Текст книги "Белые гондолы. Дары Отступника"
Автор книги: Виктор Довженко
Жанр: Жанр неизвестен
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Глава 12. Утро после гонок
У входа по-прежнему стоит грузовик, рядом с ним суетятся люди. Беспрепятственно минуя его, мы пересекаем темный скверик по направлению к вокзалу. В моих ботинках хлюпает вода, холодный ветер сразу же облепляет ноги мокрыми брюками.
Из ближайшего к нам автомобиля выскакивает таксист и, вытягивая шею, всматривается, не к нему ли мы направляемся. Еще несколько секунд назад он дремал чутким сном бывалой сторожевой собаки, которая всегда готова к прыжку.
Лиана устало закрывает глаза, усевшись на потертый велюр заднего сиденья старого «Опеля»:
– Я поеду к подруге, у нее переночую, что-то домой мне сейчас не хочется. Магистральный проезд, четырнадцать, пожалуйста.
– А ваша травма? Надо бы нам сейчас в больницу заехать!
– Терпеть не могу больницы. Моя подруга – детский врач, она меня посмотрит, а там видно будет.
По пустым улицам мы быстро добирается до дома подруги – красной кирпичной пятиэтажки. Попросив таксиста подождать меня, я провожаю Лиану на четвертый этаж. Она держит меня под руку, мы поднимаемся по узкой лестнице, прижавшись друг к другу. У двери, обитой черным дерматином, Лиана шепчет:
– Какая ужасная ночь! Знаете, я рада, что вы все-таки не монах! До свидания, Давид.
Подождав этажом ниже, пока откроется дверь, и Лиана войдет к сонной испуганной подруге, я сбегаю вниз, перескакивая через несколько ступенек, и буквально запрыгиваю в такси. Она рада, что я не монах! Ужасная ночь? Да это самая прекрасная ночь! Мне кажется, что автомобиль едет слишком медленно, кажется, что если я побегу рядом, то оставлю его далеко позади. Хочется бежать, причем на всех четырех, перепрыгивать через автобусные остановки и деревья, лететь и плыть по холодному ночному воздуху. Такси останавливается у моего подъезда, я оставляю водителю все содержимое худосочного бумажника и поднимаюсь к себе.
«Боже мой, завтра, а, вернее, уже сегодня – суббота! Утром я снова смогу быть с Ней!» – с этой единственной мыслью я проваливаюсь в сон, сидя на диване и завернувшись в плед, едва успев глотнуть коньяка из стакана, который так и остается у меня в руке.
Меня будит телефонный звонок:
– Это Михель. Еще раз вам напоминаю, что никаких гонок не было, и вчерашнюю ночь вы провели дома, в теплой постели.
– Подождите, а как же этот кошмар с «Головой»? Вы что, не будете проводить расследование?
– Это наша забота. Повторяю, ничего не было, вам ясно? Я очень надеюсь на ваше благоразумие, не ввязывайтесь в историю, которая, я еще раз предупреждаю, сразу станет для вас очень неприятной. Счастливо.
Я, вообще-то, и не имею намерения что-либо писать о происшедшем, поскольку, во-первых, обещал Михелю этого не делать, а во-вторых, был уверен, что информация о таких необычайных событиях, так или иначе, всплывет. Если пользоваться языком приключенческих романов, «ужасные слухи клубами зеленоватого тумана поднимутся на поверхность земли из мрачных глубин подземелья и распространятся по городу, как опасный вирус».
Намерение у меня сейчас только одно – как можно скорее быть с Ней. Наскоро позавтракав, я бегу за цветами. Не в киоск, хотя он и находится за углом, а в салон, который находится за четыре квартала от меня. Там всегда можно выбрать свежие и неожиданные сочетания красок и форм. К цветам и к их подборке в букете у меня всегда было особенное отношение. Думаю, Господь наделил их не сравнимой ни с чем красотой тоже из какой-то особенной любви. Полусонная неразговорчивая цветочница не особенно мне мешает в выборе цветов. Я собираю веселую романтичную композицию из белых гербер, маленьких рыжих розочек и голубых сухоцветов. Цветочница оборачивает ее темно-зеленой бумагой с рваными краями, и завязывает соломенной ленточкой. В приподнятом настроении я добираюсь до дома Лианиной подруги.
Обитую дерматином дверь открывает веснушчатая девушка в розовом халате, тапочках с зайчиками на носках, и очках. Ее лицо выражает суровость, которая, судя по всему, совсем не свойственна ее характеру. Из-за ног девушки важно выходит большой пушистый серый кот и направляется прямиком ко мне по лестничной площадке.
– Маркиз, ты куда!
Она с трудом затаскивает увесистого кота обратно в квартиру:
– Меня зовут Давид. Это вот букет для Лианы. Как она?
– Молодой человек, вы ошиблись, никакой Лианы тут нет.
Она собирается уже закрыть дверь. Я решительно хватаюсь за ручку:
– Послушайте, я ее вчера сюда сам привез. Вы ее смотрели? Как ее позвоночник?
Выражение ее лица смягчается:
– Да она вся в синяках, как после драки стенка-на-стенку. Но, слава Богу, только синяками и отделалась. Спит она, и не похоже, что собирается скоро просыпаться. Давайте ваш букет.
– Вы его поставьте рядом с постелью, чтобы она сразу увидела, как проснется. Вас как зовут?
– Ева.
Я оставляю Еве свои номера телефонов, домашний и редакционный, она нехотя диктует мне свой. Погладив кота, расположенного ко мне значительно больше его хозяйки, я прощаюсь и ухожу.
У меня впереди как минимум полдня, которые нужно чем-то занять. После пережитого сегодняшней ночью хочется просто сидеть в кресле и смотреть какой-нибудь старый фильм, старую американскую комедию, например.
Тут я вспоминаю об обещании, данном своему новому знакомому, Александру из часовни. Медленно вышагая по маленькому круглому дворику с детской площадкой в середине, я размышляю, кого из известных в городе личностей можно было бы озадачить интервью на малопопулярную в массах тему происхождения Земли. Не просто озадачить, а получить прогнозируемый и желаемый результат. Персонажей из администрации города и генералов в отставке я вычеркиваю из списка возможных кандидатов сразу, десяток театральных актеров и двух режиссеров, поразмыслив, минутой позже. Остается еще экстравагантный главный дирижер театра, он очень неглуп и весьма начитан, но, пожалуй, некоторые его заявления, публиковавщиеся в нашей газете, раскрывают его скорее как фантазера-эзотерика, чем православного христианина.
На площадке играют дети, девочка лет шести и семи-восьмилетний мальчуган. Две молодые женщины стоят неподалеку, увлеченные разговором. Дети заняты покорением облезлой металлической конструкции из толстых труб, когда-то покрашенных красной краской. Вероятно, это сооружение задумывалось как огромная черепаха, но для детишек оно стало горой Джомолунгмой. Мальчик карабкается на нее со стороны Китая, а девочка обгоняет его, соответственно, со стороны Непала.
– Смотри, это черный як!
Я слышу крик мальчика. Он показывает пальцем на темно-серого толстого голубя, который от такой неожиданной характеристики чуть не сваливается с железной трубы на песок.
Девочка, покоряя последнюю секцию потертой «Джомолунгмы», утверждает:
– Какой як, это дух пропавшего альпиниста! Он провалился в трещину и умер, а теперь является и всех пугает.
Ее мать периодически громко кричит, не двигась, однако, с места:
– Слезай, альпинистка, я уже ушла!
Юнус! Как я мог забыть про него! Знаменитом фотографе с мировым именем, побывавшем во всех известных, малоизученных и вовсе затерянных местах мира. Про него шутили, что он по дну перешел Тихий океан.
Многие профессиональные путешественники к старости начинают поклоняться природе, становятся, подобно японцам, своеобразными синтоистами, попросту говоря, язычниками. Поэтому я был удивлен, однажды увидев Юнуса в часовне на озере, причем он не созерцал красоты росписей и архитектуры через объектив фотокамеры, а прикладывался к иконам и с чувством осенял себя Крестным знамением.
Шестидесятипятилетний, но еще очень крепкий и остроумный кавказец, досыта насмотревшись красивейших закатов и великолепных восходов в самых экзотических местах планеты, несколько лет назад решил обосноваться в наших краях и построил себе довольно своеобразный дом на самом краю глубокого ущелья в двадцати километрах от города. Ущелья, которое называют у нас «Ущелье черной реки».
Глава 13. В доме над пропастью
Я познакомился с Юнусом примерно два года назад, когда он строил свой необычный дом, и был первым журналистом, посетившим это место. За эту встречу он полностью исчерпал запасы своей доброжелательности в отношении людей моей профессии, и всем приезжавшим за мной коллегам неизменно давал отставку. Со мной, тем не менее, он всегда был любезен и даже называл меня «юный друг, песчаный папарацци», когда мне случалось встретить его в городе.
Терпеть не могу проводить часы ожидания в бездеятельности. Решив попытать счастья застать его дома, я сажусь на пригородный автобус, и уже через полчаса бреду по полузасыпанной песком узкой дорожке к жилищу путешественника. За голубым бетонным забором песка уже значительно меньше, замысловато рассаженные завезенные пальмы огибают причудливо раскрашенные каменные дорожки. Дом невысок, и скорее напоминает бункер, поскольку основная его часть находится под землей. Я миную просторный гараж для нескольких автомобилей, потом какой-то странный сарай, крытый нержавеющей сталью, который мог бы вместить небольшой самолет, и, несколько раз постучав дверным молотком, жду хозяина.
Вскоре дверь отворяется, и Юнус, с довольно мрачным выражением лица, появляется передо мной. Он смуглокож, невысок ростом, с резкими, но привлекающими чертами. Узнав меня, он улыбается и широким движением руки приглашает войти.
– Я решил вас навестить, не помешал? Что-то лицо у вас невеселое.
– Нет, я тебе рад. Сам себе удивляюсь, что сижу дома, старею, наверное. И будешь тут мрачным, когда он съезжает в ущелье. Я замерил плиту балкона – она накренилась на целых три градуса за шесть месяцев. Если так будет продолжаться, то в один из вечеров я усну в постели, а утром найдут меня внизу, у Черной реки, как Пушкина. Ты как друг пришел или как журналист?
– Конечно, как друг! Но вы же не откажете миру в ма-аленьком интервью, тем более, что он в опасности.
Юнус насторожился:
– Кто?
– Мир. Вы же сами сказали, что можете съехать в пропасть. Мир рискует оказаться одновременно без вас и без вашего будущего дома-музея.
Юнус хохочет. Он одет в льняную светлую рубашку и такие же шорты, лицо дагестанца лучится морщинами. Мы проходим на балкон. Трехградусный «наклон», конечно, нельзя почувствовать, но я с осторожностью подхожу к перилам из двухсантиметрового стекла. Открывается одновременно прекрасный и жутковатый вид. Обрыв отвесно уходит вниз на пару сотен метров, речка, которую называют Черной из-за того, что она почти всегда погружена в тень, стремительно несет свои воды вдаль и скрывается за поворотом ущелья.
– Да, какой черный поток. Ты знаешь, а ведь мое имя переводится «поток» с древнееврейского. Можно представить, что если крикнуть «Юнус!», мне ответит не эхо, а мой тезка снизу. Слышал, что в ущелье есть бездонная трещина? Во-он там!
Юнус вытягивает руку по направлению к красноватой скале, к которой каким-то чудом прилепилось деревце:
– Я сам проверял – кидаешь камешек, в звука падения не слышно! Слушай, у меня есть час, а потом меня ждут дела в гараже. Кофе?
Мы возвращаемся в гостиную, садимся в плетеные кресла, я включаю диктофон.
– Юнус, ваша профессия дала вам возможность побывать в самых затерянных точках планеты, что очень многим нашим «закрытым» горожанам недоступно.
– Да, у фотографа есть некое преимущество перед многими другими профессиями, преимущество, которое ему дает именно этот род занятий. Он имеет гораздо больше времени на разглядывание красоты мира. И он может разглядывать ее с разных точек, иногда очень даже удаленных.
– Довольно сибаритское преимущество, как вы думаете?
–Может быть… Псалмопевец Давид, ваш тезка, один из первых прославлял Бога, созерцая красоту мира. Его трудно назвать образцом для подражания, но в этом я надеюсь быть его последователем.
– То есть вы хотите сказать, что относитесь к своей профессии, как к своеобразному миссионерству?
– Можно так сказать, но наполовину. Вторая половина – это не прекращающаяся детская игра.
– Вы имеете в виду «Обратитесь и будьте как дети?».
– Что-то вроде этого. Разве это не детское занятие, рассматривать мир через маленькое окошечко и радоваться, когда увидел через него что-то симпатичное или неожиданное?
– Да, действительно. Кстати, я видел вас в часовне на озере. Расскажите, вы выросли в православной семье?
– Часовня у нас чудесная в полном смысле слова. Чудо – в том, что ее там задумали строить, в котловане этаком древнем. И результат потрясающий, конечно, получился.
Что касается моей семьи, я был воспитан, как и большинство наших соотечественников, «сомневающимся материалистом». Мама «сомневалась» больше отца, но о какой-либо религиозности моих родителей говорить не приходилось. А креститься меня привела в незапамятные времена подруга-однокурсница. Она просто сказала «Ты не будешь жалеть», я ей доверял, и покрестился. И действительно, можно сказать «Слава Богу». С тех пор уже больше сорока лет прошло…
– Я слежу за вашим творчеством и знаю, что вас всегда очень интересовали раскопки…
– Мало кого из людей, воспитанных на приключенческой литературе, не интересуют раскопки и поиски сокровищ. А работа полевого археолога вообще окружена светящимся ореолом романтики. В последние годы я к этой теме отношусь не с меньшим интересом, чем раньше, но, как бы это сказать, стал разборчивее. Как на ваш взгляд, вскрытие могил археологами и мародерами со стороны очень отличается?
– Ну да, с одной стороны научный интерес, и с другой – корыстный.
– Это не снаружи, а внутри самих копателей, так сказать, мотивация.
А со стороны – любое вскрытие могил, кроме криминалистического, это надругательство над костями. Чем больше я наблюдаю раскопки различных могильников, а ведь чуть ли не каждый приличный холм может таить в себе какие-нибудь развалины и десятки могил в придачу, тем больше сомневаюсь, что такие поиски исторической истины – хоть сколько-то богоугодное занятие.
– Но истину искать все же необходимо?
– Вот именно, «искать». Вообще во все времена люди испытывали серьезные проблемы при получении истинного знания. Это традиция, заведенная в человеческом обществе очень давно. Учеников Христа и апостолов, обращающих мир, преследовали и уничтожали, средневековых ученых, изучающих мир, преследовали и уничтожали, а в наше время этот мир истину топит в огромной мусорной куче. Девиз интеллигенции двадцатого века метко обозначил Генрих Манн: «Мы рождены искать правду, а не обладать ей».
– Что вы подразумеваете под мусорной кучей?
– Да эту нашу жалкую теорию эволюции, а также громадное количество исследований, раскопок, диссертаций, и сотни тонн литературы, из которой складывают стену между нами, нашими детьми и истиной, простой, доступной для понимания любым умом.
При этих словах Юнуса я чувствую, выражаясь незамысловатым языком вчерашних букмекеров, что поставил на правильный байк:
– Миллионы людей вряд ли согласятся с таким сильным образом.
– К сожалению, когда то или иное заблуждение разделяют огромные человеческие массы, это не добавляет этому заблуждению правдивости. Я слежу за этой темой всю жизнь, но теорема не становится аксиомой, теория эволюции бездоказательна. Хронология эволюционного развития живого мира – тоже. Но научным сообществом они давно приняты за фундамент, с этого же фундамента начинается обучение наших детей. Тогда как библейская история и хронология имеют множество бесспорных доказательств. И их все больше появляется каждый год.
– Расскажите о каком-нибудь из них, нашим читателям наверняка это будет интересно.
– Возможно, вы помните мою выставку «Небесная сера»? Между нами говоря, парочка моих скептически настроенных друзей сразу же «поправили» название на «Небесная сера и немного ушной». Туповато, конечно – смеется Юнус. Так вот, я был в том самом месте, к северу от Иерихона, где были сожжены небесным огнем Содом и Гоморра. Там повсюду камни прожжены комками серы, такие же серные шарики в толстом слое пепла, покрывающего землю. И это единственное такое место в мире, заметим.
– Я прекрасно помню, вы сделали потрясающие снимки с красными лучами солнца, пронизывающими камни, такое ощущение, что камни горят. И какие-то призрачные силуэты домов и людей. Как вы этого добились?
– Игра, все та же детская игра, дорогой мой. Играешь со светом, пленкой, придумываешь какие-то новые фокусы.
– Вернемся к раскопкам, что еще вас настораживает в последнее время?
– Мои друзья говорят, что я старею. Возможно.… Но какова «научная» ценность раскопок, котлованов и траншей в разных частях света, которые копают на деньги налогоплательщиков? Во-первых, все обесценивает этический момент, я уже говорил, это – осквернение могил. Во-вторых, копаясь в трухлявой древности, мы дарим миру древние вирусы, спокойно дремавшие до срока. Все это – еще полбеды. А интерпретация находок в современном мире возможна исключительно в границах общепринятой хронологии. Иногда позволяют от нее отступить, совсем немного, и тогда возникает запланированная сенсация.
– Кто позволяет?
– Научное сообщество коррумпировано не меньше, чем чиновники или военные. Сомневаюсь, правда, что вам дадут об этом писать. Хотя, как стариковское брюзжание, пожалуй, может пройти.
– Вы себя недооцениваете, Юнус, все знают в вашем авторитете в международных научных кругах.
– Да полно вам… Кстати, вы слышали о гравированных камнях из Перу? Камнях Ики?
– Нет.
– В Перу уже давно находят тысячи очень древних камней, гравированных рисунками несложной графики, но технология гравировки высочайшая. Я их видел, снимал, их подлинность не оставляет сомнений, их выкапывают из-под многих кубометров земли, но научной общественностью они признаны фальшивкой. Дело в том, что на этих камнях достоверно изображено сосуществование людей и динозавров, например. И еще – сложнейшие хирургические операции. И все это – примерно 7-8 тысяч лет назад, если верить радиоуглеродному анализу.
– Действительно, как-то не вписывается в образ каменного века.
Юнус встает за новой порцией кофе, я разглядываю его гостиную, почти пустую комнату со стенами цвета старого вина и длинной черной тумбой, заставленной самыми разнообразными подсвечниками. К подсвечникам у Юнуса особое пристрастие коллекционера.
Хозяин передает мне раскаленную чашечку.
– В апокрифичной «Книге Еноха», например, описывается зарождение технологий и вообще прогресса посредством вмешательства, как бы это сказать, «бесплотных сил». То есть, возможно, все обошлось без использования каменных топоров на протяжении десятков тысяч лет. Каменные топоры, конечно, были, но скорее всего уже у одичавших племен после Потопа, которые до сих пор используют трение палочек для разжигания костра. В общем, если не считать экологического кризиса, мир сейчас объединяет одно – заблуждение относительно его истории, древней истории.
– Юнус, но вы-то не впадаете в это заблуждение и, наверное, можете его рассеять?
Он смеется.
– Со страниц маленькой вечерней газеты полузакрытого города? Забавно. Эта старая история смыта Потопом и частично затоплена Океаном, но кое-где понемногу обнажается из-под наносов ила и домыслов.
– Ваша выставка «Это было и до Потопа», которая объехала Европу, была встречена очень неоднозначно. Вы сделали фантастические коллажи из документальной военной хроники, фильмов ужасов и полуреальных пейзажей.
– Еще бы! В нашем городе я вообще на нее не рассчитывал. Но посетителей было много, как в Мюнхене, так и в Ницце. В единственном источнике, которому можно доверять, я имею в виду Библию, о допотопной цивилизации сказано крайне мало, но сейчас уже можно догадываться, что она была развернута почти по всей планете. Пирамиды, гигантские тоннели, разные мегалитические сооружения разбросаны по всему свету, в том числе на дне океанов и морей. Из эпосов и легенд самых разных народов, которые почти всегда имеют отзвуки исторической правды, мы понимаем, что ужасные войны испепеляли все живое по всей планете. А своей серией я хотел выразить как раз ту мысль, что если Господь Бог решил смыть с лица Земли все достижения развращенного человечества, то не стоит нам их пытаться откопать. Пусть даже это жутко любопытно. Просто из заботы о детях.
– Кстати, по поводу детей. Со времен вашего ученичества подача истории Земли и природы на предметах географии и биологии не сильно изменилась.
– Да, я подозреваю. Если бы мы честно предложили детям два варианта понимания истории земли и человечества, на самом деле мы предложили бы им выбор, как жить и к чему готовиться: относиться к миру с любовью или с терпимостью, готовиться к вечной жизни или к смерти, распаду. Терпимость сейчас в мире, пожалуй, популярнее любви.
Магическое слово «любовь» заставило меня совершенно потерять нить разговора. Я искоса гляжу на аскетического вида циферблат всего с четырьмя синими цифрами. Юнус смотрит на меня, улыбаясь:
– Любопытно, мы совсем не говорили о фотографии, не говорили о моих зарубежных знакомых из бомонда, а почти все время о призрачной истории Земли. Я, конечно, люблю эту тему, но зачем тебе она?
– Может быть, когда тема серьезная, она сама всплывает в разговоре, даже без нашего желания?
– Ну да, всплывает, точно. А мне, пожалуй, пора на дно. Гараж ждет. У меня там… Э-э, неважно. У тебя усталый вид, все в порядке?
– Ночь была бурная.
Фотограф смеется:
– Неужели рулетка?
– Вы даже не представляете, насколько вы близки к истине.
– Да ну? Осторожнее с этим, передачи в камеру я тебе носить не буду.
Наверное, никто из гостей Юнуса так быстро не набирал скорость сразу от его порога и до далекой остановки автобуса на шоссе. Удивляясь верности избитой фразы о вырастающих крыльях влюбленных, я подбегаю к потрепанному столбику с номером. Шоссе пустынно, пыльный ветер посвистывает не очень ободряюще.
Но уже через полчаса я сижу в попутке, абсолютно довольный жизнью.
За рулем молодой парень, крепкий и потертый, как и его пикап.
Я спрашиваю его:
– Домой едешь?
– Да, у матери был, в деревне У.
– А что ты думаешь о происхождении Земли?
– Чего?
– Как думаешь, как Земля возникла наша?
– Ну.… Откуда я знаю? Зачем мне это? Инопланетяне создали, наверное.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
