Текст книги "Любовь Искариота"

Любовь Искариота
трагедия
Виктор Кузьменко

Сквозь пелену

злословья и молвы,

от первых дней

до дней моих последних,

влагая горечь

в страстные мольбы,

смиряя буйство

мыслей заповедных,

я тяжкий крест

безропотно несу

к своей Голгофе,

чтобы там распятым

простить за всё

оставшихся внизу.

© Виктор Кузьменко, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сцена первая

Иуда сидит с закрытыми глазами. Входит старец с клюкой.

Старец: Послушай, добрый человек.

Иуда открывает глаза, смотрит по сторонам.

Иуда: Я не ослышался? Ты это мне, старик?

Старец: Найдётся ли в суме твоей немного того, чем можно жажду утолить и голод?

Иуда: Найдётся. Вот, возьми.

Теперь ответь, старик, ты впрямь считаешь, что каждый встречный добрым может быть?

Старец: Равно на столько, насколько может быть он злым.

Иуда: Но ты сказал мне: добрый человек?

Старец: В любом из нас и свет и тьма. Что хочешь разглядеть, то и увидишь.

Добро достигнется добром.

Иуда: Красиво говоришь. А если б я не поделился с тобой ни сыром, ни вином, ты также утверждал, что я, Иуда, добрый?

Старец: Откуда знать мне, что в твоей суме?

Незнание – не повод для обиды.

Иуда: А если б я солгать тебе посмел?

Старец: Прошел, не подавая виду. Но зло, что ты в меня вселил, тебе бы злом и обернулось.

Иуда: Да? Всё это – так, слова.

Во лжи рождаются, живут и умирают и, умножая ложь – богатство умножают. Живи я правдою, как эта вот, твоя, нам пить пришлось бы из ручья, и были б мы голодные и злые. А так, глядишь, я добрый для тебя.

Старец: Не все пока к добру стремятся. Когда же каждый…

Иуда: Погоди. А как же с тем, что в нас плохое? Ты сам сказал: и свет и тьма.

Старец: Свет побеждает тьму.

Иуда: Но снова тьма приходит… В чередованье этом для ума, стремящегося суть постигнуть, подсказка вложена: что свет без тьмы? Всё то же, что тьма без света.

А добро? Как оценить добро, цены не зная злу? Что одному во вред, всегда другому – благо. Как их местами не меняй, с какой безудержной отвагой не бейся за добро, ты только злу поможешь.

Тебе ли, страннику, не знать, что стоит в высохшей пустыне простой воды один глоток? Но вот ты в лодке, и поток меж берегов тебя несущий – хотя так много в нём глотков – тебя уже не привлекает.

Старец: По-твоему, выходит, зло рождает добро?

Иуда: Да. Иногда лишь зло способно заставить разглядеть добро.

Старец: Нет, ты меня не убедил.

Иуда: Не убедил. А ты взгляни на это. Жучок древесный мал и сир, живёт своей заботой. С утра до ночи он в делах, так увлечён работой, казалось бы, ну что весь мир ему. Но приглядись, подумай, чем лучше ты его?

Всё что пришло на свет, в одном едино – родиться, жить и умереть – вот смысл всего глубинный.

Старец: Мне разум дан, чтоб постигать.

Иуда: Но смерть не-по-сти-жи-ма.

Вот он без разума. Перст вознеси над ним. Смотри, как удирает. Откуда знать ему, что смертен он, а знает.

Так почему нам жизнь так дорога? Да потому что смерть придёт однажды. Смерть – зло? А не было бы зла? Тебе юнец ответит каждый: жизнь превратилась бы в кошмар, цепь слёз, страданий, горя, которой нет ни края, ни конца.

Старец: Ты не похож, конечно, на глупца. В твоих сужденьях многое бесспорно, но слишком мрачны краски у тебя. Из всех цветов предпочитая чёрный, нельзя картину мира написать.

Иуда: А я другой её не вижу.

Я мог бы многое отдать, старик, чтобы увериться в обратном. Не первый год за этим и бреду, среди людей ища ответа. Повсюду только смрад и грязь.

Старец: Что ж, помогу тебе, коль хочешь. Ты тут о смерти мне как раз поведал, как о зле. А если это лишь начало бытия, врата в прекрасный мир?

Иуда: Загробный? (смеётся) Ты это сам придумал?

Старец: Нет, не я. Есть человек один. Подробней он мог бы всё растолковать, поверь.

Иуда: Откуда он, он иудей?

Старец: Как будто, точно я не знаю, но слышал много от людей, что родом он из Галилеи. Иисусом наречён, а с некоторых пор зовётся всеми Назареем. Христом.

Иуда: Спасителем?

Старец: Спасителем, сынок.

Иуда: Так-так. Запомню непременно.

(пауза)

Посмотрим, что он за пророк.

Сцена вторая

Вечер. Полуосвещённое помещение. Здесь все ученики Христа, его мать, Мария Магдалина. Иисус в центре, он о чём-то думает. Ученики перешёптываются между собой, чему-то улыбаются женщины. Иисус поднимает руку.

Иисус: Бросая в землю зёрна доброты, полей обильно нежностью и лаской – взойдёт любовь и даст свои плоды. Собрав их, поровну, по-братски меж всеми подели скорей. Когда же каждый бросит семя, и станет мир среди людей.

(пауза)

Наш путь тернист. Когда-то этою дорогой я шёл один, теперь нас много, но помысел мой так же чист и свят. И рухнет старый храм, и будет он проклят, и взыйдет справедливость, и каждому воздастся по делам.

Что ж, на сегодня хватит. Хотел вопрос задать я вам, не стану время тратить. Кто человек тот, что всегда на проповеди тихо стоит в тени, не выходя на свет? Я чувствую, что в жизни много бед он испытал, обид и унижений. И на лице его написана мольба. Он никогда и ни о чём не просит и, всё же, взгляд его мне часто спину жжёт.

Иоанн: Если учитель говорит о рыжем плуте – его зовут Искариот.

Матфей: Иуда он из Кариота. Дурнейшей славы человек.

Пётр: Его нам остеречься надо, как бы беды он не навлек.

Матфей: О нём я слышал очень много – все люди говорят вокруг – но ничего кроме дурного: коварен, лжив, не враг, не друг. К притворству склонен, алчен страшно, к тому-же на руку не чист. Задира злой и бесшабашный, игрок азартный, скандалист. И, если добрые евреи о нём нелестно говорят, то и плохие в Иудее Искариота поносят. Он в дом вползает робкой мышью, выходит с шумом и скандал после него надолго слышен.

Иоанн: Хоть сам он безобразен с виду и сам не прочь поворовать – любому учинит обиду, любого может осмеять. Завистник чёрный и наветчик без совести, без чести, без стыда.

Пётр: Да! Да. Слыхал ещё, что бросил Искариот свою жену. Она, бедняжка, милость просит, а он, бродяга, всю страну, всю Иудею взбудоражил, пройдя пешком из края в край, чиня раздоры, драки, лай, и ничего совсем не нажил.

Фома: Да у него детей-то нет. Видать и Богу неугодно потомство хитрое его.

Иисус: Не замечал ли кто того, что хочет с нами быть Иуда?

Ученики: Да, да!

Пётр: Конечно. Он повсюду за нами ходит по пятам.

Иоанн: Его услуги были кстати, он помогал, то тут, то там. Но так при этом изгалялся, противно кланялся, юлил, с такой насмешкой говорил, с притворством явным улыбался.

Лука: Какой-то в этом есть расчёт.

Фома: Замыслил обмануть кого-то?

Иисус: Кто встретит, передайте, ждёт Иисус всегда Искариота.

Иоанн: Учитель?!

Среди учеников ропот.

Иисус: Его хочу я видеть сам. Молва – всем домыслам основа. Предстанет он моим глазам, а я пойму, что в нём дурного.

Матфей: Но, учитель?

Иисус: Пути начертанные нам не вправе мы переиначить. Какою дальней из дорог не обходи беду – не минешь часа, что назначен. Внимайте, я к тому веду, что лишни ваши опасенья. Всяк в мире должен пронести свой груз в безропотном терпенье, тогда он сможет обрести покой. Пока ж смиримся с тем, что нелегко. Многотерпенье всем вознаградится.

(пауза)

Фома: Он рядом здесь, недалеко. Я шёл к ручью воды напиться и повстречал сидящего его под деревом большим. Он будто спал, раскачиваясь мерно, но глядя прямо глазом неживым, что, словно плесенью, бельмом затянут. Мне показалось, даже травы вянут, смолкают птицы около него.

Все молчат. Иисус смотрит то на одного из учеников, то на другого. Лука встаёт и уходит.

Иисус: О чём ты, Пётр, загрустил?

Пётр: Иисус, я думаю о том, что вновь услышав этот голос, сдержаться мне не хватит сил. Он то визглив, как у сварливой, дурной жены бранящей мужа своего, то он плаксив, как у ребёнка, что сам не знает от чего он песню нудную заводит. То он, как гром небесный ходит меж облаками и гудит, раскатом землю сотрясая.

Иисус: Боишься ты его?

Пётр: Ты знаешь, сам не однажды говорил, что нет бесстрашней в Иудее, чем Пётр Симонов. Наградил меня ты именем отличным, за твёрдость камнем нареча.

(к Фоме)

Где, говоришь он, у ручья?

Иисус рукой останавливает Петра.

Иисус: А ты, любимый ученик, ты Иоанн, сказать не хочешь, о чём грустишь? Или моя затея не пришлась по нраву?

Иоанн: Тебе видней, учитель. Нам же не по праву учителю идти наперекор. Непослушание влечёт с собой раздор, а мы всегда должны быть вместе. Коль цель у всех у нас одна…

Иисус: Достаточно, мне мысль твоя ясна.

(к ученикам)

Все думают, как он? Кто высказаться хочет?

Ученики неодобрительно переглядываются, но все молча опускают глаза.

Низко кланяясь, осторожно и пугливо вытягивая вперёд голову, входит Иуда и останавливается поодаль. Лука возвращается на своё место. Иисус встаёт и оглядывает учеников.

Иисус: Поближе подойди. Врагов средь нас Иуда не найдёт. Смелей, смелей, Искариот.

Иуда подходит, заискивающе улыбаясь, но с опаской поглядывая по сторонам. Иисус внимательно рассматривает его.

Иисус: Сядь рядом, брат.

Иуда занимает место Иоанна, тот обиженно глянув на Христа, брезгливо отодвигается от Иуды.

Иуда (притворно кашляя): Я болен, братья, я так болен. Всё тело ноет у меня. В боку моём и жжёт и колет и не было такого дня, чтоб не давило грудь мне камнем. И ночи не было такой, чтоб я проспал её до утра, и боль не прервала покой. Потом хожу я, как разбитый, меня сморяет солнца свет. Больной и всеми позабытый…

Иоанн (к Петру): Ну, как тебе Иуды бред?

Пётр: Он лжёт бесхитростно, простак.

Иуда: Поднявшись в гору кое-как, стоя у пропасти в волненье, такое головокруженье овладевает мною, что я готов уж броситься оттуда, покончив эти муки враз.

Пётр: Не вытерплю, уйду сейчас.

Иоанн (заметив на себе взгляд Иисуса): Теперь ты с нами, брат Иуда!

Пётр (глядя на Иоанна, удивлённо): Да-да, теперь ты среди нас.

(что-то сообразив)

И это ничего, что страшен, уродлив, как засохший гриб. Мы пострашней ловили рыб, в сетях запутавшихся наших. Не нам, отважным рыбарям господа нашего, в испуге бросать улов коль страшен он, колюч и одноглаз. Бывает, чем страшнее рыба – она вкусней других подчас. Однажды в Тире осьминога на берег вывели в сетях, а рыбаки вокруг шутили, все были рады. Мной же страх так овладел. В своей Тавериаде я отродясь не видывал страшней. Когда же, страх переборов, я съел кусочек осторожно, то понял – ничего вкусней не пробовал, чем мясо осьминожье. Учитель, помнишь, я тебе уже рассказывал об этом и ты нашёл историю смешной?

Иисус, улыбаясь, кивает.

Пётр: Ты же, Иуда, лишь одной своею стороной похож на осьминога. Он, как и ты, был одноглаз и староват немного.

Несколько учеников подходят и похлопывают Иуду по плечу. Он им кивает с усмешкой. Фома, ничего не понимая в происходящем, смотрит то на Иуду, то на Христа. Пётр с несколькими учениками уходит, продолжая что-то рассказывать. Иуда, почувствовав на себе взгляд Иоанна, подходит к нему.

Иуда: Отчего, Иоанн, молчалив, как трава в том саду, куда ветры не вхожи? Знаю я, что твои дорогие слова на плоды золотые похожи. И хранятся они на виду у других в драгоценном хрустальном сосуде… Не найдётся ли то, что получше из них для больного, слепого Иуды?

Иоанн молчит, презрительно разглядывая Иуду. Иуда сгорбившись отходит. Уходят все.

Иуда: Так-так. Так.

Сцена третья

То же помещение. День. Лука, Илья и Матфей беседуют.

Илья: С тех пор, как среди нас Искариот, прошла всего неделя, а сколько всяких перемен.

Лука: Ты прав, на самом деле хозяйство он с умом ведёт. Не зря ему Иисус доверил наш ящик денежный. И быт ярмом тяжёлым не лежит на нашей шее. Ежедневно для нас готов и кров и стол.

Матфей: Он в винах знает толк.

Лука: И выберет барана пожирнее.

Илья: Но лжёт он, братья, что ни час.

(смеётся)

Подходят Пётр, Иоанн и Андрей.

Матфей: У каждого есть странности из нас. Чего уж там. Да и какая это ложь, коль нам она вреда не причиняет?

Лука: Скорее даже веселит.

Матфей: Когда рассказ он начинает, мне кажется, что в сказку я попал, в смешную сказку про Иуду, которого обманывают все.

Пётр: Его конёк любимый. Дай только сесть – и пыль из-пол копыт.

Матфей: А мне, когда молчит Иуда, грустно всё ж бывает.

Входит Иуда. Рядом с ним Филипп, Иаков и Фома.

Иаков: Вот тут Иуда утверждает, что не встречал из тех, кого он знал и знает, ни одного, чтоб в корысти своей не совершил хоть раз дурной поступок или закон не приступил.

Иоанн: Искариот, ты это говорил?

Иуда: Да. От чего ж не говорить?

Иоанн: Тогда, кого хорошим ты считаешь?

Иуда: Того, кто скрытым может быть всегда от любопытных глаз, что рядом. Умело прячет мысль, поступок свой. Его ты не тревожь. А приласкаешь, выспросишь, как гной из застарелой раны польётся мерзость, пакость, ложь.

Иуда тоже лжёт, но все вокруг не меньше. И, если кто обманут – это я! Мне приходилось в разных быть краях и всюду правят ложь с обманом. Но я ничуть не вижу это странным. Хотя, обидно иногда. Случалось, что один и тот же по многу раз обманывал меня. К примеру, тот, что у вельможи его богатство охранял. Сознался мне он, что не может перебороть свой вечный страх. Поверил я ему в сердцах и, как вы думаете, что же? Сказал: боюсь, а сам… украл. Я и тогда ему поверил, а он Иуде вновь солгал и возвратил всё до обола. Да что там люди, помню, молод ещё я был и встретил пса лежащего в пыли возле дороги. Хотел я приласкать – он палец покусал.

(показывает палец)

За палку взялся – лижет ноги.

(вздыхает)

Я пса того убил. И закопал потом. И камнем придавил огромным посильнее. Но может от того, что я его убил, он стал ещё проворней и живее и лает где-то весело сейчас, вертя своим хвостом мохнатым?

(все смеются)

Ну вот, я вам солгал чуть-чуть. За это можно виноватым считать Иуду, или нет? Я пса не убивал. А, пусть себе живёт.

(Иуда смеётся один)

Пётр (строго): Ну, а твои, Иуда, мать с отцом, какие они были люди?

Иуда (разводит руками): А кто был мой отец? Может быть тот, что розгой бил меня? Петух ли? Дьявол ли? Козёл? Откуда мне-то знать всех тех, с кем длинными ночами делила ложе мать, откуда? Отцов так много у Иуды. Который точно нужен вам?

Матфей: Ты вспомни: «кто злословит отца и мать свою, того светильник погаснет среди тьмы глубокой!»

Иоанн: А мы? О нас дурного сколько Иуда может рассказать?

Иуда: Ах, искушают, искушают Иуду бедного опять.

Все снова смеются. Пётр отводит Иуду в сторону.

Пётр: Ну, а Иисус? Что думаешь о нём? И не шути, тут было шуток много.

Иуда (вкрадчиво): А ты что думаешь?

Пётр: Я? Я. Я думаю, что он – сын Бога.

Иуда: Причём тогда Искариот, чей папа был козлом?

Пётр: Но ты Иисуса любишь?

Иуда: Люблю.

Пётр уходит, Иуда возвращается к ученикам.

Фома (задумчиво): И всё же ты скажи мне честно…

Иуда: Уйди, Фома. Потом, потом.

Фома: Нет, ты ответь, мне интересно, как стал козёл твоим отцом?

Иуда: Фома, Фома, какой ты глупый. Что видишь ты во сне – осла, осину, стену?

Фома (смущённо): Дурные сны я вижу, хоть в геенну за них иди. А должен человек ответ держать за сны?

Иуда: А разве кто-нибудь другой их видит, а не ты? Все мы за что-нибудь должны. Сон твой и ты его хозяин.

Иуда уходит.

Андрей: К слову о снах. Я долго не решался открыться, братья, вам. Теперь скажу. Меня неясный сон тревожит. В смятенье провожу часы, что вслед за пробужденьем дарили прежде бодрость и покой. Тоска и мука сердце гложут. Повсюду этот сон за мной, как тень за путником стремится. И стоит лишь глазам закрыться, холодною стеной он вырастает беспрестанно.

Иоанн: Ну, что сказать? Довольно странно. Хотя, взяв во вниманье то, что ты поспать не очень любишь…

(все смеются)

Андрей: Вы зря смеётесь, не о том хотелось мне поведать, братья. Я всё же расскажу. Туман. Туман сгущается клубится. Прозрачный звон издалека печальной музыкой струится. Вода журчит. Не то река, стопы волною обнимая, вселяет в тело в холодок, не то в сырой морской песок меня незримо увлекает промозглый мрак. И тишина… И пустота… Но вот просвет вдали мелькает. Он расширяется, растёт, уже полнеба занимает. Кроваво-красная заря, гора, народ, огромный крест вздымается и крик пронзает душу до озноба. И чей-то так знакомый лик над всем…

Иоанн: Да, брат Андрей, ещё бы, с твоё поспи.

Лука: Тут наяву случается такое, любые сны в сравнение – ничто. Ну, скажем, вот, вчера. Ущельем шли. К полдню зной и трудная дорога Иисуса утомили…

Андрей: Помню я, но что в том странного? Тропа – на камне камень. Я сам устал, хотя пешком привычно мне ходить.

Лука: Мой брат, умея говорить – умей другого слушать!

(пауза)

Решили все передохнуть. Укрытья не найдя, меж двух камней набросив плащаницы, устроили шатёр. Что лучше средь голых скал придумаешь? Иисус в тени присел, а мы отправились осматривать окрестность. Кому что было интересно, тот то и отыскал.

Андрей: А где ж был я?

Лука: Ты, как обычно, спал. А брат Иуда на болезнь сославшись, сидел за камнем и стонал. Все принесли Христу находки: кто странный камушек цветной, кто стебелёк травы резной, кто пёрышко, потерянное птицей. Брат Иоанн живую ящерку принёс. Иисус был очень рад. Играя с баловницей, он позабыл усталость, что в пути им овладела. Весело глядел он и все мы радостно смеялись вместе с ним. Один Искариот сидел, как прежде безучастно всему свидетелем немым, кряхтя и охая тоскливо. Тут всё и началось. Желая силу показать, ревниво Пётр бросил в пропасть камень, пригласив принять участье в состязанье того, кто сможет оторвать и бросить камень мшелый в бездну. Попытки наши бесполезным окончились трудом. И вдруг, на удивленье всем Иуда подошёл. Вздыхая тяжело и кашляя при том, он камень обхватил и с лёгкостью проворной поднял и бросил в глубину. И рассекая тишину, что воцарилася в округе, валун пошёл плясать упруго с собою увлекая всё, что на пути его встречалось. И длинным гулом отозвалось ущелье, вторя валуну. Пётр больший камень отыскал и, напрягая силы, швырнул его вослед тому.

Андрей: А что Искариот?

Лука: Со стоном ещё громадней оторвал и бросил в исступленьи. Тогда остался камень – никому не в силах приподнять, а очередь Петра. И что там говорить, не камень, а гора. Как он к нему не подступался – не мог ни сдвинуть, ни столкнуть. В изнеможение к Иисусу он обратился: хоть чуть-чуть, о Господи, прошу тебя помочь мне тяжёлый этот камень приподнять! На что Христос ответил неохотно: А кто Иуде станет помогать?

Андрей: Да. Вот тебе больной.

Сцена четвёртая

Все идут. Впереди Иисус, за ним двумя группами ученики, немного дальше Фома, Иуда последний. Иуда, что-то решив, догоняет основную группу.

Иуда: Иисус! Поверь, дурные люди живут в селенье за горой. Туда не сунется герой, а нам подавно лучше будет пройти дорогою иной. Мне доводилось быть здесь прежде. Они расправятся с тобой и наши косточки обгложут. Шакалы, ну ни дать, ни взять.

Иисус (не останавливаясь): Никто спасти не может того, кто сам пришёл спасать.

Иуда качает головой, останавливается.

Иуда: Пётр, пойди-ка что скажу.

Оба ждут Фому.

Иуда: Фома, мой друг, а ну припомни, что говорил Искариот тебе вчера, когда к селенью мы подходили. У реки.

Фома вспоминает.

Ну, вспомни, там, где рыбаки на берег сети выводили.

Фома: Да-да, я вспомнил. Ты хулил людей, живущих в том селенье. Слова плохие говорил и был в великом удивленье потом, когда нас накормив, они ещё и денег дали. Ты сокрушался, что солгали они, Иуду обманув.

Иуда (глядя на Петра): Но это ведь не всё?

Фома: Да, мы затем вернулись с тобой, дорогу обогнув, и притаились за кустом.

Иуда (глядя на Петра): А дальше, дальше, что потом?

Фома: Иуда оказался прав – дурные и злые люди жили там. На камень пало семя слов Христовых.

После ухода нашего какая-то старуха вдруг начала кричать, что у неё ягнёночка украли. Чужие, кроме нас, в селенье не бывали уж почитай как год, и все решили: кто ещё возьмёт кроме Иисуса. В погоню собрались. Но тут нашлась пропажа – агнец запутался в кустах и, доведённый гнусом, заблеял жалобно. Они же – мерзкий люд – Христа назвали вором, при встрече обещая отомстить.

Пётр: Ах, вот как?! Должен я вернуться, глаза глупцам открыть! Да кто им всем позволил Иисуса очернить?

Иуда: Не стоит. Те к кому идём похуже этих вдвое. Коль нет дороги обойти, мы сделаем другое.

Должны, должны мы способы найти не дать Христа в обиду. И ты здесь, Пётр, понужней. От толстых палок и камней тебе достанет силы Иисуса заградить. И не посмей рассчитывать на чудо, всё сделай, как сказал – на шаг не отходи. А остальное предоставь Иуде. Уж я придумаю, как нрав их укротить.

Пётр догоняет Христа, идёт рядом. Основная группа проходит. Фома и Иуда идут одни.

Иуда: Фома, ты любишь розу жёлтую с лицом немного смуглым, с глазами, как у серны глядящими насквозь.

Фома (удивлённо) Розы? Да, мне нравится их запах, но с лицами, с глазами встречать не довелось.

Иуда: Как? Ты и того не знаешь, что кактус многорукий, забытый и несчастный чей болен так укол, один цветок имеет – свой глаз пурпурно-красный, и взгляд его опасный всегда суров и зол?

Фома: Нет.

(подумав)

Нет.

Иуда: Странно, очень странно. Тебе всегда всё интересно, есть у тебя на всё вопрос, но ничего-то ты не знаешь. Зачем же ты суёшь свой нос повсюду? Очень странно – не знать ни кактусов, ни роз.

За сценой шум.

Иуда: Ну вот, я что вам говорил! Пойдём, пойдём скорее.

Шум толпы переходит в крики и брань. Обратно проходит Иисус, он задумчив. Рядом Пётр, Иоанн, Мария, мать Христа. За ними входят остальные. Все идут, поглядывая назад, вид у них потрёпанный. Последними выбегают Илья и Иаков.

Иаков (задыхаясь): Иуда там остался. Кричит, что он не одержим коварным бесом Назареем, простым обманщиком зовёт Иисуса. Он говорит, что деньги – наша цель и все мы тут ворьё без совести и чести. Он в пыль упал, кривляясь и моля и ползает на месте, как уж с раздавленным хвостом… в крови и порванной рубахе готов им пятки целовать.

Иисус морщится. Все продолжают путь. В оборванной одежде, возбуждённый и счастливый вбегает Иуда. Быстро догоняет всех, но к кому он не подходит, все отворачиваются. Он грустнеет и отстаёт. Поравнявшись с Фомой.

Иуда: Хотел бы ты взглянуть на дураков? Смотри: вот, по дороге идут они и поднимают пыль столбом, как стадо глупое баранов, а умный мой Фома с его широким лбом плетётся сзади великанов, какими мнят они себя. И я, Искариот прекрасный и благороднейший, плетусь, как грязный раб, глотая эту пыль. И нет мне места рядом с господином.

Фома: Иуда, ты сказал: прекрасный?

Иуда: Да. Потому что я красив. Я обманул этих безумцев хотевших разорвать Христа. Я лгал, но ложь моя чиста, она сильней камней и палок. И я, как мог, его спасал.

Фома: Но ты солгал, пойми, солгал!

Иуда: Ну да, солгал. Я дал им то, что так они просили, они ж вернули то, что нужно мне. И что такое ложь? Где между ней и правдою черта? Разве не большей ложью стала б смерть Христа?

Фома: Теперь я верю, что отец твой – дьявол.

Иуда: Выходит, дьявол научил Искариота Иисуса защитить? И, значит, он Иисуса любит, а не я? А вам нужнее правда? Только что-то не сходится, Фома. Отец мой был козлом. Что, может быть, козлу вонючему он нужен? А вам самим меж правдой и Христом, самим вам, что нужней?

Фома задумывается и отстаёт.

Иуда: И с этими он дружен. Да им и до баранов далеко.