Текст книги "Незнакомый Серебряный век. «У вечности забытых нет имён…»"

Вера Аренс

Осыпалась роза красная,

Как кровь её лепестки.

Свою тоску напрасно я

Вложила в эти листки.

Получишь письмо несмелое,

Небрежно его прочтёшь

И сердце осиротелое,

Как синий конверт, разорвёшь…

Дмитрий Рем
(Алексей Алексеевич Баранов)

 
Всё прошлое безумною борьбою
В твоей душе навеки сожжено.
В ней холодно, пустынно и темно;
Вот почему мне сладко быть с тобою.
 
 
Закат угас… Волною голубою
Ночная мгла вливается в окно…
Земля сказала тёмному прибою;
Возьми меня… Возьми… Мне
всё равно.
 
 
Мы в тихой бездне мирно
потонули
Как пара птиц, летящих на ночлег.
Мой тихий друг, ты хочешь знать,
люблю ли?
 
 
Люблю тебя, как листья
любят снег…
Я так устал, мои мечты уснули,
И ласков шёлк твоих тяжёлых век.
 

 
В час вечерний, в час разлуки,
Я смотрю в твоё лицо.
В час вечерний наши руки
Сплетены в одно кольцо.
 
 
Сквозь отворенные двери
Влагой дышет синий сад.
В наших думах – грусть потери.
В нашем шёпоте невнятном
Страсти ласковый закат.
Скоро станет невозвратным
Каждый шорох, каждый взгляд…
 
 
В час вечерний смех и муки
Сплетены в одно кольцо.
В час вечерний, в час разлуки
Так спокойно сжаты руки,
Так светло твоё лицо.
 

Андрей Колтоновский

 
Доныне мы с тобою были
Чужие сердцем и умом —
Мы не одним богам служили
И розно шли своим путём…
Но я узнал твою утрату
И безнадежную печаль, —
И мне, как любящему брату,
Тебя до боли стало жаль!
Я не принёс тебе участья…
Что в вечном горе – светлый час?
Я не вернул бы этим счастья
И от несчастья бы не спас…
Но взор твой, полный скорби
жгучей,
Огнём мне в душу проникал,
И лаской горестных созвучий
Тебе я втайне отвечал.
И эти отзвуки живые
Уж не умрут во мне, поверь…
Как прежде, в жизни – мы чужие.
Душой – родные мы теперь…
 

 
Ищу тебя весь день, на всех путях
людских;
Ищу тебя и призываю
Под шёпот сумерек, под крик
огней ночных…
Ты где-то здесь…. Я верю – знаю!
Но где же нить путей твоих?
 
 
Зову тебя всю ночь, в удушье
темноты;
Зову тебя и заклинаю.
Молюсь и чуда жду…
И чую: близко ты…
И слышу вздох, и обнимаю
Могильный ужас пустоты.
 

Михаил Козырев

 
Что грустишь, дорогая,
Вниз ресницы склоня?
Ты как будто другая
И не любишь меня.
Что в глаза мне не взглянешь.
Не поднимешь бровей.
Ты не знаешь, как, милая, ранишь
Сердце мне грустью своей.
Всё мне, родная, открой,
Что с тобою, друг мой?
Если в сердце тревога,
Ты со мной поделись.
Дай мне руку, моя недотрога,
Милая, мне улыбнись.
 

Барон Николай Врангель

 
Я не могу понять любви,
где нет страданья,
Я не могу понять блаженства
без преград,
Но наслаждаться лишь запретом
обладанья,
Шептать влюблённые и нежные
названья
Я счастлив и я рад!
 
 
Я счастлив и я рад, когда она ласкаясь
Целуя, шепчет мне: «Меня не погуби!»
И мы тогда вдвоём, друг другом
наслаждаясь
Дрожим и говорим, от страсти
задыхаясь:
Люби и мучай, – мучай и люби!
 

 
Дождь стучит, стучит в стекло,
Тяжело мне, тяжело.
Я сижу уже давно
И смотрю, смотрю в окно…
Только шепчется один
Догорающий камин.
 
 
Дождь стучит, стучит в стекло,
Тяжело мне, тяжело…
Тише! – кто-то там идёт, —
Там за дверью кто-то ждёт.
«Кто там? кто там?!»
«Это я».
«Здравствуй, милая моя».
«Здравствуй, здравствуй,
милый мой,
Где ты был, – ну, злой какой.
Меня сердце привело…
Слышишь? – дождь стучит
в стекло?
 
 
Сердце бьется и дрожит,
Сердце, словно дождь, стучит.
Я люблю давно, давно…
Слышишь? – дождь стучит в окно.
Поцелуй, но столько раз,
Сколько дождь стучал для нас…
Здесь угодно, здесь тепло…
Слышишь? дождь стучит
в стекло…
 
 
Приближается заря,
Угли шепчутся, горя,
Вот вдали пропел петух,
И камин, дрожа, потух…
 
 
«Ну, прощай, пора домой,
Скоро утро, милый мой»…
И она ушла, ушла…
Дождь струится вдоль стекла,
Месяц смотрится в окно
И опять темно… темно…
 

Фёдор Червинский

 
Не надо мне ни встреч нежданных
Во мгле аллей благоуханных,
Ни обаяньем полных слов,
Ни взглядов долгих и стыдливых,
Ни мимолётных ласк – пугливых,
Как тени трепетные снов.
 
 
Твой образ – грёз моих созданье;
Не умирает обаянье,
Пока в их царстве я живу.
О, в этом царстве ты такою
Сияешь чистой красотою,
Какой не блещешь наяву.
 

 
Смолкла тревога дневная.
Назойливый говор затих.
Звёзды и сны сыплет вечер
с лазоревых крыльев своих.
Всё о тебе мои думы, чуть спустится
сумрак немой.
Я одинок, далека ты… Помню:
прощаясь с тобой,
Долго смотрел я в твои голубые
глаза;
В сердце рождалась и гасла,
и снова рождалась гроза.
Нежность ли тайная в них?
Смущенье ль пред взором моим?
Ложь или правда?
То таял, как жертвенный дым,
Страх непонятный, то снова
тревога росла,
Снова сгущалась ненастная мгла…
Кто ты? Беспечный ребёнок,
взволнованный страстью моей?
 
 
Новое ль жгучее чувство, вспыхнув,
сильней и сильней
Овладевает тобою и вся
ты подвластна ему?
Кто ты? Скажи и рассей
ненавистную тьму.
Ярче, тревожней сомненья.
Всё безнадёжней тоска.
Я одинок, как бывало,
ты – далека, далека.
 

Незнакомый Серебряный век

Сергей Грустный

 
Догорали последние свечи…
Было тихо, печально, темно…
Но украдкой на бледные плечи
Робкий луч посмотрел чрез окно.
 
 
И взбежал на сомкнутые очи,
На холодные щёки приник,
Словно тайну безжизненной ночи
Он понять не хотел в этот миг!
 
 
Словно ласково веря и зная
В этот миг и печали, и слёз,
Он загадку далёкого рая
Для угасшего сердца принёс…
 

Пимен Карпов

 
Звездою тёмною пророка
В подземной копотной избе
Я рос, покорный гнёту рока
И жуткой пахаря судьбе.
 
 
Предела не было порывам,
Любви неисчерпаем путь!
Я тщетно верил дням счастливым,
От мук не в силах отдохнуть…
 
 
Я знал: любви не возвратиться
И радости в глухом краю;
И с песней жаль было проститься
Душе, поломанной в бою…
 
 
И плачут славившие прежде
В моей груди колокола,
Что облетели все надежды,
Что прахом молодость прошла!..
 
 
Пророчествам и грозам внемля,
Я только песнями живу, —
Рву над главою звёзд траву,
А под ногой целую землю…
 

С. Караскевич
(Стефания (Стефанида) Стефановна Караскевич-Ющенко)

 
Лилию белую,
Лилию чистую
Ночью весенней я видел во сне.
Ночь эту целую,
Ночь серебристую
Сердце рыдало и пело во мне.
 
 
Ты – моя чистая
Лилия белая,
Спишь непробудно в могиле
сырой…
Серая мглистая
Жизнь опустелая
Пыльным просёлком лежишь
предо мной.
 

 
В годы ранней весны
безмятежные сны
Видел я на коленях родной.
В материнских глазах, в её чистых
слезах
Заключил я весь мир мой земной.
Так года пронеслись…
Предо мною зажглись,
В даль маня, вестовые огни:
В мир мечтаний и грёз, в мир
страданий и слёз
Потянули ребёнка они.
И пелёнки дитя изорвало шутя,
И со смехом отбросило их…
Полный веры и сил, в темноту
я спешил
На призыв огоньков золотых.
Я познанья искал, я его призывал
Детской веры горячей мольбой, —
И в ответ тем мольбам вещий
знания храм,
Полный света, предстал предо мной.
У открытых дверей жались
сотни людей;
А в святилище хор голосов
Прославлял знанья свет…
И туда робкий след
Я направил средь слуг и жрецов.
Тот, кого я искал, – бог, —
к кому я взывал,
Был великий незримый кумир:
Под завесой густой он стоял
пред толпой,
Не внимая, как пел его мир.
И далёко вокруг хоры трепетных слуг
Прославляли его торжество…
Но, как полночь, темно, вечной
тайны полно
Оставалося их божество.
Я вернулся назад… Отуманенный
взгляд
В темноте новой цели искал.
И нашёл её вновь: я поверил
в любовь, —
В её светлый, святой идеал.
Я в любовь мою слил всё, чем мир
был мне мил:
Цель, значенье и смысл бытия; —
Но средь жён одинок, как в отчизне
пророк.
Оставался непонятым я.
И любовью моей одарил я людей
С их неправдою, горем и злом:
Их душевную тьму, вековую
тюрьму,
Озарял я участья лучом.
Пронеслось много лет… И взглянул
я на свет,
И увидел: по-прежнему был
Он велик, и широк, и страданий
поток
В нём по-прежнему волны катил.
И, как прежде, над ним к облакам
голубым
Возносились пророков кресты…
У подножья крестов звон мечей
и оков
Раздавался среди темноты.
Брата брат убивал и в крови
воздвигал
Трон из трупов, мечей и оков, —
И царил, как герой, над безмолвной
толпой
Восхищённых и жалких рабов.
Я воззвал к небесам… Но горячим
мольбам
Не ответил рокочущий гром:
Лишь звезда за звездой там неслись
чередой,
Раз указанным вечным путём.
 

Владимир Уманов-Каплуновский

 
Сизый туман развернулся над
пашней, всю мглой покрывая;
Сизый туман будто саван лежит.
Медленно реющих птиц молчаливая
чёрная стая,
Словно добычу завидев, кружит.
Пусто в убогой избе, одиноко
стоящей на взгорье,
Как-то печально осевшей с боков.
Тут открывается даль:
безгранично-широкое взморье,
Трубы и башни высоких домов.
Ветер доносит сюда то раскаты
морского прибоя,
Звон отдалённый, то резкий
гудок.
Странно звучит здесь, в приюте
лишений, нужды и покоя,
Шум этот – смелый, как бурный
поток.
Пусто в избе. На работу с своей
деревянной сохою
Вышел седой, смятый хворостью
дед.
Бледная дочь, поспешая на пашню
с малюткой больною,
За стариком направляется вслед.
Ловит она чутким слухом далёкие
жалобы моря,
Слышит в них голос знакомый
и стон…
«Где ты, мой милый? придёшь
ли?» – и слёзы глубокого горя
Режут глаза… «Что-то делает он?..»
Пашет она с стариком, а ребёнок
лежит на дороге.
Ветер баюкает, песни поёт:
«Баюшки-баю… Далёко-далёко
на горном отроге
Ворон забытое тело клюёт.
Баюшки-баю… В огне пронеслись
там полки за полками.
Ваших-то много… ох, много легло!
Баюшки-баю… Отец твой дрался
впереди с храбрецами,
Первым убит…. Его солнце зашло…»
Плачет ребёнок, а мать
надрывается, деда сменила.
Холодно… Тягостно… Дождь
моросит.
Под бороздами земля
раскрывается, словно могила.
Сизый туман точно саван висит.
 

 
В тёмную ночь мы живём,
в беспросветную, —
Точно попали в забитую клеть,
Прячем в груди свою песню
заветную
И не хотим её петь.
Нет, не хотим в эту полночь
суровую
Старую песню свою вспоминать!
Сердце другую подскажет нам —
новую…
Будем её распевать…
 
 
Песня та сложена зорями яркими,
В песне той свет и широкий
простор
С синею далью и с грёзами
жаркими,
Воспламенявшими взор.
В песне той были порывы
свободные,
В песне сверкали живые огни…
Злые напасти, сомненья холодные
Жгли, разбивали они.
 
 
Пусть она льётся призывами
бурными
И рассекает тяжёлую тьму
Вихрем могучим! Тенями
пурпурными
Пусть освещает тюрьму!
Силы окрепнут под мощными
звуками
Песни крылатой – наступит
черёд, —
Выйдут они, закалённые муками,
С песнею выйдут вперёд.
 

Григорий Аркатов
(Никонов Борис Павлович. Др. псевд. авт.: Георгий Жегулев; Вадим Охлопьев; А. Сайгатский)

«Тогда волк будет жить вместе с ягнёнком, и барс будет лежать вместе с козлёнком. И телёнок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя поведёт их».

(Исаии XI,6).

 
О, не скорби! Недолог век
железный…
Не говори, что нет ему конца…
Минует он – и над кровавой
бездной
Зажжётся луч небесного венца,
Придёт к нам мир из высоты
надзвёздной.
 
 
Он приходил и ранее, бывало,
Но, как дитя, он робок был и слаб,
Его толпа безумно изгоняла,
Колючий тёрн в насмешку
надевала —
Его клеймил проклятьем дерзкий
раб…
 
 
Но опалён вражды горючей
лавой,
Жестокий род устал и изнемог…
И мир придёт с величием
и славой,
Как некий царь – и миртовый
венок,
Заменит тёрн иссохший
и кровавый.
 
 
Минует век постыдный
и жестокий
В страдании земля изнемогла…
Я верю вам, старинные пророки!
В лучах любви редеет скорби
мгла.
С небес идёт к нам царь
голубоокий…
 

 
Средь ужасов неслыханных
сражений,
В кровавой мгле, в чаду лихих
невзгод
Рождается веков крылатый гений,
Младенец – Новый год.
Мы собрались, как встарь, семьёю
тесной…
Уж полночь бьёт… Его рожденья
ждём.
Но грустно нам, и в этот час
чудесный
Мы песен не поём.
И не шипят, как встарь, с вином
бокалы:
Мы не хотим, чтоб пенилось оно
В такие дни, когда вся Русь впитала
Кровавое вино!
И без того мы прикоснулись к чаше,
Наполненной тем роковым вином,
И пили мы с тоской страданье
наше,
Да и доныне пьём!
Нет! В этот час хотел бы я молиться
И слёзы лить и на колени пасть
И звать для тех, кто снова жаждет
биться,
Любви и мира власть!
Ужели вновь восстанет брат
на брата,
И грянет бой, и вновь польётся
кровь?
О, Новый год! Враждою Русь
объята…
Зови же к ней любовь!
Довольно слёз, и крови,
и страданий!
Мы жить хотим для творческих
забот —
Спаси же нас от новых испытаний,
Младенец Новый год!
 

 
Тихо полночь плывёт над уснувшей
землёй.
Ночь безмолвна, пустыня тиха.
В эту ночь на земле безмятежный
покой,
В эту ночь на земле нет греха…
И горит и сияет на небе звезда,
Льёт лучи, словно солнце, вдали…
Не светили так звёзды нигде, никогда
С сотворения самой земли…
Знать, рождается в мире
владыка царей —
Кроткий вождь поколений земных,
Как маяк на просторе мятежных
морей
Для усталых, гонимых, больных…
Тихо полночь плывёт над пустыней
немой,
И к звезде, воссиявшей вдали,
Днём и ночью спешат, позабывши
покой,
От востока волхвы-короли…
Скоро кончится путь их
предзвёздным лучом,
И придут до прихода зари —
И в пещере глухой пред
Небесным Царём
Преклонятся земные цари…
В небе звёзды и ангелы
стройно поют:
Слава в вышних и мир на земле! —
И к неведомой Тайне с дарами
идут
От востока волхвы-короли…
 

Изабелла Гриневская

 
Одиноко пройду по земле,
Как нежданная тучка проходит
в день ясный,
И как мысль о могиле на сонном
челе;
Одиноко пройду по земле
я напрасно.
 
 
Промелькну незаметно, как тень
От несущейся в выси пугливой
орлицы,
Незаметно, как тихий тоскующий
день,
Незаметно, как отблеск последней
зарницы.
 
 
Но вернусь я к земле – не одна.
Он вернётся со мною, о ком
я мечтала
И кому я молилась, восставши
от сна,
Тот, о ком я народу напрасно
вещала.
 
 
Я вернусь… Вновь я буду средь
вас.
Не как тень от несущихся птиц,
незаметно —
Я вернусь, как царица
в торжественный час,
Как царица в венце из камней
самоцветных.
 
 
Мы рассыплем всем счастье
вокруг.
Мы рассыплем всем счастье
кошницами полными.
И народ побежит нам навстречу,
как друг,
Забушует, ликуя шумящими
волнами.
 
 
Одиноко пройду по земле.
Но не плачь, ты не плачь обо мне,
о, родная!..
Одиноко уйду… но с венцом на челе
Я вернусь, как царица, вернусь
не одна я.
 

 
Когда я в горести бывало,
К тебе, родная, прибегала,
Роптала гневно на людей —
«Своими чувствами владей
И злобе не давай расти!
Прости, – учила ты, – прости!»
 
 
Когда с разбитой жизнью снова
Пришла к тебе без слёз, без слова,
Ты, чутким сердцем всё поняв
И робко дочь свою обняв,
Сказала: «Тяжко крест нести,
Но всё ж прости, дитя, прости!»
 
 
Теперь от берега далёко
Во тьме плыву я одиноко.
Погибло всё средь бурных волн,
Что бьют мой бедный утлый челн.
Из благ всех, Боже, дай спасти —
Хоть слово чудное «прости».
 

П.М. Попов

 
Сгущались грозовые тучи,
А ветер свистел и стонал,
Как будто для битвы могучей
Врага и союзника звал.
И вихри подули, помчались,
И молнии стрелы зажглись;
Столетние дубы качались,
С корнями из почвы рвались.
Шатались фундаменты зданий,
Сметалися кровли домов.
И в шуме стихийных метаний
Звенели осколки оков…
Но стихнет дыхание бури,
Притупятся распри мечи —
И снова на ясной лазури
Засветятся мира лучи. —
Так часто родильницы муки
Не помнит счастливая мать,
Лишь только бы дали ей в руки
Младенца к груди прижимать.
Так часто в страданьях народа,
В хаосе кровавых расправ
Родится порядка свобода,
Встаёт торжество его прав.
 

Владимир Лихачёв

 
«Так счастья ищешь ты? —
промолвил старец. – Знай,
Нет счастья выше Истины на свете!»
И в сердце юноши слова запали эти;
Весь свет он обошёл из края в край,
В творенья избранных умов
пытливым взором
Усердно и бесплодно проникал —
И вновь перед учителем с укором,
Разочарованный, предстал:
«Зачем, зачем ты поддержал
Во мне безумное стремленье?
Изведал на земле я все пути
И добыл истину одну лишь
в заключенье,
Что Истину нигде нельзя
найти, —
Она неуловима, как виденье!»
«Печально! – произнёс
с усмешкой тот. Но я,
Я почему перед тобой в ответе?
Затея-то была ведь не моя!
Нет счастья высшего на свете,
Как Истину искать, —
я говорил;
Кто ж Истину найти тебя учил?»
 

 
Чтоб дом себе построить новый,
Сил наберись у Разума, народ!
И свет он даст, и к цели поведёт.
С весёлой бодростью примись
за труд суровый,
Не жди невиданных чудес
Ни от земли, ни от небес,
Не складывай в тупом уныньи
руки
И знай, что человек бессилен
без науки:
Из ничего не будет ничего.
Но, приложив усердие и знанье,
Соорудить незыблемое зданье —
Ещё не всё для счастья твоего.
Нет, я ещё хочу, чтоб дом народа,
На диво всем, изяществом блистал;
Чтоб в нём ласкали взор искусство
и природа;
И ясный день на нём улыбкою
играл;
Чтоб всё вокруг, цвело и пело,
Как ярко-праздничной весной,
И под раскидистой листвой
Пчела рабочая гудела;
Чтоб в нём торжественно и смело
Звучал гимн радости людской —
И навсегда, как в храме величавом,
Всё стало красотой, когда всё
станет правом!
 

 
Из ведомых миру занятий людских
Нет лучше хожденья с сумою;
Ни дней ни ночей не жалея своих,
Иду я своею тропою.
Вольнее, чем нищего, поприща нет:
Того не разденут, кто раньше раздет.
 
 
Разумный боится работы, и я
От рабской избавился ноши;
Питает же зёрнами Бог воробья,
А мы воробьёв-то не плоше:
Летают, порхают, щебечут,
клюют, —
Не сытно, положим… однако
живут.
 
 
По правде, я делаю то, что
кругом
Честнейшие делают люди;
Они только трусы и жить день
за днём
Боятся по старой причуде;
Взглянуть же на них
беспристрастно – любой,
Уж так либо этак, но бродит
с клюкой,
 
 
Тот молит богатства, тот почестей,
тот
Словестной хоть ласки немного!
С мольбой затаённой всю ночь
напролёт
Влюблённый стоит у порога;
В храм творческих мук все
изведав тропы,
Хвалы ждёт художник от глупой
толпы.
 
 
Ребёнок, едва лишь явился
на свет,
Просить и без слова умеет;
Надёжно и верно с младенческих лет
В нём будущий нищий уж зреет:
Даров будь земных у него
через край,
Ещё ему звёзды и месяц подай!
 
 
А я с лёгким сердцем останусь
и впредь
В своём ремесле неизменно;
Мне любо в упор на счастливца
смотреть
С протянутой шапкой смиренно
И думать лукаво: «Ну, что,
брат-гордец?
Такой же ведь нищий и ты
под конец!»
 

Зоя Бухарова
(Зинаида Дмитриевна Бухарова (Казина))

 
Между нами, как и между всеми,
Не людьми жестоко создана,
Непреклонно высится всё время
Роковая, мёртвая стена…
 
 
Опьяненьем ласки сладострастной,
Пониманьем дружески-святым —
Мы сломить её хотим напрасно
И пред ней, бессильные, стоим…
 
 
Что же делать!.. Всем подобно
людям
Примиримся с грустною судьбой
И любить и знать друг друга будем
За глухой, высокою стеной…
 
 
Но во сне – пусть чудные виденья
Нас несут к пределам стороны,
Где тепло и полно единенье,
Где никто не выстроил стены!..
 

 
Какая тишь кругом!.. Леса,
как золотые,
В прозрачном воздухе
недвижимо стоят…
Поля раскинулись широкие,
немые…
Струится осени невнятный аромат…
 
 
Давно ли лес шумел и звонко пели
птицы
И в блеске солнечном смеялися
цветы…
Давно ль гармонией неведомой
цевницы
Просились в душу мне блаженные
мечты!..
 
 
И вот безмолвно всё… душа,
как и природа,
Объята светлою, бесстрастной
тишиной…
Молчат в ней радости, желанья
и невзгоды…
Весна, любовь – мираж,
действительность – покой…
 

Дмитрий Цензор

 
Мечта моя, померкшая в тревоге
шумных дней,
Ты снова улыбаешься, бесплотна
и ясна…
Люблю тебя, далёкую, и с каждым
днём сильней,
Молюсь воспоминаниям, красивым,
как весна.
Ты веешь негой женственной
в забвении ночей,
Роняешь бледно-алые
мгновенья-лепестки…
Ты вся – любовь цветущая,
в одежде из лучей,
С душой неутолённою
и пламенем тоски.
Восторги и падения обманчивых
тревог —
Они – как сны мгновенные,
как пена от волны…
Тебе молюсь, израненный во мгле
земных дорог,
Лучистая, далёкая мечта моей
весны!
 

 
Я одинок среди людей,
Моя душа чужда для них.
И в этом горе дней земных,
Трагедия судьбы моей.
Любовь, борьба, и плач, и смех,
Созвучье слов, согласность дел…
А мой таинственный удел —
Брести отторженно от всех.
Любовь и грусть сплелись во мне,
В душе не злоба, а печаль…
Мне всех людей до боли жаль
В их тёмных днях, в их тусклом сне;
И сердце хочет свой рассказ
Чужому сердцу передать, —
Но жутко мне глаза поднять,
Прочесть вопрос пытливых глаз…
Как будто я носил в тиши
Преступно-тёмную мечту;
Как будто в бездне глаз прочту
Печаль отторженной души.
И вот плету я жизни нить.
Средь многих жутко одному,
Увидев свет и зная тьму,
Устало ткать, устало жить!
 

 
Страшен холод пробужденья,
Страшно видеть, как вперёд
Дни безумного смятенья
Совершают свой полёт.
Как с мольбой слились проклятья,
И поруган прах богов,
И вчерашней веры братья
Мне грозят, как сонм врагов.
Страшно видеть разрушенье
Вечных зданий и могил;
Видеть в смерти зарожденье
Новых истин, новых сил…
И бродить бесцельно ныне,
Одиноким и чужим…
В шумной жизненной пустыне
Как заблудший пилигрим.
Всё бежать за вечной тайной,
Жизнь отдать мечтам во власть, —
И, обняв мираж случайный,
Ужас истины проклясть.
 

Зинаида Рейнбот
(Зинаида Григорьевна Морозова-Рейнбот)

 
Кушак заправив полинялый,
С клюкой дорожною старик
Уходит в вечность. Бледен лик.
И мира просит взор усталый.
 
 
Малютка Новый год спешит
Занять чертог осиротелый,
Печалит, дразнит, веселит
И будит к жизни дух несмелый.
 
 
Бьёт полночь. В искрах золотых
Вино струится. Братья, встанем,
Добром усопший люд помянем
И выпьем, чару за живых! —