Текст книги "Черный рыцарь Артур Ярош. Книга 3. Защитник униженных"

Да, таков был для меня в этот миг смысл этого лепета голодного и продрогшего ребенка. Я сунул руку в свой карман и вынул горсть серебряных монет, отдал их мальчугану. Но сейчас же в моей голове зародилась новая идея.

– Скажи-ка бедный мальчик, разве у тебя нет родных?

– У меня одна только мать, – ответил мальчик, – но она больна, и я оставил ее голодною на чердаке, в котором мы живем.

Мне вдруг захотелось посетить эту несчастную больную, видеть своими глазами нужду и горе бедного люда. Я позвал стоявший невдалеке кэб, в который я сел вместе с мальчиком.

В эту ночь великого праздника я увидел лицом к лицу страшное бедствие и горе, нужду и страдания во всем их ужасном величии. Я очутился в комнате, в которой лежала изнуренная болезнью и горем женщина, потухшие глаза которой ясно говорили, что смерть уже простерла свою костлявую руку над новой жертвой…

О, в этот вечер я вспомнил слова моего умирающего отца, и какой-то голос с укором говорил мне о нарушенной мною клятве. С этого дня, я с удвоенным усердием посвятил себя благотворительной деятельности.

Мало-помалу я начал забывать легкомысленную Арабеллу, которая как я узнал, уехала с лордом Сесилем в далекие края.

Несчастная мать встреченного мною в ночь Рождества мальчика скоро скончалась, и я взял под свое покровительство бедного сироту. Как я узнал от бедной женщины, рассказавшей мне перед смертью, всю печальную повесть своей жизни, она была француженка и прибыла в Лондон вместе с мужем и единственным ребенком. Но ее муж скоро умер, и несчастная около года бедствовала, еле прокармливая себя и мальчугана. Она просила меня отправить ее сынишку в Париж, снабдив меня адресом ее родных, которые, по ее словам, охотно приняли бы бедного сиротку.

После смерти бедной женщины я решил сам отвести мальчика на его родину. Но приехав в Париж, я скоро узнал, что родственники бедного сироты уже покинули Париж, уехав неизвестно куда.

Везти мальчика обратно в Лондон я не хотел, тем более, что он плохо говорил по-английски. Я был того мнения, что на его французской родине легче будет обеспечить его будущее. Я отдал его в один из лучших пансионов, попросив содержателя заботливо смотреть за бедным сиротой. Больше месяца прожил я в Париже, и за это время я имел много случаев ближе приглядеться к свирепствующей в этой мировой столице нужде.

Я забыл вам сказать, г-н князь, что я прибыл в Париж инкогнито, так как я был намерен пожертвовать громадную сумму на оказание помощи сиротам и детям неимущих родителей. Часто посещал я самые бедные кварталы Парижа, чтобы собственными глазами видеть горе и нужду, с которыми я хотел бороться.

Однажды, возвратившись поздним вечером на свою квартиру, я был поражен страшной неожиданностью. Не успел я коснуться звонка наружной двери, как ко мне подошли два полицейских агента, и старший из них сказал мне:

– Идите за мной, вы арестованы именем закона.

Не зная за собой никакой вины, я со спокойной душой последовал за полицейскими. Я не стану описывать вам все мытарства, которые я пережил в французской столице, но скажу вам вкратце, жертвой какого рокового недоумения я стал.

Увы, это была роковая ошибка, которая должна была разъясниться в обыкновенное спокойное время. Но тогда во Франции, а особенно в Париже, царила страшная смута, во время которой республиканцы подвергались страшным гонениям и жестоким преследованиям.

За одно неосторожное слово человек мог бы поплатиться головой. И вот злому року угодно было, чтобы вымышленное имя, под которым я проживал тогда в Париже, было тождественно с именем одного американца, ревностно помогавшего французским республиканцам.

Напрасно я оправдывался и заклинал своих судей, напрасно я называл свое настоящее имя и клялся, что я английский лорд Вардмур. Моим словам не поверили? И я должен был еще благодарить своих палачей за их снисходительность, когда они взамен смертной казни сослали меня в эту каторжную тюрьму».

Лорд закончил свой рассказ, и его слушатели с участием посмотрели на неопасную жертву слепого случая и людской ошибки.

Князь Фельс крепко пожал ему руку. В своем волнении он не был в силах сказать и слово.

Никто не заметил, с каким живым интересом Пухлер слушал рассказ лорда. И все оглянулись на него с изумлением, когда вдруг раздался его голос:

– Господа, и я жертва несправедливости! Я не ехал на эту каторгу по своей вине, жестокость и произвол дурных людей толкнули меня на тот путь, который привел меня в эту обитель людского горя!

Глава 67. Печальная повесть

«Мое имя Николай Пухлер, – начал француз свой рассказ, когда его трое слушателей снова уселись на своих местах, – и я родился в замке одного графа, у которого мой отец служил кучером.

С самого детства я выполнял разную черную работу.

Сначала я исполнял должность поваренка на кухне, помогая всем слугам и служанкам замка. Взрослым мальчиком я служил на конюшне чем-то вроде помощника своего отца. Словом, меня готовили в кучера, и, может быть, я когда-нибудь занял бы место своего отца.

Но судьба решила иначе.

Меня еще в детстве называли буйным мальчиком, и я часто подвергался более или менее строгим наказаниям за ту или другую наглость. Еще мальчиком я обладал необыкновенной силой, я был рослым, широкоплечим, не по летам. Я не давал спуску никому, и старшие слуги часто жаловались на меня отцу, наказания нисколько не страшили меня.

Однажды со мной приключился случай сам по себе незначительный, который, однако, послужил началом этой трагедии, жертвой которой вы видите меня теперь пред собой, мои почтенные слушатели.

Управляющим графского замка был некий Жан Катильон, не молодой уже человек, холостой, но известный во всем замке, как злой и грубый тиран. Кроме того, он пользовался дурней славой гнусного развратника. Указывали на десятки жертв этого скота в образе человека.

У этого управляющего, была огромная собака, которую он берег и хранил, как самое дорогое для него во всем мире. Казалось, этот человек, в котором, по-видимому, не было ни искры человеческого чувства, посвятил всю свою привязанность этому четвероногому другу. И по капризному случаю угодно было, чтобы эта собака управляющего играла такую роковую роль в моей жизни.

У меня была маленькая сестричка Анна. Она была моложе меня шестью годами, но я любил играть с ней как с ровесницей. Она была восхитительно мила, и вся прислуга замка баловала ее и забавлялась с ней.

Однажды пред вечером я вышел из господской кухни на двор, по какому-то делу, и вдруг я услышал отчаянный детский крик.

Я сейчас узнал голос своей сестрички.

С быстротой молнии я бросился к конюшне, откуда донесся этот крик. Моим глазам представилась страшная картина. Анна лежала на земле, крича и мечась, а огромная собака управляющего ухватилась зубами за ее платьице, громко рыча и сверкая глазами.

Мне было тогда двенадцать лет, но в храбрости и энергии я не уступал любому взрослому юноше. Я сейчас же бросился на собаку, которая увидев неожиданного врага, сейчас выпустила свою жертву.

Но в тот же миг, она, словно обезумев, накинулась на меня с широко раскрытой пастью, в которой сверкали страшные зубы. Я ничем не был вооружен, и палки не было под рукой, но, ни мига немедля, подскочил к собаке и обхватил ее шею обеими руками.

Животное готово было вонзить свои острые зубы в мою щеку, но мои пальцы сдавили ей горло, словно железные тиски. Напрасно собака яростно выла и мотала головой, ей не удалось освободиться от моих тисков. Минуту спустя она издала последнее хрипение. Я отскочил от мертвого тела животного.

Вам, мои почтенные слушатели, может показаться невероятным то, что вы скоро услышите, но, к сожалению, это горькая правда. Мой невольный поступок имел для меня роковые последствия. Может быть, именно этот случай послужил началом всех постигших меня впоследствии бедствий.

Узнав о том, что я задушил его собаку, управляющий Катильон, пришел в бешеную ярость.

Я не стану описывать всю страшную сцену, разыгравшуюся тогда в замке. Вкратце скажу вам, что управляющий ворвался в нашу квартиру с тремя слугами и меня подвергли жестокому истязанию. Кровь лилась по моему телу, и я поклялся отомстить негодному управляющему.

Полгода спустя я сдержал свою клятву, и, подстерегши Жана Катильона в лесу, я из своей засады ударил его камнем в голову с такой силой, что он упал, лишившись сознания. Я, конечно, побежал домой, как ни в чем не бывало.

Управляющего же пред вечером принесли два дровосека, случайно нашедшие его в лесу. Против меня не было никаких улик, и никто не мог обвинить меня в этом нападении из-за угла.

Но ясно было, что управляющий в глубине своей души подозревал правду и догадывался, кому он был обязан этим ударом, благодаря которому он прохворал несколько месяцев. С тех пор я почувствовал, что в этом человеке я нашел непримиримого врага и весьма опасного.

Прошло много лет. Я стал уже юношей, а моя сестра Анна в шестнадцать лет сделалась прекрасной миловидной девушкой, прославившейся своей красотой во всей окрестности.

Мой отец занимал тогда должность помощника лесничего, так как после его болезни продолжавшейся около года ему трудно было исполнять прежнюю службу кучера.

Я жил при отце и помогал ему в лесу. Кроме того, нам отвели небольшой участок земли, который я обрабатывал.

Был прекрасный летний вечер, когда я возвращался с поля в наш маленький лесной домик. Я шел медленно, низко спустив голову и погруженный в какие-то думы. Но еще на расстоянии в несколько сотен шагов от нашего домика я был несколько изумлен и устремил глаза вперед. У забора пред нашим домиком стояла привязанная лошадь, которую я сейчас узнал. Я сам не мог отдать себе отчета в своем чувстве, но смутился. Тревога вдруг сдавила мне сердце, и я невольно прибавил шаг.

Несколько минут спустя, я уже очутился у двери нашего дома, но прежде чем войти, я прильнул глазами к небольшой щели. Я увидел Анну и стоявшего возле нее Жана Катильона. Я сейчас узнал ненавистного управляющего, хотя он стоял ко мне спиной.

В правой руке он держал кружку, из которой он пил, но я, почему-то был уверен, что жажда послужила ему только предлогом, чтобы проникнуть в наш дом.

– Ваша ключевая вода свежа и холодна, прекрасная Анна, – услышал я льстивый голос ненавистного негодяя, – после долгой и утомительной верховой езды весьма приятно освежить себя холодной водой из таких прекрасных рук.

Моя сестра не удостоила его и взглядом, повернув к нему спиной, она продолжала свою работу, что конечно привело негодяя в сильную ярость.

– Ты сестра Николая, самого буйного парня во всем околотке, – продолжал негодяй с трудом подавляя свою злобу, – Кто вообразил бы, что с этим диким растением могла бы вырасти такая прекрасная роза.

Но сестра продолжала молчать, не взглянув на него.

– Как зовут тебя, милое дитя?

– Анна!

– Ах, прекрасная Анна, если бы ты пришла ко мне в замок! У меня там много прекрасных вещиц, которые я подарил бы тебе. Твою белоснежную шею я украсил бы жемчугом, твою милую головку…

Но он не закончил своей фразы, ибо при последних словах он протянул руку к талии моей сестры. Этого было уже слишком много. В сильном возмущении Анна изо всех сил оттолкнула его.

Я уже был готов ворваться в дом, но я остановился, увидев, что моя сестрица сама сумела постоять за себя.

Катильон зашатался и сильно ударился о край плиты. Тяжело вздыхая, он держался за ушибленный бок, метая яростные взгляды на прекрасную девушку, которая так сурово ответила на его соблазнительные слова.

– Как вижу, в твоих жилах течет кровь твоего брата, – прошипел негодяй, – но постой-ка, я усмирю твою прыть! Мы еще увидимся.

И нахлобучив на голову свою шапку, он повернул к двери, но на пороге он столкнулся со мной.

Он хотел проскользнуть мимо меня, но я остановил его.

– На пару слов, мсье! – воскликнул я.

– Оставь меня в покое, – возразил он, боязливо взглянув на меня.

Катильон побаивался меня. Был ли он ясновидцем? Или он видел во сне лицо того, по милости которого…

Впрочем, я не хочу забегать вперед в своем рассказе.

– Мсье… я хотел сказать вам пару слов, – сказал я. – Не являйтесь впредь под тем или другим предлогом в дом бедных людей, чтобы соблазнять недостойными словами честных и невинных девушек.

– Дурак! – произнес он сквозь стиснутые зубы, выскочив в дверь. Ты слишком глуп, если не понимаешь, что я пошутил… Впрочем, я не стану оправдываться пред таким мальчишкой.

При последних словах, негодяй вскочил на свою лошадь и ускакал с быстротой ветра. Я заметил, что моя сестра с облегчением вздохнула.

– Дорогой брат. – сказала она, нежно обняв меня обеими руками, – Я сильно тревожусь… Тебе не следовало оскорблять управляющего… Я боюсь его мести.

Я всячески утешал свою сестру и старался успокоить ее.

Когда мы рассказали об этом случае своим родителям, они также встревожились, предсказывая, что управляющий найдет предлог, чтобы жестоко отомстить мне.

Однако, их опасения, казалось, были не основательны. Можно было подумать, что негодный управляющий не только забыл мою обиду, но стал даже снисходительнее и ласковее к моим родителям.

Время проходило, а мой отец начал даже подумывать, будто я несправедливо оскорбил тогда управляющего, что он вовсе не имел серьезного намерения обижать нашу Анну. Но я не разделял оптимизма моего отца.

Мне казалось, что все это спокойствие было только наружное, что под этой холодной корой таился вулканический огонь, который в одно пасмурное утро обрушится на нашу голову уничтожающей все лавой.

Я замечал, что управляющий часто бродил в окрестностях нашего домика, очевидно ища случая встретить мою сестру и поговорить с ней. Но мы с тех пор тщательно берегли Анну, и без особой нужды она не отлучалась из дому.

Прошло еще несколько времени.

Между тем наступил день, в который я должен был отправиться в ближайший город, чтобы отбывать воинскую повинность.

Я был, конечно, принят на службу, и несколько дней спустя, я должен был расстаться с родителями и Анной, ибо полк, в который я был назначен, находился далеко от моего родного дома».

* * *

Пухлер замолк, как бы желая немного отдохнуть и собраться с мыслями.

Его лицо приняло теперь еще более мрачное и суровое выражение.

Старый князь и лорд Вардмур с живым интересом глядели на этого гиганта, на мужественном лице которого ясно отражались роковые следы долгой мучительной, душевной скорби.

Елизавета устремила полный участия взор на этого простодушного человека, который в этот вечер спас ее от великой беды.

Но вот Пухлер откинул назад голову и, проведя рукой по лбу, взглянул на своих слушателей, прежде чем продолжить свой рассказ.

Глава 68–70. Месть

Могильная тишина царила в камере трех каторжников. Только тихий и равномерный голос Пухлера печально звучал среди этой тишины:

«И для меня наступила новая жизнь, о которой я раньше не имел понятия. Однако я скоро привык к военной службе и примирился со своей судьбой.

Странное дело, я, столь сильно привязанный к родному дому, столь беспредельно любивший своих родителей и сестру, так скоро позабыл их в той новой сфере, в которую злая судьба забросила меня. Однако, я слишком несправедлив к себе, ибо в глубине своей души я ни на миг не забыл единственных дорогих для меня во всем мире существ.

В первое время своей службы я почти еженедельно писал домой самые горячие послания и умолял отца известить меня, как они поживают без меня. Может быть, меня тревожило тайное предчувствие, и меня беспокоила мысль о том, что негодяй Жан Катильон воспользуется моим отсутствием для достижения своих гнусных целей и намерений на счет моей бедной сестры.

Но я не получал из дому никакой весточки, ни одного ответа на все мои письма, и неудивительно, если я после нескольких месяцев упорного молчания со стороны моего отца прекратил свои послания.

Напрасно ломал я себе голову над причиной изумительного молчания моих родных, я ничем не мог объяснить загадку. Тяжелая солдатская жизнь, также способствовала притуплению моих горячих чувств, к родным мне людям. Мало-помалу я примирился с горем и тоской по родителям и сестре, о судьбе которых я ничего не знал.

На службе я быстро шел в гору. Моя аккуратность и усердие обратили на себя внимания начальства, и я скоро был произведен в унтер-офицеры.

В начале второго года моей службы наш полк был отправлен в Алжир, где в то время несколько туземных племен восстали против французов. Постоянная Алжирская армия не была в состоянии покорить мятежные племена, и французское правительство должно было отправить туда значительные подкрепления. Меня не страшила война, я презирал опасность, и товарищи удивлялись моей храбрости и неустрашимости.

Я был всегда в первых рядах дерущихся, пули летели над моей головой, а я смело рвался вперед. Разумеется, что моя храбрость была замечена начальством, а офицера полюбили меня. Кроме того, всем нравилась моя необыкновенная сила и почти гигантская фигура, так что товарищи сильно завидовали мне.

Около двух лет наш полк пробыл в Алжире, а когда мы вернулись на родину, у меня был почетный крест за храбрость и чин капрала. Меня с неопределимой силой начала терзать неизвестность участи своих родных, и я стал проситься в отпуск на родину.

Но прошло несколько недель, а желанного отпуска я не получил. Письмо же, которое я отправил домой по прибытию нашего полка во Францию, осталось без ответа.

Во мне проснулся прирожденный буйный характер, и я решил дезертировать. Дезертирство было в то время далеко не редким явлением в нашей армии, да и эта задача была для меня не трудная, ибо я пользовался полной свободой, как храбрый солдат и капрал.

Два дня после того, как я покинул свою казарму, я уже шагал по большой дороге, которая вела в маленький лесной домик моего отца. Я уже начал спускаться в долину, простиравшуюся пред нашим большим лесом, на меня повеяло дорогими воспоминаниями о золотом детстве, когда я бродил по черному лесу и бегал по этой широкой долине. Низко опустив голову, я все более и более погрузился в эти сладкие воспоминания прошлого, да в печальные думы о настоящем, о суровой действительности…

Что ждало меня на родине? Найду ли я в живых родителей и сестру? Как поживают они?

Вдруг я был пробужден от своих мыслей ржанием лошадей и стуком копыт. Невольно я скрылся в ближайшие кусты, из-за которых я мог видеть всю дорогу, как на ладони. И вот из-за поворота дороги показалась нагруженная товаром повозка, которую везла пара худых кляч.

На большой кипе товаров восседал, словно на троне седой старик. Когда повозка подъехала к моей засаде, я узнал старого Вендрона, которого я знал с детства, с которым я всегда дружил. Вендрон уже много лет разъезжал со своим товаром по деревням и замкам, и почти каждый месяц он приезжал в наш замок и расположенные за долиной деревни. Эта неожиданная встреча сильно обрадовала меня, ибо от этого старика я надеялся узнать про своих родных.

Я выскочил из своей засады прямо на дорогу. Мое неожиданное появление испугало сонных кляч, и они зафыркали и заржали, вдруг остановились. Но и сидевший на повозке старик, должно быть, также сладко дремал, ибо он теперь только поднял голову и стал озираться кругом, как бы желая знать причину испуга своих кляч.

Увидев высокого незнакомца, в солдатской шинели, он с явной досадой заворчал:

– Черт побери, сколько их шляются по дорогам после войны, этих дезертиров!

Я подошел ближе к старику и пристально посмотрел на него, но старый Вендрон не узнал меня.

– Старый Вендрон, – с громким смехом воскликнул я, – вы забыли своих старых знакомых?

Торговец привскочил на своем месте и с ловкостью юноши спрыгнул на землю.

– Во имя всех святых! – воскликнул он, схватив меня за обе руки. – Какими судьбами… ты… Пухлер!

– Да, старый друг, это я! А вы так и не узнали меня?

– Что за диво! – быстро заговорил старик. – Я и теперь не верю своим старым глазам, на тебя глядя. Как ты вырос и окреп, чуть ли не великаном стал. – и сильно потрепав меня по плечу, он прибавил, – Давай-ка отметим нашу встречу, старый Вендрон всегда везет с собой бутылку хорошего вина.

Мы расположились на траве, а после первого стакана старый торговец спросил меня:

– Куда же ты направляешься, мой молодой друг?

Я изумленно посмотрел на старика.

– Что за вопрос? – воскликнул я. – Конечно домой.

Лицо торговца вдруг омрачилось.

– Домой? – переспросил он меня каким-то протяжным голосом, низко опустив глаза.

У меня сердце невольно сжалось, но я боялся расспрашивать его. Вдруг он положил свою руку на мое плечо и каким-то странным глухим голосом спросил меня:

– Да разве ты ничего не знаешь, мой бедный друг?

Ледяная дрожь пробежала по моему телу, и я вскочил со своего места.

– Вендрон… старый друг! – задыхающимся голосом заревел я. – Ради Бога… говори же… мой отец… мать…

– Умерли… оба умерли! – убитым голосом проговорил старик. – Ах, мой бедный Пухлер, ты и не подозревал, какое горе тебя ждет на родине!

И посадив меня рядом с собой, старик продолжал:

– Это было недели три после того, как ты ушел на военную службу. Негодяй Катильон пришел однажды к твоему отцу и просил его отдать твою сестру Анну ему в экономки.

Твой отец, догадываясь об искусных намерениях негодного управляющего, наотрез отказал ему.

На следующий день Жан Катильон позвал твоего отца к себе в замок. Ничего не подозревая, старик отправился в замок, но лишь только он вошел в кабинет управляющего, на него накинулись двое слуг, и, повалив его на пол, связали ему руки и ноги.

По знаку Катильона, один из слуг взял кожаную плеть, которой он стал безжалостно стегать по спине твоего отца. Несчастного привезли домой в бесчувственном состоянии, из которого он уже не очнулся. Он скончался через несколько часов после этой бесчеловечной экзекуции.

Твоя мать не пережила этого горя, и три дня спустя ее похоронили возле могилы твоего отца. Я закрыл глаза и тихо заплакал.

Но вдруг я вскочил на ноги, и, устремив испуганный взгляд на старого торговца, дрожащим от страха голосом спросил его:

– А сестра?

Старый Вендрон не сразу ответил. Очевидно, добрый старик щадил меня, он медлил еще самой страшной вестью.

Я схватил Вендрона за руку, и не своим голосом заревел:

– Ради Бога, Вендрон, скажите мне, что стало с Анной… или она также умерла…

– Крепись, молодой друг, – тихо ответил, наконец, старый торговец, – она жива… но, может быть, ты был бы более рад, если бы и она последовала за родителями в гроб… Да, друг мой, твоя Анна живет у Жана Катильона, убийцы ее отца и матери… Она управляет его домашним хозяйством, но она также… его любовница!

Глухой крик вырвался из моей груди, и я опустился на траву. Старый торговец предоставил меня моему горю, и молча, глядел на мое безмолвное горе, хорошо понимая, что происходило в моей истерзанной душе.

– Ах, зачем не погиб я на войне от вражеской пули? – воскликнул я, наконец, вдруг вскочив на ноги. – Зачем я дожил до этого позора своей сестры! Боже мой… моя Анна…

Но старый Вендрон положил мне на плечо свою руку и нежным, отеческим тоном заговорил:

– Послушай, мой добрый друг, ты уже не мальчик и я думаю, что ты знаешь, чего требует от тебя долг сына и брата…

Эти слова разом стряхнули с меня тяжелый кошмар, давивший мою душу. Старик сказал мне то, что уже кружилось в моих мыслях, но в первый миг отчаяния я весь находился под влиянием ужаса и оцепенения.

– Да, вы правы, старый друг! – воскликнул я. – У меня есть священная обязанность, на мне лежит долг мести… Я должен отомстить за кровь моих родителей и позор Анны. Я знаю, что мне нужно делать, и я не отступлю от своего долга, если бы даже это стоило мне жизни.

– Теперь я узнаю тебя, моего прежнего Пухлера. – сказал старик, крепко пожав мне руку. – Да поможет тебе Бог в этом добром деле! Уже три года невинно пролитая кровь твоего отца тщетно вопиет о мщении, а с неба на тебя с укором глядит твоя мать… Но громче сего кричит и зовет к мести, позор твоей сестры, которая, поныне еще влачит жалкую жизнь любовницы этого негодяя.

– Благодарю тебя, старый друг. – сказал я, протянув торговцу руку, – Мы может быть больше не увидимся, но ты услышишь обо мне… Если я погибну, ты прольешь дружескую слезу и вспомнишь добром своего рано погибшего друга.

Старик крепко пожал мою руку, и я отправился, но дороге к деревне.

Когда я, немного спустя, обернулся, я видел, как старый Вендрон уже погонял своих лошадей, но он сидел на повозке лицом к деревне, глядя мне вслед. Он еще раз кивнул мне головой, и мне показалось, что на его лице сияла добрая радостная улыбка.

Я приближался уже к деревне, и мне попадались навстречу знакомые лица. Но ясно, было, что никто из них не узнавал в высоком широкоплечем солдате выросшего среди них юношу, которого три года тому назад забрали на военную службу. Это обстоятельство радовало меня, ибо я уже успел составить план мести, и мне не хотелось, чтобы в замке стало известно о моем возвращении.

Скоро я вошел в деревенский трактир, где за тем же прилавком, как три года тому назад, сидел тот же старый трактирщик. Хотя я был редким посетителем трактира, но старик хорошо знал меня с самого моего детства. Не без удовольствия заметил я, что и он не узнал меня.

Я сел у маленького столика и заказал бутылку вика. Около часу я просидел в трактире, обдумывая все подробности плана мести, который я хотел выполнить еще в этот вечер.

Солнце уже склонялось к закату, когда я подходил к старому замку, который как мне казалось, глядел теперь мрачнее и суровее обыкновенного. Когда я вошел во двор замка, я увидел сильно суетившихся людей, нагружавших несколько возов хлебом.

Никто не обратил внимания на незнакомого солдата, и мне удалось никем незамеченным пробраться в длинный темный коридор. Дорога была слишком хорошо известна мне, и я скоро попал в левый флигель замка, где находилась квартира управляющего. С сильно бьющимся сердцем я подошел к большой двери и постучался. Минуту спустя я услышал шаги, а вслед затем открылась дверь.

Предо мной стояла Анна… Но как изменилась она! Правда, она и теперь была еще довольно красива, но она казалась постаревшей не на три года, а на целых десять лет.

Вместо прежней живой и миловидной девушки с кротким невинным лицом и улыбающимися глазами, вместо всегда веселой и детски беззаботной Аннушки, я увидел пред собой вполне созревшую женщину, сильно пополневшую, красота которой уже выцветала.

На ее лбу уже виднелись глубокие морщинки, ее лицо имело усталое выражение с грустным оттенком – верная печать горя и заботы. А ее глаза, глубокие, прекрасные, потеряли свою прежнюю живость и прелесть, они отражали сильную душевную скорбь.

– Чего вам нужно? – спросила она меня, и я сейчас заметил, что она не узнала своего брата.

– Где г-н Жан Катильон? – ответил я вопросом.

– Он еще не вернулся с поля, – ответила она.

Мне показалось теперь, будто мой голос напомнил ей что-то знакомое, ибо она пристальнее поглядывала на меня, как бы припоминая черты лица дорогого ей человека.

– Не Пухлер ли вы? – вдруг спросил я ее.

– Разве вы знаете меня? – с удивлением воскликнула она, еще пристальнее устремив глаза на меня.

– У меня поклон к вам, если вы Анна Пухлер – ответил я, с трудом подавляя свое волнение, чтобы не выдать себя, – Ваш брат, Николай Пухлер, был моим товарищем, мы дрались, плечом к плечу на поле битвы. Ах, Николай умер на моих руках сраженный пулей. Он успел только сказать мне несколько слов, прежде чем уста его смолкли навеки. «Когда ты вернешься на родину, извести мою сестру о моей смерти!». Это были его последние слова.

Но Аннушка уже не слушала меня, закрыв лицо руками, она горько разрыдалась.

– Боже мой! – сквозь слезы воскликнула она. – Теперь у меня никого нет на белом свете.

Радостное чувство овладело мной. О, я видел, что на дне ее души таилась еще искренняя любовь ко мне, что моя мнимая смерть больно терзала ее сердце. Я не мог продолжать, ее пытку, и бросившись к ней на грудь, я дрожащим от слез голосом воскликнул:

– Аннушка… сестра! Это я… твой брат!

Словно обезумевшая, она обнимала меня, осыпая нежными и горячими поцелуями. Однако скоро я заметил, как ее лицо омрачилось черной тоской.

Я понял, что после первого порыва радости она вспомнила роковую действительность. Мне, стало, сильно жаль бедную сестрицу, я видел, что горе и позор не заглушили еще в ее душе чувства стыда.

– Я все знаю, сестрица, – быстро сказал я, чтобы прекратить тяжелое и мучительное молчание. – Старый Вендрон рассказал мне все! И я пришел, чтобы отомстить убийце моих родителей и обольстителю моей сестры.

Я видел, как глаза Анны вдруг заблестели, я узнал прежний живой огонь ее прекрасных глаз!

– Ах, Николай, – сквозь слезы произнесла она, – сколько мук и горя пережила я за эти три года! Я осталась одна, беззащитная, беспомощная девушка, почти ребенок. И могла ли я устоять против этого жестокого человека? Я терзалась все это время, а теперь, негодяй хочет прогнать меня, я надоела уже ему, и он уже выбрал новую жертву…

– Слушай Анна. – сказал я, причем мой голос дрожал от необыкновенного волнения, – Я дезертир, я бежал со службы, пожираемый тоской по тебе, по нашим родителям. Мне ничего неизвестно было о страшной беде, разразившейся над головой единственных для меня во всем мире существ. Я не знал, что этот негодяй убил моего отца и опозорил мою сестру. Но теперь мне осталось на свете только одно – отомстить этому негодяю! Сегодня еще я отомщу Жану Катильону!

В это время послышались шаги, и Анна поспешно спрятала меня в большой шкаф. Сквозь маленькую щель я скоро увидел лицо человека, к которому я горел беспредельной ненавистью.

Жан Катильон нисколько не изменился за эти три года. Может быть, его волосы сильнее побелели, но его жестокое зверское лицо имело прежнее дьявольское выражение, и его вид внушал мне теперь еще больше отвращения и ненависти.

Я видел, как Анна подала на стол, и они сели вместе ужинать. Да, несчастная жертва всегда была удостоена чести обедать вместе с палачом ее родителей.

Я заметил, как Анна с трудом скрывала свое волнение, как она почти не дотронулась до пищи. Но негодяй, по-видимому, не обращал на нее ни малейшего внимания и ел с большим аппетитом.

– Послушай Аннушка, – заговорил он, утолив свой голод, – тебе пора образумиться… Пойми же, что есть и другие девушки, которым хочется жить немного в удовольствие и сидеть, сложа руки… Берта, дочка дровосека, займет с завтрашнего дня твое место. Она молода и свежа… Твоя же песенка уже спета, и тебе пора на скотный двор…

Я весь побагровел от ярости. Я не вытерпел и в следующий миг я выскочил из своей засады. Испуганный шумом, Жан Катильон обернулся и побледнел, как мертвец.