Текст книги "Введение в Лакана"

ПОД ЗНАКОМ ДЕ СОССЮРА

Удивительно, но Зигмунд Фрейд, прекрасно понимая значение языка в психоанализе, проявляя устойчивый интерес к наукам о языке, занимаясь проблемами расстройств речи еще в допсихоаналитический период, не обратился к «Курсу общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра, вышедшему в свет в 1916 году. Это еще более странно потому, что сын Фердинанда де Соссюра, Раймон де Соссюр – психоаналитик, который прошел аналитическую подготовку на знаменитой кушетке Зигмунда Фрейда. Более того, сам Фрейд написал введение к его книге 1922 года «Психоаналитический метод». Лакан, можно сказать, восполняет этот пробел. 9 мая 1957 году он выступает в амфитеатре Декарта в Сорбонне с докладом «Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда». Этот программный текст являет собой итог очередного прочтения де Соссюра и общения с Якобсоном. В «Инстанции буквы» Лакан формулирует следующие тезисы: бессознательное структурировано как язык; бессознательное – дискурс Другого; симптом организован структурой языка; симптом – метафора, желание – метонимия. Таким образом, Лакан обращается к де Соссюру, Якобсону и Фрейду, чтобы в очередной раз подчеркнуть: никогда в психоанализе речь не шла о бессознательном как о резервуаре влечений, или хуже того инстинктов. Открытие Фрейда состояло как раз в том, что бессознательное – неосознаваемые представления, что бессознательное высказывает субъекта в свободных ассоциациях. Субъект выговаривается, проговаривается. И, тем самым, он оказывается производным языка, лингвистического знака, буквы. О букве, букве дискурса, – говорит Лакан, – речь идет на каждой странице «Толкования сновидений» Фрейда. Буква это иероглиф, идеограмма. Буква, по Лакану, – тот материальный носитель, который каждый говорящий заимствует в языке. Своим телом ребенок на определенной стадии своего развития входит в предсуществующий ему язык, в систему знаков.

В докладе «Инстанция буквы» Лакан по-новому осмысляет понятие знак из «Курса общей лингвистики». Языковый знак де Соссюра – двусторонний психический феномен, оба элемента которого теснейшим образом связаны между собой и предполагают друг друга. Одна сторона знака – понятие, другая – акустический образ. Фердинанд де Соссюр называет их означаемое (понятие) и означающее (акустический образ). Эти два элемента связаны между собой теснейшим образом. Как две стороны одного листа. Однако, отмечает де Соссюр, связь эта – произвольна, означающее немотивировано по отношению к означаемому.

Лакан производит дальнейшую автономизацию означающего. Если де Соссюр, утверждая произвольность соединения означающего с означаемым, все же настаивает на их связи, на значении, возникающем в этой связи, то в толковании знака Лаканом означающее не обладает открытым доступом к означаемому. Главное в знаке, по Лакану, – не означающее и не означаемое, а черта между ними. Эта разделительная черта – цензура, оказывающая сопротивление доступу означающего к означаемому. Видна лишь одна сторона листа. Формула Лакана – формула не отношений двух составляющих знака, а их разделенности. Доступно лишь означающее. Причем, означающее это не только акустический, но и визуальный образ. Означающее указывает не на означаемое, а на другие означающие, обнаруживаемые в последовательности, в цепи. Из этих соображений вытекает еще одна знаменитая лака-новская формула: означающее представляет не что-то чему-то, не означаемое кому-то, а субъекта другому означающему. Логика означающего – скольжение от означающему к означающему, от слова к слову. Логика означающего это логика желания, и риторический троп желания – метонимия. Метафора же – замещение одного означающего другим. Эта логика объясняет несовпадение субъекта с самим собой, то есть совпадение означающего с означаемым.

Поскольку субъект входит в бытие благодаря языку, то есть в качестве представленного в языке, он в момент своего рождения незамедлительно исчезает под означающими. В качестве говорящего, субъект не может совпасть с самим собой. Он говорит о себе, он делает себя объектом своей речи. Субъект говорит о себе, не будучи собой. Лакан говорит: я не есть там, где я игрушка моей мысли. Меня означаемого нет. Это расхождение, эта пропасть и становится основанием субъекта. Фундамент субъекта – пробел в цепи означающих.

Лакан переворачивает все общепринятые, в том числе и структуралистские представления о знаке, которые заключаются в следующем: означаемое предшествует означающему; слово открывает доступ к значению; язык-средство коммуникации; человек пользуется словами, чтобы передать смысл и намерения. Психоанализ показывает Лакану: означающее возникает вместе с означаемым, точнее, вместе с исчезновением доступа к означаемому; буква производит в человеке истину; значение возникает не в пределах знака, а между означающими; язык используется для того, чтобы скрыть смысл и намерения.

Такого рода диспозиция позволяет Лакану по-новому толковать клинический материал. В частности, по-новому расставить акценты в толковании сновидений. Лакан уделяет еще более пристальное внимание деталям проявленного содержания. Он не занимается поиском некоего скрытого содержания, некоего таинственного означаемого. Тайна лежит на поверхности. Истина – в самом тексте, в словах, между ними, в букве, в инстанции буквы. Истина между языком и речью.

ПЕРЕД СТЕНОЙ ЯЗЫКА

Я всегда говорю истинную правду, – начинает свою речь для телевидения Лакан в 1973 году. Речь – не средство коммуникации, не инструмент распространения информации. Речь-обитель истины. Речь-единственное средство, позволяющее приблизиться к истине желания субъекта. «Говорите все, что приходит вам в голову», – требует Зигмунд Фрейд; и «истина приоткроется», – добавляет Лакан.

Сказать, что речь в психоанализе играет большую роль, значит, ничего не сказать. В психоанализе нет ничего, кроме речи. Уже в 1895 году Фрейд понимает: симптомы встраиваются в разговор. Пациент вдруг ощущает острую боль в какой-то момент речи; и боль эта означает нечто несказанное. Симптомы, по Фрейду, – слова, захваченные телом.

В 1915 году в статье «Бессознательное» Фрейд противопоставляет шизофрению неврозам на основании особенностей речи. В речи шизофреника язык становится языком органов. Речь строится по законам сгущения и смещения. Сходство словесного выражения, а не сходство обозначаемых вещей предписывает построение фраз. Словесные представления преобладают на предметными. Если при неврозах словесные представления вытесняются, но окончательно не отрываются от представлений предметных, то при шизофрении слова как бы обретают полную свободу. Невротику не хватает слов, у шизофреника их избыток.

Язык – условие бессознательного. Бессознательное – атрибут говорящего существа. Бессознательное говорит в самом субъекте; говорит по ту сторону субъекта; говорит даже тогда, когда субъект об этом не подозревает; говорит больше, чем он полагает. Бессознательное, по Лакану, возникает исключительно у говорящих существ, у остальных же имеется инстинкт, знание, необходимое для выживания. Бессознательное – та часть дискурса, которая не отдается субъекту для восстановления непрерывности сознательного дискурса. Сновидения, остроты, ошибки и даже симптомы организованы, структурированы языком. Бессознательное не дано, оно конституируется! Бессознательное говорит, что делает его зависимым от языка. Человек держит речь, но говорит при этом язык. Человек не держит речь. Он – существо не столько говорящее, сколько говоримое. Этот парадокс становится совершенно очевидным у параноика, речь которого свидетельствует о том, что говорит не он сам, а кто-то другой. Перечитывая историю болезни Шребера, Лакан задается следующим вопросом: а говорит ли пациент? Ответ «да» только в том случае, если не проводить различия между языком и речью, ведь говорит он, подобно доведенной до совершенства кукле.

Речь, язык, бессознательное – вот вопросы, которые занимают друга Жака Лакана, лингвиста Эмиля Бен-вениста. Бенвенист – один из первых, кто обратился к лингвистике психоанализа. Его статья на эту тему появилась еще в первом сборнике «Психоанализ», вышедшем под редакцией Лакана в 1956 году. Бенвенист продолжает развивать описанную де Соссюром оппозицию речи и языка. Язык – социальная система, независимая от человека; речь же – индивидуальная сторона речевой деятельности.

Особенно важным оказывается для Лакана понятие шифтер, позаимствованное Якобсоном у датского лингвиста Есперсена. Согласно Бенвенисту, шифтер-средство перехода от языка к речи. Шифтер – подвижный определитель, местоимение, переключатель. Шифтер-я, здесь, это – без контекста не значит ничего: кто «я»? где «здесь»? что «это»? Якобсон говорит: шифтер– понятие, чье значение не может быть установлено без ссылки на то сообщение, которое передается от отправителя к получателю. Шифтер связывает сообщение с актом речи, с говорящим и слушающим. Так, слово «я» обозначает и говорящего, который говорит «я» и «я» содержащееся в отправленном им послании.

Бенвенист утверждает, что необходимость использования шифтеров для указания на себя производит в самом сердце субъекта раскол. Местоимение «я» обозначает субъект, но не означает его, поскольку оно само по себе – пустой знак. Оно принадлежит всем и никому. Местоимение «я» позволяет переключаться с уровня акта высказывания на уровень высказанного. Пропасть между субъектом высказывания и тем, что высказывается и позволяет Лакану перевернуть в 1957 году картезианскую формулу субъекта. Лакан говорит: «Я думаю там, где меня нет, следовательно, я там, где я не думаю».

Лакан обнаруживает противостоящую речи стену языка. Язык не только обусловливает речь, но для того и существует, чтобы выстраивать стену. Стена языка может быть преодолена только полной речью. Полная речь – речь аналитика, которого Лакан отождествляет с античным учителем, дающим в нужный момент нужное толкование. Никакой информации, никакого нового знания, только полная речь, открывающая интерсубъективность.

Речь и язык располагается на двух осях – символической и воображаемой. Причем, символические отношения всегда блокируются воображаемой осью. Я, согласно стадии зеркала, представляет себя, воображает себя [moi], исходя из образа другого. Я [je] же как субъект речи говорит благодаря Другому, архиву означающих. Символические отношения упираются в воображаемую «стену языка», и речь Другого доходит до субъекта в отчасти фрагментированной и перевернутой форме.

В отношениях языка и речи в субъекте Лакан обнаруживает три парадокса. Первый парадокс: язык может обнаружиться без посредства речи. Таков парадокс психоза. Второй парадокс – парадокс невроза: речь есть, но она зафиксирована в симптоме и отделена от языка вытеснением. Наконец, третий парадокс – парадокс современного человека; будучи отчужденным в научную среду, он объективирует свою речь в универсальном языке и утрачивает смысл своего существования в общем труде. Отношения языка и речи связаны с положением господствующего означающего, каковым для Лакана выступает фаллос.

ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ФАЛЛОСА

Если в теориях Фрейда фаллос предельно значим, но появляется только под видом прилагательного – фаллическая стадия, то у Лакана он обретает статус верховного означающего, означающего всех означающих. Уже у Фрейда, – говорит Лакан, – фаллос это ни фантазм, ни частичный объект, ни реальный орган, типа пениса или клитора. В статье 1932 года «О добывании огня» Фрейд выдвигает гипотезу, согласно которой человек сумел овладеть огнем, отказавшись от необходимости гасить его струей мочи. Отказ от этой биологической потребности привел его к культуре и к собственному желанию. Биологический орган, пенис, превратился в означающий фаллос. Фаллос выступает как означающее желания человека вообще. Фаллос появляется, указывая на кастрацию, последствия которой не устраняются никаким анализом.

Именно с разговора о бессознательном комплексе кастрации начинает Лакан свое выступление «Значение фаллоса» 9 мая 1958 года в Институте Макса Планка в Мюнхене. Этот комплекс структурирует симптомы в неврозах, психозах, перверсиях. Этот комплекс регулирует развитие, устанавливает в субъекте бессознательную позицию, благодаря которой он идентифицирует свой пол. Лакан, вслед за Фрейдом подчеркивает: клинический опыт показывает, – отношение субъекта к фаллосу устанавливается независимо от анатомических различий между полами.

Одним своим концом (метафорическим, замещающим) фаллос все же указывает на анатомический орган – пенис, другим (метонимическим, смещающим) – на желание, которое находится в постоянном движении и никогда не может быть удовлетворено. При этом тестирование желания Другого имеет решающее значение не потому, что субъект узнает в нем, имеет ли он сам или нет «реальный» фаллос, но потому что он обнаруживает его отсутствие у матери. Так идея кастрации, предполагающая возможное лишение фаллоса, привносит отрицание, идею отсутствия. Отсутствие всегда присутствует в фаллосе. В виде формулы фаллос представляется таким образом:

фаллос = пенис + идея нехватки.

Как же орган становится символическим? Как он входит в символическое пространство? Как он вводит себя в систему означающих?

Органы, как и все физические объекты, обретаются только будучи символизированными. Показательны в этом отношении внутренние органы, которые известны нам только символически: мы не видим ни нашего сердца, ни нашей печени, ни наших почек. Знание о них обретается исключительно в их зримом отсутствии, в их присутствии в дискурсе.

Символические органы подчиняются систематическому закону, который заключается в том, что означающее может существовать только в цепи других означающих. Чтобы стабильность органа сохранялась, в символическом должно существовать означающее, наделенное привилегированным статусом. Таким означающим и становится у Лакана фаллос. С этой точки зрения фаллос поднимается от анатомии до универсальной семантики:

фаллос = пенис + логос.

Почему именно фаллос становится господствующим означающим?

Фаллос начинает функционировать в системе означающих тогда, когда субъекту необходимо найти в противоположность означающему символ для означаемого, символ для значения. Символ как таковой сочетает и присутствие, и отсутствие. Угроза кастрации превращает фаллос в знак знака. Означающим означаемого вообще и становится фаллос. Чтобы узаконить систему означающих, действует Имя-Отца. Оно делает систему законом. Свое выступление в Мюнхене Лакан заканчивает напоминанием: уже в древности функция фаллического означающего была связана с разумом, с логосом.

Когда ребенок инкорпорирует понимание символического фаллоса, он готов занять в полоролевой системе «свою» сексуальную позицию. Вслед за Фрейдом, для Лакана отношения между полами асимметричны именно потому, что фаллос остается единственным означающим. Ему нет пары. Он центрирует все, что связано с полом. Эдипов комплекс с такой точки зрения подразумевает диалектику выбора: быть или не быть фаллосом, иметь или не иметь фаллос, причем три основных момента этого выбора зависят от роли фаллоса в желаниях трех участников эдиповой сцены.

Фаллос как привилегированное означающее – то, что удовлетворяет желание Другого. Первый такой Другой – мать. Отсутствие матери в какой-то момент указывает на то, что ребенка ей недостаточно, что у нее есть еще желание, уводящее ее от него. Лакан на семинарах, посвященных психозам, подчеркивает, фаллос оказывается в центре разворачивающейся драмы сразу же, как только субъект сталкивается с желанием матери. Причем фаллос навсегда остается завуалированным, поскольку в отношениях между означающим и означаемым это означающее выступает последним.

Присваивая желание матери, ребенок хочет быть ее фаллосом или идентифицироваться с фаллической матерью. В Эдипов период отец-кастратор появляется как четвертый член в воображаемом треугольнике мать-дитя-фаллос. Лакан полагает, что кастрацию переживают и девочки, и мальчики – любой ребенок должен отказаться от роли материнского фаллоса. Отказ от идентификации с воображаемым фаллосом прокладывает путь к отношениям с символическим фаллосом, которые и предписывают пол. Мальчик будет иметь фаллос, девочка будет фаллосом.

На семинарских занятиях 1972/73 годов Лакан подходит к фаллосу с другой стороны. Он ставит дополнительный акцент на асимметрии фаллос/его отсутствие. Фаллосу нет пары. Лакан теперь говорит не столько о фаллосе, сколько о фаллической функции. Фаллическая функция как функция закона связана не только со структурированием бессознательного, но и с узакониванием дискурса Другого.

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ —
ДИСКУРС
ДРУГОГО

Фрейд называет бессознательное другой сценой. С этой отчужденной сцены и звучит речь. Поскольку речь со времен Фрейда исходит из бессознательного, то уже предполагается, что бессознательное есть дискурс Другого. Бессознательное говорит! Говорит языком Другого. Речь заимствует себя у языка. С психоаналитической кушетки раздается голос: «эти слова не мои», «я такого не говорил», «все, что я говорила, как будто говорил кто-то другой», «то, о чем вы подумали – неправда». Такое отрицание в языке, для Фрейда, являлось одним из свидетельств наличия представления в бессознательном. Иначе, откуда взяться отрицанию. Когда пациент говорит ему: «эта женщина в сновидении, конечно, не моя мать», Фрейд слышит голос бессознательного: «ну, конечно, это моя мать». Бессознательное – речь Другого. Речь не присвоенная. Лакан отмечает, что мысль о том, что бессознательное-дискурс Другого, особенно отчетливо звучит в статьях Фрейда, посвященных телепатии. Мысль передается на расстоянии. Приходит с другой сцены. От кого-то еще. Понятие другой появляется у Фрейда в связи с введением инстанции я. В 1921 году в «Массовой психологии и анализе человеческого я» он пишет: в жизни человека всегда присутствует другой. Фрейд показывает: меня нет и быть не может без другого. Лакан получает свое представление о другом в связи с этими мыслями Фрейда, а также идеями «другого» у Платона и Гегеля. Гегеля, который уже говорит: я есть благодаря тому, что меня признает Другой.

Когда Лакан начинает говорить о другом в 1930-е годы, то речь поначалу идет просто о другом человеке. Постепенно другой раздваивается на Другого с большой буквы (А – от фр. Autre) и другого с буквы маленькой (а – от фр. autre). Различие между Другим и другим Лакан проводит на семинарских занятиях 1955 года. Различие это оказывается принципиальным не только в теории, но и на практике, поскольку аналитик должен занимать место символического Другого, а не воображаемого другого. Установление связи с Другим предопределяет окончание анализа. Эта связь рассеивает иллюзию себя в другом, ведь этот другой на самом деле – образ собственного я. Большой же Другой – измерение других, которое остается неведомым говорящему, поскольку он обращается к другим в языке. Язык же всегда предшествует этим отношениям. Он принадлежит Другому. Да и обращение к другому всегда еще и обращение за его пределы. Обращение к другому – запрос к Другому.

Психоаналитической опыт, – пишет Лакан – показывает: Другой находится по ту сторону стены языка; язык укореняет нас в Другом и в то же время мешает нам его понять. Психоанализ нацелен на то, чтобы открыть путь истинной речи, которая соединила бы одного субъекта с другим, находящимся по другую сторону стены языка. Окончательная связь с Другим, чей ответ всегда оказывается неожиданным, и предопределяет собой окончание анализа. Психоанализ состоит в том, чтобы позволить субъекту осознать свои отношения не с собственным я аналитика, а с теми Другими, которые и являются его истинными, но не узнанными собеседниками.

Маленький другой появляется на стадии зеркала как проекция я. Таким образом, другой собственно другим не является, он – отражение себя (moi), он – другой, занимающий место я. Маленький другой как фантазм занимает «свое» «место» в воображаемом порядке. Этот маленький другой/я стоит на пути к Другому.

Большой Другой предполагает радикальную ина-ковость, которая не может обнаружиться в порядке воображаемого. Лакан сравнивает эту непредставимую инаковость с иностранным характером языка. Большой Другой приписан символическому порядку, именно с ним имеет дело функция речи. Большой Другой это и другой субъект, и тот символический порядок, который выступает посредником в отношениях с другим субъектом. Другой – место, в котором конституируется речь. Язык одновременно укореняет субъект в Другом и отчуждает его от Его инаковости.

Позицию, а точнее, предпозицию Другого в связи с символической мерой желания для ребенка поначалу занимает Мать. Во время кастрационных переживаний ребенок обнаруживает в Другом нехватку. «Собственно» позиция Другого устанавливается как Закон и Порядок Имени Отца. Другой – Отец, имя которого для ребенка связывается с законом и порядком. Другой – пространство культуры, в котором свершаются все приключения индивидуальных желаний.

Отношения с Другим по-разному проявляются в клинике. Истерик старается прийти в согласие с символической кастрацией, утратой наслаждения, посредством поддержания желания Другого. Истерик находит удовольствие в ситуации, в которой делает себя желанным. Истерик стремится любой ценой избежать наслаждения Другого. Другой должен желать, а не наслаждаться. Невротик с навязчивостями стремится преодолеть символическую кастрацию, нейтрализуя желание Другого. Он извлекает удовольствие из отстранения от Другого, изоляция для него – высшее жизненное достижение. Субъект с перверсивной структурой психики достигает удовольствия в наслаждении Другого. Он превращает себя в инструмент его наслаждения. Так называемый извращенец преодолевает невротическую оппозицию между наслаждением и желанием в результате минимализа-ции воздействия символического закона и перенесения наслаждения в самую сердцевину Другого.

Особенности психики субъекта зависят от той позиции, которую он занимает в дискурсе Другого. Эта позиция в порядке означающих его и структурирует. Об этом Лакан говорит в своем знаменитом толковании «Похищенного письма».