Текст книги "Жребий изгоев. Всеслав Чародей – 1"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. КРИВСКИЙ ВОЛК

1. Кривская земля. Окрестности Плескова.
Лето 1064 года, червень, Перунов день

– Опоздали, княже, – сплюнул гридень Радко, отводя взгляд от рубленых стен.

– Опоздали, – кивнул Всеслав.

– Предупредил кто-то, не иначе, – гридень не мог успокоиться – фыркал, как норовистый конь, поводил по сторонам выкаченными гневными глазами.

– Так думаешь? – князь поднял бровь.

– Тут и думать нечего, – возразил Радко. – Ишь, как все кинулись за стены разом, как в зад укушенные, прости, княже, за грубое слово. Не иначе, и предупредил кто-то, и заранее ждали нас, и схроны для добра заранее сготовили, чтоб по-быстрому всё упрятать.

Князь задумчиво покивал, по-прежнему разглядывая плесковские стены – высоченные рубленые громады с крытыми тёсом заборолами. Неприступна твердь плесковская – не один находник обломает ещё зубы об эти стены…

Он усмехнулся – а сам-то ты кто, Всеславе? Не находник?

Нет!

Находник – тот, кто корысти ради да грабежа. Ему же, Всеславу, ничего не нужно – только родовая честь да кривское единство.

Кто-то скажет – единство Руси превыше! А где оно, единство Руси-то?

Большая часть Руси ныне в руках Ярославичей – Киева, Чернигова да Переяславля. А на иных уделах сыновья их сидят. Вроде и есть оно, единство-то. А только он, Всеслав, иное видел…

Он-то знал, что никакого единства меж Ярославичами и их детьми нет. Ярославичи из-под каблука своих жён поют. Киевский Изяслав с сыновьями в закатную сторону тянет, к папе римскому да польскому королю, черниговский Святослав с германским императором ликуется, а переяславский Всеволод – под Царьград стелется. С ними каши не сваришь, и полоцкому князю с ними не по пути. Мало того – они и сами друг с другом каши не сварят.

А Волынь и Тьмуторокань – уже отрезанный ломоть, там сейчас Ростислав Владимирич властвует, брат троюродный. И друг. Друг ли? Время покажет…

И полоцкая земля – она ещё со времён Изяслава Владимирича – наособицу. Какое там единство?

Так тут сам Род велел – совокупить кривские земли в единой руке. Только вот как бы ему, полоцкому князю, сегодня зубы об эти стены не обломать… А вот и посмотрим, – подумалось Всеславу весело. Посмотрим, приступна или нет…

Вои, деловито стуча топорами, уже ставили пороки в боевое положение.

Кривская земля велика. И много племён было когда-то в кривском языке. Имена их теперь забылись, осталось только одно, общее для всех – кривичи. Да ещё от племён остались их города – у каждого племени свой.

Полоцк.

Витебск.

Менск.

Плесков.

Смоленск.

Всвячь.

Дудичи.

Еменец.

Копысь.

Под рукой Изяслава Владимирича восемьдесят лет тому была только одна лишь полоцкая земля, да и та без города Полоцка, сожжённого Владимиром. Княжил старший сын великого князя в Изяславле.

Брячислав Изяславич сумел присоединить Витебск и Всвячь. Постепенно перешли под руку полоцких князей и многие другие города кривской земли.

Ныне Всеслав привёл рать под стены Плескова.

На слом Плесков взять трудно – с одними лестницами на таких стенах много не навоюешь. А измором Плесков брать для кривской рати смерти подобно – подтянутся рати из Новгорода, зажмут полочан, как в клещи.

И ещё по одной причине не хотелось Всеславу садиться в осаду – рать, стоящую в осаде, надо кормить так же как и рать, в осаде сидящую. И придётся его воям единокровных кривичей зорить. И какая после память в Плескове останется от полоцкого князя – что пришёл кривскую землю соединять огнём и железом? Igni et ferro, как говорят христиане?

И надолго ли удержишь, Всеслав Брячиславич, после такого плесковскую-то землю?

Стало, оставался только один способ – взять Плесков изгоном, внезапно.

Всё это Всеслав обдумал ещё в Полоцке с Бренем, Бронибором и иными воеводами, когда они прикидывали силы, потребные для плесковского похода.

Кривичи плесковские против не станут, это Всеслав знал точно. Вот только наместник с дружиной из словен да киян, гридень Мстислава Изяславича…

И всё было рассчитано правильно, и путь намечен, и кони пригнаны, и рать шла быстро… ан вот же – не поспели.

Взять город с наворопа не удалось. Вообще, в этом походе всё шло не так, как было задумано – пока полоцкая рать подтягивалась, собираясь в кулак, передовые разъезды ринули к воротам, но было уже поздно – ворота затворились, мосты через ров поднялись, над городскими стенами уже вздымались тревожные чёрные дымы, а народ с посада забился за стены детинца.

Не подготовился, – корил себя князь, кусая губы и сжимая кулаки, словно мальчишка, глядел на неприступные городни. Так ли надо! Поспешил.

А надо было – своих людей в Плескове завести.

Об условных знаках сговориться.

Пути твёрдые проложить.

Тогда и ударить!

Да не с обозами тащиться от Полоцка до Плескова полторы сотни вёрст, а – о-дву-конь лететь!

Вот тогда бы изгоном-то и удалось!

Не вышло.

Под матёрым дубом на берегу Великой собрались бояре и гридни. Ждали князя.

Всеслав вышел из шатра в новом корзне, тимовых зелёных сапогах с загнутыми носами и в княжьей красной шапке.

– Слава! – грянули вятшие, вскидывая над головами нагие мечи.

– Слава! – сотнями голосов дружно подхватило войско на берегу – князь и вятшие на холме были видны всем воям.

Четверо воев тянули на верёвке круторогого рыжего тура. Бык гневался, бешено рыл землю копытом, мотал головой, угрожая вырвать верёвку из рук.

Всеслав бесстрашно подошёл к быку, протянул руку, и кто-то из гридней – Радко, кажется – вложил в неё рогатину. Князь коротко размахнулся и всадил рожон быку под лопатку. Зверь бешено храпнул, ощутив входящее в него железо, рванулся, пытаясь достать князя, но ни рогом, ни копытом не досягнул. Рогатина жадно пила кровь, щедро хлещущую под ноги князя, ноги быка подкосились, он пал на колени, а после грузно повалился набок.

– Слава! – снова гаркнули сотни глоток.

А потом начался праздник.

Горели костры, слышались приветственные крики, звенело оружие. Нет большей чести, чем почтить Перуна боем, хоть и нарочитым, бескровным даже.

Когда-то давно чешуйчатый скользкий Змей, увидав невесту Перуна, воспылал любовью. Не умея сдержать страсти, Змей похитил юную богиню, но могучий бог грозы настиг ворога.

Бой длился долго.

Одни говорят – несколько дней.

Другие говорят – несколько лет.

И те и другие правы.

Ибо что для богов один год, весомый для человека с его коротким веком, как не один день?

А третьи говорят – бой длится до сих пор. И молнии – это отблески секиры Перуновой.

И они тоже правы. Ибо что есть наша жизнь, как не вечный бой светлых богов с Тьмой? Бой в душе человека.

Но в честь и в ознаменование победы Перуна над Змеем принято у народов словенского языка праздновать Перунов день – через четыре седмицы после Купалы.

Любо в Перунов день потешить силу молодецкую потешным боем, позвенеть мечами да секирами, пособить светлому богу в его войне со Змеем.

Всеслав нырнул головой в звенящую прохладу кольчуги, затянул тяжёлый боевой пояс с мечом. Радко надел ему на голову шелом, помог затянуть подбородный ремень и надеть на руку щит.

– Ну! – весело крикнул князь. – Кто осмелится?

Смельчак нашёлся мгновенно – тот же Радко. Он уже обнажил меч и наступал, прикрывая щитом лицо, только глаза глядели из-за верхнего обода щита.

Сшиблись – зазвенело железо, с глухим стуком ударились щиты, бойцы закружились в стремительном хороводе.

Когда противники равны по силе, бой превращается в череду долгих кружений опричь друг друга и стремительных сшибок.

Вои застыли зачарованно – не всякий из них решился бы помериться силами с самим князем, тем более, в Перунов день. На князе лежит воля богов, а уж Всеслав Брячиславич, Велесом-то отмеченный… и впрямь в такой день должен победить всякого.

Так и вышло – неравен оказался Радко по силе Всеславу.

После третьей сшибки с треском лопнул обод Радкова щита, и Всеслав опустил меч – по правилам таких боёв, гридень проиграл.

– Кто ещё? – бросил князь весело. Он ничуть не запыхался, и усталости не было никакой.

Оружие звенело по всему стану, бойцы рубились, изо всех сил стараясь не зацепить друг друга – тоже велико искусство, не меньшее, чем ранить иль убить. Тут же бросали оружие и обнимались, пили сбитень и квас – хмельное выдавать Всеслав строжайше запретил. Сделают плесковичи вылазку, враз всё невеликое войско Всеславле передушат, как утят. На возражения некоторых гридней, что плесковичи, мол, тоже празднуют, возразил:

– Празднуют, да не то! – оглядел хмуро непонимающие лица гридней и пояснил. – Ильин день они празднуют сегодня, а не Перунов. И празднуют иначе! Может, и хмельное пьют. А только им на нас напасть самое милое дело, а нам на них – труднее во сто крат.

И притихли гридни.

Вторым тоже вызвался гридень – Чурила, друг Радка. Видно, забедно стало, что князь его друга одолел, хоть даже и не в настоящем бою.

Чурила был обоеруким бойцом, щита не носил. Скрестил перед лицом оба меча, резко развёл их в стороны и ринул навстречь князю.

Сшиблись, и с первого же удара червлёная кожа на княжьем щите лопнула по всей длине, треснули доски. Всеслав с досадой отбросил щит и сунул меч в ножны.

Незадача!

Ох, не надо бы, – подумалось тут же Чуриле. Что же это, князь сам, своей волей, после первого же поражения отступает. Нехорошо… Гридень, если бы была на то его воля, сейчас поворотил бы время вспять, чтобы победил князь. А как поворотишь? Да и нельзя в Перунов день поддаваться…

– Княже! – взмолился гридень. – Не считается…

Всеслав только махнул в ответ рукой:

– Покинь, не сепети! – велел он, стягивая с головы клёпаный, со стрелкой на переносье и чешуйчатой бармицей, шелом. – Не мальчики, чать…

Возразить было нечего – не мальчики, и правда, каждый сам знает, когда верно, а когда нет.

Чурила помрачнел и отворотился, а князь принял из рук Радка братину с квасом, крупно глотнул ядрёный напиток с мёдом, орехами и тёртым хреном. Передал братину дальше, засмеялся, глядя на хмурого Чурилу, хлопнул гридня по плечу:

– Не журись, друже! И на старуху бывает проруха.

Гридни засмеялись тоже, и никто не упомянул о нехорошей примете. Хуже не может быть, чтоб в походе, да на Перунов день, да в обрядовом бою, князь потерпел поражение. Поражение, сулящее неудачу всему походу.

Вечером над станом полоцкой рати стояла тишина, изредка прерываемая негромкими голосами и конским ржанием. В Перунов день не возбранялось хмельное. Даже поощрялось. Но не в походе, не на брани. Всеслав к хмельному был строг и даже за свои немногие войны приучил полки к тому же.

В княжьем шатре мирно потрескивали свечи, огоньки отражались в начищенной медной посуде и оружейном железе. Через отворённый проём снаружи тягуче вползал тёплый летний воздух, неся запах дыма от костров, подгорелого мяса и горячего хлеба. Тонко и многоголосо звенели комары.

Огоньки свечей качнулись от движения воздуха – сдвинув и без того откинутую полу, кто-то вошёл в шатёр. Князь поднял голову от книги, оторвал взгляд от затейливо выписанных на харатье букв.

– Владыка Славимир? – удивился он. – Откуда?..

Осёкся. И так ясно – откуда.

– Переживаешь, княже? – волхв неуловимым движением оказался рядом, пахнуло воском, дикими травами, ещё чем-то странно знакомым.

– С чего бы? – насмешливо хмыкнул Всеслав, пряча беспокойство под скуратой беззаботности.

– Ну как с чего? – волхв мягко сел в походное кресло, быстро придвинутое князем. – Ты же проиграл… в самом начале похода, да ещё в священном бою в Перунов день…

Всеслав закусил губу, ущипнул себя за длинный ус. Славимир был прав, как всегда – хреновая примета…

– Война будет неудачной? – спросил князь в лоб, бледнея.

– А если да? – волхв прищурился. – Ты отступишь?

– Ни за что! – Всеслав решительно мотнул головой, метнулись туда-сюда длинные волосы.

Славимир кивнул, глядя на князя как-то отрешённо.

– Так мы проиграем? – Всеслав побледнел ещё больше.

– Никто не может знать грядущего, – покачал косматой головой Славимир. – Можно только знать… что будет, если мы победим… и что будет, если мы не победим…

– Это и я знаю, – махнул рукой князь, помолчал и добавил задумчиво. – Но рати нужно что-то… ободряющее…

– Ничто не ободряет сильнее, чем победа, – пожал плечами волхв, глядя в огонь очага из-под косматых бровей.

– Эти стены единым только боевым духом не сломить, – вздохнул князь. Огоньки свечей вновь дрогнули от сильного дыхания Всеслава. – Вестимо, у нас есть друзья даже и в самом Плескове, да только с ними…

– Только с ними надо ещё встретиться, – закончил за князя Славимир. – А вот завтра что-нибудь да прояснится…

Князь вскинул глаза.

– Ты же не ведаешь будущего, – напомнил он. – И никто не ведает…

– Предчувствие, – отрезал волхв, почуяв в голосе князя лёгкую тень ехидства. – Да и потом – утро вечера мудренее…

– Ну да, – сказал князь язвительно. Вновь взглянул на волхва и остолбенел – Славимира в шатре не было. Только дрожали от лёгкого сквозняка огоньки свечей.

Наутро приехали послы из Плескова.

Двое вятших.

Кривский – Найдён Смолятич, от посадника, боярин из плесковской старшины. И словенский – Буян Ядрейкович, гридень Мстислава Изяславича, наместник.

– Ого! Сам наместник! – процедил гридень Радко, услышав имена гостей. Наткнулся на свирепый взгляд князя и смолк.

Гостей Всеслав принимал в своём шатре, где стоял походный престол – резные деревянные стояки с толстым, в семь слоёв кожи, сиденьем. На нём сейчас Всеслав и сидел, одетый в шитый серебром стегач – такой доспех больше для торжественных войских собраний да для пиров пригоден, чем для рати. Хотя он и стрелу сдержит, и от меча защитит.

Плесковичи вошли в шатёр, поклонились в сторону Всеслава, выпрямились и поворотились в красный угол, к божнице – искали иконы. Наткнулись взглядом на чуры. Гридень враз построжел лицом, а боярин вдруг весело прищурился, но покосился на гридня и тут же снова сделал строгое лицо.

– Добро пожаловать, гости дорогие, – сказал князь, делая себе на памяти зарубку – приглядеться к этому кривичу.

На челюсти у гридня вспухли желваки, но он всё же размашисто перекрестился, даже с вызовом каким-то это сделал.

– Гой еси, Всеславе Брячиславич, – процедил он.

– И вам поздорову, господа плесковичи, – Всеслав Брячиславич выпрямился, встречая взгляд гридня таким же неприязненным взглядом.

Спорили долго.

Кривич больше молчал, и спорили меж собой князь с наместником, а Найдён Смолятич только отпивал из кубка и изредка вставлял слова. Словенский гридень предлагал выкуп – тысячу гривен. Всеслав в ответ только улыбался и качал головой, отчего Буян только ещё больше злился и горячился.

– Так чего же ты хочешь, княже?! – крикнул, наконец, словен.

Ясно чего, – подумал про себя кривич, но опять смолчал. А князь несколько успокоился. Несколько раз вздохнул, отпил из кубка и бросил:

– Кривскую землю. Всю.

– Ого! – насмешливо сказал гридень. – А не многовато? С каких бы это пирогов?

Всеслав в ответ только промолчал. Пояснил за него полоцкий гридень Колюта, былой наперсник князя Судислава, который давно уже весело щурился, глядя на перепалку своего князя с новогородским гриднем:

– Наш господин, Всеслав Брячиславич, природный князь кривского племени и по роду своему, и по приговору кривских общин. Потому достоит ему в своих руках всю кривскую землю совокупить.

Буян несколько мгновений глядел на кривского гридня, обмысливая услышанное, потом резко встал и вышел из шатра. Слышно было, как он садился на коня.

Всеслав сидел мола, испытующе глядя на замершего плесковского боярина. Поймал вопросительный взгляд Радка, готового хоть сейчас имать словенского гридня в железа, чуть заметно качнул головой.

– Найдён Смолятич! – рявкнул снаружи Буян.

– Ну! – отозвался боярин.

– Едешь аль нет?!

Найдён помолчал несколько мгновений, неуловимых и незаметных для иного, но Всеславу да и Буяну, показавшихся очень длинными.

И недаром.

Останься сейчас Найдён – и Буян, и его дружина поймут, что городовая община Плескова готова стать на сторону Всеслава. Поспеши Найдён следом за гриднем – значит, княж наместник и его дружина – выше власти городского веча.

– Иду, – бросил он, наконец, когда новогородец, должно быть, уже открыл рот, чтоб окликнуть его повторно.

Всеслав сам вышел проводить гостей – не задалось плесковичам посольство. На миг, ему показалось даже, что боярин и гридень сейчас вцепятся друг в друга: боярин гридню – в чупрун, а гридень боярину – в бороду.

Словен отъезжал, гордо подняв голову, и не удостоил сумасшедшего, по его мнению, полоцкого князя даже взглядом – сразу пустил коня вскачь, не дожидая боярина – спешил быстрее сообщить новость своей дружине. А то и вестоношу в Новый Город послать, если удастся.

А кривич, напротив, задержался, словно возясь с ослабелой подпругой, и уже сев в седло, значительно поглядел на Всеслава. Князь коротко кивнул – понятно, мол.

А через час, когда за послами затворились ворота, огромные пращи со скрипом махнули длинными коромыслами, и первые каменные глыбы с гудением пронизали воздух и с грохотом, разбивая дерево в щепу, ударили в стены плесковского детинца.

2. Кривская земля. Плесков.
Лето 1064 года, зарев

Буян Ядрейкович чуть пригнулся, пропуская над головой пронзительно свистнувшую стрелу – кто-то из полочан выцелил-таки на стене золотошеломного воя в синем плаще и решил попытать удачи. Не свезло Всеславичу – у соседней стрельни торжествующе заорали вои, засвистели стрелы. Впрочем, попали ли в полочанина плесковичи – тоже было неясно.

Снаружи послышалось гулкое гудение, тяжело бухнул в стену швырнутый пороком камень, дрогнул под ногами настил, добротно сбитый из тёсаных дубовых плах.

Гридень быстро проскочил мимо стрельни, остановился и осторожно выглянул вновь, озирая раскинутый в полутора перестрелах стан Всеслава. Полочане расположились широко, привольно, выставив вдоль городской стены десять пороков. Ясно было видно, как на одном из них дружно тянули верёвки порокные мастера. Махнуло длинной рукой коромысло, мелькнула праща, и новый камень с гудением метнулся к стене.

Вой рядом с воеводой невольно поёжился.

– Неуж страшно? – весело подначил гридень.

– Есть немного, – сознался вой, глядя на пороки. – Как даст такой камень…

Грохнуло опять, и опять содрогнулся под ногами настил.

– …и все кости всмятку, – докончил вой.

– Под такой камень только дурак попадёт, – пожал плечами Буян, отрываясь, наконец, взглядом от Всеславля стана. – Его же видно, когда он летит.

– Отошёл бы ты от стрельни, воевода, – не стерпел вой, косясь в сторону ближнего леска. – Неровён час новая стрела прилетит…

– Колок этот, как отобьёмся, надо будет тут же на дрова пустить, – решительно бросил Буян. От стрельни же всё-таки отошёл.

– Зачем? – не понял вой.

– А стрела откуда прилетела? – ядовито осведомился гридень. – Не из него ли?

– А-а, – протянул вой понимающе.

– Вот те и «А-а», – передразнил воевода. – Стоит он больно к стене близко.

– Так… если отобьёмся… может, оно и…

– Ты мыслишь, Всеслав снова не придёт? – усмехнулся Буян.

В том, что отобьются, у Буяна сомнений не было – Плесков измором, ни осадой пока что никто ещё не брал. В самом начале осады отправил наместник в Новгород, к Мстиславу-князю своего воя гонцом, – а новогородский князь помощь окажет, не умедлит. А стены Плескова внушали и уверенность, и надежду. Да и не зря – за седмицу обстрела из пороков Всеславичи до сих пор не смогли пробить в стенах Плескова ни единой большой бреши. Так, в нескольких местах расщепились брёвна – и всё. Из порока бить – не из лука или самострела, второй раз в одно и то же место попасть – это надо Велесу не меньше, чем индрика скормить.

Хотя там, у полочан, во главе рати кто-то очень опытный в войских делах. И сам-то князь Всеслав, говорят, невзирая на свои всего лишь тридцать пять лет, в войском деле понимает много. А впрочем, пока что на этом поприще полоцкому князю отличиться не доводилось – это его первая большая война. Если не считать того, что Всеслав со своими кривичами в степь ходил четыре года тому на торков.

Первая и удачная, – возразил сам себе Буян. Вот и вырос кривский волк. Сам себе в том не сознаваясь и никому об этом не говоря, чего-то подобного гридень ждал давно. В конце концов, ещё сорок лет тому отец нынешнего полоцкого князя пытался захватить Новгород под Ярославом Владимиричем – так чем же хуже Всеслав?

Буян усмехнулся.

Снова вспомнились принесённые Яруном слухи о том, что около Всеслава постоянно крутятся волхвы. Небось снова старую веру обратно восстановить хотят, недоумки… Сатанинское семя. Да и Всеслав-то сам, слышно, от какого-то волхвованья рождён. Да и икон в шатре не было ни одной.

Кривская сила набухала где-то в болотах, оттачивая мечи в боях да стычках с литвой, селами, жмудью да ятвягами. Копилась, томилась под гнётом – и должна же была когда-то вызреть!

Дождался. Вызрела.

Хватай ложку – каша доспела. Никому мало не покажется…

Снова гулко бухнуло в деревянное забороло. Раздался пронзительный треск, полетели щепки, и гридень невольно встревожился. Вот тебе и индрика Велесу – Всеслав-то, слышно, Велесов любимец.

Тьфу ты, и что за погань лезет в голову! – Буян невольно перекрестился, прося у Христа прощения за упоминание старого бога. Который не бог есть, а бес, – невольно повторил он про себя поучение попа.

Со скрипом оседала назад, на углы, потревоженная ударом кровля заборола, с опаской косились на неё плесковские вои.

– Не робей, ребята! – весело бросил гридень. – Не порушить полоцкому татю нашу плесковскую твердь!

– Вестимо, не порушить! – разноголосо поддержали господина вои.

– Ну как вы тут? – осведомился воевода, подходя ближе.

– А чего же, – обстоятельно отозвался ближний вой, уже седатый степенный кривич. – Кормят хорошо, взвар кажен день, да ещё мёду ковш. Этак-то воевать можно.

– Давно долбят-то? – гридень принял из рук кашевара резной ковш со взваром, благодарно кивнул и глотнул горячий, пахнущий липовым цветом и яблоками напиток.

– Да почитай, с рассвету, – сказал, прислушиваясь к свисту нового камня, молодой вой. – Как солнце над лесом встало, так и начал. И где только такую пропасть камней набрали, полочане-то?

– С собой привезли, небось, – всё так же рассудительно ответил пожилой ратник.

– Ну да, – не согласился молодой. – Они уж седмицу в стены колотят… им лодей двадцать надо было с камнем только гнать.

– Насобирали, – хмыкнул Буян, отставляя опустелый ковш. Кашевар снова наклонил было над ковшом жбан взвара, но гридень остановил его движением руки. – Каменоломню недалеко все помнят? Вот полочане теперь тем камнем и попользовались.

Воевода утёр рукой усы, довольно хмыкнул.

– Спаси бог, вои, за взвар, пора мне, – и нырнул в проём в настиле заборола.

Он уже не слышал, как, проводив его долгими взглядами, кривские городовые вои сгрудились ближе друг к другу.

– Так чего, говоришь, они сказали-то? – жадно спросил пожилой ратник.

– Сказал полоцкий гридень Колюта – мол, наш господин, Всеслав Брячиславич, природный князь кривского племени и по роду своему и по приговору кривских общин. Потому, дескать, достоит ему в своих руках всю кривскую землю совокупить.

Вои несколько мгновений помолчали, и пожилой с непонятным выражением протянул:

– Н-да-а…

В терему Буяна уже ждали – и не только жена да челядь. Ждал старшой дружины наместничей, заслуженный и уже полуседой вой Серомаха – из киян.

– Случилось чего, Серомаше? – чуть насмешливо спросил Буян.

– А то как же, – подхватил шутку вой, хотя глаза оставались холодными. – Конечно, случилось – Всеслав с ратью под городом.

– Да ты что? – усмехнулся гридень с деланным удивлением. – А я-то, глупый, мыслил, он к нам на посиделки пришёл, мёды попить, пирогов поесть…

Посмеялись невесело. Не до веселья было, хоть и любили оба добрую шутку. Веселиться было не с чего – полоцкий оборотень под городом. Стены в Плескове высоки и крепки, но главные стены крепости – не из камня и дерева, а из стойкости её защитников. А на них у Буяна большой надежды не было.

Дружина, известно, из его воли не выйдет, да ведь в ней всего полсотни воев – на такую-то твердь.

А вот городовая рать – дело иное. Тут, в Плескове, что ни день восстают толки, будто полоцкий князь, им, плесковичам, совсем и не враг. Они кривичи, и там, у Всеслава – кривичи. Да и сам Всеслав… К толкам этим были густо подмешаны слухи про то, что Всеслав – язычник, а в Плескове до сих пор христиан меньше четверти. Да и те – христиане только по имени… Как, впрочем, и в любом ином городе Руси.

Городовая рать Плескова на треть – дружины кривских бояр, на этих тоже надежда есть, хоть и не такова, как на свою дружину. Им как господа плесковская поворотит, так и будет, а средь той господы язычников тоже хватает, хоть и тайных.

– Так чего там? – нетерпеливо и устало спросил Буян, падая в кресло и вытягивая усталые ноги в остроносых тимовых сапогах. Теремной холоп спешно принёс господину холодный квас в жбане, ядрёно пахнуло ржаной коркой, тёртым орехом и смородиновым листом.

– Ведуна схватили на торгу, – сумрачно ответил Серомаха, глядя, как господин собственноручно наливает вкусный коричневый напиток в каповые чаши. – За Всеслава орал, да кощуны языческие сказывал.

– Много народу слушало? – обеспокоился наместник. Поставил жбан на скатерть, глотнул из чаши, сладко прижмурился. Кивнул вою на вторую – пей, мол.

– Десятка два мужиков посадских, – Серомаха пренебрежительно махнул рукой. – Разбежались.

– А ведун где сейчас? – с любопытством спросил Буян.

– В порубе сидит.

– Ладно, – задумчиво сказал гридень. – Пусть до утра обождут. Не до них нынче. Ты вот что… готовь молодцов – нынче впотемнях Всеславу свет-Брячиславичу доброй ночи шепнём.

– Это дело! – вой весело топнул ногой и одним глотком осушил налитую Буяном чашу.

Светлая летняя ночь тихо обнимала Плесков, туманной пеленой стелилась над Великой, шелестела листьями в городских садах и лесах околоградья. Спали в своих избах и теремах градские – тревожным сном, в каждый миг готовые встретить сполох, увидеть входящих в город полоцких воев – христиане, бояре и купцы. Спали спокойным и даже равнодушным сном ремесленники городовых сотен – тут христианство прижилось ещё слабо, и им в худшем случае было всё равно, какой князь станет брать дань с их ремесла. В лучшем же – ждали Всеслава с надеждой. Спали чутким тревожным сном вои городовой рати на стенах. Спали полочане в стане Всеслава – спокойно спали, уверенные в силе своей рати и своего князя.

Не спали только дозорные – на городских стенах и в полоцком стане.

И не спала дружина Буяна Ядрейковича.

– А может, не стоит, господине? – нерешительно спросил Серомаха, глядя, как наместник затягивает поверх кольчуги боевой пояс толстой турьей кожи с набитыми поверх медными бляхами.

– Чего не стоит? – гридень аж остановился. – В бой-то идти?

– Ну да, – сказал старшой. Глянул на наместника и поправился. – Ну… тебе самому не стоит…

– С чего бы это вдруг? – Буян поднял брови, рука его замерла в воздухе, протянутая к висящему на стене мечу.

– Так ведь наместник ты, господине, – Серомаха потупил глаза, но голос его только отвердел. – А в городе неспокойно. Случись чего – мало ли как всё обернётся…

Гридень на несколько мгновений задумался.

Старшой был во многом прав.

Случись с ним чего – оставшийся без наместника город и впрямь вполне мог откачнуть от новогородского князя и поворотить к полоцкому оборотню. Известно, ему-то, Буяну, уже всё равно будет… да вот только князь его, Мстислав город Плесков потеряет. И в Новгороде тогда язычники голову подымут.

Ну так и тем более надо теперь же Всеслава остановить!

А как остановить – Буян уже знал.

Ишь, выискался… мессия языческий… урождённый властелин всех кривичей. Поглядим, крепка ли помощь твоих нечестивых косматых демонов против доброго меча.

А сделать ДЕЛО должен он сам и никто больше. Так уж велось в русских ратях – твой замысел, тебе и выполнять. Тебе, Буяну Ядрейковичу, гридню Мстислава Изяславича и Изяслава Ярославича, наместнику новогородского князя и великого князя киевского в Плескове.

Потайная калитка в каменной стене неслышно отворилась – петли были смазаны маслом заранее. Три десятка воев тихо проскользнули наружу и растворились в сером полумраке светлой северной ночи.

Наместник вывел в поле всю дружину, оставив Плесков на бояр и их воев – если что случится, так всё же не враз город сдадут. Найдётся и кому их со стены стрелами прикрыть, и воев городовых ободрить.

Шли молча, быстрым наступчивым шагом меряя землю. До Всеславля стана от стен было рукой подать, всего-то два перестрела. Дали немалый крюк, хоронясь в овражках и тальниках, подкрались вплоть.

Серомаха шумно и горячо дышал наместнику в спину.

– Покинь сопеть! – свирепо прошипел гридень. – Как корова в стойле! Брюхо отрастил – дышать мешает?!

Старшой обиделся, но сопеть перестал.

Затаились.

На сером небе, глядя снизу, хорошо был виден полоцкий дозорный. Не спал вой, то и дело оглядывался по сторонам, вертел головой. Только вот сидел на видном месте, – плоховато, видно, учили его. Зря, стало быть, болтают люди, будто по полоцкой земле до сих пор лесные войские дома есть, – подумал невольно Буян. – Хотя, может, дозорный – просто полоротый новик, вчера только зверобойную рогатину да дроворубный топор сменил на меч да щит.

Буян поймал вопрошающий взгляд Серомахи и молча кивнул. Кто-то из воев быстро посунулся вперёд, скрипнул лук, коротко и сильно свистнула стрела. Что-то глухо вякнув, полочанин грянулся оземь, взмахнув руками, и плесковичи тут же ринули к нему.

Но спешить не стоило – душа парня (и впрямь новик!) уже шагала по звёздному мосту… тьфу ты, – поправил себя гридень. Не шагала по звёздному мосту, а летела в самую глубину преисподней, к пеклу, раскалённым сковородкам и котлам со смолой, туда, где сидят их нечестивые демоны, именуемые богами.

Быстро огляделись – внезапная и быстрая смерть дозорного никого более не потревожила. И зашагали-заскользили меж костров и шатров, перешагивая через спящих прямо на земле, на войлоке и рядне полочан.

В Плескове заливисто перекликались петухи.

– Вторые, – едва слышно шепнул около Буяна Серомаха, уже забыв про обиду. Да и можно ли долго обижаться на господина, если он по делу тебя укорил?

Княжий шатёр был хорошо виден с заборол, Буян несколько раз пристально разглядывал его, запоминая подходы, и теперь дружина дошла до места быстро и не блукая. И тут вдруг наместника охватил лёгкий страх – а ну как неудача… как из самой середы полоцкого стана выбираться, через всю-то вражью рать? Но он быстро подавил в себе недостойное воина чувство.

Туман оседал мелкими капельками на шеломах бронях и оружии, на усах воев и на одежде. Долго ждать было нельзя. Да Буян и не собирался. Наместник подвытянул из ножен меч, цепко глядя на дозорных, которых у княжьего шатра было всего двое – чести ради, не для бережения (от кого – в своём-то стане?!). Вои замерли в последний миг перед броском, считая миги по ударам сердца.