Текст книги "Я, мой брат Лёха и мотоцикл"

Глава 6
И зачем я родился первым

Лёхе дико повезло: ему даже годы свои считать не надо, потому что он родился в двухтысячном году. В две тысяча десятом ему стукнет десять, в двадцатом – двадцать, а в девяносто девятом – девяносто девять.

А я родился в прошлом веке, и мне всякий раз надо от текущего года отнимать 1997, только тогда можно узнать, сколько мне лет. Но самое печальное, что я родился первым, и вот уже много лет являюсь старшим братом. И это бы ещё ничего, если бы мне по нескольку раз в день не говорили, что я должен Лёхе показывать пример, защищать его и не обижаться, если он, предположим, дразнится или щиплется, потому что он ещё маленький и глупый.

А Лёха, глупый-глупый, а всё время пользуется своим младшинством, и чуть что, сразу орать, что я его, бедного, обижаю.

– Юра! Что там опять такое? – кричит моя мама с кухни, едва закричит Лёха, будто это я лезу к нему, а не он ко мне.

Знали бы вы, как мне надоело быть старшим и выглядеть умным, когда мне так и хочется врезать этому Лёхе со всей силы по спине, чтобы он не вредничал. И это при том, что ему свои года считать не надо: за него календарь считает. Всё это ужасно несправедливо и грустно.

Или взять хотя бы такую несправедливость. Меня папа посадил за руль мотоцикла, когда мне было уже пять лет, а Лёху – в два с половиной. Лёху и на коньки поставили, едва он научился ходить, и он на коньках ездил, держа во рту соску. Вы когда-нибудь видели такое, чтобы на коньках и с соской? Вот то-то и оно. И я не видел. Даже по телеку. А почему, спрашивается? А потому, что мама с папой боялись, чтобы мы с Лёхой с самого раннего детства не принялись валять дурака, не гоняли по улицам собак и кошек, не курили, не пьянствовали, не ругались плохими словами и вообще не привыкали ко всяким гадостям, а были заняты делом. Об этом и по телеку говорят разные тёти и дяди, чтобы все дети росли хорошими.

Наконец, Лёха говорить начал, когда ему не было года, а я в два года почти совсем не умел говорить, хотя понимал всё. Вы думаете, это потому, что Лёха уродился таким способным к разговорам? Вот уж и нетушки. Это потому, что все заботы по обучению его разговорам лежали на моих плечах с самого начала, а на маминых с папиными плечах лежали заботы совсем другие.

Бывало, чуть Лёха в манеже запищит, так мама кричит, чтобы я посмотрел, чем он там занимается. А он там занимается тем, что потерял соску и пытается сосать какую-нибудь игрушку, а она не помещается ему в рот. Он смотрит на меня и заливается слезами.

– И чего ты пищишь? – спрашиваю я у него, чтобы он начинал соображать. – Ты бы, вместо того чтобы пищать, поискал свою соску сам. Где твоя соска? Ну-ка посмотри по сторонам! Не хочешь? А кто должен хотеть? Пушкин? Вон же она лежит, твоя соска! – показываю я ему рукой.

А он, глупый, продолжает реветь и совать в рот всякую дрянь. Тогда я сам беру его соску и сую ему в рот. Только после этого он успокаивается.

– Я в твои годы, – объясняю я Лёхе, – не ревел почем зря. Потому что был один на всем белом свете. А тебе хорошо, потому что ты вдвоем.

А он на все мои разговоры всё агу да агу, а потом взял и заговорил. Только «ры» не выговаривал. Ну никак. Потому что сразу же родился вредным.

И много ещё чего полезного Лёха получил от меня с самого рождения, но никакой благодарности от него не дождёшься, а одни только приставания, щипки и дразнилки. А теперь, когда появился у нас мотоцикл, я еще должен следить, чтобы Лёха правильно на него садился и ездил.

Я бы не стал рассказывать вам о своей горькой доле, если бы не встречал других таких же мальчишек, как я, которым достаются одни шишки, а их младшим братьям шоколадные конфеты и прочие полезные вещи. Я думаю, что когда такие же мальчишки, как я, прочитают мою книжку, – если какой-нибудь дядя, который печатает книжки, напечатает и мою, – то им станет жить легче. А если еще и младшие их братья прочитают, и папы с мамами, и дедушки с бабушками, и все они поймут, как неправильно себя ведут, то жизнь станет для всех нас, старших братьев, просто замечательной.

Глава 7
Мотоклуб – это много людей и собака

Вот и лето кончилось, и надо опять ехать в Москву, ходить на плавание, на гимнастику, в подготовительную группу. А теперь ещё и ездить в мотоклуб.

Что такое мотоклуб, я тогда не знал, а теперь знаю: это такой дом, в котором стоят мотоциклы для детей и взрослых, а возле входа сидит на цепи большая-пребольшая, лохматая-прелохматая и злющая-презлющая собака, которую называют волкодавом, которая хрипло лает и щелкает зубами. Эта собака охраняет мотоклуб, чтобы никто не украл наш мотик, который папа поставил внутри. И другие мотики тоже.

Но сперва в мотоклуб надо записаться, тогда собака не будет хрипло лаять и щёлкать зубами.

Все, кто записан в мотоклуб, приходят сюда, надевают на себя всякие штуки, чтобы не поцарапаться, если упадёшь. Потом они садятся на свои мотики и гоняют по такой плохой дороге с разными специальными кочками, каких я нигде еще не видел. По этой дороге и пешком-то ходить тяжело и неудобно, а уж на велике и подавно не проедешь. Тем более что она ужасно грязная после дождя. А мотоциклисты гоняют по ней для того, чтобы узнать, кто кого обгонит. Из-под колес летит грязь и песок, все пачкаются так, что их потом приходится стирать. Но ни мамы, ни папы их за это не ругают.

Дорога эта называется трассой и расположена она рядом с мотоклубом за высоким забором, чтобы туда не заехал кто-нибудь, кто не умеет ездить по таким трассам.

Сам забор сделан из больших гладких серых штук, сквозь которые ничего не видно, потому что получилась стена. Чтобы смотреть, как гоняют по трассе, надо залезать на крышу мотоклуба, куда ведёт железная лестница. Туда забираются все бабушки с дедушками, мамы с папами, разные другие дяди и тёти и всякие посторонние дети. Они смотрят сверху, кричат и хлопают в ладоши, хотя их никто не слышит, кроме самих себя, и фотографируют себе в альбом.

Сперва гоняются друг за другом самые маленькие, потом чуть побольше, потом ещё побольше, а потом уже дяди и тёти. Потом самый главный дядя помашет флажком – и гонки заканчиваются. Потом… потом все гонщики, большие и маленькие, становятся возле специальных ящиков, которые называются… по… по… вот забыл, как они называются… и все, кто приехал быстрее всех, становятся на эти ящики, им выдают медали, кубки, подарки и пожимают руки. А остальные сильно хлопают в ладоши, кричат «ура!» и фотографируют.

Вот что такое мотоклуб.

И однажды в воскресенье папа привёз в этот самый мотоклуб нас с Лёхой, с нашей мамой и мотиком, чтобы нам понравилось.

Была осень, почти все деревья пожелтели, на небе образовались такие же серые, как забор, облака – на них даже смотреть не хотелось, потому что всё равно ничего не видно: ни солнышка, ни неба. К тому же дул холодный ветер. Он то брызгался дождиком, то кидался мокрыми листьями. И хотя мы все стояли на крыше под навесом, ветер доставал нас и там.

Нам с Лёхой совсем не понравилось смотреть: и потому что ветер, и потому что дождик, и потому что одно и то же, и потому что долго. Потом дождик перестал, мы с Лёхой ещё немного посмотрели-посмотрели, как мальчишки на мотиках носятся по горкам и тарахтят, все такие грязные, что просто жуть, и пошли на другую сторону крыши смотреть, как на зеленом поле играют в футбол.

В футбол играть я умею. Лёха ещё не умеет, потому что маленький, а я умею. Да и чего там уметь? Нечего. Главное – посильнее ударить ногой по мячу, чтобы далеко вышло. Вот и всё. Однажды на даче я так сильно ударил по настоящему футбольному мячу, что упал на спину, а мяч ускакал куда-то в кусты, и мы еле-еле его там отыскали.

В любом деле есть главное, как говорит мой папа. И на мотике тоже есть главное – это сильно-пресильно жать на газ. Чем сильнее жмёшь, тем быстрее едешь и всех обгоняешь, кто оказался впереди. Ничего интересного. Поэтому мы с Лёхой, посмотрев на гонки, потом на футбол, потом на собаку, потом на всех остальных, сказали папе с мамой, чтобы он вёз нас поскорее к бабушке. Потому что бабушка обещала испечь нам торт, вкусный-превкусный, каких не бывает ни в одном магазине. Его даже папа ест целыми кусками. Такой удивительный торт получается у нашей бабушки.

А дедушка бабушкин торт не ест. Ну нисколечко. Даже не пробует. Просто удивительно. Я сперва подумал, что он совсем не любит торт, потому что бывают же такие удивительные дедушки, которые не любят торт. Но такие дедушки наверняка живут где-нибудь в лесу, где тортов не бывает. И однажды, когда на тарелке остался совсем маленький кусочек, я спросил у дедушки:

– Деда, ты совсем-совсем не любишь торт или понарошку?

– Совсем-совсем, – сказал дедушка. А потом добавил: – Радуйся: тебе больше достанется.

Я обрадовался и доел этот оставшийся кусочек, хотя он в меня еле-еле поместился. И подумал, как это хорошо, что в Лёху, папу и маму не поместился даже такой маленький кусочек. А наш кот Кузька, который зимой живёт у бабушки с дедушкой на перевоспитании, торт не ест тоже, а ест куриц и рыб в томатном соусе.

Когда мы уже ехали домой, потому что у бабушки не осталось ни торта, ни ещё чего-нибудь вкусненького, мама сказала:

– Ну какие из них гонщики! Давай запишем их в хоккей с шайбой. Популярная игра, хоккеистам вон какие деньги платят, глядишь, из наших тоже что-нибудь получится. Может даже, и что-нибудь хорошее. А не получится, пойдут в институт. Или на завод.

– Хорошо, давай запишем, – согласился папа. – Но Лёха для хоккея слишком маленький.

– Ничего, на коньках он уже стоять умеет, а там и подрастёт.

– Ладно, – сказал папа. – Всё равно надо будет покупать для них и защитный жилет, и наплечники, и щитки, и прочие вещи. А там пусть сами выбирают.

Мы с Лёхой выбрали хоккей. Но я тут же подумал-подумал, и спросил у папы:

– Пап, – спросил я. – А как же наш мотик? Он что, так и будет там ржаветь?

– Почему же? – удивился папа. – Будем иногда приезжать и кататься. Для разнообразия. Как, не возражаете?

– Я не возражаю! – тут же закричал Лёха. – Я как поеду, как газану, как обгоню всех-всех-всех, так сразу и получу все медали и подарки! Вот.

Он даже букву «ры» сумел при этом выговорить. И сам не заметил, как у него это выговаривание получилось. Зато заметила мама и сказала:

– Я теперь совсем ничего не понимаю, что им надо, что им можно, а что не надо и нельзя. Решайте сами.

А я подумал-подумал и тоже решил не возражать.

Так мы стали ходить еще и на хоккей, который был рядом с нашим домом, и ездить в мотоклуб, который далеко.

Глава 8
Шайба против мотика

На хоккее мы катались на коньках – сперва всё по кругу да по кругу. И просто так катались и с клюшкой. Долго у нас с Лёхой не получалось быстро ездить ни передом, ни задом. Потом понемногу стало получаться. И у других мальчишек тоже. Только эти мальчишки ничего про мотики не знали. Потому что у них другие папы с мамами, которые тоже не знают.

Уже зима наступила, а мы всё катаемся да катаемся. Но однажды тренер бросил на лёд шайбу и сказал, чтобы мы все вместе гнали её в ворота. А в какие, не сказал. И все побежали за шайбой, и я побежал тоже. Потом все побежали назад и чуть не уронили меня на лёд, потому что я ехал последним и едва успел отъехать в сторону. А Лёха не успел, и его уронили. Потом они опять побежали вперёд, а шайба скользила по льду впереди всех. Они без всякого толку бегали за шайбой то вперёд, то назад. И так мне надоела эта беготня, что я сел в сторонке и стал ждать, когда закончатся наши занятия.

А Лёха носился вместе со всеми, но он был самым маленьким и не поспевал за другими. К тому же его всё время толкали и роняли. Он оставался лежать посредине уроненным, все за это время успевали добежать до ворот и повернуть обратно. Лёха вставал на ноги, поднимал свою клюшку, поправлял шлём, чтобы лучше видеть, и видел, что шайба катится впереди всех прямо на него. Он кричал: «Шайбу! Шайбу!», кидался на эту шайбу, и его опять толкали и роняли.

Тогда дядя тренер на Лёху заругался, чтобы он не нарушал порядок и не мешал бегать остальным. А Лёха – он не умеет не нарушать и не мешать. Он всегда что-нибудь нарушает и кому-нибудь мешает. Мама говорит, что у него шило в одном месте образовалось, шило это всё время колется, поэтому он такой нарушительный и мешательный.

А я совсем другой – я в дедушку. А Лёха, я думаю, ни в какого ни в дедушку, ни в бабушку, ни в папу, ни в маму, ни в меня, а сам в себя самого.

Так мы ходили на этот хоккей и ходили, бегали за шайбой и без шайбы друг за другом, и до того мне надоел этот хоккей, что я однажды, когда мы сели ужинать, спросил просто так у своего папы:

– Пап, – спросил я у него просто так. – А наш мотик не украли?

– Думаю, что нет, – ответил папа.

– А давай поедем и посмотрим, украли или не украли.

– Давайте поедем! – закричал Лёха и дрыгнул меня под столом ногой.

– Ну, что ж, – сказал папа. – Вот наступит суббота, и поедем.

– А когда она наступит? – спросил Лёха и опять дрыгнул своей ногой по моей ноге.

Я не выдержал и тоже дрыгнул.

А мама сказала:

– Я вот вам подрыгаю! Останетесь без сладкого.

– А он первый дрыгнул, – сказал Лёха.

– И не правда, – сказал я. – Он первый дрыгнул, а я второй. Он просто первый сказал, что я первый дрыгнул. Потому что вредный.

А мама сказала:

– Ты уже большой, а Лёха маленький. Мог бы и не отвечать на его дрыганье.

– Ага, – сказал я. – А он тогда ещё сильнее дрыгнет.

– Оба останетесь без сладкого, – сказала мама. Подумала-подумала и сказала ещё: – Если будете опять дрыгаться за столом.

Мы перестали дрыгаться и съели крем-брюле. И Лёха тут же, даже не вытерев своё лицо от крем-брюле, дрыгнул меня ногой. А я дрыгать не стал. Я подумал, что я ему та-ак дрыгну, та-ак дрыгну… когда пойдем спать, что он не обрадуется.

Глава 9
И всё-таки мотики

Пришла суббота, и у папы опять наступил выходной, когда он не работает и не зарабатывает деньги. И я подумал, что выходные специально устраиваются для того, чтобы папа не мог заработать много-много денег, чтобы купить для нас новую машину. Зато в выходной мы все вместе поехали в мотоклуб. Мне даже самому захотелось туда поехать, только я не знал, почему, а потом узнал: чтобы прокатиться на мотике, который не украли

И Лёхе тоже захотелось прокатиться. Он даже сказал, когда мы ехали в мотоклуб:

– Знаешь, папа? – сказал Лёха

– Не знаю, – сказал папа, потому что смотрел на дорогу и рулил.

– А мне очень не нравится, – сказал Лёха, – что в хоккее медалей не дают. И подарков не дают тоже. Потому что надо сперва вырасти. А вдруг, когда вырастешь, подарков и медалей уже не останется? А в мотоклубе дают даже маленьким. Поэтому можно расти потихоньку и не спешить.

Вот что сказал глупый Лёха. А всё потому, что очень уж любит он получать всякие подарки. И не только на Новый год и в свой день рождения, но во все дни рождения, какие у нас бывают. Даже в дедушкин и бабушкин. Я же и говорю, что он ещё маленький и глупый.

А папа сказал:

– Чтобы получать медали и подарки, надо много тренироваться и делать по утрам зарядку. Без этого никаких медалей и подарков не получите.

– Пло-о-охо, – сказал Лёха. Но потом подумал-подумал и как закричит: – А я буду тренироваться и делать! Тогда дадут?

– Обязательно, – сказал папа.

– А Юра не будет, и ему ничего не дадут.

– Сам ты не будешь, – сказал я и ткнул Лёху в бок, чтобы не болтал глупости.

Лёха ткнул меня.

Мама увидела в зеркало, которое у неё над головой, как мы ткнулкаемся, и сказала:

– Если будете драться, сейчас же поедем домой.

Я отодвинулся от Лёхи и стал смотреть в окно. Но в окне смотреть было не на что: всё дома, машины да люди. Иногда мы проедем мимо какой-то бездомной собаки, которая бежит мимо нас, или ворона пролетит, или воробей, или милиционер стоит просто так и смотрит по сторонам от нечего делать, а больше ничего интересного не пролетает, не пробегает и не стоит.

На этот раз мы ездили на нашем мотике по кругу, который был сделан из старых покрышек. Сперва я ездил, потом Лёха. Потом опять я, потом опять Лёха. А папа стоял в самой серединке и кричал, когда надо давать газу, а когда выставлять ногу, чтобы не упасть. А рядом стояла мама и училась, как надо правильно на нас кричать, чтобы было слышно, потому что тренироваться можно и в другие дни, но в другие дни папа зарабатывает деньги.

А ещё через несколько суббот мы с Лёхой уже пробовали ездить по трассе, потому что по ней никто, кроме нас, в этот день не ездил: все отдыхали дома и смотрели по телеку мультики.

По трассе ездить ужасно трудно: там песок, снег или грязь и всякие другие неудобины. А ещё горки. Правда, маленькие – так себе. Но даже на них мы часто падали. И тогда папа бежал к нам, поднимал, заводил мотик, мы садились и ехали дальше.

И однажды папа сказал, что пора учиться въезжать на большие горки. А это, скажу вам по совести, ужасно страшно: горки такие крутые и высокие, что снизу не видать верха и что там, наверху, делается, тоже не видать. Может, там кто-то стоит или сидит, может, он потерял денежку и теперь ищет, а я на него наеду и расшибусь.

– Газуй! – кричит папа, стоя возле горки, и я газую, но как только подъезжаю к самой горке, руки сами жмут на тормоз, и мотик глохнет и падает. И я тоже падаю. Потому что боюсь.

Тогда папа подходит ко мне и начинает ругаться:

– И чего ты испугался? – ругается папа. – Ведь ничего страшного нет. Прибавь газу – и мотик сам вывезет тебя на горку. Это ж так просто.

Он заводит мотик, я еду назад, разворачиваюсь и… и всё повторяется сначала. Потому что чем ближе я подъезжаю к горке, тем с каждым разом она кажется мне выше и круче – до самых облаков. И всякий раз я думаю, что вот сейчас ка-ак жиману на газ, ка-ак въеду… и не въезжаю.

– Ладно, – говорит папа, – давай ещё раз попробуем на маленькой горке.

На маленькой – это я хоть сто раз, хоть тыщу! Это я запросто. Тут даже и на газ особенно жать не надо. Подъехал – вжик! – и ты на горке. И съезжать совсем не страшно. А на большую даже дяди – и те боятся. Я сам видел собственными глазами, как они боятся.

– Теперь на большой, – говорит папа. – Главное – спокойствие и уверенность. Понял?

– Да, – соглашаюсь я.

– Если сейчас не въедешь, – сердится папа, – завтра же продам мотик, и будешь три раза в неделю ходить на хоккей. Потому что моего терпения больше нету.

И вот я стою и смотрю на эту ужасную горку издалека. Издалека она не такая чтобы ужасная. Мотик подо мной трясётся и рычит: так ему хочется въехать на эту горку. Я глотаю слёзы, нажимаю на газ и несусь, ничего не видя перед собой, потому что мне не хочется три раза в неделю ходить на хоккей. Ну его, этот хоккей! Бегай там вместе со всеми за дурацкой шайбой, и – прав Лёха – никаких тебе медалей и подарков…

Вжик – и я уже на горке! Я даже не заметил, как забрался на неё. И остановился, чтобы посмотреть назад. Точно: я на самом верху! Сзади из-под горки торчит папина голова, чуть дальше мамина голова, а Лёхина не торчит, потому что он совсем маленький. Я даже испугаться не успел. И как заору-у:

– Ура-а! Получи-ило-ось! – заорал я, как орал кот Матроскин из одного мультика-пультика.

А папа подумал-подумал и спросил, когда я съехал с горки:

– Так что? – спросил папа у нас с Лёхой. – Покупать вам настоящие мотики или нет?

– Покупать! Покупать! – закричал Лёха и запрыгал, потому что в одном месте у него шило.

А я подумал-подумал и тоже сказал:

– Как хотите, – сказал я. – Можете даже и покупать. Мне всё равно.

И папа купил нам на двоих один настоящий детский мотик.

Мотик этот оказался таким симпатичным, таким… ну просто мотиком – и всё! И называется он «полтинником», как такая маленькая денежка в пятьдесят копеек. А называется он так потому, что в него вмещается пятьдесят кубиков бензина. А кубик – это… Да чего тут говорить про кубики? Про кубики все знают. Даже Лёха. И про денежку тоже.

Жаль только, что эти мотики делают не у нас, в России, в которой мы живём, а в какой-то другой иностранной стране… забыл, как она называется. Поэтому они стоят очень дорого. Просто ужасно дорого. И у папы хватило только на один иностранный мотик. А на другой не хватило.

На новом мотике и ездить стало как-то веселее: он и рычит не так сильно, и не трясётся, на него даже злющая-презлющая волкодавная собака не лаяла, когда мы выводили его на улицу и вводили назад. А на наш лаяла.

И вот прошло сколько-то суббот и других всяких дней, и я впервые оторвал свой мотик от земли во время подъёма на большую горку и немножко пролетел по воздуху. При этом я так испугался, что тут же и упал со страху. Это потому, что мне показалось, что я сейчас как жахнусь, как трахнусь, ка-ак… Но я не жахнулся и не трахнулся, а упал на колеса, проехал немного и упал на бок. Ведь должен же я был упасть в самый первый раз? Должен. Все падают. Вот я и упал. Но не так чтобы сильно. Потому что вокруг снег, а в снег падать не страшно.

А Лёха подпрыгивать ещё не умеет. Он вообще еле-еле ползает. Ему папа специально сделал так, чтобы он не мог прибавить газ до самого упора, – ограничитель называется, – и к заднему колесу приделывал ещё два колёсика. Потому что Лёха всегда жмёт на газ со всей силы, и сам же пугается: глаза вытаращит, несётся, не поймёшь куда, и визжит со страху. А потом въезжает в кучу снега и падает: по-другому останавливаться он не умеет. И ждёт, когда мама или папа вытащат его из сугроба. Ясное дело: маленький и глупый.