Текст книги "Психотерапия и экзистенциализм. Избранные работы по логотерапии"

VI. Психиатрия и поиск смысла человеком

[109]109
  Вступительный доклад перед семинаром по логотерапии в Гарвардской летней школе, 1961 год.


[Закрыть]

Сегодня психиатры все чаще сталкиваются с новым типом пациентов, с новым классом неврозов и с новым видом страданий, для которых наиболее характерно то, что они не представляют собой заболевания в прямом смысле этого слова. Это явление привело к изменению функции (или, лучше сказать, миссии) современной психиатрии. В таких случаях традиционные методы лечения оказываются все менее действенными.

Этот феномен, с которым нередко приходится иметь дело психиатрам, я называю экзистенциальным вакуумом. Под ним я подразумеваю переживание полного отсутствия или утраты конечного смысла существования, который сделал бы жизнь значимой. Возникающее в итоге состояние внутренней пустоты – одна из главных проблем современной психиатрии. В логотерапевтической концепции это явление также известно как экзистенциальная фрустрация, или фрустрация воли к смыслу.

Это понятие в логотерапии обозначает самую глубинную мотивационную силу в человеке. Фрейдистский психоанализ ставит во главу своей мотивационной теории принцип удовольствия[110]110
  По Фрейду, принцип реальности есть не что иное, как расширение принципа удовольствия, которому он и служит.


[Закрыть] – иными словами, волю к удовольствию, а индивидуальная психология Адлера опирается на то, что обычно именуют волей к власти. В отличие от этих двух направлений, согласно логотерапии человеком движет прежде всего поиск смысла, стремление его реализовать и тем самым актуализировать как можно больше ценностных возможностей. Короче говоря, человек мотивирован волей к смыслу.

В прежние времена люди, разочаровавшись в своей воле к смыслу, вероятно, обращались к пастору, священнику или раввину. Сегодня они устремляются в клиники и врачебные кабинеты. В итоге психиатр оказывается в затруднительном положении: теперь к нему чаще приходят с человеческими проблемами, а не со специфическими клиническими симптомами. Поиск смысла – это не патология, а вернейший признак принадлежности к человеческому роду. Даже если этот поиск безуспешен, его все равно нельзя считать признаком заболевания. Это духовный дистресс, а не психическое расстройство.

Как клиницист должен ответить на этот вызов? Он привык изучать ситуацию только с медицинской точки зрения, такова традиция. Поэтому психиатр вынужден рассматривать проблему как проявление патологии. Кроме того, он побуждает пациента воспринимать его тяжелое состояние как заболевание, от которого нужно излечиться, а не как вызов, который следует принять. Таким образом, человек лишается возможности достичь результата в своей духовной борьбе.

Редукционизм пока доминирует, но призываю терапевтов не соблазняться им, чтобы не обесценивать озабоченность человека смыслом и ценностями до уровня «ничего иного, как» защитного механизма, реактивного образования или рационализации. Такое «ничто иное»[111]111
  Большинство экзистенциалистов привыкли вводить и применять термины, несколько напоминающие неологизмы. Интересно, что к этому склонны и больные шизофренией. Однажды я зачитал на лекции две цитаты: одну – из работы Мартина Хайдеггера, а другую – из рассказа пациента с шизофренией. Затем я предложил аудитории определить автора каждого высказывания. Большинство слушателей приняли слова одного из величайших философов всех времен за слова тяжелобольного пациента и наоборот. Однако это свидетельствует не против Хайдеггера, а, скорее, против способности человека выразить привычными словами опыт мира, доселе неведомого, – либо мира новой философии, либо того, в котором обречен жить больной шизофренией. Общим знаменателем является не выражение психотического кризиса, а кризис семантического выражения.


[Закрыть] человеческих проявлений действительно является одной из основных черт редукционистского образа человека. Но насколько разумно основывать терапию или даже начинать лечение, например, с утверждения Фрейда о том, что философия есть «не более чем» форма сублимации подавленной сексуальности?[112]112
  Binswanger L. Sigmund Freud: Reminiscences of a Friendship. New York: Grune & Stratton, Inc., 1957. P. 9.


[Закрыть] Здоровая философия жизни может стать самым ценным активом для психиатра, когда он лечит пациента, находящегося в состоянии крайнего отчаянии. Вместо того чтобы упрямо пытаться свести смысл и ценности к их заявленным психодинамическим корням или вывести их из психогенетических истоков, психиатр должен принимать эти феномены как таковые, а не стараться втиснуть их в прокрустово ложе предвзятых представлений об их функции и происхождении. Сохранить человечность в человеческих проявлениях – это именно то, что пытался сделать феноменологический подход, предложенный Гуссерлем и Шелером.

Безусловно, и смысл человеческого существования, и воля человека к смыслу доступны только при подходе, выходящем за плоскость чисто психодинамических и психогенетических данных. Мы должны войти, или, лучше сказать, последовать за человеком, в измерение исключительно человеческих проявлений, то есть в духовное измерение бытия. Чтобы избежать путаницы, возникающей из-за того, что понятие «духовный» обычно носит в английском языке религиозный оттенок, я предпочитаю говорить о ноэтическом (в противовес психическому) и о ноологическом (в противовес психологическому) измерениях. Ноологическое измерение следует определять как то, где локализуются специфически человеческие проявления.

Через чисто психологический анализ человеческие проявления как бы выводятся из ноологического пространства и переходят в психологическую плоскость. Такая процедура называется психологизмом[113]113
  Поскольку психоанализ в большей или меньшей степени связан с аномальными явлениями, такими как неврозы и психозы, он склонен рассматривать духовные устремления человека не только в психологических, но и в патологических терминах. Таким образом, психолог попадает в ловушку, которая усугубляется заблуждением, которое я называю «патологизмом».


[Закрыть]. Она влечет за собой потерю целого измерения. Более того, утрачивается измерение, позволяющее человеку подняться над биологией и психологией своего существования. Это важный вопрос, так как выход за пределы этих основ и, следовательно, самого себя означает сам акт бытия. Я бы сказал, что самотрансценденция составляет суть экзистенции, а экзистенция, в свою очередь, представляет собой специфически человеческий способ существования. По мере того как последний преодолевает рамки психологической системы отсчета, адекватный подход к существованию превращается из психологического в экзистенциальный.

Это утверждение также справедливо для терапии. Логотерапия сосредоточена на смысле жизни и на поиске его человеком. Логос означает «смысл», а также «дух». Поэтому логотерапия полностью принимает во внимание духовное, или ноологическое, измерение. Таким образом, она может вместить в себя и использовать внутреннее различие между ноэтическим и психическим аспектами человека. Несмотря на это онтологическое различие между ноэтическим и психическим, между духом и разумом, наша многомерная концепция человека позволяет не только сохранить антропологическую целостность и единство, но и поддерживать его. Когда мы рассуждаем о человеке с точки зрения его духовного, ментального и телесного уровней, или слоев, вполне можно предположить, что эти аспекты отделимы друг от друга. Однако нельзя утверждать, что восприятие человека в многообразии его измерений разрушило бы целостность и единство, присущие ему.

В нашей «димензиональной онтологии» имеется практический подтекст. Я имею в виду специфическую способность человека к самоотстранению. Выходя в ноологическое измерение, он может абстрагироваться от своего психологического состояния. Эта способность к самоотстранению, присущая исключительно человеку, в логотерапии используется, в частности, для борьбы с патологическими проявлениями в рамках психологического измерения, а именно с невротическими и психотическими симптомами. Делая акцент на ответственности как важнейшем качестве бытия, мы далеки от того, чтобы заявлять человеку, что он сам повлиял на возникновение своих невротических или даже психотических симптомов. Тем не менее логотерапия допускает, что он отвечает за свое отношение к ним, поскольку наделен свободой. Человек не может освободиться от обстоятельств, но волен занять определенную позицию, выбрать отношение к этим обстоятельствам. То, что называется парадоксальной интенцией, представляет собой логотерапевтическую технику, в которой используется как раз способность человека к ноопсихической отстраненности.

Многомерный взгляд позволяет избежать не только психологизма, но и ноологизма. Спиритуализм – это не менее одностороннее мировоззрение, чем материализм. Монизм, духовный или материальный, не столько раскрывает мнимое единство мира, сколько выдает свою узость.

Примером вопиющего ноологизма может служить утверждение некоторых психиатров, что пациент с эндогенной депрессией не просто чувствует себя виноватым, но действительно виновен («экзистенциально виновен») и именно поэтому он и болеет. Я считаю депрессию такого типа скорее соматогенной, нежели ноогенной или даже психогенной по происхождению. Этот соматогенный психоз, в свою очередь, порождает ненормальное осознание вины, которое обычно связывают с «состоянием человека». Я бы сравнил это с рифом, который появляется из-под воды во время отлива. Мы же не будем утверждать, что риф вызывает отлив. Точно так же вина не приводит к психотической депрессии. Наоборот, депрессия (эмоциональный отлив, так сказать) привела к столь острому чувству вины. Но представьте себе потенциальный эффект от столкновения психотического пациента с такой спиритуалистической, даже моралистической интерпретацией его болезни в терминах «экзистенциальной вины»[114]114
  Чем можно объяснить, что экзистенциальная вина в конкретном случае возникает, например, только с февраля по апрель 1951 года или с марта по июнь 1956 года, а в остальное время не беспокоит?


[Закрыть]. Этим можно подтолкнуть его к суициду.

В экзистенциальном вакууме как таковом нет ничего патологического. Тем не менее он может привести к невротическим заболеваниям, для которых логотерапия ввела термин «ноогенный невроз». Невроз – это не результат конфликта инстинктов или столкновений между требованиями эго, ид и супер-эго, а, скорее, следствие духовных проблем и экзистенциальной фрустрации. Что требуется в таких случаях, так это работа с пациентом, сфокусированная как на духе, так и на смысле. Именно такова логотерапия. Однако ее можно применять при психогенных и даже соматогенных неврозах и как психотерапевтический подход, и как процедуру. Приведу пример: гипертиреоз[115]115
  Избыточная выработка гормонов щитовидной железы.


[Закрыть] вызывает склонность к тревожным состояниям, на которые пациент часто реагирует так называемой упреждающей тревогой, или страхом ожидания. То есть он боится рецидива, и само ожидание такого приступа снова и снова провоцирует его. Все чаще пациент попадает в ловушку механизма обратной связи между первичным соматическим состоянием и вторичной психической реакцией. На этот порочный круг необходимо воздействовать как с соматической, так и с психической стороны. Повлиять на психическую сторону позволяет логотерапия, а конкретнее – парадоксальная интенция, которая «утихомиривает ветер в парусах» страха. Транквилизаторы помогают справиться с соматическими проявлениями расстройства. По моим наблюдениям, скрытая тетания[116]116
  Болезненные мышечные судороги из-за нарушений минерального обмена в организме.


[Закрыть] часто приводит к клаустрофобии, тогда как умеренный гипертиреоз – к агорафобиям. Первый транквилизатор в континентальной Европе (я разработал его еще в 1952 году, до бума на «Милтаун») зарекомендовал себя как наиболее эффективное средство при соматогенных фобиях.

Как правило, механизм обратной связи, называемый страхом ожидания, развивается в условиях экзистенциального вакуума. Заполнение этого вакуума предотвращает рецидив у пациента. Его переориентация на смысл и цель, как и отвлечение от навязчивых идей и компульсивных действий, позволяет устранить эти симптомы. В таких случаях очаг патологии – психологический или даже биологический, но ресурс терапии, то есть терапевтическое средство, – ноологический. Как утверждает Эдит Вайскопф-Джоэлсон, «логотерапию можно также применять как неспецифическую терапию: неврозы, вызванные психосексуальными расстройствами в детстве, во взрослом возрасте можно облегчить с ее помощью»[117]117
  Weisskopf-Joelson E. Logotherapy and Existential Analysis // Acta Psychotherapeutica. 1955. № 6. Р. 701–703.


[Закрыть].

Мы не считаем, что логотерапия может быть специфической в каждом случае. Вот почему при психогенных неврозах она скорее дополняет, чем заменяет обычную психотерапию. Возникает вопрос: действительно ли специфичны методы лечения, которые так называются? Что касается психоанализа, Джозеф Вольпе[118]118
  Джозеф Вольпе (1915–1997) – южноафриканский психиатр, один из основоположников поведенческой терапии.


[Закрыть] недавно представил «обзор исследований, содержащих информацию о 249 пациентах, у которых невротические симптомы либо исчезли, либо заметно ослабли в результате применения различных видов психотерапии, кроме психоанализа». Вольпе пришел к выводу, что «эти свидетельства (всего четыре рецидива – 1,6 %) противоречат психоаналитическим прогнозам о нестойкости выздоровления, достигнутого без помощи психоанализа, и устраняют главную причину, по которой анализ рассматривается как предпочтительное средство для лечения невротических страданий». «Другими словами, – добавляет он, – то, что психоаналитическая теория считает необходимым для устойчивого выздоровления, на самом деле необходимым не является. Означает ли это, что и предпосылки к неврозу, выделяемые в психоанализе, на самом деле таковыми не являются?»[119]119
  Wolpe J. The Prognosis in Unpsychoanalyzed Recovery from Neurosis // The American Journal of Psychiatry. 1961. № 118. Р. 35.


[Закрыть] Должен сказать, по крайней мере, это демонстрирует, что психоанализ не так специфичен, как считают его приверженцы. Многие авторы в этой области уже давно отмечали, что один и тот же случай допускает множество теоретических интерпретаций. Однако различные методы, основанные на этих интерпретациях, дают одинаковые терапевтические результаты. Что бы ни было решающим фактором, если различные методы приводят к примерно одинаковым терапевтическим результатам, то вполне возможно, что эффект объясняется не методикой в первую очередь. Видимо, важны человеческие отношения между врачом и пациентом. Имеет значение личная встреча, или, как говорил Ясперс, «экзистенциальная коммуникация». «Теплая, личная, человеческая встреча двух индивидов, – уверяет Карл Роджерс, – более эффективна как условие для изменений, чем самый точный набор техник и методов, проистекающих из теории обучения или оперантной обусловленности»[120]120
  Rogers C. R. Two Divergent Trends // Existential Psychology / ed. R. May. New York: Random House, Inc., 1961. P. 93.


[Закрыть]. Он же пишет: «Изменение личности инициируется установками, существующими у терапевта, в большей степени, чем его знаниями, его теориями или его техниками… Это может быть опыт переживания более непосредственного, более гибкого, с большим принятием, что является существенной характеристикой терапевтических изменений, более важной, чем, например, достижение инсайта, проработка переноса или изменение я-концепции»[121]121
  Rogers C. R. The Process Equation of Psychotherapy //American Journal of Psychotherapy. 1961. № 15. Р. 27–45.


[Закрыть].

Следующий пример демонстрирует, до какой степени просто встреча между врачом и пациентом может быть действенной даже без малейшего применения какой-либо техники. Молодая американка, студентка музыкального факультета, пришла ко мне в Вене на сеанс анализа. Поскольку она говорила на ужасном сленге, в котором я не мог понять ни слова, я попытался направить ее к врачу-американцу, чтобы он выяснил, что побудило ее обратиться ко мне за советом. Однако она не пошла к нему на прием, а когда мы случайно встретились на улице, объяснила: «Видите ли, доктор, как только я рассказала вам о своей проблеме, я почувствовала такое облегчение, что помощь мне уже не требовалась». Так что я до сих пор не знаю, зачем она приходила ко мне.

Вот случай терапии без всякой методики. Этот рассказ следует дополнить примером процедуры в высшей степени техничной. Однажды утром в 1941 году мне позвонили из гестапо и приказали явиться в штаб. Я ехал туда с мыслью, что меня немедленно отправят в концлагерь. В одном из кабинетов меня ждал гестаповец. Он начал нашу беседу с жесткого допроса, но вскоре сменил тему и стал расспрашивать меня, как действует психотерапия, что такое невроз и как лечить фобию. Затем он стал подробно рассказывать о случае «его друга». Конечно, я догадался, что он хочет обсудить со мной свои проблемы, и провел короткую терапевтическую сессию в крайне обезличенной форме. Я посоветовал ему сказать «своему другу», что при возникновении тревоги ему стоит поступить так-то и так-то. Этот сеанс был основан на отношениях не «я – ты», а «я – он». Во всяком случае, гестаповец задержал меня на несколько часов, в течение которых я вот так, косвенно, общался с ним. Естественно, мне не было суждено узнать об эффекте этой кратковременной терапии. Однако на тот момент она оказалась спасительной для меня и моей семьи: мы оставались в Вене целый год, пока нас все же не отправили в концлагерь.

Помимо таких исключительных ситуаций, две крайности, встреча врача с пациентом и методика работы, – это чисто теоретические вопросы. На практике все происходит между этими двумя крайними полюсами. Ни одним из них нельзя пренебрегать или их недооценивать.

Во-первых, не следует противопоставлять эти крайности, то есть превращать встречу с пациентом в техническое поле боя. Техника, по самой своей природе, стремится овеществить все, к чему прикасается. Что до участников терапевтического взаимодействия, то человек рассматривается как нечто – res (субстанция). Конечно, можно обвинять Декарта в дихотомии между res extensa (протяженная субстанция) и res cogitans (мыслящая субстанция). Но я думаю, что Декарт должен был пойти дальше, чем он сделал. Он должен был отказать человеку не только в атрибуте extensa, но и в атрибуте res.

Поклонение технике вместо личной встречи с пациентом предполагает превращение человека не только в субстанцию, но и в средство для достижения цели. Согласно второй версии категорического императива Канта, ни один человек никогда не должен рассматриваться как простое средство для достижения цели. Я сомневаюсь, что существует область, в которой разница между потаканием или воздержанием от превращения человека в простое средство для достижения цели была бы более явной, чем в случае с политикой. Осмелюсь сказать, что наиболее существенны различия между политиками, которые считают, что цель оправдывает средства, и теми их коллегами, которые понимают, что есть средства, способные осквернить даже самую святую цель.

Видеть в человеке лишь средство для достижения цели – это то же самое, что манипулировать им. Что касается проблемы, когда личной встречей жертвуют ради техники, нам следует прислушаться к мнению Рудольфа Дрейкурса[122]122
  Рудольф Дрейкурс (1897–1972) – австрийский и американский психолог, педагог, исследователь детства в русле индивидуальной психологии.


[Закрыть]. Он предупреждает нас, что «допущение, при котором техника переноса становится основным терапевтическим инструментом, ставит терапевта в позицию превосходства, так как дает ему возможность манипулировать пациентом в соответствии со своей подготовкой и терапевтическими схемами»[123]123
  Dreikurs R. The Current Dilemma in Psychotherapy //Journal of Existential Psychiatry. 1960. № 1. Р. 187.


[Закрыть].

Действительно, в Монреале на Макгилловской конференции по проблемам депрессии и связанных с ней состояний «некоторые докладчики указывали на большие риски шоковой и медикаментозной терапии и на то, что медицинская помощь может стать механической, а в пациенте перестанут видеть человека». Думаю, опасны не столько шоковая терапия или медикаменты как таковые, сколько чрезмерно технический подход, который преобладает в работе многих врачей. Полагаю, в том, что касается психотерапии, эта опасность даже выше. Важна не методика – имеет значение врач, который ее применяет, а точнее, смысл, который он в это вкладывает. И психотерапию можно проводить так, что «не видеть в пациенте человека», а его психику расценивать просто как набор механизмов.

Даже если сохраняется личный характер встречи врача и пациента, отношения «я – ты» не следует рассматривать как замкнутую систему. Карл Бюлер[124]124
  Карл Людвиг Бюлер (1879–1963) – немецкий и австрийский лингвист и психолог, разрабатывавший вопросы мышления и речи, а также общего языкознания.


[Закрыть] в своей теории языка различает три позиции: с точки зрения говорящего, язык – это средство выражения; с точки зрения того, с кем он говорит, язык – средство обращения; а с точки зрения предмета, о котором говорят, язык – это презентация. Должен сказать, что третий аспект упускается из виду всякий раз, когда забывают, что терапевтические отношения не исчерпываются просто личным взаимодействием двух субъектов, но зависят от предмета, по поводу которого субъекты взаимодействуют. Таким предметом обычно является некий факт, который пациенту предстоит осознать. В частности, он должен понять, что существует смысл, ожидающий реализации. Таким образом, терапевтические отношения как бы открываются в мир. Однако и мир следует рассматривать как задание и вызов.

Принцип логотерапии состоит в том, что самотрансценденция представляет собой суть существования. Это значит, что существование аутентично только в той мере, в какой указывает на нечто, выходящее за его пределы. Бытие человека не обладает своим собственным смыслом. Мы говорили, что человека нельзя воспринимать как средство для достижения цели. Означает ли это, что конечная цель – в нем самом и что он предназначен и призван актуализировать себя? Я бы сказал, что человек реализует и актуализирует ценности. В первую очередь он обретает себя настолько, насколько теряет себя же ради чего-то или кого-то, ради дела, или ближнего, или Бога. Борьба человека за свое «я», за собственную идентичность обречена на неудачу, если она не посвящена чему-то за пределами его «я», чему-то выше его «я». Как говорит Ясперс, «человек становится тем, кто он есть, благодаря тому делу, которое он сделал своим».

Человеческое бытие бессмысленно, если оно не связано с неким свободно выбранным смыслом. Акцент делается именно на свободном выборе. После поездки в Москву один выдающийся американский психоаналитик сказал, что по ту сторону железного занавеса люди менее невротичны, потому что перед ними стоит больше задач. Выступая перед краковскими психиатрами, я сослался на это наблюдение, но заметил, что, хотя Запад ставит перед человеком меньше задач, чем Восток, он оставляет ему право решать, какие из них выполнять. Если же человеку отказано в такой свободе, он становится лишь шестеренкой, у которой есть функции, но нет возможности выбирать.

Психотерапию, ставящую пациента перед выбором смысла и цели, вероятно, можно покритиковать за то, что она слишком многого от него требует. Однако на самом деле современному человеку больше угрожает недостаток требований, чем их избыток. Существует не только патология стресса, но и патология отсутствия напряжения. В эпоху экзистенциальной фрустрации нам следует опасаться не столько напряжения как такового, сколько его отсутствия, вызванного потерей смысла. Я считаю опасным заблуждением для психического здоровья мнение, что человек в первую очередь нуждается в гомеостазе à tout prix[125]125
  Любой ценой (фр.). Прим. пер.


[Закрыть]. Что действительно нужно человеку, так это разумное напряжение, вызванное появлением смысла, который он должен реализовать. Это напряжение присуще человеку и, следовательно, необходимо для его психического благополучия. То, что я называю ноодинамикой, – это динамика в поле напряжения между полюсами, на одном из которых человек, а на другом – приглашающий его смысл. Ноодинамика выстраивает человеческую жизнь, подобно магнитному полю, структурирующему железные опилки. В отличие от психодинамики, ноодинамика оставляет человеку свободу выбора между исполнением или отказом от смысла, ожидающего осуществления.

Теодор Котчен исследовал связь между понятием смысла и психическим здоровьем. Он составил опросник и предложил его двум контрольным группам: пациентам с психическими расстройствами и здоровым людям. Результаты эмпирически подтвердили концепцию психического здоровья, предложенную «логотерапией или любой другой разновидностью» экзистенциального анализа: разум здоров тогда, когда у него есть достаточный запас смысла.

В 1899 году Джеймс Джексон Патнэм[126]126
  Джеймс Джексон Патнэм (1846–1917) – видный американский невролог, поддерживавший идеи психоанализа.


[Закрыть] прочитал перед Массачусетским медицинским обществом лекцию «Не только болезнь, но и человек». На мой взгляд, это название означает, что врач должен заниматься не только болезнью, но и отношением больного к ней. Через правильное отношение неизбежные страдания превращаются в героические и победоносные подвиги. Вот почему жизнь не лишена смысла до последнего вздоха, до самой смерти человека. И даже после смерти жизнь не теряет своего смысла, ибо он состоит не в сохранении чего-либо для будущего, а, скорее, в сбережении для прошлого. Там он сохраняется навсегда.

Эдит Вайскопф-Джоэлсон утверждает, что, присваивая неизбежным страданиям статус позитивной ценности, логотерапия «может помочь противостоять определенным нездоровым тенденциям в современной культуре Соединенных Штатов, где неизлечимо больному предоставляется очень мало возможностей гордиться своими страданиями и считать, что страдания облагораживают, а не унижают. Таким образом, бремя несчастного увеличивается, так как он не только несчастен, но и стыдится быть несчастным».

«Еще один аспект логотерапевтической философии относится к понятию времени, – заключает Эдит Вайскопф-Джоэлсон. – Прошлое человека видится неким хранилищем всего, что он создал, – надежно и неизменно материализованных возможностей, а будущее состоит из возможностей, которые еще предстоит материализовать. Таким образом, прошлое человека – это часть его жизни, в которой он преодолел преходящее и достиг вечности. Такая позитивная оценка прошлого может в определенной степени нейтрализовать страх старения и смерти и компенсировать дискомфорт людей среднего и пожилого возраста в таких культурах, как культура Соединенных Штатов, где подчеркивается ценность молодости. Особенно такие философские размышления могут быть полезны для женщин при лечении климактерических нарушений»[127]127
  Logotherapy and Existential Analysis // Acta Psychotherapeutica. 1958. № 6. Р. 193.


[Закрыть].

Однако конечный смысл жизни человека – это предмет не столько интеллектуального познания, сколько экзистенциальной приверженности. Он глобальнее и превосходит интеллектуальные способности такого бренного существа, как человек. Через свою личную веру человек занимает позицию и делает выбор. Когда пациент твердо стоит на позициях веры, будет справедливо опираться на его религиозные убеждения; не возбраняется использовать эти духовные ресурсы для достижения терапевтического эффекта[128]128
  Чем слабее вера человека, тем сильнее он обеими руками цепляется за догмы, отделяющие его от верований других людей. C другой стороны, чем прочнее человек стоит на позициях своей веры, тем чаще он протягивает руку помощи ближним своим, кто не разделяет его веру. В основе первой установки лежит фанатизм; второй – толерантность. Толерантность не означает, что индивид принимает веру других людей, зато она означает, что человек уважает своего ближнего как человеческое существо и его право свободно выбирать собственный путь веры и жизни.


[Закрыть].

Я столкнулся с этим, когда один раввин обратился ко мне и рассказал свою историю. Он потерял первую жену и шестерых детей в концентрационном лагере Освенцим, где их отравили газом, а сейчас выяснилось, что его вторая жена бесплодна. Я придерживаюсь мнения, что смысл жизни не заключается только в размножении, ибо, будь оно так, жизнь сама по себе стала бы бессмысленной. То, что само по себе бессмысленно, не может быть наполнено смыслом только за счет своего продолжения. Однако раввин смотрел на свое бедственное положение как ортодоксальный еврей. Он отчаивался, потому что у него не было сына, который после смерти читал бы по нему поминальную молитву кадиш[129]129
  L’kiddush hashem, то есть во освящение Божьего имени.


[Закрыть]. Но я не хотел сдаваться и предпринял последнюю попытку помочь ему, спросив, надеется ли он снова встретиться со своими детьми на небесах. Мой вопрос вызвал у него слезы: так и выяснилась истинная причина его горя. Как он объяснил, его дети – невинные мученики, поэтому им уготовано самое достойное место на небесах. Он же, старый грешный человек, не может рассчитывать, что попадет туда. Но я упорствовал и возразил: «А если допустить мысль, что именно здесь и заключен смысл того, что вы пережили своих детей? Чтобы вы очистились за годы страданий и наконец, не будучи столь невинным, как ваши дети, удостоились возможности присоединиться к ним на небесах? Разве не сказано в Книге псалмов, что Бог собирает все слезы?[130]130
  «У Тебя исчислены мои скитания; положи слезы мои в сосуд у Тебя, – не в книге ли они Твоей?» (Пс. 55: 9).


[Закрыть] Поэтому, возможно, ваши душевные муки были не напрасны». Впервые за много лет этот человек почувствовал облегчение. Его страдания предстали перед ним в новом свете, который я на них пролил, и он смог переоценить их в понятных ему словах.

Истинная и адекватная теория человека должна следовать за ним в измерение специфически человеческого феномена, то есть в ноологическое измерение. Но она будет неполной, если не признает сущностную открытость человеческого бытия для более высокого измерения. Человек, безусловно, конечен. Однако в той мере, в какой он осознает свою конечность, он и преодолевает ее.