Текст книги "Неотчуждаемо и принадлежит от рождения (сборник)"

Неотчуждаемо и принадлежит от рождения
Привет прошлому веку
Виктор Владимирович Крысов

© Виктор Владимирович Крысов, 2015

© Наталия Евгеньевна Комарикова, иллюстрации, 2015

Редактор Елена Вильевна Гирфанова

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

«Я вижу жизнь, как видят слова…»

В. Максаковскому

 
Я вижу жизнь, как видят слова
меж знаком и сутью свой смысл,
вникаю, влезаю, и коль голова
пролезла, пройдет и мысль.
 
 
Когда у надутых жизней иных
взять, распустить ремень —
сразу скукожится жизнь, как жмых,
жизнь уместится в жмень.
 
 
Такую жизнь – в мешок положить.
Набиты мешки-облака…
Меня толкает в другую жизнь
властная божья рука.
 
 
Там духа высокий взлет – изнемог.
Там упряжь упрямых утр
сознание мчит в золотой чертог —
и плачут творцы камасутр.
 
 
И снова, и снова вокруг Земли
(а каждый виток – за год!)
и с мудростью, и с искушеньем змеи
движется жизнь вперед.
 
 
А правила мир объяснит, когда
принят будешь в игру.
Мир, такой же великий, как Дант,
закончивший свой труд.
 
 
Механика всех девяти небес
и публика всех кругов
скрежещет, и ропщет, и жаждет чудес,
и ждет измененья основ.
 
 
Но все чудеса – средь безмерных сфер,
средь их громогласных ссор,
смешавших богов всевозможных вер,
сметавших людей, как сор,
 
 
поставить будильник на семь утра,
но всё же проснуться в пять,
и плюнув – на счастье! – на кончик пера,
движением управлять.
 

1998

Когда возможность лучше обладанья

 
Ты спишь, и значит, снова можно мне
забыть про всё, случившееся с нами,
обидное, неласковое. Не
касаться злого воздуха устами,
 
 
лишить себя эмоций, взглядов, слов…
Запоминая состоянье это,
из всех тебе привидевшихся снов
ты выбираешь тот, где нет рассвета.
 
 
Безумство действий сладко превозмочь,
когда по обе стороны сознанья
два ждущих тела, две судьбы и ночь,
когда возможность лучше обладанья.
 

1988

Бог забивает гол

 
С точки зрения воздуха мяч полон, а голова пуста.
Воздух с криком вырывается из голов,
                                                 чтобы занять места
получше: внутри мяча, в сетке ворот
или внутри футболиста, открывшего рот.
 
 
С точки зрения мяча стоило бы подкачать
головы у людей. Хот бы с голов начать,
а потом и вовсе убрать кость и,
                                        кожей касаясь друг друга,
стать ближе, чем кожа, повысив и тонус, и тургор.
 
 
Одна дама считает: футбол – это хоккей,
только без палок и касок,
                                     и слишком уж много людей.
А гольф – это четверть чулок.
                                        По её разумению, смысла
не имеет ни жизнь хоккеиста,
                                 ни жизнь футболиста.
 
 
С точки зрения точки зрения,
                                  выразить собственный взгляд
на футбол для любого субъекта вселенной – пустяк.
Но у двух из них насчёт оценки футбола – прокол,
и в этом главный вселенский прикол.
 
 
Во-первых, сам футбол
                        не может себя выразить и отразить,
как света не видит свет
                        и как море не может плыть.
Второй же субъект,
                        не ведающий о футболе ничего,
конечно же, Бог.
 
 
Бог не знает вообще ни о чём.
Футбол? Хоккей? Вселенная?
                                   Бог пожимает плечом.
Но хотя Бог не ведает, что же такое футбол,
он всегда забивает гол.
 

1999

Мурманск

Наш образ жизни однообразен

так, что приводит к простому итогу:

этой весной будет много грязи

и очень мало подарков от Бога.

 
Будет много шума и мало соприкосновений
наших губ, похожих на мягкую веточку вербы.
И от всех разумных советов и наставлений
мы уедем в город, где ночью взрывается небо.
 
 
Едем в город Мурманск;
здесь я ни разу не был.
Если будет грустно,
ночью зажжётся небо.
 
 
Кроме Мурманска,
я не знаю других городов,
где от переплетения чувств зажигается небо,
где люди живут для того,
чтобы ночью светилось небо.
 
 
Мягкой волной уставшей
море тебя качает.
Песня звезды упавшей,
эхо летящих чаек.
 
 
Что-то вода лопочет,
звезды нас ловят в невод…
Если ты захочешь,
будет светиться небо.
 
 
Кроме Мурманска,
я не знаю других городов,
где бы море и небо, в своем постоянном общении
касаясь, узнали любовь
и рождали в любви свеченье.
 
 
Машем белым чайкам,
корку швыряем хлеба.
Словно нас встречая,
снова зажжётся небо.
 
 
В море рубль последний,
только мы не вернёмся,
больше не будет денег,
вряд ли мы перебьёмся.
 
 
Жёсткий плацкарт оплачен.
Споры и злость нелепы.
Если ты заплачешь,
будет светиться небо.
 

1990

Энергия стиля

 
Я выживаю за счёт стиля.
Жизнь за счёт энергии стиля,
за счёт энергии стиля, что скрыта,
что скрыта в порядке движений буги,
в двенадцати тактах блюза, в фуги
рипостах, стретто, в бостоне или
же в рок-н-ролла ходах избитых:
энергия крестьянских будней,
молитвы, пляски, шаманский бубен,
энергия штормов и штилей.
Добудь её – просто играй, как учили.
 
 
Я выживаю за счёт стиля.
Жизнь за счёт энергии стиля,
за счёт энергии стиля, что скрыта,
что скрыта в рифмовке ритмичных строчек.
Пусть каждый что-то придумать хочет,
но люди лелеяли, люди растили
стихи, размеры… Творцы забыты,
но их энергия рокочет
в сонетах, одах, поэмах… Впрочем,
уже подсказал вам, коль просили,
как выжить за счёт энергетики стиля.
 
 
Я выживаю за счёт стиля.
Жизнь за счёт энергии стиля,
за счёт энергии стиля, что скрыта,
что скрыта в любом обращеньи к основам,
в любом повторении ритма, в новом
прочтении… – и в извращеньи! – шутили
два мёртвых и очень циничных джазиста.
Они примером внеземного
за счёт рэгтайма и босса-новы
живут прекрасно, как раньше жили,
питаясь энергией, спрятанной в стиле.
 

1997

«Моя ненужность – горести залог…»

 
Моя ненужность – горести залог,
но в этом есть своё очарование.
Не надо беспокоиться, что бог
узнает о моём существовании.
 
 
Я не причастен к дому и стране,
я двигаюсь по собственной орбите,
и если вы нуждаетесь во мне,
то к небу напрямую обратитесь.
 
 
Привык, что есть любовь и есть бардак,
невольно ко всему я привыкаю.
Возникнув в этом мире просто так,
его я так же просто оставляю.
 
 
Но нет, я не исчезну в сонме снов,
я буду далеко и буду рядом —
я буду жить среди других миров,
лежащих за моим усталым взглядом.
 
 
За чёрной червоточинкой зрачков
уже не три – четыре измерения:
названий время, высота слогов,
длина, а также глубина мышления.
 

1994

«Краткие стихотворения слишком…»

 
Краткие стихотворения слишком
часто грешат нездоровым излишком
сжатости смысла (но при недостатке
места), сгущённости смысла, что сладким
валиком катится вниз по краям
текста, и слизывать все это – нам.
 
 
Краткие стихотворения! Жаль, что
им не дано ощущение счастья
всласть развалиться, раскинувши руки,
в море баллад, в описаниях гулких,
долгих, просторных … Но краткость – сестра
сложит пространство, как простынь с утра.
 

1996

«Ты снова уходишь и снова молчишь…»

 
Ты снова уходишь и снова молчишь.
Я снова взбешён и несдержан —
сюжет стал обычным (меняются лишь
места, время года, одежда):
 
 
ты, бросив с порога, мол, всё, ухожу,
традиции дань оставляешь,
жестокое слово, подобно ножу,
как часть ритуала вонзаешь.
 
 
Я тоже обычай наш свято блюду:
ругаюсь, кричу, разбиваю,
мучения грешника в жарком аду
собою надолго являю…
 
 
Но нынешний день примечателен тем,
что с запада рваные тучи
заставят забросить решенье проблем —
как жить, что же будет, с кем лучше…
 
 
Меня не волнует, куда ты пойдёшь,
я мысль направляю продольно
прозрачным колоннам с названием «дождь»,
стоящим вокруг произвольно.
 
 
И ты не заботишься, что я не так
пойму эту нервную сцену,
ведь ты для меня словно с неба вода —
внезапна, обычна, бесценна.
 
 
Промокнув, бездумно по лужам бродя,
безвольно гонимая ветром,
становишься странным подобьем дождя —
спокойной, простой, безответной,
 
 
совсем равнодушной к нелепостям дня —
как будто бы снова родишься…
Увидев на мокрой дороге меня,
ты, в общем-то, не удивишься.
 
 
А наши разборки – кто прав, кто не прав —
мы так не закончили толком,
мы с тем же раскладом остались в руках,
мудрей и влюбленнее только.
 

1994

Тысяча первая ночь

 
Тот, который пел по утрам, оказался совсем не петух, а кочет,
и обманутое разбуженное солнце шумно вставало, настоящего петуха при этом будя.
Женщина, состоящая из тысячи разлук,
     вряд ли станет участницей тысяча первой ночи,
я же с луной не усну – одеяло прилива я буду тянуть и тянуть на себя.
 
 
С кем и где я провел первую, десятую, сотую ночь? Биограф поплатится жизнью
за то, что не каждый мой шаг
     стал сюжетом для сказок и прочего вранья.
Подгадав, женщина появилась как раз
     к тысяче первому занятию онанизмом.
Кажется, для тысяча первой ночи
     ни сил, ни желаний, ни времени
                                          не останется у меня.
 
 
Тысяча первая ночь грядёт!
но любой из являющихся на горизонте мне ничем не обязан,
даже солнце, тем более что оно злится
     то ли на кочета, то ли на петуха.
В тысяча первую ночь я расскажу вам
     свою лучшую сказку о том, как в экстазе
женщина становится ночью
     и кружится вокруг Земли,
                        прячась от солнца моего греха.
 

1999

Мимо

 
Мимо проходит возможность
взяться всерьёз за язык,
особенно за два – просто летит!
Впрочем, можно отставить, учесть,
оставить как есть.
 
 
Если она изначально —
вполне самоцель,
если она случилась уже,
ужель
это расстроит,
что мимо проходят
деньги, в количествах просто
страшных, куда-то мигрируют, вроде
на юг – по их птичьей природе.
 
 
Если тебе её дали,
тебя не спросив,
если ты просто выгнан пастись —
прости,
не досадуй,
что мимо проходят
девушки, женщины… Ладно,
если б одна – как картинок в колоде!
И больше, и разных,
по несколько сразу,
грустя, улыбаясь,
вдали оставаясь,
кому-то даваясь…
Дались они мне
все.
 
 
Если с тобой разведённой
не будет она,
но воронёна и разведена,
то на!,
на тебе – словно
пила, криво входит
в плотные судьбы, неровно
делит, выводит основу стихов, где
следуя ритму – туда-сюда,
вяло болтаются: смерть, беда,
счастье, экстаз, размышления, что
мимо проходят: Платон, Арто,
друзья, стезя поэта (и где-то
артиста), неистовых чувств смерч, уст
мёд, Оптина Пустынь, лобстеры, Пруст
на французском, «Улисс» на английском,
прыжки с парашютом (со свистом!)
и – с хрустом – катанье на лыжах,
квартира в Париже. Поближе?
Ну, в Питере.
Видите,
всё проходит,
я на взводе —
лежу, слежу, твержу плаксиво:
Возможности проходят мимо.
Возможность учиться водить машину,
возможность башку прострелить кретину,
возможность работать за суперденьги,
возможность буянить не хуже Стеньки.
Возможность уехать, возможность остаться —
гадство!
Желания тоже мигрируют мимо:
желание славы, желанье поживы,
желание помнить, желанье дерзать,
желанье творить и желанье летать,
желанье желать! Иже с ними – жевать,
жалеть, журить, курить, дурить, дарить,
даже жить! Желания есть и спать…
О, нет, эти, впрочем, вернуться опять.
Опять и опять.
 

1996

Незачем нервничать

 
Огорошивший гром дробью крыл, городил
ерунду, а мой ум утомлённый бродил.
Переброженный дрожью, рожал пузыри,
обнаружил в рогоже слежавшийся ритм.
 
 
Простодушный маньяк клавесиновых нот,
исполнитель хлопков парусиновых ног,
отлипающий с чавканьем мокрый нейлон.
Я его наконец узнаю – это он.
 
 
Попустительствуя словоблудству порой,
я зову его пугалом и пустельгой,
Пульчинеллой, пучком, пузырём, пустяком —
пусть он мне пробубнит своё имя потом.
 
 
Словно скороговорку лепечет он мне,
чтобы я повторял. Это, собственно, не
для того ли, чтоб в горле тот говор, что вне?
Меня в букв буреломе спасёт буриме.
 
 
Чередуя чернила с едой, не молчу —
я чечёткой в строке его имя строчу,
коли только столь толком не скроенный текст
остаётся итогом покинутых мест.
 

1990

Английский яык

 
Ты знаешь английский язык?
Такие приятные фразы —
Запоминаются сразу.
Что-то есть в них такое —
Магическое и простое.
 
 
Мы в школе учили его.
И я позабыл всё, наверное…
Сегодня погода скверная,
Как там, про weather is fine?
Где же a bottle of vine?
 
 
Давай говорить по-английски
И пить только джин или виски.
Сегодня мы будем в ударе —
Мы будем курить сигары,
Мы будем вести себя так, как английские денди.
 
 
Мы ни словом не вспомним о том,
Кто мы и как мы живём.
Мы закинем ноги на стол,
Мы будем смотреть футбол.
По полу мы разбросаем все наши деньги.
 
 
Не надо английский учить.
Так много времён и правил —
Я их давно оставил.
Ты лучше за мной повторяй:
Your soul, your eyes and your smile.
 
 
Нам хватит того, что мы знаем.
Недавно я думал о лете —
Куда мы махнём с моей леди,
А ты говоришь свободно:
I love you, I need you, I want you.
 
 
Давай говорить по-английски,
Но только ни джина, ни виски,
И нет ни одной сигары,
Ну вот «Беломор», пожалуй,
Портвейн, булка хлеба.
                     Никто не придёт, не приедет.
 
 
Я сам соберу мелочь с пола.
Сегодня не будет футбола.
Боже, как скучно здесь…
Ты знаешь, I wanna dance.
Мы будем сейчас танцевать то, что нравится леди.
 

1991

Церемониймейстер

 
Должна прийти осенняя погода,
но кажется, у мелкого дождя
все признаки скупого недорода,
нехватка вод для струйности. Что воды,
сам воздух мелок. Вброд переходя
 
 
растёкшийся по переулкам ветер,
выискивая жёлтый лист у стен —
хотя б один! – я, церемониймейстер
природных ритмов, на рабочем месте
не нахожу сезонных перемен.
 
 
Распоряжусь расположить литавры,
чтоб в купол неба ухнул резонанс.
Расположу – к себе – Эола арфы,
и саксофонов жёлтые жирафы
трепещут, ожидая контрабас.
 
 
Что ж, коли с ритма сбились в атмосфере
явления – вернуть в круги своя!
Синкопами зайдётся – до истерик! —
оркестр, качая небо в нужной мере,
и по орбите двинется Земля.
 
 
Да, церемония сезонов года смены
всегда сложна. С природою проблемы.
Я чувству сообразно ставлю сцены,
слежу, дежурю – дирижёр отменный!
Движения мои точны, легки.
Меня оценят ритма знатоки.
 

1996

Ты только начни

 
Ты только начни.
Ты знаешь, как я понимаю тебя с полуслова.
Такие дожди
нам вряд ли позволят поставить будильник                                                                           на семь.
За труд не сочти
меня разыскать среди времени мокрого кома.
Такие дожди
идут пару дней —
недолго совсем.
 
 
Ты только начни.
Ты знаешь, мелодия может возникнуть как будто
среди воркотни
жестянок карниза, среди перепутанных глаз.
Ты только начни
прогулку по воздуху вместе с дрожанием звука,
ты в ритме качнись,
вступая в страну
растянутых фраз.
 
 
Ты только начни —
не мы виноваты, что дождь лишь для этого создан.
А ноты синиц
на голых ветвях музыкантов давно заждались.
Ты только начни,
губами раздвинь навалившийся пасмурный                                                                              воздух,
ты только начни,
от жизни очнись,
от жизни очнись.
 

1991

«Наверное, в той жизни ты была…»

 
Наверное, в той жизни ты была
свечой, стоящей в белом канделябре
в квартире из фарфоровых пластинок
и с вазами богемских очертаний,
в квартире, где у краешка стола
сидел усталый ветреный сентябрь
и рядом, у погасшего камина,
девчонка с золотыми волосами.
 
 
Наверное, в той жизни ты была
малюсеньким фаянсовым котёнком,
раскрашенным сиреневым и белым,
с малиновой полоской на спине,
который, отражаясь в зеркалах
на столике у маленькой девчонки
среди игрушек, пупсиков и мела,
мурлыкал, как казалось ей во сне.
 
 
Наверное, в той жизни ты была
последним из подснежников весенних —
хотя вокруг уже жара и лето,
он сохранил печаль сырой земли,
он в лепестках лазоревых собрал
безумный запах тающего снега
и отраженье одиноких веток
с зелёными пылинками любви.
 
 
И в этой жизни, и потом в другой,
когда ты будешь жёлтою синицей,
изящной скрипкой, сделанной из ивы,
забытою картиною Ван Гога,
ты сохранишь в себе земной покой
подснежника, и будут часто сниться
тебе огонь свечи неторопливый
и маленький фаянсовый котёнок.
 

1986

«Начинается жизнь…»

 
Начинается жизнь,
состоящая из
очертаний машин
с пелеринами брызг,
 
 
состоящая из
неразгаданных тайн —
кто, стуча о карниз,
сочиняет рэгтайм,
 
 
состоящая из
раскатившихся бус.
Опускается вниз
намокающий блюз.
 
 
Капли ставят силки,
сети выбросил вяз.
Я боюсь за стихи —
как бы ритм не увяз!
 
 
В петлях, в патлах, поди,
пропадёт ни за грош!
Сберегу на груди
и уйму ритма дрожь.
 
 
На огонь на любой —
капель целый ушат.
Перед чёрной землёй
насветиться спешат.
 
 
Капли мир на куски
разбивают, галдя.
Гулким эхом шаги
в колоннаде дождя
 
 
отдаются. И звук
не уходит вовне,
странным образом вдруг
остаётся во мне.
 
 
Моего сердца стук
повторяет вода.
И внутри, и вокруг —
монотонное «да».
 
 
Я в дожде. Дождь во мне.
Я иду. Дождь идёт.
И никто это не
разберёт, не поймёт.
 
 
В тьме шуршащей ночной
ощущенье растёт —
кто-то очень большой
рядом грузно бредёт.
 
 
Он не страшен, не груб,
он не скалит клыки —
что-то влажностью губ
собирает с руки
 
 
и, за мною бродя,
понимает, что он
с прекращеньем дождя,
как и я, обречён.
 

1995

«Тем и жанров обилие…»

 
Тем и жанров обилие
оскомину набило мне:
выберу что-то – и всё остальное теряю.
Поэтому – в дождь ныряю.
Ничего не теряю.
Ничего не обретаю.
Не маюсь – не выбираю.
 
 
Я как тот кафкианский зверь —
и удовольствия ради, и при нужде
рою норы в дожде.
 
 
На протяжении и в завершенье, в итоге,
в начале, и после, и до
тема одна – дождь.
 
 
Тема становится тем,
что под дождём,
следуя логике, всем
тем, что кругом.
 
 
С темой разительно схож,
тему впитав,
темой останется дождь,
лить перестав.
 
 
Что происходит в дожде,
то и потом.
Время сольётся в воде.
В ней или в нём —
 
 
мне всё равно. Я рождён
к мысли прийти:
сущность дождя – под дождём
звук обрести.
 
 
Разум уняв, звука явь
сквозь метроном
капель дождя распознав,
чувствую – в нём
 
 
темы и жанры – гуртом.
Где же исток?
Звук. Повторенье. Потом —
звуков поток.
 

1997

Аккуратная беби

 
Начинается ночь, продолжается дождь.
Очень долго я ждал, а теперь невтерпёж.
И глаза одиночества в чёрном окне —
не пришла аккуратная беби ко мне.
 
 
Ожиданье взорвётся, обидою став.
За тоскливой слезой не видать ни черта
в книгах букв уплывающих, в телеке – лиц.
Раздражение – медленный скрип половиц.
 
 
Эту белую простынь не буду стелить
и не буду я спать, лучше буду курить,
буду стряхивать пепел на брюки, на стол,
на любовь, на тоску, на надежду, на пол.
 
 
И желание странное, словно бы месть:
из кастрюли на кухне рукой буду есть,
руку вытру о брюки – конечно, назло!
Аккуратная беби, тебе повезло
 
 
в том, что ты не пришла: ты бы в обморок – бац! —
на обоях рисунки, на кухне матрац,
я такой неопрятный, квартира – как хлев!
Но мне так наплевать на твой праведный гнев,
 
 
это ты, только ты виновата одна,
что придётся мне пить эту чашу до дна:
пылесос я сломаю, под душ ни ногой,
беспрестанно страдая, насупленный, злой,
 
 
буду дома сидеть, чешуёй обрастать,
в телефон бормотать – мол, меня не искать,
мол, отныне занятие есть у меня,
мол, щетину ращу со вчерашнего дня.
 
 
И в трико легендарное прошлых времён,
где колени висят в виде синих знамён,
я заправлю рубаху, резинкою – щёлк! —
и куплю себе пива в прозрачный мешок.
 
 
И с позорною сеткой пойду в магазин
оскорблять своим видом приличных мужчин.
И я буду жалеть вот такого себя:
аккуратная беби не любит меня…
 
 
Хорошо, что не сплю. Тут такие дела! —
Аккуратная беби под утро пришла.
Беби хочет меня. Это произойдёт,
и меня аккуратная беби спасёт.
 
 
О, я так не люблю оставаться один —
этим схож я с толпой бравых бренных мужчин.
Я умоюсь, побреюсь, бельё постелю,
на неделю жратвы и вина накуплю,
 
 
я закрою засов, и на двести часов
мы забудем про существованье трусов.
Будет, как не бывало ещё никогда —
аккуратная беби устроит бардак.
 
 
В перерывах придётся нам книжки листать,
жрать от нечего делать, ругаться и спать,
слушать Хьюстон про то, что «Will always love you»
и жалеть о любви и о месте в раю.
 
 
Скоро кончатся деньги, еда и питьё,
и начнётся простое житьё и бытьё.
Существуем, грустим, изменяем и мрём,
но ведь всё это скоро, а значит – потом.
 
 
И уже не унять эту странную дрожь.
Аккуратная беби, куда ты пойдёшь?
Ты боишься, что будет потом? Ерунда,
ведь потом – это значит уже никогда.
 

1992

Алиса и Льюис

 
Ну что за Алиса, которой
без явной причины
не нравится Льюис – фартовый
мужчина!
 
 
Но раз уж повадился Льюис,
хитрец и подлиза,
опять с головой окунулась
Алиса
 
 
в суровые нервные будни
войны закулисной.
Как Кэрролл разыгрывать будет
Алису?
 
 
Алиса лисы не хитрее,
но будет сюрпризом,
как ум простотой одолеет
Алиса.
 
 
Пусть Кэрролл словами вращает,
в загадках неистов,
от этого только скучает
Алиса.
 
 
Азов не осилила в картах
и в шахматах. Смысла
не может понять в странных сказках
Алиса.
 
 
Любуется старый негодник
глупышкой капризной
и за руку в вечное вводит
Алису.
 
 
Но всё же судьба от вниманья
такого разбита:
Алиса-малышка не станет
Лолитой.
 
 
Как будто в Каверне и в Лиссе —
в Британии взморье,
но всё же не станет Алиса
Ассолью.
 
 
Дитя то наивно, то нервно,
и нет компромисса,
и кошка любима, не Кэрролл,
Алисой.
 
 
Не в страсти, но в странах чудесных,
в хорошем английском
останется беби прелестным
Алиса.
 

1998

Пляшущие человечки

 
Сегодня увидите нечто
под окнами – там и тут —
пляшущие человечки,
как будто чего-то ждут.
 
 
Лежат вдоль дороги тени:
руками кто так, кто сяк,
ногами сучит нетерпенье
и головы клонит в такт.
 
 
Юлил и крутился кто-то,
скользил под ногами карниз…
И вспышками стробоскопа
бросал отпечатки вниз.
 
 
Был трезвый, в тот день не плакал,
не суицидален, не глуп,
но всё ж вопросительным знаком
впечатал в асфальт свой труп.
 
 
И пишет майор устало
в блокнот эту всю дребедень…
Читай, Шерлок Холмс, что сказала
моя танцевавшая тень.
 

1994