы о посещениях должны проходить через преподобную мать, – ответила монахиня. – Следуйте за мной.

Она закрыла дверь, заглушив внешний шум с улицы. Мы поспешили за ней через широкий двор до главного здания в форме U, увенчанного треугольной часовней с кроваво-красными витражами.

В кулуарах царила тяжелая атмосфера. Монахини-медсестры молча проходили мимо, спеша по своим делам. Одни несли корзины с перевязочным материалом для больных, другие – подносы со шприцами для забора крови у несчастных. Даже в хосписах простолюдины четвертого сословия должны платить жестокую десятину.

В гнетущей тишине за толстыми стенами с щелями иногда раздавался хриплый, острый кашель.

– Больные туберкулезом, – объяснила наш гид. – Холод межсезонья ничего хорошего не сулит их измученным бронхам…

Я вспомнила приступы безудержного кашля Поппи до того, как ее вылечил «Глоток Короля». Могу только представить, как она страдала… и как сейчас страдают другие.

Кашель больных сменился хрипами. От боли? От отчаяния?

– Не обращайте внимания на крики, – без эмоций произнесла сестра Пурпурина. – Вдоль правого крыла, где мы сейчас находимся, – душевнобольные. В большинстве своем они безопасны. Но сегодня полнолуние, а лунатики очень восприимчивы. Нам придется пустить им кровь, чтобы успокоить.

Наконец мы дошли до кабинета директрисы. Он находился в самом центре хосписа, за железной дверью не меньшей толщины, чем сокровищница Версаля, охраняемая бесчисленными замками.

Меня поразила строгая, аскетичная комната без окон, стены которой были заставлены томами с потрескавшимися переплетами. Единственная мебель – большой стол из темного дерева, на котором громоздились документы, и массивный бронзовый подсвечник.

Хозяйка кабинета поднялась со своего места, постепенно выпрямляя длинное тело. Это была женщина, столь же худая, сколь и высокая, погребенная под черной мантией, на которой поблескивала подвеска в форме летучей мыши. Очки свисали с кончика заостренного носа, отражая отблески канделябров с обеих сторон от секретера.

– Преподобная мать Инкарната[26]26
  Инкарнатный – цвет сырого мяса, оттенок красного.


[Закрыть]. Я возглавляю хоспис Неизлечимых, – представилась она после того, как сестра Пурпурина ушла, закрыв тяжелую дверь.

– Мадемуазель де Плюминьи, наследница домена де Плюминьи, – с гордостью произнесла Эленаис. – Меня сопровождает месье де Джайпур, рыцарь Индии… и… – Взглянув на меня, она неохотно добавила: – …и де Гастефриш.

Преподобная внимательно посмотрела на девушку поверх железной оправы. Бледно-голубые глаза были так холодны и черствы, что, казалось, из них сыпались льдинки.

– Чем обязана честью видеть у себя королевских оруженосцев? – спросила она вежливым тоном, контрастировавшим с ледяным взглядом.

– Будьте любезны, отведите нас к уцелевшим после бойни на горе Парнас.

– Боюсь, это невозможно, мадемуазель.

– Что значит «невозможно»? – возмутилась Эленаис. – Как вы сами только что сказали: мы – оруженосцы Короля. Нам известно: сюда привезли двадцать два пострадавших. Требуем немедленной встречи с ними!

– Можете говорить с ними сколько угодно, но они вам не ответят.

– Ах, да? Они приняли постриг и дали обет молчания?

– Единственное, что они приняли, это саван, – холодно ответила преподобная. – Они мертвы.

Эленаис потеряла дар речи.

– Мертвы? – изумилась я. – Вы имеете в виду все двадцать два выживших? Но ведь они прибыли сюда всего три дня назад?

Мать Инкарната обратила бездонный взгляд на меня.

– Чтобы покончить со своими жертвами, яду упырей требуется менее суток, в подавляющем большинстве случаев. Чтобы заразить здорового человека, достаточно одной царапины. Как вы думаете, почему полиция привезла раненых сюда, а не в десятки других хосписов, координируемых Факультетом Парижа?

– Потому что они были… неизлечимы, – прошептала я.

Преподобная энергично кивнула головой, взмахнув черной вуалью:

– Мы принимаем безнадежные случаи, пациентов, которым не выздороветь: прокаженных, сифилитиков, туберкулезников в последней стадии, лунатиков, потерявших рассудок в бреду… и жертв упырей. Именно так эти мерзости охотятся в естественной среде: ночью устраивают засады в укромных местах, ранят добычу, которая подходит слишком близко, а затем терпеливо выслеживают ее, пока токсин не прикончит ее. Эти убийцы предпочитают избегать драк.

– За исключением последнего времени, согласитесь, – вмешался Сурадж. – Прошлой весной по приказу Короля я сражался с упырями на кладбищах Парижа. Мне приходилось выгонять их из логова и провоцировать драки.

– Теперь они изменили тактику и нападают открыто. Беспринципные падальщики превратились в свирепых хищников под предводительством Дамы Двора Чудес.

Имя камнем повисло в гробовой тишине кабинета, стены которого были заставлены аскетичными стеллажами.

– Да уничтожит Тьма эту мерзость из мерзостей! – выплюнула преподобная.

Соединив указательный и средний пальцы, она прочертила тройной знак Крови на своем теле, как это делал доктор Бонифас в церкви на Крысином Холме перед воскресной проповедью. Мать Инкарната сначала коснулась смертного сердца, затем левой яремной вены на шее и после правой, куда обычно вонзают клыки повелители ночи.

– Поэтому вы здесь, не так ли? Для того, чтобы истребить это… это бедствие, с которым полиция вот уже несколько месяцев как не справляется?

Сурадж кивнул:

– Именно. Будем благодарны, если вы не будете сообщать полиции о нашем визите, так как мы предпочитаем вести собственное, самостоятельное расследование.

– Конечно. Но я уже сказала: вы пришли зря. Тех, кого вы хотели допросить, уже нет с нами.

Преподобная развела руками:

– Прощайте. Мне нужно работать, управлять хосписом и поставлять кровь для Факультета. В этом вопросе «Неизлечимые» всегда среди первых.

Однако я твердо решила не уходить, пока не узнаю как можно больше:

– Подождите, матушка. Души жертв с горы Парнас покинули этот мир, но что стало с их телами?

– С телами? Они лежат в морге хосписа. Чем они могут быть вам полезны?

– Возможно, ничем. А может, крупицей истины.

* * *

– Меня зовут Вермильона[27]27
  Вермильоновый – ярко-красный цвет.


[Закрыть], я сестра «Последнего Пути», – приветствовала нас пожилая монахиня у входа в морг.

Сестры, которых мы встречали в хосписе, носили имена, описывающие различные оттенки человеческой крови. Таков обычай для тех, кто вступил в ряды ордена гематического Факультета.

Мы спустились в подвал, где царила постоянно низкая температура, чтобы сохранить трупы.

– Значит, вы хотите увидеть мертвых с горы Парнас? – поинтересовалась сестра Вермильона. – Следуйте за мной.

Слегка прихрамывая, она шла впереди нас, освещая путь фонарем. С правой стороны тусклый свет выхватил открытые ниши: ряд комнат-холодильников.

Стойкий запах ароматических трав пропитал это место, замедляя разложение трупов и предотвращая возможное заражение. Розмарин, бессмертник, лекарственная мята… от знакомых ароматов закружилась голова, будоража воспоминаниями. Я отчетливо увидела аптекарскую лавку отца. Деревянный прилавок, где помогала маме измельчать травы в ступке… Низкий столик, где Бастьян писал названия лекарств на глиняных горшочках… Услышала замечания старшего брата Валера, когда он видел, что мы вместо работы играли с красками… У меня перехватило дыхание. Сколько ссор и примирений, шуток и смеха звучало в этом узком магазинчике, отныне навсегда замолчавшем!

– Сюда приходят мертвые перед тем, как отправиться в последний путь, – пояснила наш гид, вырвав меня из мучительных воспоминаний.

– До того, как их похоронят, вы хотите сказать? – испуганно спросила Эленаис.

Сестра «Последнего Пути» замолчала, подняла фонарь, осветив лицо, покрытое тонкой сеткой морщинок.

– У бедняков нет индивидуального погребения. Их тела хоронят в братских могилах. Это своего рода древний негласный уговор с упырями – чтобы те не нападали на живых, парижские хосписы предоставляют им останки мертвых. По крайней мере, так было на протяжении веков, пока не появилась Дама Чудес.

Монахиня возобновила шаг.

– Только смертные дворяне и богатые буржуа могут позволить себе укрепленные склепы на кладбищах Парижа, защищенные от осквернения нечистью. Крипты в освященных местах предназначены для членов гематического Факультета.

Сестра Вермильона высоко подняла фонарь. Мы увидели многочисленные ниши в стене напротив комнат-холодильников: в каждой из них стоял гроб.

– Это могилы монахинь, которые на протяжении многих поколений соборовали неизлечимых.

Мы прошли мимо пустых камер перед тем, как остановиться у последней.