Текст книги "Боги войны"

А мое, ну, не личное, конечно, орудие уцелело! Был поврежден только щит, колеса и прицел. Командир батареи быстро приказал переставить все с тех, на которых было целым то, что нужно, и к вечеру наше орудие было готово воевать дальше. Из тех четырех орудий второй батареи уцелело также одно. У него были проблемы только с колесами, их достали быстро, так же сняв с других орудий, правда, пришлось повозиться, заклеивая немаленькие дырки.

– Васильев! – услышал я голос Иванцова, зовущего своего заместителя. О, «прилетел», значит? И что теперь?

– Товарищ командир, в строю два орудия, оставшиеся слишком повреждены, требуется серьезный ремонт.

– Не успели, значит, отойти? – разочарованно проговорил старлей.

– Да как тут успеешь, товарищ командир…

– Да знаю я, – махнул рукой комбат. – Задачу выполнили не в полной мере, но радует то, что немцы в атаку теперь точно не пойдут. Потери и у них серьезные, поэтому и долбили вас с таким остервенением. На подступах к городу мы остановили целую дивизию, потрепали их очень серьезно, они там сейчас зализывают раны.

– Вот бы добить их, товарищ командир! – сожалеющим тоном проговорил замкомандира.

– Чем? Двумя орудиями? Тут авиация нужна, а ее нет. Истребители дали каким-то чудом, и то хорошо. Издалека летели, вот и успели к шапочному разбору. Слушай приказ…

Нас вновь отводили на восток. Хорошо хоть недалеко. Два уцелевших орудия объединили в один огневой взвод и разместили в одной деревеньке. Практически на максимальной дальности стрельбы орудий, это на всякий случай, для поддержки обороняющихся в городе пехотинцев. Убитых у нас заменили их товарищи из других расчетов, боеприпасы есть, связь и снабжение налажены, так что остаемся на службе. Деревня была здорово побита, несколько домов разрушены, некоторые сгорели. Мы, немного покумекав, пристроили оба орудия прямо в развалинах домишек. Вышло классно. Наше, первое, так и вовсе стояло закрытое со всех сторон, только с самолета разглядеть можно, но сверху еще и сеть бросили. Стены домика были почти целы, мы разобрали одну сторону, чтобы орудие втащить, так и поставили. Огонь вести будем через отсутствующую крышу, дальность приличная, ствол задрали очень высоко.

До середины декабря мы оставались на месте и ежедневно стреляли. Нужды менять позиции не было, наши оборонялись, а немцам, видимо, сил не хватало прорвать оборону и взять город. Постоянно шли запросы от пехоты, немцы небольшими силами, но продолжают упрямо рваться в город, мы хоть и двумя стволами, но все же помогали хорошо. Эх, нам бы чуток на запад, километра на четыре-пять, смогли бы и тылы пощипать, а так… Дальности нет, разброс охренеть какой, стволы уже прилично так расстреляли, прицел «ловим» за пять-шесть выстрелов, толку от нас…

Все же эта безнадега, когда вроде и можешь воевать, да толку мало, кончилась. На наши позиции прибыл новый дивизион, а нас не пристроили к нему, а отвели в тыл. Причем достаточно глубокий. Это вновь был тот поселок, или деревня, где мы ремонтировали орудия перед выездом на фронт. Расквартировали хреново. Опять палатки, домов пустых не было, в этой же деревне стоял пехотный полк на пополнении. Их, конечно, скоро бросят в бой, но какое-то время нам вновь мерзнуть в палатках. А мороз, блин, как на заказ. Тридцать градусов ниже нуля уже третий день, да и до этого был немногим меньше. Землянку не выкопать, только если рвать землю, да и то муторно, промерзла наверняка больше чем на метр. Опять это поганое чувство холода и голода. Кормежка оторви и выброси, проще застрелиться и не мучиться. Ладно хоть нас полностью освободили от обычных обязанностей, тупо сидели в палатках, выходя на свет только на прием пищи, которой почти не было, и до ветру.

– Слышь, Вань? – в один из дней меня позвали с улицы, кто-то из наших у входа торчит. Я тупо грелся возле печки, не отходя от нее вовсе.

– Чего? – тихо отозвался я.

– Может, смотаться куда за продуктами? Сил нет уже! – Ребята с моего взвода как-то незаметно наградили меня старшинством, вот и советуются.

– А куда? – Хрен его знает, правда, – куда?

– Я тут с махрой побалакал, говорят, недалеко городок есть, может, там чего найдем?

– И что, отбирать у населения будем, как фашисты? – вздохнул я.

– Почему? Люди ведь должны понимать, что нам надо что-то есть?

– Уж если этого в наших штабах не понимают, или вид делают, то что до нас простым людям? Им ведь также нужно что-то есть, детей кормить, вы об этом не думали?

И тут в палатку влетел один из наших подносчиков. Парень крепкий, чуть ниже меня ростом, но в плечах довольно широк.

– Есть, ребята! На севере, километра четыре от нас, ферма!

– Сдурел? – вновь подаю я голос. – Сразу расстреляют!

– Вы как хотите, а я с голоду дохнуть не стану, – фыркнул принесший известие подносчик.

– Не дурите, узнают – сразу трибунал. Вот что, пойду с командиром поговорю, должен он что-нибудь знать или придумать.

Меня все же послушались и не стали рваться за добычей пропитания. Как ни крути, а это подсудное дело, мигом статью пришьют, и амба. А командир батареи Иванцов был, гад, в стельку пьян, так что разговора не вышло. В печали я возвращался к своим в палатку, когда неожиданно столкнулся в деревне с «замком».

– Некрасов, ты чего тут? – удивился замкомандира батареи.

– Ходил к комбату, а он…

– Да, вторые сутки уже такой. Чего хотел-то? – вопрошающе кивнул головой Васильев.

– Товарищ лейтенант, да чего нам еще хотеть-то? Жрать нечего, мы от голода скоро сдохнем! – Вот ведь вроде всего десять дней тут, а со снабжением такой швах, что это было правдой. Черт возьми, я, читая в будущем книги о войне, думал, преувеличивают рассказчики насчет голода. Теперь вот думаю иначе, наверное, писатели еще и уменьшали. Ведь, сидя без дела, есть хочется всегда и всем, это не кино, когда главные герои не едят, не пьют, не ходят в туалет. Здесь такая же жизнь, как и на гражданке без войны. Естественные надобности и потребности никто не исключал. Хотя без жратвы мы уже и в туалет не ходим почти.

– А чем тебе Иванцов-то поможет? – скривил губы Васильев. – Он и так все знает, а толку-то?

– Мои тут от махры узнали о ферме неподалеку, если что, я ведь не удержу их всех, кто я им? Думайте… – Я был лишь негласным лидером, тем более в расчете не было командира орудия, погиб.

– Информация точная? – насторожил уши командир.

– «Одна баба сказала», но почему бы не проверить?

– Так, говори где, я сам поеду, может, что и найдем.

Поехали мы вместе. «Замок» выпросил сани с лошадью у местных ремонтников, так что не пешком топали. Ферма оказалась за небольшим лесом, чуть дальше, чем мне рассказали. Километров шесть до нее оказалось, но доехали вполне быстро. Дорога сюда вела хорошо накатанная, ездят сюда, значит. Заявившись прямо на ферму, проигнорировав сельсовет, мы нашли старшего, немолодого уже мужичка, и открыто попросили что-нибудь поесть. Точнее, намекнули, что неплохо был помочь армии мясом.

– Вы чего, сдурели, что ли, бойцы? – остолбенев от нашей просьбы, начальник всея фермы покрутил пальцем у виска. – Только три дня назад ваши были, шесть коров забили, у нас их что, миллион?

– Какие наши? – спросил тут же Васильев.

– Так солдаты. Снабженцы, я думаю. Вы ведь из Проскурово приехали?

– Да.

– Вот туда и увезли. Как же так вышло-то, что вы там голодом сидите? Они у нас мясо взяли, да и телеги-то не пусты были, они ж из города шли. Всяко чего-то да везли…

– Да я, похоже, понял, почему и как, – задумчиво произнес «замок». – Ладно, извините нас. Некрасов, поехали назад.

Мы уже сидели в санях, когда из барака фермы выбежал давешний начальник. В руках у него был какой-то сверток. Криком привлекая наше внимание, он остановил нас.

– Вот что, ребята, это из хранилища, только никому, уговорились? – и нам протянули сверток, в котором, судя по очертаниям, была коровья нога. Приняв завернутую в провощенную бумагу ляжку, приятно удивились ее весу. Мы попытались написать расписку, но даритель от нее отказался.

– Я вижу, что вы бывалые, и вижу, что голодные. Если еще кто-то придет, больше не дам, мне тут всю округу кормить надо, я и так вам половину запасов отдал.

– Чтоб тебе, батя, лет триста жить, – выдохнул Васильев и поклонился ему.

– Благослови вас Господь, ребятки. В Калинин-то не пустите? – с надеждой в голосе спросил мужичок.

– Надеюсь, что нет, бать. Врать не будем, силен немец, но и мы не просто так.

– Бог даст, разобьете супостата, бывайте, служивые.

Вернулись в расположение мы злые как черти. Это как же так с мясом-то получается? Воруют, что ли, суки тыловые? А куда его, ведь не сожрать же столько! Найдя нашего повара, поставили задачу готовить скорее еду. Кухня у нас своя была, располагались мы на окраине, вряд ли кто-то нас тут застанет с мясом, хотя, конечно, приготовление пищи не замаскируешь, это не дома на кухне яичницу пожарить. Повар тоже обрадовался, потому как только вернулся от снабженцев, с продовольственного склада, где ему отказали в пожитках, добыл только крупы какой-то немного.

– Ах вы крысы тыловые! – завелся Васильев, когда услышал историю повара. – Значит, нет у вас ничего, ни мяса, ни тушенки? Некрасов, Вань, – отпустив повара, «замок» уже говорил со мной, – бери карабин в палатке и айда за мной. – Командир хотел лишь посмотреть, что и как, разведать обстановку как бы.

Заявились мы на склад уже в темноте, поэтому смогли подойти незаметно. Уже шагов за десять до нас донесся громкий смех. Веселится кто-то, везет людям. А когда возле самого крыльца дома, где был расположен склад, мы натолкнулись на пьянющего кладовщика, стало все абсолютно ясно.

– Веселитесь, гады? – зло бросил ему Васильев. Тот в ответ даже не попытался отдать честь, тупо упал на снег. Этот хрен вроде грузчиком тут служит, видел его уже.

– Командир, ты чего задумал? – спросил я осторожно. Как бы глупостей не наделал, он тоже у нас горячий парень.

– Пристыдить немного да в глаза посмотреть, – фыркнул «замок». А у меня возникла мысль.

– Командир, а склад-то у интендантов сзади вроде? – указал я на темный сарай за домом.

– Проверить хочешь? Так они небось так запрятали, что и не сыщешь.

– Ну, хоть увидим сами, правда ли, что продуктов нет?

– Пошли, – решительно бросил лейтеха, и мы стали обходить дом.

Первое, что увидели возле дверей склада, так это пьяного часового. Во, блин, служба, дрыхнет, и ведь не холодно ему, прям на улице, разве что под крышей. Обойдя его и откинув засов, замков не было, мы вошли на склад. Конечно, залежей продуктов тут не было, даже при тусклом свете фонарика это легко заметно, но склад определенно не был пустым.

– Погодите секунду, – шепнул я лейтехе.

– Ты чего шепчешь-то? Мы ж не воры, – удивился лейтенант.

– Но и внимание привлекать раньше времени не нужно, если нас тут застанут, думаю, разбираться никто не будет, крайними сделают, да еще и какую-нибудь недостачу повесят. – Я вышел из склада и присел перед часовым.

– Эй, Семен, где ливер сгрузили? Люди пришли, – спросил я тихо у солдата. Я понятия не имел, как его зовут, но это было и неважно, один хрен не поймет меня, пьянющий в зюзю.

– Слева, в самом конце, все ж туда сгрузили, забыли, что ли? – о, услышал и вполне четко, почти не запинаясь, лишь икая, ответил часовой.

– Ага, точно, – бросил я и вернулся на склад.

– Чего? – лейтеха был внутри и не слышал разговора.

– В конец идем, по левую руку.

Мы обнаружили на складе три целых коровьих туши, а также кучу потрохов в больших котлах. А вдоль стены справа стояли, лежали и просто валялись мешки с крупой.

– Ну и суки! – выдохнул от возмущения лейтенант Васильев. – А где же остальное?

– Да, похоже, тут, – я указал в самый угол сарая, где виднелись несколько бидонов. Подойдя и открыв один, убедился, что в нем самое стратегическое продовольствие всех времен. Спирт.

– Поэтому и гуляют, продали гады, вот и жрут в три горла. А ну, пошли!

– А толку-то, командир, – остановил я за рукав ватника лейтеху. – Наверняка кто-то из штаба прикрывает, так бы не разгулялись. Может, просто взять немного, вон, хоть мешок крупы, да соли.

– Это кража, как ни гляди. Сам же и сказал, что повесят на нас гораздо больше, заодно свои делишки и прикроют, – покачал головой лейтенант. – Я иду в штаб полка, попытаюсь кого-нибудь из командиров убедить сходить со мной.

– Зря вы, товарищ лейтенант, самим же достанется. Без высшего соизволения в таких масштабах не воруют, да еще и на войне.

– Так что – воровать?

– Да разве это чье-то личное? Или государственное? – возмутился уже я. – Это – украденное у бойцов Красной Армии. Еще товарищ Ленин в войну поощрял девиз: грабь награбленное.

– Ты тут еще кого вспомни! – шикнул на меня «замок». – Давай уже тырить, что ли!

Вынесли мы и правда немного. Как и хотели, взяли мешок, килограмм сорок, крупы, мешочек с солью, мужикам прихватили маленький мешочек махорки. Еще был чай, так же россыпью в небольших мешочках, сухари и мясо, конечно. Ничего из потрохов и внутренностей брать не стали, хватит с нас и просто мяса. Отрезали две ноги от одной туши, немного срезали мякоти, да и закончили на этом. Правда, на выходе не удержался уже наш правильный командир и прихватил кусок печенки, уж больно облизывался на нее. За несколько ходок погрузили все «нажитое» непосильным трудом на сани и вернулись в расположение. Единственное, чего брать не стали, так это спирт. Ну, как не стали, фляжки наполнили свои, да и баста. Повязаны мы теперь с командиром одной веревочкой. Если кто-то прознает, хана нам обоим, не спросят, как звать. Ну а как бы на моем месте поступил любой нормальный человек? Я такую байду на гражданке не терпел, а уж на войне… От этого реально зависят жизни людей, неужели кто-то смог бы удержаться и не сделать такого же для своих же товарищей? Это война, ребятки, тут нужно думать не только о себе.

* * *

Как и говорил, располагались мы на окраине, поэтому устроили хороший схрон в кустах возле леса. Мороз сейчас сильный, вряд ли мясо испортится, напротив, замерзнет так, что рубить запаришься. Повар кашеварил всю ночь, бойцы незаметно охраняли, чтобы не просек кто, а с утра мы, наконец, наелись.

К обеду началась суета в лагере. Вокруг палаток и домов шатались какие-то хмыри, позже разглядели кто. Когда к нашей палатке причалили двое интендантов и без тени смущения спросили, не нуждаемся ли мы в чем-либо, послали их лесом, пригрозив, если не будут кормить, набить им морды. Ушли те быстро, но глазами все рыскали по округе. Лейтеха позже прогулялся, выяснил, что ходили те по всем домам и палаткам. Понятно было, что они ищут, но нам было наплевать. Найдут – ответим, но за нас, думаю, обязательно отомстят.

Вечером заявился и старший интендант в сопровождении заместителя командира полка по политической работе. Тоже выспрашивали, суки, как мы живем, не голодаем ли? Чуть и этих не послали тем же маршрутом, заявив нагло, что скоро с голоду сдохнем, но те все же что-то у нас усмотрели. Потому как уже почти ночью лейтенанта вызвали в штаб полка. Вернулся тот и злой, и радостный одновременно. Злой, потому как спрашивали его именно о еде. Точнее, эти гады тыловые разглядели, что у нас во взводе многие курят, а еще и сухарями хрустят. Вопрос – где взяли? Лейтенант сказал, что доедаем старые запасы, и сразу перешел в атаку, требуя организовать нормальное снабжение продуктами. Радость же была в том, что ему понравились испуганные рожи интендантов. Боятся гады, как бы не донесли на них. Как боимся мы, так и эти ворюги. Ведь если бы мы могли доказать сам факт кражи у солдат продовольствия, интендантам было бы проще застрелиться.

– Так что, Вань, есть нам все равно надо помаленьку и аккуратно. Выдают продукты, добавлять немного из запаса и не транжирить. Сто процентов следить будут.

– Конечно, главное, еда есть, а уж осторожно и понемногу есть мы сможем. Главная проблема не в еде, а в спокойном выражении лиц бойцов, у голодных таких лиц нет. А вообще, я ночью посижу, увижу кого, на раз желание что-то у нас найти отобью, – серьезно заявил я.

– Только не поломай, а то загремишь! – предупредил лейтенант.

А ночью отцы командиры, те, что, вероятно, были замешаны в хищениях продуктов, прислали к нам двух дуболомов из интендантского взвода. Те не догадались шарить в стороне, откуда им знать. Но вот облазали все возле кухни, да и вокруг палатки. Я сидел и сдерживал смех, глядя на их потуги, а потом просто вышел из палатки и взял обоих за жопу.

– Тревога, диверсанты! – крикнул я, но негромко, пусть мои вылезут, да из соседнего взвода ребята, так, свидетелями будут.

– Мы свои, свои, – пищали отожравшиеся на наших харчах интенданты, когда я их тихонечко буцкал. Бил аккуратно, чтобы следов не оставалось, но в то же время, чтобы поняли на раз.

– Кому это вы свои? – давил я, тут уже и оба наших командира прибыли. – Свои по ночам не шарятся по лагерю. Или, может, вы украсть что-то хотели? – якобы только заметив заспанных командиров, повернулся. – Вот, товарищ старший лейтенант, были задержаны в ночное время в расположении взвода. То ли диверсанты, то ли ворюги. Может, хотели наше оружие утащить, чтобы врагу сподручнее нас захватить было?

– Кто такие? – строгим и громким голосом спросил старлей.

– Красноармеец Пличко, интендантский взвод…

– Красноармеец Залевайкин…

– И чего вам тут надо? – еще более строго спросил командир.

– Ничего, мы просто мимо проходили.

– Ага, кругами возле нашей палатки, аж шоссе натоптали, – усмехнулся я. – Разрешите, товарищ командир?

– Чего? – не понял старлей.

– Эй, Пличко, пойдем-ка со мной, – сказал я, улыбаясь и кладя руку на плечо ночного гостя.

– К-куда? – у самого аж ноги трясутся.

– Поговорим о гулянии ночью, о снабжении, о предательстве и службе, да найдем, чего ты, – похлопал я по тому же плечу интенданта. И тот скис.

– Меня послали, я не виноват, это не я!

– Кто приказал? – жестко спросил я, не обращая внимания на жест лейтехи.

– Старший интендант Левченко, а ему замполит полка, это все они, я ни при чем! – А второй, которого мы и не трогали еще, постоянно кивал, поддакивая.

– Какой был приказ?

– Найти мясо, украденное со склада вчера ночью.

– А откуда там мясо, Пличко? Вы ж говорите, что склады пустые?

– Это командиры приказали так говорить, они мясо отдают кому-то, или меняют, мы не знаем. – О как, второй заговорил.

– Некрасов, веди их к командиру полка, я за особистом!

– Мы не виноваты, товарищи, отпустите нас.

– Вот особистам подтвердите все сказанное, вас и отпустят, вы ведь не воровали продукты, которые нужны армии?

– Нет, мы только таскаем, мы ни при чем. Нам же приказывают…

– Вот, значит, и бояться вам нечего. – Приказывают им. Сидят суки на теплом и сытном месте, боятся, что ежели не станут покрывать командиров, то отправятся на фронт, вот и молчали.

Закончилось все это действо для нас хорошо. Особисты быстро включились в работу, еще бы, этим же тоже надо выслуживаться, а тут такое дело. Нашли и изъяли все продукты, позже их распределили по взводам. Арестовали замполита полка, старшего интенданта, бойцов и правда не тронули, только допросили и отправили в линейные части. А вот командирам не повезло… Нет, расстреливать никого не стали, но увезли отсюда, может, посадят теперь. А вокруг нас следаки тоже походили, все намеками пытались разузнать, не мы ли обнесли склад. Видимо, кто-то из интендантов пытался таким образом купить себе свободу и сваливал вину на нас. Не вышло.

* * *

Через пару дней пехтуру сняли с теплых насиженных мест и погнали куда-то на запад. На передок, наверное. Теперь уже мы занимали их дома, наконец, нагреемся. А долго тут пехтура квартировала, но все хорошее рано или поздно заканчивается.

Еще через день, а это уже под Новый год было, в нашу деревню прибыли два неполных артдивизиона, в один из которых вошли и мы. Народу в деревне стало много, что удивило, но снабжение не хромало, еды хватало вполне. Орудий пока не было, да и, если честно, хотелось встретить Новый, сорок второй год не на фронте. А кому ж не хотелось бы?

Мама прислала еще одно письмо, пишет, что и Васька, еще один мой брат, не миновал немецкой пули. Лежит в госпитале, в Горьком, тяжелое ранение в живот. Мама все переживает, как у меня, надо написать, порадовать, что со мной все в порядке. Оказывается, она знала, что я тоже был в госпитале, сообщили ей, а я-то скрывал. Отругала за то, что не сообщил, но желала, чтобы скорее поправился. А я и не сообщал ей потому, как действительно все было в порядке. Как ни пугал меня в госпитале военврач, рецидивов не было, а уж грохота я наслушался в последнее время. А маме хватает и без меня заботы, чего ее зря тревожить.

* * *

Новый, тысяча девятьсот сорок второй год мы встретили там же, на постое в деревне Проскурово. Артмастерские заканчивали ремонт наших гаубиц, да привезли еще пару штук, новеньких. Два дивизиона, что были тут расквартированы, уже полностью укомплектовали людьми и противотанковыми пушками, ждали только нас. И вот, девятого января, вся эта армада, почти в три тысячи рыл, тронулась с места. До целого артполка мы не дотягивали, все же только два дивизиона, но уже сила. Правда, непосредственно на фронте сражаться будут всего около тысячи, остальное обслуга. Господи, сколько же в армии дармоедов на один работающий ствол… Охренеть можно, и ведь никого не уберешь, все вроде как при деле. Но как бы хотелось всех этих юристов, финансистов и прочих в окопы посадить… Ну или на худой конец снаряды подавать, так дохлые все, с ограничениями через одного, не придерешься.

* * *

Топали вновь под Калинин, на этот раз, правда, будем его проходить. Немцев еще в декабре откинули от города, километров на тридцать, наверное, таким макаром, глядишь, и до Ржева скоро дойдем. Только бы не спешили, а то помню я, как фрицы умеют мастерски части с других участков снимать, да в нужное время бить, где нам не надо.

Прибывшие последними в нашу часть бойцы сообщили о хороших изменениях на фронте. А конкретно, от Москвы наступление шло очень хорошо. Не было бездумного движения только вперед и плевать на фланги. Немцев отбросили, может, и не так далеко, как в моем времени, но зато шли более широким фронтом. Да и у нас, вон, может, не будет такой бойни, какой была Ржевская битва. Гибнут люди, конечно, на то и война, но, кажется, все идет к лучшему завершению этой фазы. Чуть позже станет ясно, чего мы добились за зиму, пока мне такой вариант больше нравится.

Встали мы в этот раз очень удачно. Тут еще и от разбитого полка нам третьим дивизионом добавили три орудия, теперь вообще силища. Батареей, в которой был я, так и командовал Иванцов. Работать мы будем вновь вместе с батальоном пехоты, прям в центре. Это немного настораживает, всегда волнуешься за фланги, хоть и находишься в отдалении от линии фронта. Но в этот раз я лично видел всю нашу армаду, поэтому было немного поспокойнее на душе.

По данным разведки мы в четырех километрах, это хорошо. Можем и по передку работать, и ближние тылы обстреливать. Началась служба. Стрельбы – это десятое дело. Сколько всего нужно делать окромя главного, стрельбы по врагу, обалдеть можно. Мороз чуть спал, около двадцати сейчас. После тридцати с лишним уже тепло кажется. Не зря в мемуарах встречались слова о том, что валенки – это наше стратегическое оружие. Мимо нас однажды провели пленных немцев, жалкое зрелище. Я вообще их мало видел ввиду специфики службы, но тут… Если честно, даже жалко стало. Настолько убого одетые солдаты просто не способны воевать. А ведь воюют. Видимо, боятся они в плен идти, так как столько натворили, пока добрались да этих мест, что и стоят до последнего.

– Некрасов, иди сюда, – позвали меня как-то вечером в землянку к командиру батареи. Я находился рядом, поэтому явился мгновенно.

– Вот что, Некрасов. Ты отличный наводчик, не знаю, что бы и делали мы без тебя… – началось с дифирамбов, как бы плохо не закончилось.

– Извините, товарищ командир, чего я такого особенного делаю? – пожал я плечами. Был у меня один страх, что при полном составе батарей могут вспомнить, что я вообще-то заряжающий, а для меня это как приговор, я так полюбил панораму…

– Вот что, я тут с командиром дивизиона наградные составлял, мы приняли решение повысить тебя в звании. Отныне ты младший командир.

– Служу трудовому народу! – гаркнул я. А сам думал, с чего бы такая милость, сержантские лычки мне дарят? Да, объем мы выполняем большой, но ничего героического за мной нет. Вот сами командиры, те да! Ведь как ни крути, а они-то на передке всегда. Вон, пошли тут в наступление, вроде как пару деревень отбили, мы то что, просто собираем стволы, и вперед. Сколько сказали, на столько и продвигаемся. А командиры? Они ж в первых рядах идут, вместе с пехотой крутятся. Да уж, опасная служба. А иначе нельзя. Кто, как не командир, артиллерист, даст верные координаты? Вон мы тут стреляли пару дней назад. Пехоту нашу остановили возле речушки, немцы там берег сильно укрепили, не переправишься быстро, хоть речка и замерзшая. Так по команде с передка, именно от Иванцова, мы уже третьим снарядом накрыли минометную батарею врага. Причем первый снаряд полетел через пять минут. А когда выпустили каждым стволом по четыре снаряда, обороняться у немцев было некому.

– Так что держи, младший сержант Некрасов, служи дальше так же хорошо, – встав, берет со стола какой-то кругляш и прикалывает его мне на грудь. – Это от нас лично, с лейтенантом Васильевым. За то, что не дал взводу умереть с голоду на пополнении. Иногда это важнее, чем служба на передовой.

* * *

Вау! Не к месту, конечно, это вражеское слово, но эффект тот же. Мне медаль дали, «За боевые заслуги». И тут я вновь вспомнил, я ведь и об этом писал кремлевским небожителям. Писал, что сильно обделяют нашего брата, простого солдата, наградами. Нет, конечно, не ради висюлек мы тут дохнем. Но как же человеку приятно получать хоть какое-то подтверждение того, что он тут делает важное дело. Что боец реально воюет, а не отсиживается в тылу, как некоторые. Блин, если это моя работа, то, как только окажусь в тылу, сразу пойму. Я ведь так и писал Сталину, что получают награды одни тыловики, а бойцы в окопе только вшей своих могут на себе разглядеть. Черт возьми, как же приятно-то! Кажется даже, что раз наградили, то ты что-то важное сделал, а не просто тут вшей кормишь.

– Служу трудовому народу! – во второй раз прокричал я.

– Извини, что не перед строем. Просто хотелось лично тебя поблагодарить, так как тогда не смогли. Еще раз спасибо. Мало ли что могло случиться, не найди вы еду тогда. От морального разложения на фронте никто не застрахован. А бойцы уже начинали бузить, я знаю. Все это могло привести к очень печальным последствиям.

– Спасибо, товарищ командир, – ответил я на этот спич уже просто, не по уставу. Вижу, что командир сейчас от себя лично говорит, а не так, как должен.

– Завтра перед строем, если время будет, мы обязательно объявим, и тебя в том числе, чтоб не обидно было. А вообще вы все молодцы!

На следующий день и правда к обеду устроили построение и награждение. Густо, я бы сказал. Вместе со мной на всю батарею пришлось двенадцать наград. Это реально много. А если так во всей армии? Точнее, во всех армиях. Очень хорошо, я думаю, стимул у людей явно появится, а это положительно скажется и на дисциплине. Ведь как ни крути, а бойцы – обычные люди, все друг на друга смотрят, есть и зависть, куда же без нее. Говорю же, мы всего лишь обычные люди, со всеми нашими страхами, предрассудками и прочим.

Написал маме письмо. Рассказал о многом, в том числе написал о награждении. Пусть порадуется, хороший она человек, добрый. Пожелал всем здоровья и просил писать мне. Письмецо вышло коротеньким, но для родных, думаю, и это хорошо будет, все ж я не с курорта пишу. А еще через неделю пришлось вновь писать. Просто к нам в полк заявились журналисты из армейской газеты, мы с ребятами уговорили их фотографа нас отснять. Те хоть и жаловались, что пленки мало, но все же сделали общее фото всей батареи. Хоть там и мелко будет, народу-то много, но родителям понравится. Фотки нам прислали быстро, фотограф отпечатал их прямо в Калинине, благо город был почти цел, жизнь в нем не останавливалась. Вот и пришлось писать еще коротенькое письмо и прикладывать эту общую фотку, где у каждого бойца лицо не больше ногтя. А меня вообще-то хорошо видно, хрен ли там, самый высокий я тут, выделяюсь на фотокарточке, искать не нужно.

* * *

В феврале войска подошли к Ржеву. И вот тут началось уже серьезное бодание с врагом. Немцы, гады, устроились так хорошо, что мы застряли. Не потому, что сил не было или боеприпасов. Нет. В городе много местных жителей оставалось, не все убежали, да и фрицы не отпускали. Вот мы и долбили их в час по чайной ложке. Стреляли только по стопроцентно разведанным местам. Хотя все равно, я думаю, люди страдали. Ведь такая мощная штука, как гаубичный снаряд, это вам не пуля.

Нас расположили всего в двух километрах от города, это чтобы могли стрелять в глубину тылов противника. Что и делали регулярно. К немцам постоянно шла помощь, ее нужно было сокращать еще на подходах. Разведка у нас вообще молодцы, заходят так глубоко в тыл противника, что данные у нас отличные. Вот только и гибнет их очень много. Они и связисты – самые большие потери в полку. А их так просто не восстановить, это не в пехоту бойца взять. Тут научить нужно, да и чутье должно быть природное, иначе долго разведчик не протянет. Один у нас, вон, с самого начала с нами, только ранили один раз легко, а так из строя не выбывал, остальные меняются постоянно. А задачки им ставят… оторви и выброси. Как хочешь, а «языка» штаб требует регулярно, да еще не абы какого, а из нужного рода войск и места службы, тяжел их труд, очень тяжел.

Жизнь хоть и на фронте, но текла размеренно. Как бы странно это ни звучало. Получили данные, отстрелялись. Закончились боеприпасы, ждем, меняем позиции. Холод вроде немного отступил, скоро весна, конец февраля уже довольно хороший, в отличие от конца декабря. На днях меня пометило чуток. Немцы в ответ на наш огонь прислали бомберы. Четыре «штуки» кружили недолго, мы хоть и с пулеметным, но все же с прикрытием, стояли. Но все же отбомбиться они смогли. Одна из бомб упала метрах в пятидесяти от орудия, осколки уже на излете были, даже щит не пробили, но я, блин, как раз в сторону отбегал, зацепило чуток в ногу. Осколок очень маленький, да еще и вошел-то всего на сантиметр. Военврач, женщина лет сорока, хотела меня в санбате оставить, но, пообещав приходить каждый день на перевязку, уговорил отпустить. Командир был рад, что я не выбыл, долго хлопал по плечу.