Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Арчибальда Керра, английского дипломата"

Глава 6
Самое страшное, что могут придумать люди

Самое страшное, что могут придумать люди, – это война. Та к сказал сам себе рядовой Керр, когда его рота сменяла тех живых на передовой, кто ещё остался после беспрестанных и безуспешных боев. Они молча шли мимо новичков, оскальзываясь на грязном дне траншеи, держась друг за друга и падая. Раненых несли санитары на чёрных от крови носилках. Небо светлело, с той стороны никто не стрелял. Лишь слышно было, как у немцев лает собака, и стучат котелки: укрывшись за многими рядами колючей проволоки, кайзеровская пехота ужинала. Это означало, что сегодня атак больше не будет. Потому санитары и шли в полный рост.

– За брустверы головы не высовывать! – распорядился сержант, расставив отделение. – Всем поправлять стенки траншеи и чинить мостки! Противогазы держать у пояса по-походному! Родни Дженекс, за мной!

Родни, с которым Керр познакомился и подружился в вагоне по пути на передовую, вернулся от сержанта с пулемётом «льюис» через плечо и двумя тяжеленными блинами-магазинами в руках.

– Арчи, пойдешь ко мне вторым номером? Сержант разрешил, если ты согласишься!

Они стали обустраивать пулемётное гнездо, благо мешки с песком от предыдущего артналёта не очень пострадали. Лишь поправили бруствер да выложили ниши для боеприпасов и для себя. Родни – опытный боец, ещё в первой битве на реке Сомме участвовал.

– Там очень тяжело пришлось. Много наших полегло. Все просто герои. В атаку мы шли в килтах, под волынку. Немчура от страха кричала: «Фурии, адские фурии идут!» И поливала нас из пулемётов…

Родни достал большие белые таблетки, быстро скрутил из проволоки горелку, поставил на неё банку с фасолью – разогревать.

– Это сухой спирт. Горит без дыма, потому и разрешено в окопах. Пить не советую – это яд, таблетка прилипнет горлу, и будешь неделю мучиться.

Родни был родом из Глазго. Сейчас на нём не было традиционного килта: все хайлендеры хранили гражданскую одежду в личных вещевых мешках, лишь идти в атаку и умирать они предпочитали в килтах. Новый друг казался моложе лет на десять, но Керру с ним легко и надёжно, как с братом. С Родни можно было откровенничать, смеяться или спорить о чём угодно, его даже слушаться было приятно.

– Давай-ка соорудим здесь сушилку. У тебя есть запасные обмотки, Арчи? Переобувайся, пока нет дождя. А я к ребятам – помогу скамьи делать.

– Для чего скамьи?

– А где, по-твоему, они спать будут? Прямо на земле?

Он ушёл. Арчи ещё слышал, как он поучает новичков:

– Каски новые, вы их грязью сверху обмажьте, чтоб не бликовали – не дай бог снайпер увидит…

Родни едва успел вернуться, как в траншею свалился сосед из второй линии обороны.

– Из Йоркшира есть кто? Земляки есть?

Он приполз с подарками – с бутылкой и банкой каких-то консервов. Позвали сержанта, уселись на скамьях, разлили ром и кофе. Выпили за знакомство, за победу, третий тост – за павших.

Гостя звали Генри Тэнди. Он с гордостью показал нашивку на рукаве – «Green Howards», Йоркширский полк принцессы Уэльской. Генри тоже успел повоевать, и даже был дважды ранен. Неделю назад «зелёным Говардам» досталось по полной. Да и другим тоже. Что тут было – ужас. Казалось, кайзер все силы бросил на эту французскую деревню Маркуэн. «Зелёные» успели к лесу отойти, а то потери были такие же, как у полка Гордонских хайлендеров. Тех выбило почти полностью. Ещё бы – германцы целый час стреляли по их обороне из «Большой Берты», словно горцы не в земле, а за стенами бастиона какого-то сидели. Каждый взрыв – ямища десятиметровая, осколки за километр летят…

Выпили по последней. А консервы союзнические так и не открыли.

– Понятия не имею, что там. Может, и не еда вовсе. Кто-нибудь французский знает?

Генри вертел в руках банку, а все почему-то смотрели на Керра. Тот сказал тихо:

– Можно есть, не отравитесь. Это лягушачьи лапки в ткемалевом соусе.

– Ну, союзнички, вот петухи, у-ля-ля! – рассмеялись все. – Хотят за наши жизни лягушками расплатиться!..

Гость засобирался. Пожал всем руки, пригласил к себе:

– Ночью наши минёры деревья будут валить: немцы пристрелялись, надо им ориентиры посбивать. Приходите за лапником – дно завалите, не так грязно в траншее будет. А на нейтралку ночью не ходите, там просто трясина. И мин полно. Я один знаю проходы…

Ушёл. Горцы долго глядели ему вслед. За второй линией траншей, где окопались «зелёные Говарды», начинался смешанный лес. Там медпункт, кухни, штабы, тылы – короче, все те, кто после войны будет носить медали и ордена, не доставшиеся павшим.

Какое счастье, что сегодня не стреляют. Затишье на всём Западном фронте. Вот бы так всегда! Четыре года совершенно никчемной войны. Столько погибших – во имя чего? Зачем?

Арчибальд смотрел через амбразуру на нейтральную полосу, на это изъеденное воронками поле, на это сплошное месиво из грязи и человеческих останков. Ни звука с той стороны, ни стона, ни крика. Лишь изредка лает собака. И страшный смрад, дикая непереносимая вонь…

Он попытался напевать-нашёптывать невесть откуда всплывшую в памяти песенку:

 
And a Mirage in the desert smitten on the spot,
I’m walking on someone’s head; it’s not a sport…
 

Заканчивался первый день Керра на фронте. Этот день оказался последним, когда на Западном фронте не стреляли. Третьего августа силы союзников перешли в наступление. До победы оставалось всего сто дней. Но, как поётся в армейской песне, «долог путь до Типперери…» Ещё предстояло взломать сильно укреплённую линию Гинденбурга. Территориальные силы Великобритании неоднократно будут подниматься в атаку. Шотландцы в килтах выбьют германцев из их траншей, долго будут удерживать занятые позиции, но потом всё-таки отойдут, оставив на этом проклятом поле десятки сгоревших танков и сотни погибших. Смерть тогда проявит благосклонность к Арчибальду и его друзьям…

Однажды ночью рядового Керра срочно потребуют к командиру батальона. В блиндаже он увидит старого знакомого Генри Тэнди, «зелёного Говарда», и худого, грязного немца. При свете коптилки было видно, как пленный трясётся от страха.

– Вы знаете языки, не так ли? Не могли бы помочь? Нужно допросить этого немца. Кто он, что с ним, почему он всё время воет?

Керр перевёл. Немец взвыл сильнее, выкрикивая одно слово:

– Фоксль! Фоксль! Майн Фоксль!

Ему дали воды. С трудом удалось понять, что немец ничего не видит, ослеп после газовой атаки, что вчера потерялась его собака Фоксль, и кто-то украл его альбом с рисунками, что солдаты его презирают, хотя он ефрейтор и никому не причинил зла, что отвечает только за доставку писем и никогда не стрелял в англичан…

Тэнди объяснил Керру, что обнаружил этого слепого на нейтралке, перевязал и на себе приволок, надеясь, что «язык» окажется ценным и разговорчивым. Командир батальона сказал сердито:

– Лучше бы ты заколол его там! Тащи теперь обратно! Дай ему белую тряпку в руки, лицом к своим поставь да пни под зад хорошенько. Доберётся – его счастье, а нам завтра всё равно наступать…

Если бы они только знали, кто был этот слепой, трясущийся ефрейтор!

…В начале 1920-х годов нашлась медицинская карта Гитлера. Оказалось, что он временно потерял зрение не после газовой атаки, а из-за истерической амблиопии. Это редкое заболевание возникает при стрессах, например, у солдат из-за сильного страха перед боем. Мозг как бы отказывается реагировать на жуткие картины действительности и перестает принимать сигналы зрительных нервов, само же зрение при этом остаётся в норме. Немецкий профессор Форстер выяснил, что у его пациента крайне болезненное самолюбие, и это можно использовать во время гипнотического сеанса. В абсолютно темной комнате психотерапевт ввел Гитлера в транс и сказал: «Ты ослеп, но раз в тысячу лет на Земле рождается великий человек, которого ждёт великая судьба. Возможно, именно тебе суждено вести Германию вперёд. Если это так, то бог вернёт тебе зрение прямо сейчас». После этих слов Форстер чиркнул спичкой, и – случилось чудо. Больной заорал: «Я вижу-у-у!»

Стоит ли говорить, что после 1933 года все, кто знал об этой медкарте, бесследно исчезли? А известна эта история станет лишь в 1938-м. Английского премьер-министра Чемберлена будут торжественно встречать в лондонском аэропорту, и с трапа самолёта он торжественно объявит: «Я привёз вам мир!» А на банкете расскажет, как подписывал с Гитлером мюнхенское соглашение, и фюрер рассказал ему, что двадцать лет назад английский солдат близ деревни Маркуэн проявил к нему милосердие, и лишь благодаря этому он остался жив…

В конце сентября Керр был отправлен в тренировочный лагерь. Молодым офицерам, с которыми он по вечерам курил трубку, льстили его опыт и влиятельные связи, его остроумные и пикантные рассказы. Он опять был в центре внимания, чем-то вроде заезжей кинозвезды в гарнизонном бараке. И каждый вечер Арчи спрашивал себя: «Надо было потратить столько лет, чтобы стать военным на три месяца? Надо было рваться на фронт, чтобы один раз подняться в атаку? Чтобы узнать, что горчичный газ пахнет сиренью и навсегда разлюбить этот весенний запах? Сколько друзей нужно потерять, чтобы возненавидеть войну? Нет, это самое страшное, что может придумать человек. И только плохой человек может придумать войну…»

В январе 1919 года, спустя два месяца после победы, он вышел на работу в министерстве иностранных дел. А на Рождество был гостем на неофициальном приёме во дворце и встретился там с Уинстоном Черчиллем. Тот пошутил, вспоминая, как не помог Керру с отправкой на фронт: «Ты мне не благодарен? Если бы я уступил тебе в 1914 году, ты был бы уже мёртв. А ты даже не говоришь мне спасибо».

Глава 7
Люди терпеть не могут…

Следующие несколько лет в жизни английского дипломата Арчибальда Керра не наблюдалось каких-либо удивительных приключений. Всё в его карьере шло по устоявшемуся в министерстве иностранных дел распорядку: каждые два года – повышение, а значит и ротация, переезд в другую страну. Какая это будет страна, зависит от департамента кадров, там решают всё. И, конечно, учитывают при этом лояльность работника. Будешь хорошо себя вести – поведут дороги в Рим. А стремление Керра пойти на фронт было так непонятно, так выбивалось из консервативных взглядов Форин офис, что через год после войны ему предложили… Танжер. Это на самом севере Африки, почти напротив Гибралтара.

В конце сентября 1919 года наш герой отбыл в Африку. Он только что стал первым секретарём, а это – второй человек в дипломатической миссии. Пусть она совсем маленькая: кроме генерального консула и Керра, два вице-консула, их помощник да два переводчика. Тут главное в должности: с марта следующего года генеральный консул отсутствовал, и Арчи стал и. о. главы дипмиссии. Ему теперь принимать любые решения от имени Его Величества короля.

В начале двадцатого века в Танжере столкнулись интересы многих враждующих держав. Раньше город успел побывать и пиратской гаванью, и протекторатом разных империй, и подарком английскому королю в качестве приданого, и французской собственностью, и объектом зависти Германии, и надеждой Испании вернуть хотя бы южную половину Гибралтарского пролива. Не раз Танжер был разрушен до основания. И не раз «битва за Африку» чуть не перерастала в крупномасштабную войну.

Когда Керр прибыл в Марокко, страна была разделена на две зоны (французскую и испанскую), а Танжер окружала международная территория. О ней и шли споры. Вроде как всего два государства претендовали на город: Франция – по договорам, подписанным пятнадцать лет назад; Испания – по понятиям, что эти договоры, как и Утрехтский мир, давно устарели. Все прекрасно понимали: кто обладает проливом, тот и на море владычествует. А сама «владычица морей» для того дипмиссию в Танжер и направила, чтоб показать: кто Британию ущемляет, тот слёзы проливает. При этом о Марокко как цельном государстве и о живущих в нём людях никто даже думать не собирался. Никто, кроме Керра.

Прекрасно владея французским и испанским, он быстро смог завоевать доверие обеих сторон. И они согласились, что судьбу Танжера нужно решать совместно, на международной конференции. Только вот в Лондоне думали иначе. Форин офис терпеть не мог никакой самодеятельности.

О том, что министерство опять им недовольно, Керр узнал от своего старого друга Гарольда Николсона, с которым встретился во время очередного отпуска. Они не виделись с 1908 года. А познакомились в Берлине. Однажды вечером Керр заметил новое лицо в посольстве – молодой красивый дипломат, прибывший по дороге из Санкт-Петербурга, заметно нервничал в новой среде, Керр подошёл, представился. Увидев килт, юноша радостно засиял. Он оказался шотландцем. Немного поговорив, Арчибальд пригласил новичка к себе домой. Тот согласился.

Эта ночь стала началом их крепкой дружбы. Николсон никогда не забывал этот случай и спустя годы, когда сам служил в Европе, писал сентиментальные письма: «Я часто вспоминаю, как ты подошёл и пригласил меня на ужин – это было двадцать лет назад, Арчи. Господи! Это одно из лучших воспоминаний в моей жизни!»

…Оскар Уайльд сказал: «Люди терпеть не могут тех, у кого такие же недостатки, что и у них самих». Разумеется, он не философствовал, а оправдывал себя прежде всего.

У Арчибальда Керра было полно недостатков – про одни он знал точно, про вторые догадывался, о третьих ему подсказывали друзья, четвертые скрывал от всех, не желая в них признаваться. Но при всём при том он старался не ссориться даже с теми, кто вызывал раздражение или ненависть. Он вообще не умел ненавидеть людей, даже самых изощренно-подлых и отвратительных терпел, наблюдая за ними издали и описывая в своём дневнике. Словно врач-психиатр…

Он был готов поделиться всем, что имел. Особенно с теми, кто ему нравился. Его нельзя назвать бесконфликтным, просто Керр уважал тех, кто шёл с ним рядом по жизни. С греческой королевой Софи Керр оставался в добрых отношениях до самой её смерти в 1932 году. С Гарольдом он дружил совсем не потому, что тот был сыном влиятельного дипломата. И таких друзей – неважно, женщин или мужчин – у него за сорок лет жизни можно насчитать немало. Арчибальд Керр не был святым. Но на фоне доказанных и недоказанных слухов о его нетрадиционной ориентации хотелось бы сказать вот что.

Это для Великобритании, наоборот, очень даже традиционно. Испокон веков здесь существуют частные закрытые школы, колледжи и университеты для будущей элиты. В них взращиваются высокопоставленные чиновники, которые понесут по миру то, что от них требуется. Понятно, что наивно было бы рассчитывать только на патриотизм новоиспеченных агентов влияния. Выпускников необходимо «заякорить» чем-то, помимо обычного «промывания мозгов». Власти нужен компромат на каждого. Вот почему в элитных учебных заведениях работают всякие тайные общества, обряды, клятвы и отличительные знаки.

Но главное – проживание вдвоём в студенческом кампусе. Проверено ещё со времён древнегреческой Спарты: юношеские игры обязательно перерастут в «нетрадиционное ориентирование». Вот тебе и крючок на будущее: официально государство толерантно к геям, но стоит чиновнику сделать что-нибудь не так, власть тут же расскажет обществу кое-что о провинившемся. А люди терпеть не могут ничего нетрадиционного.

Эта система в Соединённом Королевстве доведена до совершенства. Она не миновала и Уинстона Черчилля. Одно время тот даже не скрывал своей принадлежности к гомосексуалам. Утверждают, что первым любовником был его личный секретарь. В 1905 году, став заместителем министра по делам колоний, Черчилль удивил коллег тем, что приблизил к себе молодого красавца Эдди Марша, с которым только что познакомился на вечеринке. У Марша был высокий голос и женственные манеры. А может, Уинстона прельстил странный фетишизм Эдди: красавчик обожал стаскивать сапоги с мужчин. Как бы то ни было, новый секретарь Черчилля был рабски предан своему хозяину и служил ему почти четверть века.

У будущего премьера были и другие сердечные привязанности. Его жене Клементине пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить консервативное лондонское общество в отсутствии недостатков у «величайшего британца в истории»…

Дипломат Арчибальд Керр не имел комплексов на этот счёт. Он лишь пару раз написал в дневнике о «превратностях любви». Понятие это многозначное, с английского можно перевести как «перемены в жизни», «поворотные моменты судьбы», а от неё, как известно, не уйдёшь, не зарекайся.

Кстати, лесбиянок в Британии никогда в тюрьму не сажали – якобы долгие десятилетия своего правления королева Виктория не могла поверить, что английские женщины способны на однополую любовь.

…Однажды Керр плыл на теплоходе по Средиземному морю. Погода была хоть ветреная, но тёплая. Он вышел на верхнюю палубу и заметил сидящую за столиком женщину. Лицо её, вытянутое, как у лошади, он узнал сразу: Вирджиния Вульф, автор нашумевших психологических романов. Арчибальд подошёл, представился.

Он не спросил разрешения, она сама царственным жестом указала на стул напротив и первая начала разговор. Говорила странно – отрывисто и нервно.

– Вы можете не говорить, что мои книги вам понравились. Мне это не нужно… Не вздрагивайте и не краснейте… Жизнь хороша, солнце светит, но люди… Занятно, что, так редко получая по почте что-нибудь стоящее, мы вечно в ожидании писем, не правда ли?.. Не спорьте со мной! И не называйте меня «писательница», я ненавижу это слово, я не женщина и не мужчина… Что за книга у вас в руках, что вы читаете? Марсель Пруст – вы с ума сошли?!

Керру показалось, что с ума сошла она, а не он. Он всего-то хотел спросить Вирджинию Вульф, не знает ли она каких новостей о его друге, Гарольде Николсоне. И вопрос был вполне корректен, потому что Вирджиния открыто жила со своей подругой Витой Сэквилл-Уэст. Обе были замужем, но это не мешало им делить друг с другом кров и всё остальное уже многие годы. А Вита была замужем как раз за Гарольдом Николсоном.

– Вы не смеете! Вы не смеете так со мной разговаривать! – вскипела нервная писатель. Она с грохотом отодвинула стул и пошла к трапу.

Вечером за ужином в кают-компании они не встретились. Керр больше никогда её не видел. Да и мы никогда бы не узнали об этой истории, если б не злобное письмо Вирджинии Вульф своей невенчанной подруге. Много лет спустя Гарольд Николсон рассказал об этом письме своему старому другу Керру.

«Был на пароходе и песчаный экс-дипломат средних лет с красным лицом, который во весь голос спрашивал меня обо всех наших общих знакомых. Он почти добрался до тебя, но я ему ни слова не сказала о Гарольде, и он втянул в себя рога… Господи, как утомителен разговор с дипломатом, если он сексуальный полудурок!» – писала Вульф.

Слово она употребила другое, неприличное, но стоит ли казнить за это женщину с крайне неустойчивой психикой? Люди терпеть не могут тех, у кого такие же недостатки, что и у них самих. Тем более что Вирджиния Вульф к тому времени уже покончила с собой: наложила камней в карманы пальто и вошла так в реку. Теперь никто её не боится, только жалеют. А Вита долго вспоминала, как они дружили: «У меня были широкие брови, тёмные глаза, румянец на щеках и заметные усики, которые так любила Вирджиния».

Глава 8
А ты будешь любить меня вечно?

Едва Керр вернулся в Марокко из отпуска, как ему сообщили, что он переводится в Египет. В этом было мало привлекательного. Больше всего он жалел, что не увидит итогов конференции по Танжеру. Обидно было и то, что переводится на ту же должность. Но на дипломатической службе так часто бывает. Кстати, это хорошая традиция – каждые два года менять послов и направлять их в другие страны в зависимости от качества работы. А то засидятся, понимаешь, корни пустят, а толку мало…

Единственное, что Керра вдохновляло, – окружение в Каире. Оно его не только окружило, оно его пленило. Ещё бы – быть замом у верховного комиссара лорда Алленби, который только что стал фельдмаршалом! Этот боевой генерал в годы войны прославился тем, что брал один город за другим, пока воинственная Турция не капитулировала. Назарет, Мегиддо, Дженин, Хайфа, Амман, Дамаск, Бейрут, Алеппо открывали ему свои ворота. А перед Иерусалимом он приказал своей коннице спешиться и вошёл в святой город пешком. Вот это человек!

«Лорд Алленби – большая голова, большой нос, большое тело, большой голос и большой ум, – писал Керр в письме другу. – Сердце не интеллектуала, конечно. Но огромная честность, огромная сила и огромная человеческая симпатия… Я уверен, что буду любить его».

А ещё Лоуренс Аравийский! Археолог, путешественник, фронтовик, писатель, дипломат – тоже легендарная личность. Его можно назвать третьим в их дружеской компании: министр по делам колоний Уинстон Черчилль только что предоставил Лоуренсу фактически полную свободу действий при подготовке мирного соглашения по Ближнему Востоку.

Лоуренс был действительно уникальный человек. Потом о нём будут и фильмы снимать, и книги писать. Жаль, что так рано и так трагически погиб. Разбился на мотоцикле. Последнее, что он успел сделать для людей, – после его гибели всех мотоциклистов заставили ездить в шлемах. На похоронах Уинстон Черчилль сказал:

– В лице Лоуренса мы потеряли одного из величайших людей нашего времени. Я надеялся убедить его вернуться к активной службе и занять командную должность в борьбе, которая вскоре предстоит нашей стране.

Черчилль, этот «величайший в истории британец», прекрасно разбирался в людях…

В Каире эти трое – Алленби, Керр и Лоуренс – сразу понравились друг другу. Работали с утра до ночи, а потом, до зари порой, дегустировали разные сорта виски. Правда, Арчибальд и Лоуренс уходили раньше, и тогда Алленби продолжал один. Та к было, пока его в Лондон не отозвали. Керр остался исполняющим обязанности советника.

Суэцкий канал был для Британии даже важнее, чем Гибралтарский пролив. Через пролив всегда можно войти и выйти, а с рукотворным каналом сложнее – не дай бог, чья-то рука закроет проход, нельзя этого допустить! Тут дипломату в помощь всё, что угодно: и авторитет, и армия, и профессиональная хитрость.

Керр прекрасно понимал, что два года в Египте определят потом его карьеру. Он не терял ни дня. Каждое утро – десять страниц англо-арабского словаря. Для правильного понимания ситуации в Египте нужны два языка: французский – для официальных контактов, арабский – для общения с народом. Арчибальд мечтал о демократическом будущем для Египта и искал решения, которые удовлетворяли бы законным желаниям египетского народа и при этом соответствовали бы интересам Британии.

В начале 1924 года в Египте впервые состоялись всеобщие свободные выборы. По итогам стало ясно, что отныне придётся считаться с избранным правительством. Керр был даже рад, что теперь присутствие армии и флота Британии становится неправомочным. Однако министерство иностранных дел не спешило дружить с новой властью.

Начались бесчисленные переговоры. Дело чуть не дошло до войны. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но в ноябре консерваторы победили лейбористов, правительство Соединённого Королевства обновилось, пост министра иностранных дел занял Чемберлен. Дальше покатилось, как с горки. Лоуренс улетел домой, Алленби подал в отставку, а на место верховного комиссара новый министр поставил свою креатуру, опустив Керра на третье место в миссии. Египетское правительство тут же уступило Великобритании по всем спорным пунктам, парламент был распущен, назначены новые выборы. Окошко демократических свобод захлопнулось.

Для Керра сложившаяся ситуация стала потрясением. Близилась его замена, и он понимал, что хорошего места и должности ему теперь не видать. Друг писал из Лондона: «У вас же отличные друзья повсюду, поможем. Это Форин офис потерпел неудачу, а не вы, и большинство коллег знают это». Из министерства по секрету сообщили, что, возможно, Керр поедет в Японию: слишком долго был в центре внимания, и пребывание в тени теперь ему просто необходимо.

Решилось всё по-другому. Он возвращался из отпуска и в Эдинбурге на вокзале вдруг услышал за спиной громкое рычание:

– О-о! Египет идёт!

Мощный Уинстон Черчилль навалился на него и зажал в объятьях. Потом они обедали в ресторане, и канцлер казначейства удивлялся, зачем Керру ехать в такую далёкую и такую закрытую Японию, когда в Латинской Америке полно перспективных дел. И сколько можно ходить в советниках, а?

Они договорились о встрече в Лондоне, где Керр получил приглашение на обед на Даунинг-стрит. По окончании трапезы Черчилль приобнял заместителя министра иностранных дел сэра Уильяма Тиррелла и безапелляционно заявил, показывая на Керра:

– Я хочу, чтобы этот человек сегодня ушёл счастливым. Я хочу, чтобы он почувствовал, что у него здесь есть друзья, на которых он может рассчитывать. Он знает, что у него есть друг в казначействе. Я хочу, чтобы он знал, что у него есть друг и в министерстве иностранных дел…

Спустя некоторое время Арчибальд Керр был официально повышен в звании до министра и возглавил посольство в Гватемале с аккредитацией в Никарагуа, Гондурасе и Сальвадоре. Отправился он туда вместе с матерью и слугами.

Наверное, зря он взял мать в такую дальнюю дорогу. В возрасте восьмидесяти лет она тихо скончалась жарким летом следующего года. Арчибальд сразу решил, что он должен похоронить её рядом с отцом. Министерство разрешило ему поехать в Инверчепел. Возвращение было тягостным, тяжёлым. И работа пошла не в радость. Да и не было её в том объёме, к которому Керр привык. Сплошные отчёты и досье – словно он не представитель великой империи, а сторонний наблюдатель в четырёх небольших государствах, где неописуемая нищета и бесконечные войны.

Ему было всё равно, куда заменяться. Та к что предложение занять аналогичный пост в Чили принял без особой радости. Но Чили оказалось приятным местом. В Сантьяго была совсем другая атмосфера, тут только что президентом страны стал генерал Карлос Ибаньес, он жёстко расправился со всей оппозицией, набрал у Соединённых Штатов кредитов и задумал скачок в добыче полезных ископаемых, которыми так богата эта страна.

Однажды на пляже Керр увидел девушку. Он был просто потрясён её совершенной красотой. Какое уж тут бытие – сознание чуть не потерял. Заговорить не посмел. Но через час увидел её на ресторанной террасе и подошёл.

– Разрешите вам представиться, сеньорита?

Она глянула на него искоса. Ответила тоже по-английски:

– Вы не похожи на американца. Я их не люблю.

– Нет, я не американец. Я вообще-то шотландец. А за что не любите американцев, позвольте узнать?

– Они хотят залезть к папе в карман, – весьма доверительно отвечала девушка. – У него рудники, а им завидно. Вы тоже любите чужие деньги?

Керр рассмеялся.

– Вовсе нет! Зарплата министра Соединённого Королевства позволяет ни в чём себе не отказывать.

– О как!

Девушка сняла солнечные очки и внимательно посмотрела на него.

Так Арчибальд Керр познакомился с Марией-Терезой Диас Салас, дочерью чилийского миллионера, разбогатевшего на добыче селитры и меди. Она была почти на тридцать лет моложе Керра и на голову ниже его. Она только что вернулась из Парижа, где окончила колледж, и мечтала об одном – как можно скорее вернуться в Европу. Что и было сказано незнакомцу из Великобритании открыто и честно.

Она ушла, оставив свои координаты, и Арчибальд долго смотрел ей вслед. Как говорится, страстное желание овладело им – желание страстно овладеть ею…

Через неделю они объявили о помолвке, а ещё через месяц поженились. Сразу после свадьбы Арчи и Тита (так она просила себя называть) отплыли в Англию. Пара выглядела великолепно: высокой, седеющий мужчина, а рядом – потрясающе красивая миниатюрная блондинка.

Ничего, кроме удивления, этот брак в министерстве иностранных дел не вызвал. Никакого восхищения или радости. Даже дошли слухи, что один высокопоставленный чиновник назвал их брак «непрофессиональным и несчастным». Керр вскипел, а Тита сказала спокойно:

– Милый, не обращай внимания! На все их нападки и оскорбления мы будем отвечать любовью и добротой – пусть они почувствуют разницу, сволочи!

Она всегда выражалась не как жена дипломата. В первые месяцы семейной жизни, как и положено женщине, донимала мужа одним и тем же вопросом:

– Ты меня любишь?

Арчибальд кивал утвердительно, но при этом вспоминал старую присказку. Весь второй год молодая жена будет спрашивать: «Ты меня всегда будешь любить?» Третий год: «Ты меня до сих пор любишь?» А четвертый и все последующие: «Ты меня правда любил?» Такие они любознательные, эти женщины!

В августе 1930 года Тита обыденно и кратко сообщила мужу о своей беременности. Керр чуть с ума не сошёл от радости. Но горе пришло раньше. Тита тяжело заболела, ребёнок не выжил. А потом самые чёрные страхи подтвердились: у неё не будет больше детей.

Поправилась она довольно быстро, через несколько месяцев они уже отправились в отпуск – кататься на горных лыжах в Швейцарских Альпах. Там Керра и застало новое предложение – Стокгольм. Хоть и на ту же должность, но зато в Европу, как хотела жена.

Она отнеслась к этой новости, как всегда, спокойно. Как раз собиралась на занятие с инструктором по слалому. У дверей обернулась:

– А ты будешь любить меня вечно?

– А ты? – вместо ответа спросил Арчибальд.

Но Тита уже ушла, не ответив. Какая-то безответная любовь получалась…