Текст книги "Так не бывает. Почти фантастические рассказы"

Посторонние

Сразу оговорюсь, не все бомжи такие. Это редкое исключение, наверное. Конечно, я ни с одним близко не был знаком, встречал, как и все, на рынках, вокзалах, в подъездах. Это люди, которых видишь, но замечать не хочешь. А приходится. Они физически, нет сомнений, ближе к животным, потому что не могут устроить свою человеческую жизнь, но они свободны, – этот мир прекрасен, не правда ли? Все согласятся – ибо я отрицаю такую волю каждую секунду, но эта свобода вынужденная.

Уже несколько дней я искал некий уникальный типаж для серии фотографий – задание главного редактора следовало выполнить в недельный срок. Это должно было быть лицо бича, опустившегося на дно. Я исколесил все злачные места, где обитают бомжи: подвалы, теплотрассы, подземные переходы, побывал на всех железнодорожных вокзалах, но тот, кого хотел увидеть, не попадался мне на глаза. Казалось бы, что может быть проще для фотографа, имеющего такое задание? Но не всё так просто. Для меня, если берусь за работу. И когда я его нашёл, делая повторный визит на Курский вокзал, не мог подумать – насколько глубоко он опустился, а вместе с ним опущусь и я.

Я его сразу заметил, как только слез с такси. Он просил милостыню. Возле переходного моста. Я следил за ним, сделал несколько фотографий – он оказался тем, кого я искал, фотогеничен.

Это бледное лицо с глубокими морщинами казалось похожим на Большой Каньон, вид сверху, из космоса. Глаза глубоко посажены, лохматые брови прикрывали веки, тем самым скрывая глаза глубоко в черепе. Что они выражали, я так и не смог разобрать; даже после близкой встречи с ним – я их не увидел. Седые грязные волосы спадали до плеч. Маленький и сбитый, как колобок, одетый в грязную фуфайку, он походил на некоего сказочного отрицательного героя, дать определение которому, сравнить с кем-то я не мог – не получалось, он был сам по себе страшен внешне, один такой, не от мира сего.

Я подошёл к нему и кинул в лежащую на асфальте кепку пятьсот рублей.

– Спасиб, мил человек! – сказал он, глядя себе под ноги. Я не отходил, ждал, когда он поднимет голову. Наконец он заметил мою настырность, наклонился, взял купюру и спрятал в карман. – Не все такие щедрые, больше десятки не выпросишь.

– Это тебе за работу.

Он, видимо, понял своим сознанием то, что хотел понять, сказал:

– Коль хочешь, молодой человек, забрать меня на стройку вкалывать, или куда ещё, я не пойду, возьми деньги. – Он вытащил пятьсот рублей обратно, протянул мне. Я увидел его пальцы, грязные, кожа потрескалась; он весь, наверное, был таким изрытым, раздень догола – природная эрозия почвы.

– Ты свою работу уже выполнил. Я фотограф. Андрей зовут. Вот фотоаппарат, – я достал из сумки цифровик, – работаю в журнале «Эхо планеты». Слышал о таком?

– И что? – голос его был грубым, слышались нотки неприязни ко мне.

– Ничего, всё нормально. Ты делай своё дело, попрошайничай там или ещё что, а я буду следить за тобой, фотографировать: следовать по пятам. То, что я тебе дал – предоплата. В конце рабочего дня получишь тысячу рублей. Договорились? Так будет честно. Для тебя. А читатели увидят то, что увидел я.

Конечно, я рисковал.

– Странный ты, фотограф. А почему не делать снимки анонимно, может, я тебя и не заметил бы. Деньги лишние есть, чтобы ими так разбрасываться?

– Редакция возместит, не волнуйся.

– В таком случае – пять тысяч в конце рабочего дня. – Он смолк, поднял кепку с асфальта, натянул на косматую голову и тихо добавил: – Я покажу тебе такое…

– И расскажешь про себя, – я сумел договориться. – Кратко, хотя бы. Для репортажа. Много не надо. Утомишь, знаю, если дорвёшься до свободных ушей. Все вы такие, думаю, – сказал я ему, давая понять, что мне малоинтересно выслушивать какого-то бродягу.

Я купил ему сосиску в тесте и кофе, сказал:

– Рассказывай, время – деньги, – и включил диктофон.

Он начал говорить:

– Железнодорожный вокзал. Я здесь часто отираюсь. Кому багаж поднести к вагону, кому ручную кладь в такси загрузить – много за свои услуги не беру. Другой раз не брезгую и милостыню попросить. Чуть что, менты там, к примеру, или ещё что – сразу на соседнюю улицу, в подворотню, и в люк, в городской коллектор. Живу я там. Если кто кинется искать, вряд ли найдут. Под землёй не ищут. А зовут меня Юриком. Сорок семь лет мне. Бомжи обычно больше десяти лет не живут на свободе, а я живу, фотограф. Сам я с Саратовской области. Служил в Новороссийске. После армии остался работать грузчиком в порту, докером. Познакомился с будущей женой, в Москву переехал. После переезда раза три, наверное, на родине был, там у меня двоюродные братья. Имей в виду, я никого не виню, у меня ведь семья хорошая была, но все умерли. Один сын самоубийство совершил, второго убили по хулиганке. Жена не смогла пережить это, инфаркт. У меня стресс… Сразу и с квартирой обманули. Родственник жены. Он пообещал денег, мол, купишь однокомнатную квартиру, зачем тебе три комнаты. Одному. Я отдал документы. На оформление. Теперь ни документов нет, ни денег. Правда, и его уже нет в живых… – он как будто подавился крошкой, я понял, что он проговорился. Я сказал:

– Не мент я, не беспокойся. И что же произошло? Месть?

– Признаюсь, моих рук дело. Но про это забудь. Я никому об этом не говорил. Одиннадцать лет. Поэтому и скрываюсь. – Юрик, было видно, сжался в комок, изменился, так сказать, превратился в злобного карлика. Он сделал попытку внимательно посмотреть на меня. Я не увидел его глаз, и, хотя был полдень, мне сделалось жутко, решение следовать за ним сразу отпало. Но я взял себя в руки, а чувства отбросил: страх и жалость к этому человеку начали бороться во мне, странные внутренние противоречия.

Тем временем он продолжил:

– А в моей квартире кто-то другой живёт. Пусть. Он-то откуда мог знать, что меня обманывают. Верить людям себя не уважать. Вот и я не верю уже. Рассчитывать приходится только на себя, на свои силы, а они не вечны, растрачиваются постепенно.

И снова я засомневался. Странный он человек. Хотя и бомж. Сострадания к нему мало. С моей стороны. А надо? Может, он врёт, цену набивает. Хотя мы с ним уже договорились.

– Пьёшь?

– А как же без этого. Зимой холодно. Не выпьешь – замёрзнешь. Выпивка в какой-то мере помогает. – Он струсил крошки с губ, достал сигарету, закурил. – Вот я смотрю, люди сейчас в церковь деньги несут. Откупаются. Я считаю, от грехов своих. Если бы у меня были деньги, я бы не стал откупаться. Всё же сие было. А счастья – его нет ни у кого! Я сейчас держусь за хорошие воспоминания, и виню себя, что сыновей вовремя за руку не остановил – корю себя.

Юрик осмотрелся по сторонам, сказал:

– Я пошёл.

Выждав три минуты, я двинулся следом за ним.

Он не быстро шёл, раскачиваясь из стороны в сторону. Иногда оглядывался – искал, видимо, меня взглядом, не потерялся? Я следовал за ним, фотоаппарат навскидку, делал снимки.

Вот он перевернул мусорную урну – позирует, свои кровные бабки отрабатывает. Не сомневаюсь, это безобразие засекла видеокамера. Могут появиться менты. Но я доверял Юрику, он знал, что делает.

Заходит внутрь вокзала. Я – бегом за ним. Вон он! Отлично! Главное, не потерять из виду. Иначе всё накроется медной посудой.

Вижу, что и он следит за мной боковым зрением. И еле уловимым движением руки приглашает следовать за ним.

Каждую минуту объявления о прибытии и отбытии поездов. Громко. Чтобы все слышали.

Юрик останавливается возле странного субъекта, такого же бедолаги, видно по одежде, как и он сам. Разговаривают. Через какое-то мгновение, вижу, Юрик даёт ему мелочь. Наверное, попросил, чтобы купить выпить. Не для еды, однозначно. В прошлые годы, помнится, приходилось наблюдать такую сцену. Аккуратные улыбающиеся женщины из местного отделения «спасение», одетые в строгую униформу, развозили на специальных тележках питание для бомжей. Бомжи кривились – лучше бы им подвезли пива, а ещё лучше – водки, но питание брали с некоторой снисходительностью: что ж добру пропадать.

Они разошлись. Смотрю, два милиционера направились к Юрику. Он тоже их видит, ускоряется. Я не отстаю, всё фотографирую. Милиция меня пока не замечает, и это хорошо.

Выходим с вокзала. Юрик петляет между автомобилей такси. Милиционерам он не понравился – точно. Всё из-за мусорной урны. Хм, решили, наверное, бомбу подложил он. Что ж, работа у них такая. Гадкая.

Он скрывается в подворотне. Милиция остановилась. Я – нет. Сворачиваю за угол – где Юрик, не вижу?

Обманул, однако. Нет, не думаю, чтобы он отказался от пяти тысяч рублей, видимо, у него свой план действий, не зря же обещал показать больше, чем весь этот цирк на вокзале. Так и есть. Прямо у моих ног открылся канализационный люк, голова Юрика вынырнула из отверстия, махнула кипа седых волос, мол, лезь сюда, за мной. Я огляделся и, не сразу, спустился вниз.

Это был другой мир – мрачный и загадочный, в котором не было света и ветра, лишь холодные скользкие бетонные стены окружали меня. И страшная вонь.

Нехорошие чувства усилились.

– Боишься? – спросил Юрик. Он вытащил откуда-то фонарик, включил. – Пошли.

И я пошёл за ним, щёлкая фотоаппаратом. В тот момент я жалел, что не предусмотрел взять с собой противогаз.

– Я здесь живу, – сказал Юрик. – Это мой дом. Я расскажу тебе о нём, покажу кое-что. Только ты не пугайся.

Мои слова здесь были не к месту. Я молчал. Гость обязан слушать, а не говорить.

Вскоре я понял, что потерялся во времени. Его для меня не существовало. Бездна.

– Чтобы ты ни увидел, – сказал Юрик, – помни, что, как и земные животные, обитатели подземелья атакуют только в целях самозащиты.

По спине прошла дрожь. Слова здесь отражались эхом от бетонных стен, и казалось, что я попал в далёкое средневековье. Не хватает палача и дыбы.

– Поэтому – не провоцируй, не пытайся подойти поближе, чтобы сфотографировать, наклониться или рассмотреть. Пока ты под землёй – ты всегда в опасности.

Я заметил, как Юрик преобразился в своих родных катакомбах, – я усмехнулся про себя. Он стал совсем другим. То, что он меня напугал подземными животными, не скрою, у него получилось: в таком месте вряд ли могло выжить хоть одно существо. Однако, Юрик – здесь сомневаться не приходилось – постоянный житель этого подземелья. Почему, интересно, не теплотрассы, к примеру? Там чище, воздух свежей.

Фотоаппарат щёлкнул, вспышка осветила пространство. Послышались шорохи и писк.

– Тише! – сказал Юрик.

Я остановился.

– Здесь могут жить только крысы, – прошептал я.

– Понятен твой намёк. Ты меня считаешь тоже крысой. Твоё дело. Но я так не считаю. Хотя и прячусь здесь, – он обвёл рукой тёмное пространство. – Жизнь существует даже здесь, фотограф. И я – яркий представитель этого мира. Я вижу, как ты неуютно здесь себя чувствуешь. Точно так же я себя ощущаю наверху. Мы посторонние друг для друга. Разные миры, разные условия существования. Я здесь хозяин над тобой. Захочу – убью! Никто не узнает, поверь.

Я шарахнулся в сторону. Его слова пугали по-настоящему.

– Я думаю, ты шутишь.

– Зря ты так думаешь. Тот, кто лишил меня квартиры, не воспринимал слова всерьёз, он считал меня слабым человеком. Оказалось – наоборот. Но ты не сделал ничего плохого, не бойся.

– И поэтому ты здесь.

– Правильно размышляешь. Лучше здесь, чем в тюрьме. Надеюсь, всего этого не напишешь в своём репортаже?

– Даже если напишу, никто не поверит.

– Пойдём, – говорит Юрик. – Всё, что увидишь, невероятно, коль расскажешь в репортаже; сфотографируешь, скажут фотомонтаж, – и он засмеялся гортанным смехом. – Здесь такое творится!

– Что именно?

– Всякое. Под землёй особая флора и фауна, со своими пищевыми цепочками и эволюцией. Огромный мегаполис сбрасывает сюда тонны отходов. В том числе отходы химических предприятий. А про район Курчатовского института даже подумать страшно! Поэтому подземные жители приобретают такой странный вид. Я сам не красавец, и на меня подействовала вся эта химия: там, наверху, я задыхаюсь от смога, а здесь дышу по-настоящему. Для тебя этот воздух ядовит и имеет неприятный запах, для меня же он стал родным. И к темноте я привык. Фонарик этот, – он осветил моё лицо, – для гостей приберёг. Ты бы здесь ослеп без него. Первое время и я не мог обходиться без света. Но человек привыкает ко всему, адаптируется.

Его философия казалась странной. Как человек может здесь жить и при этом пытаться возвыситься над тем миром, откуда он перебрался?

– Слышишь плеск воды? Это она, Нищенка! Мёртвая река. Но здесь существует и развивается жизнь.

– Глубоко, наверное? – я увидел поток воды, он взялся ниоткуда, бетонную стену пробил, что ли?

– По грудь где-то будет. Хочешь искупаться? – Юрик засмеялся, и смех его прозвучал неестественно под этими низкими сводами. А река ответила всплеском.

– Что это?

– А чёрт его знает! Каких только звуков здесь не услышишь. Может, рыба плескается. – Он посветил в воду. – Смотри, какие здоровенные черви. Они хищники. Сам видел, как на рыбу охотятся.

Действительно, белые, круглые, упругие, длиной где-то с полметра они лежали кольцами на дне, как удавы.

Мы пошли вниз по течению. Сверху часто свисали длинные корни растущих на поверхности растений.

– Смотри, обычная газонная трава сильнее бетона. Жизнь сильная штука, к чему угодно может приспособиться и победить.

Я сделал несколько снимков.

– В этих местах вообще ничего не должно быть, так как ниже по течению химический завод с ядовитыми стоками, всё должен сжечь… А вот смотри, рыба. А ты мне не верил.

Я успел щёлкнуть фотоаппаратом. Снимок получился плохо.

Юрик остановился и осветил одно из ответвлений коллектора.

– Посмотри.

Я ужаснулся! На меня смотрела голова маленького поросёнка.

– Это крыса, – сказал Юрик. – Безобидна и глупа. Пошли дальше.

Два десятка снимков успел я сделать. Хотел ещё, но Юрик потащил меня вперёд.

– Она слепа, – сказал он. – Вообще, прежде чем щёлкать затвором, спрашивать надо, я же тебя предупреждал.

По интонации голоса я ощущал, что Юрик ликует: он произвёл на меня впечатление.

– Ты второй человек, кто спустился в эти катакомбы, – сказал он.

Его радость мне не передалась. Я подумал, в древности вырожденцев высылали из городов, прятали в пещерах либо вообще лишали жизни, а здесь человек сам скрывается от цивилизации, чувствуя свою ущербность, и физически, и, наверно, морально. Понятно, в моей голове всё перемешалось, и я уже не всегда понимал, где вырождение закончилось, а где оно только начинается. Голова начала болеть. Я потёр виски свободной рукой.

– Здесь мог бы Дьявол без следа пропасть, – говорю.

Юрик остановился.

– Ты так думаешь, фотограф?

– Я знаю.

Гортанный смех, отражённый от влажных бетонных стен резанул по ушам. Юрик смеялся. Я дрожал от страха, лица его не видел (фонарик светил куда-то в бок, на стену), казалось, что смеётся привидение.

Он резко прекратил смех. Тишина. Послышался лай собак. Где-то вдали. Затем – протяжный вой.

По ноге что-то проползло. Я отскочил в сторону. Луч фонаря осветил многоножку в полтора метра длиной и толщиной в сардельку.

– Она не ядовита, – сказал Юрик. – А с собаками лучше не встречаться. Они здесь появились совсем недавно.

Мне захотелось выбраться наружу. Немедленно!

Я сказал:

– Веди меня наверх. Там с тобой расплачусь. С меня хватит!

– Так скоро хочешь покинуть этот мир? Подожди. Смотри – это грибы, но есть их – не советую. – Он осветил потолок, грибы свисали, как сталактиты. – А это кузнечик, глянь какой!

Юрик взял кузнечика в руки. Он был величиной с маленького котёнка. Я машинально сфотографировал их вместе… Когда вспышка осветила эту милую парочку, передо мной предстали два монстра. Я сумел разглядеть! Один из них был насекомое, белое, усатое, с огромными мозаичными глазами, другой – монстр в человеческом обличии. Глаз я так и не увидел, глазницы одни. И бросился бежать, сам не зная куда. Лишь бы прочь от этого псевдочеловека. И снова раздался нечеловеческий смех. От него закружилась голова, и я поскользнулся, упал в воду. Белые черви стали присасываться к моему телу, я чувствовал, как они пронзают ядовитыми спиральными язычками мою плоть, внедряются в организм, под кожу… Я заорал что было мочи, понимая, никто не поможет, так и сгину.

***

Очнулся в больнице. Запах валосердина, белая стерильная палата, улыбающаяся медсестра.

Я спросил:

– Это рай?

Сестра ответила:

– Рай. Я здесь работаю. Вы не волнуйтесь, всё хорошо. Кризис миновал. Жить будете, – она улыбнулась натяжной улыбкой. Я сумел заметить, что один зуб у неё требует лечения, он слегка почернел.

– Что случилось?

– Вы отравились газом.

Закостенел я, стало быть, заквасился на плохих дрожжах – выжил, дай Бог…

Через неделю меня выписали. Как всё банально. Мы надышались метаном, которого в канализационных коллекторах хватает с избытком. Юрика, сказали, не спасли, или не захотели спасать. Меня откачали. Почему не наоборот? Говорят, я поступил более тяжёлым пациентом. Это и понятно.

Я вернулся домой. Позвонил главный редактор, сказал, чтобы я не торопился с выходом на работу, он давал мне ещё два дня отдохнуть.

Каждый час я лез под душ. Навязчивая мысль, что не отмоюсь за всю оставшуюся жизнь от всей этой грязи, не покидала меня. Глядя на спускаемую воду из ванны, в чёрное отверстие слива, я вспоминал всё, что мне привиделось. В том, что это были галлюцинации, я не сомневался. Но было как-то не по себе, ибо память имеет то самое гадкое свойство возвращать в прошлое, когда тебе этого не хочется. Реально всё.

Голый, я зашёл в комнату. Осмотрел себя в зеркале. Для профилактики. Оделся. На глаза попался фотоаппарат. Он лежал в самом углу. Некоторое время я тупо смотрел на него, затем взял в руки (он имел знакомый специфический запах) и просмотрел снимки – монстры подземного мира смотрели на меня, они пытались доказать, что иной мир существует, – поверить сложно. Ни на одном из снимков я не нашёл Юрика. Как будто его не существовало вовсе. Это казалось странным – и я разбил фотоаппарат вдребезги! Флэшку отыскал в осколках и спустил в унитаз. Какая дрянь!

На следующий день, блуждая по интернету, наткнулся на такую фразу: «Кошмары часто свидетельствуют о внутреннем неблагополучии, о разладе в отношении к жизни». Немного подумал над фразой, – месяц назад примерно я развёлся официально с женой, – отключил компьютер, собрался и пошёл в редакцию. Главное, забыться, и что бы жить потихоньку, смирненько да ладно – быть самому себе приятным… смирненько да ладно… быть самому себе приятным… себе приятным… быть… (я шептал эти слова, как заклинания), себе приятным… быть…

Там, где скрывается правда

Как такое произошло – ума не приложу.

Возвращаюсь домой с работы. Вечереет. Схожу с троллейбуса, срывается мелкий снег, довольно прохладно – ёжусь; иду привычным путём, по проспекту Тихорецкий, на углу магазина «Монарх» и улицы Суворова поворачиваю вправо. Темно. Здесь всегда нет света, хулиганы фонари поразбивали. Управы на них нет! В этом переулке всегда людей мало. Тёмный участок метров пятьдесят. Ускоряю шаг. На всякий случай. Ныряю во двор жилого дома, рядом детский сад, огороженный сетчатым забором – в нём дыра. Так ближе, если срезать путь. Пролезаю. По натоптанной тропинке, покрытой тонким льдом, скольжу вниз с пригорка. А вон и моя пятиэтажка! Осталось совсем чуть-чуть, минуты через две буду дома, в тепле; Аня позвонила, сказала, что ужин готов; в пакете бутылка «вермута», согреюсь. В институте выпивали, у Артюхина день рождение, круглая дата, сорок лет. Я бы не смог, чтобы не выпить ещё, но уже дома, тет-а-тет с женой. Так поступаю редко, но сегодня можно. Тем более Антошка у бабушки, а это ещё и повод заняться любовью, не заботясь, что сын не спит и может услышать…

Я был почти у порога дома, оставалось пройти грязный подъезд, подняться на второй этаж, но вдруг, взявшийся из ниоткуда, голубой туман – или дым, я так и не понял – окутывает меня с ног до головы. Он светится подобно фосфору в темноте. В ушах слышится треск, как будто звучит ненастроенный радиоприёмник на волну радиостанции.

Я потерял ориентир – куда идти? Остановился. Не наткнуться бы на невидимое препятствие – я вытянул руку. Земля под ногами задрожала. Землетрясение? С последней надеждой кидаю взгляд на небо – туман спиралью упирается в звёзды. И вот, так же неожиданно треск начинает стихать, пелена голубого свечения медленно рассеялась.

Я неоднократно видел, как на красном закатном небе скрывается за горизонтом солнечный диск. Однако появление зелёного луча над поверхностью незнакомого озера меня удивило. Я вспомнил строки Заболоцкого:

 
Луч, подобный
изумруду,
Золотого счастья
ключ —
Я его ещё добуду,
Мой зелёный
слабый луч…
 

Как физик, причины возникновения этого необыкновенного зрелища я мог легко объяснить, опираясь даже на знания, полученные в школе: достаточно вспомнить закон преломления света. Но как я оказался на берегу озера?

Оглядываюсь. Скалистый обрыв стометровой стеной окружает меня и впадину, на дне которой незнакомое озеро. И я на его берегу. Воистину: шёл в комнату, попал в другую.

***

Достаю сотовый, пытаюсь позвонить домой. Анна убьёт, если я не предупрежу, что задержусь. А скажи ей правду – не поверит! Меньше пить, скажет, надо на работе. От волнения у меня очки даже запотели.

Батарея садится – зараза! Нахожу нужный номер, делаю вызов – связи нет! Чёрт подери, смотрю на индикацию приёма сигнала – пусто. Отключаю телефон совсем. Может, на возвышенности сигнал будет присутствовать? Бегу по пологому склону наверх – на самый край обрыва, конечно, быстро не взберёшься, большая высота, надо искать тропинку, тем более – вечером, на закате, это глупо. Останавливаюсь, здесь нормально, предполагаю. Включаю телефон – связи нет. Подняться ещё выше? Есть ли смысл? Нет, наверно. Телефон отключаю снова: батарею надо экономить. На сколько минут её хватит, если не отключать? Часа на три, думаю.

Спускаюсь вниз – надо возвратиться на прежнее место. Уже совсем стемнело и найти ту самую точку, на которой я стоял, как вкопанный, когда увидел озеро и зелёный луч, почти нет возможности. Почему возникла такая мысль, не имею понятия, но так, уверен, будет лучше.

Кажется, здесь. Сажусь на холодную каменистую почву, под зад подкладываю перчатки. Окружающая температура низкая, но, ощущаю, плюсовая, градусов десять или двенадцать выше нуля. В Питере, наверно, минус один и влажность процентов семьдесят – верится, я бы околел сейчас! На мне плотная дублёнка, под ней костюм и рубашка; а под синтетические брюки ничего не поддето – Аня всегда предупреждала, мол, надевай тонкое трико, теплее будет. Что ж, цистит-простатит обеспечен. В лучшем случае.

Вспоминаю про «вермут». Как он кстати!

Вытащить пробку невозможно, и я просто отбиваю горлышко о выступ скальной породы. Делаю глоток. Один, второй… Острые края режут губы, я чувствую привкус крови – вино и кровь одно и то же. В моём положении – всё равно. Неужели я сошёл с ума? Или умер? Щёлкнув себя по носу, понимаю, что это не так. Тогда – в чём же дело? Вопросы, вопросы, вопросы… Логики никакой.

Я долго не могу уснуть. Бутылка пустая, валяется рядом. «Вермут» согрел, но мысли не упорядочил. В институте завтра скажут, Магеровский опаздывает, а через час Артюхин позвонит жене и спросит, не заболел ли я?.. Нет, Аня сегодня вечером сама созвонится с Артюхиным и поинтересуется, не продолжил я застолье у него дома? Нет, ответит Артюхин и удивится, что меня до сих пор нет дома. Загулял, пошутит он. И Аня расплачется, скажет, за десять лет совместной жизни мой Саша никогда не гулял, не может быть! Артюхин попробует её успокоить, но у него это не получится. И тогда моя Анечка позвонит в милицию. Ей посоветуют обратиться через три дня с заявлением, и она ещё больше расстроится.

– Мужчина, проснитесь! – меня настойчиво толкала чья-то рука. Я открыл глаза. – Замёрзнете! Вам помочь?

– Нет, – отрезал я и подскочил на ноги. Боже, я спал возле своего дома, рядом с подъездом на промерзшем асфальте. Какая удача, надеюсь, что не увидел Сафроныч, сосед с первого этажа, а то бы весь дом языками чесал.

Незнакомец пожал плечами и удалился, бросив несколько слов самому себе, наверное:

– Понажираются! А с виду – культурный.

Жена встретила, как обычно: сдержанной улыбкой.

– Который час? – спросил я.

– Ровно восемь вечера.

– Я не опоздал?

– Как раз вовремя, ужин тёплый. Мой руки, садись есть. Кстати, а что это с твоими губами? Они в крови.

Я молниеносно протёр губы тыльной стороной руки – действительно!

– Порезался об острые края пивной банки, – соврал. – У Артюхина день рождения был.

– Знаю, – говорит жена. – С каких это пор ты пиво стал пить? Это не твой напиток, не замечала раньше, кстати.

Сажусь за стол. Аппетита нет. И того сексуального желания, которое испытывал, когда возвращался домой – тоже.

– Не заболел? – уточняет моя заботливая жёнушка.

– Нет, просто устал.

Она махнула неоднозначно рукой. Но я не мог с собой совладать. Бессилие овладело моим телом. И что-то ещё: в голове творилась полная неразбериха мыслей – это беспокоило больше, ибо, как учёный я знал, такое происходит от потрясения.

***

Уснул только под утро.

Будильник разбудил резким звонком. Я с трудом просыпаюсь. Аня перевернулась на другой бок, повернувшись ко мне спиной. Это что-то новенькое: всегда вставала вместе со мной. Осерчала, наверное, что я пришёл поддатый. Это и к лучшему, иногда жену надо позлить.

Одеваюсь быстро. Выхожу на лестничную площадку.

Возле подъезда осматриваю то место, где окутал меня туман. Ничего подозрительного.

На работу прихожу раньше всех. Иду в свой кабинет, завариваю кофе.

Заходит Артюхин. Лицо помято. Видимо, последовало продолжение праздника, но уже дома, с друзьями и родственниками. Мог бы сегодня не выйти, как начальник. Но, зная его характер, понимаю, что такое вряд ли возможно, слишком ответственный человек.

– Доброе утро, Александр Петрович!

– Доброе, – отвечаю, – Михаил Иванович.

– Раненько что-то ты сегодня, раненько. То всегда опаздываешь…

– Не заспалось.

– Оно и понятно. Чрезмерное употребление спиртных напитков может привести к бессоннице. Кофе ещё есть?

– Заварить?

– Не откажусь.

– Правда, только одноразовый пакетик. Со сливками.

– Пойдёт.

Я засыпал кофе в чашку, залил кипятком.

– Александр Петрович, – начал говорить Артюхин о работе, как обычно это бывает с утра, – для нас принципиально важно, что в быстром реакторе при каждом акте деления ядер образуется большее количество нейтронов, которые могут быть использованы для интенсивного превращения U-238 в делящийся изотоп плутония Pu-239. Это превращение происходит в результате ядерной реакции… – он написал на клочке бумаги формулу, протянул мне.

Я его не слушал – делал вид, что слушаю. Хотя прекрасно понимал, он говорит, что существующая технология атомной энергетики, основанная на так называемых «тепловых» ядерных реакторах с водяным или графитовым замедлителем нейтронов, не может обеспечить развития крупномасштабной атомной энергетики – это связано с низкой эффективностью использования природного урана в таких реакторах… Я по-прежнему думал о вчерашнем событии. Если говорить языком фантаста, то вчера произошла телепортация тела из одной точки в другую, и – обратно. Какие законы физики были задействованы – спросить было не у кого.

– Александр Петрович, голубчик, я кому – стенам рассказываю? Ты меня слышишь?

– Да, Михаил Иванович, слышу.

– Но не понимаю, – закончил он за меня фразу. – Что случилось?

Я не хотел вначале рассказывать то, что произошло вчера, но неведомая сила сама развязала язык. Тем более он уличил меня в абстракции.

***

Он долго молчал, глядя в окно, потом спросил:

– А сам-то веришь в этот полный бред?

– Нет, – ответил я.

– Врёшь, Александр Петрович, нагло врёшь. Я вижу, веришь!

И я сорвался:

– Есть такие вещи, Михаил Иванович, в которые действительно нельзя поверить, как, например, чёрт, дьявол, нельзя поверить в то, что человек может убить себе подобного, или поверить в межнациональные конфликты – это невозможно, если быть в здравом уме! Ты же физик, как и я, Михаил Иванович, понимаешь, к чему я клоню, – но это всё происходит, чёрт подери!

– Зачем так, Александр Петрович, взрываться? Я тебя таким никогда не видел. Пугаешь ты меня, пугаешь. С научной точки зрения твой рассказ – вымысел. Заработался ты. Вот и всё! Плюс алкоголь подействовал, всё просто. Всякое бывает. Иди домой, отдохни. Я тебя отпускаю. На сегодня хватит.

На что я надеялся и чего мог ожидать? Вот именно – подобного ответа. И никакого понимания.

Я сказал:

– Страшно почему-то идти домой.

– Иди-иди, – видимо он не понял, про какой такой страх говорю я, – день тебе зачтётся, Лидия Ивановна поставит восьмёрку, что ты работал сегодня. И не беспокойся, я никому не расскажу. Всё правильно сделал, что доверился мне. Другие бы не поняли, Александр Петрович.

Я ушёл. Весь день слонялся по городу, заходил в магазины, бары, кафе, даже в библиотеке, в читальном зале, просмотрел свежие газеты – убивал время, одним словом, чтобы моя Анечка ничего не заподозрила.

Схожу с троллейбуса, срывается мелкий снег, довольно прохладно – ёжусь; иду привычным путём, по проспекту Тихорецкий, на углу магазина «Монарх» и улицы Суворова поворачиваю вправо. В этом переулке всегда людей мало. Ныряю во двор жилого дома, рядом детский сад, огороженный сетчатым забором – в нём дыра. Так ближе, если срезать путь. Пролезаю. По натоптанной тропинке, покрытой тонким льдом, скольжу вниз с пригорка. А вон и моя пятиэтажка! Осталось совсем чуть-чуть, минуты через две буду дома, в тепле. Вспоминаю стихи Валерия Брюсова:

 
Быть может, эти электроны —
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
Ещё, быть может, каждый атом —
Вселенная, где сто планет;
Там – всё, что здесь, в объёме сжатом,
Но так же то, чего здесь нет…
 

***

Я неоднократно видел, как на красном закатном небе скрывается за горизонтом солнечный диск. Однако появление зелёного луча над поверхностью незнакомого озера меня уже не удивило.

***

Горный район, скалистые обрывы. Я нахожу тропинку, поднимаюсь наверх. Куда она приведёт?

Воздух чист и свеж, вдыхаю полной грудью – не могу надышаться, как будто уставший путник в пустыне от жажды не может напиться водой.

Ущелье очень красивое, как и всё здесь. Один склон с отдельными валунами покрыт густой, довольно высокой зеленой травой, среди которой стоят – я подхожу ближе, рассматриваю – фисташки с только что распустившимися бутонами. Внизу узкое каменистое плато – и озеро, километра четыре длиной и полтора шириной. С другой стороны – голые скалы. Погода меняется очень быстро. Небо совсем темнеет, и начинается дождь. Очень холодно, мне кажется. Местами, вижу, лежит снег.