Текст книги "Сюльбан. Сложности с переправой. Из рассказов геолога"

Сюльбан. Сложности с переправой
Из рассказов геолога
Виктор Музис

© Виктор Музис, 2023

ISBN 978-5-0059-4815-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СЮЛЬБАН. СЛОЖНОСТИ С ПЕРЕПРАВОЙ

1. Безжизненный перешеек

Илларион Петрович лежал в своем «шатре» и, как и в первую встречу с ним, выглядел неприветливым и недовольным. Но на этот раз у меня было средство изменить его настроение – приказ по экспедиции. В нем значилось: «За 16-дневный переход с оленями в трудных природных условиях – приказываю объявить благодарность каюрам отряда №2 Кириллову И. П., Ермоловой А. М. Начальник Аэро-геологической экспедиции №8 С. Потапов». Илларион Петрович прочитал бумагу и, стараясь быть равнодушным, протянул мне ее обратно. Но, как он ни старался, видно было, что приказ ему польстил и что старик чрезвычайно доволен.

– Это Вам, – не забирая из его рук драгоценной бумаги, сообщил я. – Возьмите его себе.

Илларион Петрович сказал что-то по эвенкийски и жена подала ему бумажник, где лежали партбилет каюра, орденская книжка и удостоверения, выданные колхозом. Аккуратно сложив бумагу с приказом, он присоединил ее к этим своим самым драгоценным документам.

Потом, сразу подобревший и помолодевший, он спросил:

– Когда кочевать будем?

– Хорошо бы сегодня, – сказал я. – Во второй половине дня…

Каюр отрицательно покачал головой.

– Сегодня нельзя, деревья мокрый, трава мокрый – весь груз будет мокрый.

– Нельзя, так нельзя.

В вопросах кочевки я целиком положился на Иллариона Петровича. Он знал дорогу, знал места кормежек оленей (а такие места были здесь далеко не везде), знал, сколько может поднять олень и сколько пройти за день. А его замечание о том, что все вещи будут мокрыми, я считал справедливыми. Утром прошел дождь и лес еще отряхивал на нас каскады дождевых капель.

Но на следующий день олени были «поданы» к 10 часам утра. Нам предстояло пройти свыше 200 км через перемычку из средне-высотных гор, разделяющих Муйскую и Чарскую котловины. Десятки тысяч лет назад на месте перемычки существовал крупный ледоем. Скалы и вершины гор и по сию пору хранили здесь следы ледниковой обработки: они были оглажены, отполированы, имели характерные формы, известные у географов под названием «бараний лоб» или, если их целое скопление, «курчавые скалы». Между скалами лежали многочисленные озера. Ледники спускались в долину реки Сюльбан и, растаяв там, оставили грандиозные скопления камней и песка – морены. А по другую сторону перемычки, в Чарской котловине, лежали новые наносы песков, подобные тем, что мы видели на Витиме. Пройти из Муйской котловины в Чарскую, выяснить природу песков и их связь с оледенением – вот такие задачи стояли перед нами, когда мы вступали на землю безжизненного перешейка.

Но, прежде чем приступить к разрешению проблемы ледников и песков, нам необходимо было решить самую острую и самую злободневную задачу дня – как остаться живыми, не быть съеденными комарами. Как только мы вступили в чащу, сразу же выяснилось, что и комары и мошка, досаждавшая нам в лагере, составляли лишь совсем незначительную часть от того легиона, который облепил нас сейчас. Леша усиленно мазался демитилфтоламом, но стоило ему неосторожно приоткрыть рот, как он сразу же чуть не подавился: ком комаров влетел ему в горло. Я закутался в сетку – ничего не помогало. Даже под сеткой шея горела от укусов. Но нам ничего не оставалось, кроме единственного средства – привыкнуть.

Комарьё

Первым пунктом нашего пути, где мы предполагали провести необходимые наблюдения, была долина р. Сюльбан.

Каюры ехали верхом, ведя каждый по 10—12 оленей в поводу связкой и покрикивали «тех… тех». Тропа пролегала заболоченными местами, иногда вела чащей или сосновым бором, иногда путь загораживал бурелом. Первый час мы следовали за оленями не отставая, на второй, то нагоняя, то отставая, на третьем часу пути мы уже с трудом тянулись за ними. Только звук боталов и след примятой травы в болоте указывал нам направление каравана. Каюры два раза останавливались подождать нас и поправить вьюки. Мои спутники шли за мной и, казалось, могли идти быстрее – разница в годах чувствовалась уже весьма ясно. И, тем не менее, у меня было ощущение, что настоящая работа вот она, только началась.

А если оценивать обстановку реально, то начались только настоящие трудности. Комары, болота, усталость, мокрая от пота рубашка. День за днем, день за днем. А чаща – «борони бог!» – у реки Куда-Малая каюр потерял тропу, пошел искать ее и не вернулся сам. Мы долго перекликались, а потом, следуя на его голос, вышли к брошенному балагану. На жердях висели стены из полотнища, валялись печка, чайник, две переметные сумы из оленьей кожи. Леша даже разглядел раскрытый портсигар с папироской. И все это было не сегодняшнее, но и не давнишнее. Словно человек, или люди, что жили здесь совсем недавно, может быть месяц или два, покинули лагерь, или по какой-то причине не вернулись на него.

– Что это? – спросил я Иллариона Петровича.

– Кто знает, – ответил он. – Тайге все бывает. Может быть человек пропал… или зверь задрал.

Брошенный балаган производил жуткое впечатление и мы поспешили уйти от него. Ведь мы шли той же дорогой. Но уйти далеко нам не удалось. За рекой вдруг пал олень. Он лежал без движения и мы не могли поднять его ни силой, ни понуканием. Из носа животного шла кровь.

– Подыхать будет, – сказал старый каюр и начал перегружать вещи на других более сильных оленей.

– Что же, мы его так и бросим? – спросил Леша. – Лучше прирезать.

– Бросать будем, – решительно сказал каюр. – Плохой олень. Совсем сухой.

Все же мы попытались поднять оленя на ноги. Даже без груза и без седла он стоял шатаясь, не в состоянии сделать ни шагу.

– Живой будет – догонит, подыхать будет – здесь останется, – сказал Илларион Петрович. И мы тронулись дальше.

Олень нас не догнал.

Мы шли сначала болотами, потом сосновым бором, лиственничным брусничным лесом, потом тропа повела в гору – начался подъем на перевал. Здесь тропа была хорошая, торная, видимо самый трудный заболоченный участок, как и было показано на карте, остался позади.

Олень – скотина небольшая. Груза он поднимает 20—25 кг, за день проходит 15—20 км, но скотинка эта все-таки быстроногая.

Даже под грузом олень идет быстрее, чем человек. Мы с трудом поспевали за оленями. Но сказалось ли непременное желание поскорее дойти до Сюльбана или мы втянулись, желанная седловина перевала уже отчетливо вырисовывалась на фоне синего июньского неба. Но Илларион Петрович вдруг остановился.

– Анатолий, как думаешь, оленей поить надо. Дальше воды совсем нет.

– Если Вы считаете, что надо остановиться, давайте остановимся, – сказал я, уже зная наперед, что лучше всего положиться на его усмотрение.

– Надо остановиться. Жарко. Олень без воды совсем пропадет.

Солнце действительно палило немилосердно. В первые дни перехода его прикрывала облачность, а сегодня идти было тяжело. Комар пропал, но мошка и слепни осаждали нас роем.

Стали на привал в лесу, в хорошем сухом месте. Развели костер, вскипятили воду и заварили чай. Илларион Петрович повел напоить оленей к ручейку. В половине третьего, вторично в этот день, завьючили оленей. Вьючку производили сами каюры – Илларион Петрович и хозяйка. Мы только помогали – держали оленей, подавали вьюки – большего нам не доверяли. В 4 часа снова послышалось знакомое «тех… тех…», загремели ботала. До перевала мы дошли легко, но спуск в долину Сюльбана оказался совсем нерадостным. Кто сказал, что за перевалом нет леса и нет воды? Смотрю еще раз на карту: гольцы, гольцы. Но карта составлена в 1951 году фотостереометрическим методом. Илларион Петрович тоже удивляется – 20 лет назад он ходил этой тропой и ни здесь, ни на водоразделе деревьев не было. А сейчас – непролазная чаща! Тропа теряется в камнях и зарослях. Спуск крутой, вьюки сползают на шею оленям. Остановки все чаще. Петрович с хозяйкой, измученные, продолжают делать все сами. Километр за километром остаются позади. Желанный Сюльбан совсем близко.

Мелкая речка

Вот, наконец, мы пересекаем Балбухту – мелкую речку, в устье которой на Сюльбане стоит зимовье. Я иду уже как в тумане, ноги передвигаются автоматически, а сознание отсутствует, вернее оно присутствует, но очень далеко отсюда: в Чите, в Москве, на Леприндо.

– Становиться будем? – возвращает меня к Сюльбанской яви вопрос каюра. – Олени совсем устали.

– Смотрите сами, – отвечаю я. – Лучше бы дойти, осталось два с половиной километра.

И спрашиваю:

– Мы у зимовья остановимся или сразу на ту сторону перейдем?

Петрович вскидывает на меня усталые черные глаза.

– Зачем зимовье. Дождь пойдет, река поперек дороги встанет. Как тогда будем?

На зимовье мы хотели устроить баню, но если сразу перейти Сюльбан, то баню, конечно, лучше отложить. На той стороне все необходимые объекты нашей работы. И потом, действительно, когда выйдешь на прямую дорогу, на душе много спокойнее. А Сюльбан какая ни какая, а все-таки преграда.

– Конечно, перейти на ту сторону лучше, – соглашаюсь я.

Мы продолжаем продвигаться к берегам Сюльбана. Снова болотца, чаща, болотца… все вперемешку. Ноги уже отказываются служить. Олени отрываются от нас, уходят вперед. Сквозь зеленый заслон мы слышим только звяканье боталов.

Но вот чаща редеет. Появляется черный угол избушки – зимовье! Лужайка. Трава по пояс. Редкий лиственничный лес. Галечниковая терраса. Каюр, хозяйка, олени стоят на берегу. Мы подходим и останавливаемся рядом с ними: брода через Сюльбан не было!

2. Сюльбан

Еще когда я летал над Сюльбаном, мне не глянулись его белые кружевные воды. Это было в конце мая. В июне прошли дожди, из 30 дней 22 дня были с осадками. На горах в это время ложился снег.

Теперь, когда дожди прошли, началось таяние снегов – и тех, что накопились за зиму, и тех, что выпали в последние дни и недели. И вот мы стояли на берегу Сюльбана, который нес мимо нас свои высокие, прозрачные, светлые и стремительные воды. Искать брод? Мы шатались от усталости, солнце садилось.

– Олени ложатся. Давай становиться. Завтра утром смотреть будем, – сказал каюр.

Галечниковая терраса была настолько неровная, что мы с трудом выбрали место, где поставить палатку. Леша установил радиостанцию, натянул антенну – уже около недели мы не имели связи с Чарой. Развьючили оленей, поужинали.

Спал я плохо. Болели ноги, тело – 24 км по карте, а практически за 30, давали себя чувствовать. Но больше всего меня беспокоил Сюльбан: как мы переберемся через него?

Утро мы все же начали с организации бани. В избушке зимовья вымели пол, истопили печку, нагрели воды. Плотное грязное тело никак не могло насытиться водой. Мылся я долго, с наслаждением.

Дрова для бани

Потом говорил с каюром. Он пробовал искать брод, везде глубоко, везде течение очень быстрое.

– Что делать будем? – спрашивает он меня.

Когда такой вопрос задает проводник, то значит дело совсем плохо. Но на другом берегу Сюльбана виднелись крутые обрывы высоких, желтых песчаных террас. По моему мнению там был ключ к решению многих интересующих нас вопросов. Но, чтобы добраться до них, нам нужен был мост. Бревенчатый, резиновый, железный, воздушный – любой мост, лишь бы мы могли добраться до песков, которые смотрели прямо на нас с противоположного берега, которые были до невозможности близко и все же столь далеко, что мы могли уйти, так и не дотронувшись до них.

Идея построить мост не была фантастической. Мы решили свалить большую лиственницу, которая позволит нам перебраться на ближайший остров через наиболее глубокую и наиболее трудно перебродимую протоку. На этот остров мы перенесем на себе груз, а Илларион Петрович перегонит туда оленей вплавь. На острове мы завьючим оленей, а остальные протоки – каюр говорил, что они мельче – перейдем обычным порядком.

Долго выбирать место для постройки моста не пришлось. Выше нашего лагеря протока сужалась, а на берегу, как раз там, где нужно, росла высокая толстая лиственница. Ее подрубили со стороны реки, подперев на всякий случай жердью со стороны берега. Лиственница покачнулась и, описав в воздухе плавную дугу, грохнулась в реку, взметнув вал водяных струй. Дерево было повалено очень удачно, но под ним в узкой тесной горловине несся такой поток, что даже думать о переправе по нашему мосту – было страшно. Собственно, человек без груза по стволу лиственницы мог пройти довольно спокойно и старый каюр не преминул проверить это. Правда, он передвигался по стволу сидя верхом на нем, а такой способ не годился для переправки вьюков.

Все же, удовлетворенные тем, что нам удалось построить мост, мы разошлись, решив, что утро всегда мудреней…

И вот снова утро.. Солнце. Олени лежат в дыму дымокуров. Я смотрю на воду. С вечера я заметил там один камень, вокруг которого кипели буруны. Если вершина камня обсохнет, думал я, то значит, вода падает. Но, что это, я никак не мог найти приметный камень. Не было и буруна. «Неужели прибывает?» – подумал я, глянул на мост и… оцепенел. Моста не было! Здоровая лесина, только верхушка которой вчера лежала в воде, да и то на мелком месте, за ночь оказалась снесенной. Я не мог поверить своим глазам, искал хотя бы остатки лесины у кромки берегов, ниже по течению, где на перекате было совсем мелко – ни следа! Вот так вода! Как же быть?

Этот вопрос, видимо, вставал не только перед нами. От Балбухты вверх по Сюльбану тропы вели по обе стороны реки. Когда я летал здесь, то местами видел правобережную тропу, она была не плохая. Но, на что нам эта тропа? Я смотрю на левый берег и не могу оторвать глаз от крупных желтых обрывов. Они притягивают меня, завораживают. В бинокль видно песок и валуны, но видеть в бинокль мало. Надо пощупать все своими руками, убедиться в достоверности первых впечатлений, собрать образцы и пробы для анализов.

Что же делать? Шумит Сюльбан. Сквозь его светлые воды видно выстланное валунами дно. Не сидеть же на этом веселом зеленом берегу пока не упадет вода? И уходить нельзя.

– Хоть вертолет вызывай, – говорю я. Говорю в шутку, но тут же думаю: «А может быть, в самом деле, вызвать вертолет? Он заберет часть груза, перенесет нас с одного берега Сюльбана на другой. Только сядет ли он на площадке возле зимовья? Площадка маленькая, неровная, тесно окруженная деревьями. Разве может быть он сядет на отмель? Я делюсь своими соображениями с Лешей, но он настроен скептически.

– Вертолет нам все равно не пришлют…

– Что ж, – возражаю я. – Дорога по правому берегу нам никогда не заказана.

И рождается радиограмма: «Потапову. Сюльбан перейти не можем. Все необходимые объекты противоположном берегу, прошу оказать срочную помощь вертолетом. Посадку можно совершить на широкую мелковалунную косу районе зимовья Балбухта. Ответ срочно».

Утром, когда Леша передавал радиограмму, из Читы последовал неофициальный ответ радиста: «Сегодня Потапов вылетает в Чару, он там все распределит». А вечером последовал ответ от Потапова: «Ближайшую неделю вертолет Вам… будет». Мы с Лешей переглянулись. Хотя ответ был положительный, уж очень он что-то звучал не по-русски. Ведь, в самом деле, если они включили нас в план недели, то текст должен был звучать так: «Вертолет будет Вам ближайшую неделю».

Разговор происходил в 6 часов вечера, слышимость была плохая, Леша запросил повторения радиограммы. Полтора часа в эфире слушалось только БД (слышу плохо), «гухор» (не слышу) и т. п. Наконец, текст радиограммы был произведен заново: «Ближайшую неделю вертолет Вам не будет».

Но за эти несколько часов я уже укрепился в мысли, что ни куда отсюда не стронусь, не осмотрев очень нужные и очень интересные объекты. На следующее утро мы связались с Чарской подбазой и вызвали Потапова на переговоры. Торопливо, словно боясь, что меня остановят, не дав досказать, я изложил ему наши затруднения.

– Прилетайте, – сказал я под конец. – Убедитесь сами.

Потапов обещал «подумать» и «что-нибудь» сделать.

Но, закончив разговор, мы не выключили радиостанцию, а продолжали слушать. Червякова теребили буквально со всех сторон. Он разговаривал с одним корреспондентом, а его уже вызывал другой. И все требовали вертолет. Сегодня он совершал полеты у Федоровского. Завтра должен был лететь к Перфильеву и Горелову. Послезавтра его ждал Алешко. А, кроме того, вертолет просили Вишневский и Шульгина. Так, что только собственно один Колесников молчал. Но, исходя из положения, что вертолет все время был в работе, можно было догадаться, что перед Федоровским он работал на него.

Мы не могли из этого хаоса реплик и отрывочных вопросов и ответов, большинство которых шло не микрофоном, а ключом, выяснить степень необходимости вертолета той или иной партии или отряда. Так, например, Иконников просил захватить к Перфильеву «…спальный мешок и 9 штук в ящике под кроватью, но так, чтобы пилоты о них не знали». Алешко нужны были три мешка муки, и т. д. и т. п. Конечно, «9 штук в ящике под кроватью» – вещь нужная, но не гнать же ради нее вертолет. Из циркулярной радиограммы Потапова, последовавшей как только он прибыл в Чару, явствовало, что вертолет в партиях использовался и для выкидных маршрутов и для осмотра местности с воздуха. При таком положении, конечно, каждой партии надо было по вертолету. Потапов приказал использовать вертолет только для перебазировки лагерей и заброски продуктов. Но ведь именно это нам и надо было!

На следующее утро Червяков сказал нам, что мы на завтра «в плане». Отрадное сообщение, но вертолет летел не прямо к нам, он летел на Многообещающую Косу, а нас должен был перебазировать на обратном пути. Червяков заверил нас, что завтра, если и не с утра, то все равно вертолет у нас будет.

Зимовье Балбухта располагается в весьма живописном месте. Широкая зеленая лужайка окружена темным густым лесом. Шумная река Сюльбан, дробящаяся прямо перед лагерем на ряд рукавов. Валунно-галечниковые острова, дальние из которых также поросли лесом. Широкий вал из желтых песков на противоположной стороне, за ним скалистый прилавок, а над прилавком – острый гребень гор. Синее небо. Комары и мошка почти отсутствуют, а в Сюльбане полно рыбы. У дымящегося костерка, где на сковороде в шипящем масле подрумянивается жарящийся хариус, а рядом в кружке густеет кирпичный чай, можно и подождать.

Клюет? – Нет?..

Мы с Лешей обработали за это время и упаковали образцы, пересмотрели все вьюки – часть имущества, чтобы облегчить оленей, мы решили отправить в Читу. Подготовили отчет о проделанной работе, необходимые деловые письма и выкопировки. Затем перетащили все имущество на галечную отмель, куда должен будет сесть вертолет, еще раз поговорили с Червяковым.

– Посмотрим, что готовит нам день грядущий, – сказал я Леше.

По ночам вдоль долины Сюльбана часто дули непрерывные сильные ветры. Такой ветер разбудил меня и в эту ночь. Палатка сотрясалась в темноте. Шумела река и меня вдруг обуял страх. «Какую же глупость мы совершили, оставив все вещи на отмели!». Я подумал: «Ведь если вода поднимется, а Витим тому пример, к утру мы можем оказаться бедными, вещи или затопит или вообще унесет, как построенный нами мост».

Я вылез из палатки. Небо затягивала сплошная темная облачность. Вода стремительно неслась под обрывистым берегом и была такая же темная, как небо. Бурунов не было видно и мне казалось, что вода поднялась значительно. Лишь белеющие во тьме галечные отмели успокаивали, как бы говоря: мы еще целы.

Я снова забрался в спальный мешок, но долго не мог заснуть, а когда проснулся, было девять часов утра. Леша еще держал связь с Червяковым и сообщил мне, что вертолет будет к нам во второй половине дня.

День по началу обещал быть хорошим. От темной облачности не осталось и следа, но белесая дымка затягивала небо и где-то высоко-высоко тянулись полоски рябых перистых облаков. Донимали духота и мошка. В час дня снова связались с Червяковым. Сквозь треск грозовых разрядов мы получили подтверждение, что вертолет выйдет в 17—00 и совершит у нас посадку прежде, чем полетит на Многообещающую Косу. Мы свернули лагерь и перенесли оставшиеся вещи к месту предполагаемой посадки. Только палатка с радиостанцией продолжала напоминать о том, что мы жили у зимовья Балбухты.

В пять часов вечера мы уже сидели на отмели в ожидании вертолета. Облачность сгущалась. Шли грозовые «кучевки» и солнце, спрятанное за облаками, светило тусклым серебряным гривенником. Я шутил, говорил, что вот посидим еще немного, а потом снова поставим лагерь на старом месте, так как вертолет явно не прилетит, шутил, но состояние было у меня близкое к нервной лихорадке.

Ждем-с!..

Прошел час, и еще полчаса. Вертолета не было. В 18—30 снова попытались поговорить с Червяковым, но он не вышел на связь. Около семи часов вечера мы вернулись к вещам. Я сел на спальный мешок и, бесцельно глядя перед собой, думал, что теперь уж без всяких шуток надо отдать распоряжение восстанавливать лагерь.

Вдруг Леша сказал:

– Летит!

Вертолета не только не было видно, но не было даже слышно гула мотора и я решил, что на этот раз шутит Леша. Но Алла уже увидела вертолет – маленькую точку на фоне большого кучевого облака.

Летит!

Мы засуетились. Я побежал подложить дров в костер, который должен был указывать направление ветра, Леша свертывать палатку и снимать антенну, Илларион Петрович собирать оленей.

Вертолет приближался, снижаясь. Леша поднял ракетницу и три сигнальные ракеты – красная и две зеленых, расцвели в небе, растаяли легким дымком.