Текст книги "Записки молодого человека"

*

Умным хочется быть, а лысеть не хочется.

*

На лыжах. Воздух набивается внутрь так, что можно лопнуть от восторга. Лыжня – отливающие серебристым глянцем рельсы – сама подталкивает тебя вперёд. Скользишь мимо хрупких веточек, вывалянных в снежной манке, мимо сугробов, переливающихся колдовскими синими вспышками, мимо белых наплывов, готовых рухнуть с пригнутых еловых лап. Ажурной резьбой берёзовых вершин оправлено небо, на котором, как холмы того же самого снега, лежат облака. Смотришь вокруг алчными глазами пропылённого горожанина и боишься сказать приятелям слово, чтобы не принизить этой красоты, не умалить её.

*

Наступит время… Время не просто наступает – оно наступает на пятки.

*

Современное литературное ремесленничество пристрастилось к сравнениям, построенным по принципу «что общего между вороном и письменным столом?» Все, кроме нескольких озадаченных простаков, глубокомысленно кивают головами. Хорошо, если найдётся шапочник, способный сказать: «А тут и нет никакого ответа».

*

Нельзя сказать, что идёт снег, но весь воздух напоён почти незаметными, едва ощутимыми блёстками. Как будто идёшь по дну океана прозрачной и мерцающей светло-серебристой жидкости.

*

Он хотел достичь многого, пытался достичь меньшего, достиг очень немногого, но в погоне за счастьем прожил изумительную жизнь.

*

Человеку, решившему заняться самовоспитанием, часто предстоит чистка авгиевых конюшен. Но ему нужна не сила Геркулеса, а геркулесова сообразительность.

*

Если не можешь заинтересовать собеседника своими делами, говори о его делах. Уж этим ты его заинтересуешь.

Из пятой книжки ntrol
(март – май третьего года)

*

Возвращаешься ночью домой – едешь на запоздалом автобусе, ждёшь трамвая, который так и не приходит, садишься в такси, кончившее работу, вбегаешь в закрывающееся метро, а от метро добираешься по причудливому маршруту троллейбуса, идущего в парк…

*

Редакция получает письмо. Журналист отправляется в командировку,, знакомится с человеком, разговаривает с окружающими. В газете появляется заметка. Или статья. Или очерк. Весь человек – как на ладони: портрет, характер, привычки, отношение к людям, отношение людей… Всё в порядке, вроде ничего журналист не забыл? Забыл. Про пуд соли забыл.

*

Слава успевающим людям! Даже не преуспевающим, а просто успевающим, успевающим делать всё, что они хотят. Я им не завидую.

*

Возникает иногда такое чувство отчуждения, хорошего отчуждения, когда кажешься сам себе среди людей каким-то инопланетцем. Самые знакомые, обычные вещи и явления неожиданно обретают потрясающую новизну. Всё становится интересно и удивительно…

*

Эрудированные эстеты, знакомые с учениями и системами, уважительно упоминающие малоизвестные имена и небрежно – знаменитые, произносящие цитаты так уверенно, что никто не успевает заметить искажений… Они «перед широкой аудиторией стараются не употреблять учёных терминов» (правда, иной раз проскальзывает, но что поделаешь – привычка). Зато между собой не стесняются. Если где и не то скажут, так ведь и собеседник способен на ляпсус. Они не хотят да и не могут быть взаимно строгими.

*

Эти люди напоминают садоводов, которые, вместо того, чтобы изучать жизнь цветов и выращивать их, начинают считать лепестки, тычинки и бормочут что-то по латыни, намекая всем своим видом: видите, как это ужасно сложно, но я всё понимаю, во всём разбираюсь…

*

Можно написать поэму о поздних возвращениях, о том странном времени суток, когда машины уносят коробки своих железных тел в парки, чтобы затихнуть там до утра. Ночной асфальт не буднично-сер и безразличен, как днём, а мягко отливает лоснящейся чернотой или нежно серебрится в электрических лучах. Прохожих мало, они обычно приветливы и разговорчивы, эти парни, только что проводившие своих девушек…

*

Мы так мало говорим друг с другом и так много треплемся.

*

На вечеринках мы судорожно ищем новых развлечений, совершенно забыв про старые. Мы не знаем, что такое застольная беседа, что такое настоящий спор. Рассказы и истории свелись у нас к анекдотам и грузинским тостам.

*

Из-под колёс трамвая вырываются расщепленные прутья искр, жёлтые, со светящимися голубовато-белыми головками.

*

Третий день над Москвой висит матово-голубой парашют небесного шёлка, и третий день МГУ встречает меня ярко-золотой полоской шпиля, перенасыщенного солнечным жаром и блеском.

*

Пусть твоё сердце будет обильным, как георгин, изящным, как гладиолус, загадочным, как тюльпан, и весёлым, как анютины глазки.

*

Сегодня вечером, после заката, на небе происходило безмолвное состязание невероятного количества голубых, синих и фиолетовых оттенков.

*

Сколько дел! Перекидной календарь корчится от записей. Слишком прямолинейно выглядит то, что я записываю, по сравнению с тем, что я думаю. Но разве можно без потерь уложить в линии строк сложные и перепутанные синусоиды мыслей?!

*

Странная весна – красива, но отчуждённо холодна, как Элен у Толстого. Снег почти стаял, а стоят холода. И настроение у людей какое-то взбудораженное – и недоверчивое.

*

Сердце куролесит, как сорванец, оставшийся дома без присмотра, всего тебя качает и кружит в волнах неизвестного шампанского настроения – в глазах, которые на тебя смотрят, на губах, которые тебе отвечают!.. И твои губы – скользящие по лицу, волосам и рукам, – торопливые, трепещущие и волнующиеся!.. Руки, прильнувшие к твоему лицу, к твоим щекам, – гладкие, ошеломляющие своей колдовской нежностью!..

*

Может быть, любовь и самообман. Но такой прекрасный, такой необходимый!

*

Наконец, весна – это изумительное бедствие – развернулась в полную силу. Люди ходят, окутанные солнцем, пропитанные им, наслаждаясь всесильностью его лучей и изнемогая от неё. Исполняешься дикарской нежностью, глядя на квёлую прошлогоднюю травку, вдыхая запах оттаивающей земли.

*

Новое явление МГУ – издали, от Фрунзенского вала. Всегда такой солидный и плотный, на этот раз он казался серым матовым остриём иглы с дрожащей и переливающейся золотой каплей на кончике.

*

Умение разговаривать с людьми, понимать их – это умение прожить десятки жизней помимо своей.

*

Я не очень люблю блещущие новизной здания, чистые и аккуратные, со свежевырытой землёй вокруг. Нужно, чтобы построенное человеком вросло в природу, соединилось с ней. Кроме таланта строителя, тут важно время.

*

По лицу, как вошь, ползала издёвка.

*

Женские достоинства могут быть недостатками для мужчины, но женские недостатки вряд ли могут обернуться для него достоинствами.

*

Не люблю нигде оставаться гостем, всюду, где можно, стараюсь хозяйничать, во всём участвовать. Хочется раствориться в жизни, слиться с нею, а не просматривать её, как кинофильм, с ленцой и снисхождением.

*

Сегодня МГУ встретил меня чёрной, расплывшейся в хмуром утре массой. В облаках не видно шпиля, края башен размыты в тумане. Туша.

*

Мне кажется, что под густой серой сетью слов в моих записях теперь всё чаще бьётся и трепещет улов – живые мысли и образы, гибкие и упругие…

*

Краснобай, любующийся своими словами и старающийся любыми средствами украсить свою речь, похож на Борьку-жилу из «Кортика», который перед продажей облизывал ириски, чтобы они блестели.

*

Очередь – вид системы, которой недоволен каждый из составляющих её элементов.

*

МГУ сегодня был просто-напросто силуэтом, вырезанным из тёмно-серого картона.

*

Видел, как, готовясь к параду, ночью перегоняли ракеты и прочую технику. Невероятных размеров орудия, затянутые мокрым тёмным брезентом, рокочущие тягачи, пылающие огнями… И многое множество этих чудищ – разных, но одинаково огромных и мрачных. А вокруг – темнота, холод, резкий ветер… Если к тому же представить, как эти гигантские птеродактили взлетают в пламени и грохоте, как они рвутся к цели, взрываются, убивают, сокрушают всех и вся…

*

Что же делать, если кажутся зыбкими и непрочными отношения со всеми людьми, если тебе тоскливо, как самой последней дворняжке, если в единственной фразе, которая ещё булькает в выкипевшем котелке, трижды повторяется слово «суета»? Что делать, если опускаются руки и болит голова?

Принять пирамидон и идти спать.

Из шестой книжки
(май – сентябрь третьего года)

*

На мехмате был вечер, посвящённый Мандельштаму. Было много литераторов, председательствовал Эренбург. Его старость уже переходила в дряхлость. Однако говорил он очень хорошо – увлекательно, красиво, умно. После вечера я разговаривал с ним, но всё обаяние его речи сразу исчезло – он говорил бесцветные слова, говорил их устало, старчески, чуть ли не шамкая.

На вечер пришла вдова Мандельштама. Когда Эренбург объявил, что она здесь, и все встали, ей аплодируя, она разволновалась: «Я ещё не привыкла к чествованиям. Не обращайте, пожалуйста, внимания на то, что я здесь…» И весь вечер она дрожащими руками перебирала стебельки фиалок, подаренных ей мехматянами. Мне особенно запомнилось это «ещё», гордое и естественное при всей её скромности.

*

Корова Мумия.

*

Спящие похожи на подводные лодки, ушедшие в глубины подсознания.

*

Вышел сегодня из затхлой (это я почувствовал только выйдя) комнаты на промокший от дождя двор и, одурманенный, покачнулся… Кто не знает волшебного запаха только что раскрывшейся почки! А тут этим густым сочным зельем был пропитан весь воздух. И хотелось забыть все дела, упасть, раскинув руки, на траву и целовать землю – как женщину, как самое дорогое, что у тебя есть. Но скованный асфальтовой сдержанностью города, я стоял неподвижно – жалкий, растерянный, со сдвинутыми на нос осточертевшими очками…

*

Когда я возвращаюсь ночью, дом лежит чужой, тяжёлый, оцепеневший и, кажется, наглухо закрытый.

*

Почему я не начал этой книжки в трёхлетнем возрасте!..

*

Чувство голода может быть ужасным, изнуряющим, смертельным, но оно никогда не бывает таким противным, каким бывает порой ощущение сытости – и вообще удачливости, благополучия.

*

Нельзя не думать о последствиях – живём мы один раз, но довольно долго.

*

Обрубленные молодые тополя, короткие и толстые, торчат, как кукиши, выставленные в лицо небу.

*

Наука – оружие мысли. С азартом разбойников направляем мы его на прижимистую природу, и та поневоле достаёт из кошелька мироздания тайну за тайной.

*

Ничего не выдоишь из воображения, нетерпеливо дёргая его за сиськи, как коровье вымя.

*

Я взял скрипку и провёл смычком по струне. Наверное, впервые я сам извлёк тот проникновенный звук, которым славится скрипка. И когда он замер, мной овладело ужасное чувство бессилия – я понял, что не могу продолжить, развить этот звук, а мне так хотелось, так нужно было это сделать! До сих пор я ношу в себе этот неразрешённый звук, ищущий продолжения, пронзающий мне сердце красотой и упрёком.

*

Как иногда за рулём – машину заносит, ты крутишь баранку, выворачиваешь её, но машина тебя не слушается, – так и в разговоре с ограниченным и самоуверенным человеком ты поворачиваешь так и этак, пытаясь вывести трепотню к интересному разговору и, ничего не выходит…

*

Трудно оставаться наедине со своими мыслями и чувствами, нашедшими форму.

*

Новодевичье кладбище. Монументы, монументы, монументы – глыбы серых и чёрных камней… и вдруг среди них просто уголок зелени и маленький клён, склонившийся над плитой: «Поэт Велемир Хлебников»…

Царапающие сердце беспомощно-острые осколки, загородкой воткнутые в землю на могиле Брюсова.

Нервные пальцы, обхватившие лоб, и где-то сбоку незаметное, растворяющееся в сером граните: В. А. Луговской.

Отгороженная от людей могила жены Сталина.

Титулы, не влезающие в землю, выступили золочёной сыпью на гладкой холёной полировке высокопоставленных могил. Знай наших! На слова ЗАМЕСТИТЕЛЬ МИНИСТРА, небось, побольше позолоты надо, чем на словечко поэт.

Ильф ядовито усмехнулся бы бетонной площадке на могиле писателя и чинному квадратному столбику посредине, но… это серое тяжёлое благообразие разлеглось на могиле самого Ильфа.

*

Ты не камыш. Ты упираешься ногами в землю не для того, чтобы голова моталась по ветру. Весь день сижу в библиотеке – такое ощущение, будто всю жизнь. Очень интересно, но многого не хватает – своей подвижности, своей деятельности, СВОЕЙ жизни!..

*

Листья слабы и малы. Ветер силён и огромен. Но редко когда увидишь здоровый и зелёный листок, сорванный ветром.

*

Весна кончилась не только по календарю. Всё расцвело, раззеленелось. На лиственницах появились красные бархатные шишечки с листками-иголками, торчащими из-под чешуек. На елях снимают коричневые шапчонки новые веточки – нежные и совсем не колючие. Каждая травинка манит своим цветом, запахом и ещё чем-то дорогим и неуловимым.

*

По телефону нельзя сказать главного: «Посмотри мне в глаза»…

*

Утро пропитано, как губка водой, пеньем, чириканьем и прочими проявлениями восторга миллионов птиц, птичек и птенчиков.

*

Думал, думал, а вместо вывода вывел всего лишь выводок мелких мыслишек.

*

Готовое на улыбку лицо.

*

Почему нет богини Взаимности? Как бы ей поклонялись!

Из седьмой книжки
(сентябрь – ноябрь третьего года)

*

– Эту задачу можно решить в уме!

– Смотря в чьём…

*

В редакции «Комсомольской правды»: «Очень нужно что-нибудь о туризме. Ты студент, в походы ходишь – вот и займись…»

Приношу листочек со своей заметкой. В отделе никого нет. Кладу его на стол рядом с толстой папкой: «Неопубликованные материалы о туризме»…

Фразы лекторов

«Это отношение не имеет никакого отношения к числовому отношению».

«Введём символ «i печатное». До сих пор у нас было «i непечатное».

«Начнём с собственного благословения, новую тему…»

«Через некоторое время для этой величины можно будет точно сосчитать её приближённое выражение».

«Селекционер занимается выведением чистых видов. Он много лет подряд скрещивает растения с собой».

«Здесь функция меньше, здесь ещё меньше, а здесь больше всего меньше».

«Пусть по этому проводнику течёт… Впрочем, пока не будем говорить, что по нему течёт!..»

«Сейчас мы посмотрим, является ли эта функция физической величиной или просто математическим ухищрением».

«Атомные бомбы уничтожают людей, скот, транспорт и совершают другую полезную работу».

«Левая часть уравнения два, согласно стёртому с доски условию пять, является полным дифференциалом».

«Если говорить не в буквальном, а в самом прямом смысле…»

«Чтобы сумму возвести в квадрат – ну, знаете ли, – её нужно умножить на себя».

«Животное само развивается, а у человека всё происходит не так – развиваются средства производства».

«Это у вас было на лекции, а если не было, то будет, а если не будет, то и не надо…»

«Предположим, что эр малое намного больше эр большого».

*

Ужасная судьба очкариков – всю жизнь смотреть на мир сквозь стёкла!

*

Восемнадцать лет – возраст лирический, двадцать – уже серьёзный возраст. А вот слово «девятнадцатилетний» у меня почему-то ассоциируется только со словом «оболтус».

*

Иду к МГУ. Вокруг – низкий прозрачный туман. Небо покрыто лёгкими разводами облаков. В этом чистом тумане МГУ неожиданно обрёл ажурность готического храма, стал лёгким, хрустальным, стремящимся ввысь.

*

Накопилось утомление. Уже с утра мне кажется, будто на уровне глаз в голове находится свинцовая прокладка. Весь день этот слой свинца растёт. Хорошо, если макушки он достигает только к вечеру, а то ведь часто и раньше…

*

Родительские права напоминают права авторские, но не водительские.

*

Впереди меня в троллейбусе сидят пожилые провинциалы, он и она с белобрысым мальчиком на коленях. Он, седоусый, показывает на виднеющиеся в темноте издалека красные огоньки, разбросанные по контуру МГУ, и объясняет: «Это университет. Здесь самое высшее в Советском Союзе образование получают».

*

Спорим на занятии по физкультуре с нашим молодым преподавателем о том, какую пользу может получить современный человек от буддизма. Наконец он спохватывается и предъявляет последний аргумент: «Ладно, хватит вам о развитии духа говорить. Сделайте-ка тройной прыжок с места!»

*

Часто наслаждаюсь тем, что могу просто сидеть и смотреть на окружающее – оно так обильно и так разнообразно даже в самой скудной обстановке…

*

Возраст, жизненный опыт – это, конечно, козыри. Но и с ними можно остаться в дураках, играя против молодости.

*

В детстве я очень любил, сидя возле какого-нибудь весеннего ручейка, выбирать из песка красивые камушки. Я промывал их водой, и они становились яркими и блестящими. Такое же удовольствие получаю я сейчас от своих записей, промывая в словесном ручейке камушки мыслей.

*

Наука относится к человеку, посвятившему ей свою жизнь, гораздо благодарнее, чем искусство.

*

Осенний поход – под мелким дождём, но всё равно весёлый и восторженный. С геодезической вышки смотрели, очарованные, на бесконечное количество жёлтых оттенков леса, среди которых затерялись тёмные верхушки одиноких елей. Некоторые жёлто-салатные кроны, несмотря на мокрый и сумрачный день, светились, как драгоценные камни…

*

Снег. Я думал – в шутку, а он всерьёз навалился своей влажной тяжестью на сухую, ещё по-осеннему кокетливую землю. Недобрый, мокрый снег.

*

Деревья стоят сейчас в необычайно пышном наряде – листва, а на ней толстый слой снега. Смешение стилей. Как выставка абстрактной живописи в средневековом замке. Ещё забавнее – опавшие листья на снегу, словно осень приходит на смену зиме.

*

Дарвиновский музей. Коллекции чучел, иллюстрирующие процессы эволюции, – как показ замедленной киносъёмки.

Шкаф с райскими птицами похож на уголок тропических зарослей – так ярко и пышно выглядит его содержимое.

Собрание колибри – словно витрина с драгоценными камнями.

Попугаи, оказывается, имели когда-то оперение защитного зелёного цвета, но становясь в процессе эволюции крупнее или приживаясь в местах, где не было их врагов, они постепенно, с поколениями становились более яркими – пёстрыми, красными… Очень поучительно это усиление внешней яркости с ростом самоуверенность.

*

Мимо шпиля МГУ сегодня необычайно быстро мчатся низкие облака. Если смотреть только вверх, то кажется, будто плывёт мощный корабль, не задерживаясь ни на минуту возле эфемерных островов, мелькающих мимо его бортов.

*

Человек усложняется в процессе истории, но лишь постольку, поскольку становятся многообразнее условия жизни общества. Ничем другим мы не отличаемся от древних ни в лучшую и – надо надеяться – ни в худшую сторону.

*

Мокрый асфальт – оживший, волшебный. Вот он золоточешуйчатый, лоснящийся, как рыба. Вот он чёрный, с редкими точками ярких листьев – словно ночное небо с разбросанными по нему звёздами. А вот густо волосатый, сплошь покрытый рыжими иглами лиственницы. И совсем уж фантастика – волосы, пробивающиеся сквозь чешую!..

*

Казалось бы, настала зима. Как и полагается, «великолепными коврами, блестя на солнце», лежит снег. Но великолепные ковры расстелены на ещё тёплой, не успевшей промёрзнуть земле. Идёшь по ним, оставляя за собой тёмные сырые следы.

*

Забавно иногда спорить с человеком податливым, пытающимся в любом случае найти в разногласиях компромисс, убеждать его в чём-то, с чем ему трудно согласиться, – и при этом, смеха ради, защищать точку зрения, противоположную твоей собственной.

*

Лиственница-импрессионистка. Трудно разглядеть, из чего она состоит, различить ветки и иголки. Видишь только разметавшиеся свободными мазками вихри чистого пшенично-жёлтого цвета.

*

Всё чаще меня посещает какое-то странное и чудесное, нервно-лихорадочное состояние духа. Вряд ли его можно назвать вдохновением – слишком неконкретно это ощущение, слишком трудно его практически использовать, например, писать стихи…

*

Кажется, будто стоишь не на пороге маленькой комнатушки, а перед огромным светлым простором, где внешний облик вещей и явлений становится незначительным и прозрачным, позволяя увидеть их сущность. Кажется, будто сам ты чист, невесом и крылат, что ты создан для жизни в этом вольном пространстве, которое зовёт и тянет к себе.

*

Жанр афоризма в литературе соответствует категории «вес пера» в боксе. И действительно, афоризм определяет вес пера.

*

У него было достаточно много знакомых, чтобы порой, ошибившись, поздороваться с незнакомым человеком, достаточно сообразительности, чтобы понять по изумлённому лицу встречного свою ошибку, достаточно хладнокровия, чтобы пройти, как ни в чём не бывало, дальше, и достаточно чувства юмора, чтобы потом надо всем этим посмеяться.

*

МГУ сегодня выглядел очень моложаво. Я шёл к нему по коридору из четырёх плоскостей разного цвета. Потолком было голубовато-серое небо, правой стеной – налившиеся густой тёмно-зелёной краской, покрытые сизым налётом голубые ели, левой стеной – прозрачное кружевное хитросплетение чёрных веток деревьев и кустов. А пол был устлан чистым белым ковром, пушистым по краям и притоптанным посредине.