Текст книги "Свирель Гангмара"

Глава 7

На следующее утро Лукас отправился в монастырь. Его ждала рутинная работа – замерять оштукатуренные поверхности, рисовать планы помещений.

Путь предстоял недалекий, по тропинке сквозь небольшой перелесок, затем мимо вековых дубов вдоль быстро бегущего ручейка к подножию холма, а там уже и до ворот обители рукой подать. Стало быть, на всю дорогу минут пятнадцать хорошим шагом, не более. Так ведь когда-то и было рассчитано, чтобы наемные мастера, ремонтировавшие монастырские здания, жили поблизости, а не тащились ни свет, ни заря аж из самого города.

Много воды с тех пор утекло, как была выстроена на развалинах эльфийского замка Пинедская обитель, много раз приходилось людям достраивать и укреплять ее быстро ветшающие стены. Были, говорят, времена, когда селился работный люд возле самого монастыря. Но только городская стража однажды снесла жилье строителей, да так, что камня на камне не осталось. А новое выстроили уже за перелеском, подальше от монастырских ворот. А почему, да зачем это сделали, какие тайны хранили много чего повидавшие стены, история умалчивает. Может, попросту некоей церковной шишке пришлось не по душе, что мужчин поселили у самой обители гунгиллиных сестер. А может, какие-то иные причины нашлись. Да Лукас особо и не интересовался. Где только ни приходилось ему жить во время частых переездов! Так что привык ничему не удивляться. Селился, где был велено, в городе – так в городе, при монастыре – так при монастыре, ну, а в лесу, – значит, в лесу. Есть крыша над головой, и ладно.

Утро выдалось сумрачное, ненастное, моросил мелкий холодный дождь. В такие дни Пинедская обитель выглядела особенно мрачно и зловеще. Не лучше оказалось и за воротами. Опустевший монастырский двор, раскисшая земля… на растоптанной в грязь тропинке мокнет под дождем оброненный платок.

Встретила художника настоятельница Гана, маленькая горбунья с сердито сжатым запавшим ртом и крохотными, колючими глазками. Молча провела в здание, что-то сердито прошамкала, показывая на небрежно покрашенные, а кое-где еще и сырые стены.

Лукас кивнул и принялся делать замеры, записывая результаты на предварительно заготовленный набросок плана. Работа была привычной, поэтому продвигалась споро. Смущала лишь настоятельница, которая все это время продолжала неусыпно наблюдать за художником. Несколько раз Лукас переходил из одного помещения в другое, спускался и поднимался по многочисленным лестницам, кружил по узким, извилистым коридорам. И всюду горбатая старуха молча следовала за ним. Только однажды, когда художник собрался спуститься по крутой винтовой лестнице, настоятельница грозно потребовала, чтобы он возвращался назад. Лукас слегка удивился, но спорить не стал. Нет, так нет… А лестница выглядела очень древней, ступени мраморные, в отличие от стен, сложенных из кирпича. Да и перила вытерты до зеркального блеска. Должно быть, ход в хранилище, решил Лукас. Понятно, что на складе росписи ни к чему.

Наконец время, отведенное ему на пребывание в обители, подошло к концу, и, попрощавшись с сердитой монахиней, художник поспешил покинуть здание.

Дождь прекратился, но небо все еще было затянуто сплошной серой пеленой. Лукас вдруг подумал, что как-то уж слишком темно нынче, даже для столь неприветливой погоды. Время-то раннее, колокол недавно к обедне звонил. Вчера в этот час солнце в зените стояло, а тут прямо сумерки на дворе.

А еще Лукас подумал, что вот надо же, как неудачно совпало, именно сегодня он собирался приняться за портрет дочери. Ведь столько раз откладывал под разными предлогами эту работу, а нынче твердо решил начать. И тут как назло – словно ночь среди бела дня наступила. Может, распогодится понемногу? Однако когда Лукас вернулся домой, стало, как будто, еще темнее.

* * *

Мона, похоже, не замечала ничего необычного. Как всегда радостно бросилась навстречу отцу, обняла, потом быстро накрыла стол. После обеда зажгла в мастерской чуть ли не все свечи, которые были в доме, уселась перед пустым холстом, приготовленным еще вчера, и замерла, будто в ожидании чуда.

Лукас тяжело вздохнул и принялся за обещанный портрет. Рисовать он любил при ярком дневном свете. Неровное пламя свечей искажало лицо, меняло выражение глаз. Художник уже решил, сделав несколько мазков, отложить работу на завтра. Но вдруг неожиданно увлекся. Краски ложились будто сами собой, лицо дочери оживало на портрете. Лукас, забыв обо всем на свете, вдохновенно рисовал. Поэтому даже не заметил, когда в мастерской неожиданно погасла свеча. Она висела чуть в стороне, у самого входа, так что художник не обратил внимания и уверенно продолжал работу, торопясь сделать побольше, пока не угас порыв, и краски словно сами ложатся на холст. Но вскоре почти одновременно погасли еще три свечи, установленные возле мольберта. В полумраке лицо Моны на холсте вдруг сделалось настолько неотличимым от настоящего, что Лукасу стало страшно. Он так и застыл с кистью в руке, не в силах оторвать взгляд от портрета. И тут одна за другой быстро погасли остальные свечи. Вскоре помещение освещал лишь тусклый свет масляной лампы висящей под самым потолком. За окном послышались шаги, и минутой позже раздался громкий требовательный стук.

Лукас кинулся к выходу, едва приоткрыл дверь… Незваный гость шагнул в комнату так решительно, что художник невольно отступил и посторонился. Пришелец оказался, насколько можно было разглядеть в неверном свете лампы, невысоким смуглым брюнетом, с некрасивым, слегка асимметричным лицом. Огромные блестящие черные глаза гостя казались чужими на этой невыразительной физиономии. Одет мужчина был роскошно – и во все черное. При этом наряд его не украшали ни цепи, ни пряжки, лишь массивный старинный перстень на указательном пальце довершал загадочный облик.

– Мона, иди отсюда, – поспешил выпроводить из комнаты дочь перепуганный художник.

Девушка послушно вышла, только за порогом чуть замешкалась и бросила через плечо внимательный взгляд на незнакомца. Но Лукас тут же плотно закрыл за нею дверь. Пришелец успел оглядеть Мону с ног до головы цепким, оценивающим взглядом. Потом, когда девушка скрылась, перевел взгляд на портрет.

– До чего ж хороша! – восхищенно воскликнул он. – И портрет хорош!

Лицо бесцеремонно ворвавшегося в дом мужчины вдруг изменилось. Теперь оно стало почти любезным, тонкие злобно поджатые губы скривило некое подобие улыбки. Надо ли говорить, что Лукаса эта внезапная перемена перепугала еще больше!

Незнакомец меж тем внимательно оглядел мастерскую. Несмотря на сгустившиеся сумерки, сразу же заприметил злополучную вывеску из мясной лавки. Подошел к ней, склонился, разглядывая… довольно прицокнул языком.

– Замечательная работа! – низким, немного глухим голосом, проговорил он. – Особенно хороша свирель, как будто срисована со старинной гравюры! Музыкальные инструменты – вообще моя слабость. Интересно, где вы могли увидеть столь прекрасную вещь? Теперь ведь таких нигде не делают? Эта свирель изумительна, какие изящные очертания! Нынешние ремесленники разучились, мастерство утрачено, а вот в старину знали толк в музыкальных инструментах… – Незнакомец немного помолчал, пристально глядя на насмерть перепуганного Лукаса, потом, не дождавшись ответа, продолжил. – До чего же приятно встретить в этой дыре культурного человека, с которым можно поговорить о древностях. Знаете, мои парни – славные ребята, верные, бесстрашные, прекрасно владеют оружием. Они могут часами обсуждать боевые приемы, способы заточки клинков и тактику ближнего боя… да… Но вот о прекрасном с ними, увы, не поговоришь. О музыке, о живописи, о любви. О древних манускриптах, наконец!

Незнакомец замолчал, заметив лежащую на столе книгу, ту самую, с которой Лукас срисовывал свирель.

* * *

На миг весь внешний лоск гостя пропал. Он бросился к раскрытой книге, жадно схватил ее и, быстро сунув подмышку, тут же направился к выходу. Потом, словно, опомнившись, остановился. Вытащил из кармана горсть серебряных монет и положил на стол. Снова натужно улыбнулся.

– Поймите правильно, мне просто необходимо прочесть этот текст. Когда б вы только знали, сколько лет я его искал! Но если книга вам нужна, – незнакомец снова подошел к портрету Моны и впился глазами в холст, – на днях я снова сюда загляну и принесу ее обратно. До скорой встречи!

– Нет! – отчаянно закричал Лукас. – Забирайте книгу насовсем. И деньги заберите. Идите, себе с Гилфингом, забудьте об этом доме! У вас своя жизнь, у нас своя. Не надо книгу возвращать. Только сейчас, пожалуйста, уходите.

Незнакомец недобро сверкнул глазами и молча вышел.

– Деньги, возьмите деньги! – кинулся следом за ним Лукас.

– Монеты оставь себе, да смотри, к моему приходу дочь получше приодень, не люблю, когда такая девчонка в старом платье ходит, – не оглядываясь, бросил с порога незваный гость.

Громко хлопнула входная дверь. В помещении сразу же стало светлее.

Лукас стоял, сжав кулаки, и глядел под ноги. Сердце вдруг запоздало начало стучать сильней – будто что-то прошло рядом, огромное и тяжелое… Не задело, даже не заметило, но… Незваный гость производил очень странное впечатление. Очень.

Из соседней комнаты вышла Мона. Она была все так же весела и беспечна. Зажгла свечи. Долго любовалась портретом.

– Папа, а кто приходил? – беззаботно спросила она.

– Да так, один любитель старины решил со мной познакомиться, о живописи поговорить, – привычно солгал Лукас.

– А почему ты такой бледный, и как будто чем-то напуган? Папа, признайся, что-то случилось?

Лукас задумался, не зная, что ответить. Дочка терпеливо ждала.

Внезапно взгляд ее упал на разбросанные по столу монеты.

– Откуда столько денег? – изумленно воскликнула Мона. – И книга любимая твоя, она же тут лежала, я точно помню… Эта, с картинками.

– Книга… ну, понимаешь…. даже не знаю, как сказать…

– Неужели ты ее продал?

– Ну, да… Да, продал, конечно, почему бы и нет? – с готовностью ухватился за слова дочери Лукас. – Я ж эту книгу всю изучил вдоль и поперек, картинки, то есть, изучил… наброски, какие хотел, уже сделал. А тут такое дело, человек много лет ее искал… Видишь, как хорошо заплатил!

– Да, но…

– Вот я и подумал, деньги еще понадобятся, – торопливо продолжал Лукас, – прочесть-то книгу я все равно не могу! А человеку пригодится. Он так обрадовался, когда книгу увидел.

Мона опять поверила отцу. Грустно взглянула на разбросанные по столу монеты и, ничего не сказав, вышла из комнаты. Отец облегченно вздохнул, радуясь, что неприятный разговор закончен. Больше он к этой теме уже никогда не возвращался.

Глава 8

Наутро Свен, позавтракав под брюзжание матери, поплелся в кузницу. Работа не хуже и не лучше другой… да что там, паршивая, честно сказать, работа – но на многое ли может рассчитывать смышленый предприимчивый парень в захолустье? Свен считал себя очень смышленым и очень предприимчивым.

Кузнец, как обычно хмурый, встретил кивком. Пока Свен переодевался, Мейдер угрюмо бурчал что-то под нос, с дребезжанием перебирал инструменты и зевал. Потом отошел в угол к черной доске, где мелом были обозначены заказы. Писать мастер не умел, и обходился какими-то значками собственного изобретения, в которых никто, кроме него, не мог разобраться. Свен как-то предложил хозяину вести записи, но, получив суровую отповедь, больше с этим не лез. Кузнецу, похоже, нравились собственные закорючки, ему доставляло удовольствие, что никто другой – даже самый грамотный-преграмотный – не разберется в его каракулях. Вот и сейчас Мейдер долго водил по доске заскорузлым пальцем и, наконец, выбрал:

– Партия гвоздей! Две тысячи штук!

Потом, покосившись на Свена, уже раздувавшего мехи, сердито буркнул:

– Ровней качай! Ровней! Не дергай! Пока мехи раздувать как следует не научишься, в молотобойцы не перейдешь.

Свен молча продолжал трудиться. Как же, в молотобойцы! Молотобойцем у мастера Мейдера старший сын, а там и младшенький, глядишь, подрастет… Так что в кузнице Свену карьеры не сделать. Да и то сказать – карьеру… В кузнице-то. Нет, Свен – парень с головой! Он может рассчитывать на большее.

Мастер уже выбрал стальные прутья для заготовок, а его младший сын принялся таскать воду в чан, когда у входа в кузницу зацокали копыта и послышались голоса. Кузнец вышел наружу, потом сунул голову в дверь и велел Свену:

– Погоди, не раздувай! Сейчас вот, подкуем лошадь господину солдату, тогда за гвозди возьмемся…

Работа ненадолго откладывалась, и Свен вышел поглядеть на заказчика. Оказалось, к мастеру Мейдеру пожаловал начальник стражи, а подковать требовалось жеребца, принадлежащего латнику самого сенешаля. Солдат, рослый статный парень в синем плаще поверх доспехов, держался очень гордо и свысока поглядывал на окружающих, в том числе и на Эдвара. А тот, как всегда унылый, нудно рассуждал вслух:

– Что ж за спешка-то… почему же именно завтра? У нас тут такие дела творятся… Эх, не вовремя, не вовремя.

– Налоги всегда не вовремя собирают, – ухмыльнувшись, заметил приезжий латник, – но тут уж откладывать нельзя. Скоро пожалует к нам герцог, самого императора старший сын. Наследник престола! Велено пышную встречу готовить, потому-то налоги собираем и за прошлый год, у кого недоимки, и на полгода вперед тоже. Принцу почет оказать – дорого стоит. Так что вовремя, или не вовремя, а завтра господин казначей с обозом прибудет в Пинед.

Свен с завистью разглядывал великолепного солдата, блестящие доспехи, длинный меч, шпоры, побрякивающие при каждом движении красавца. Конь латника тоже показался подмастерью великолепным скакуном, хотя, скорей всего, жеребец был не породистый – Свен в лошадях не разбирался. Вот это жизнь, подумалось помощнику кузнеца. Вот это настоящая жизнь! Походы, сражения, а какой конь! А меч! А доспехи! Эх, если бы ему, Свену, только шанс показать себя… уж он бы стал отличным воином.

– Да я не к тому, – махнул рукой Эдвар, – налоги – не моя печаль. Разбойники у нас в лесу. Банда Марольда Черного. Черный – колдун, ловко ворожить, злодей, наловчился, никак его поймать не могу. Нынче нанял мага знающего, чтобы Марольда извел своей волшбой, да где там!

– Что, одолел разбойник приезжего колдуна? – спросил солдат.

– Одолел, еще как одолел! Чародей этот бродячий так от нашего Марольда бежал, только пятки сверкали!

Свен подумал, что начальник стражи не без некоторой гордости говорит об удачливом местном разбойнике. Да что там! Парень и сам ощутил, что где-то даже рад – вот, мол, как наш колдун утер нос пришлому! А что разбойник – так все они, чародеи, друг друга стоят.

– Про Марольда и у нас в Гонзоре говорят, – отозвался солдат. – Вот поэтому и требуется, чтобы вы, мастер, со своими людьми господина казначея по дороге встретили. Дополнительная охрана не помешает. Вряд ли разбойник отважится на большой караван напасть, но все же… Что, готово?

Кузнец закончил работу, латник расплатился, и, садясь в седло, бросил сверху вниз:

– Так что, мастер, завтра встречайте казначейский обоз. Ну а я еще раз в магистрат ваш загляну, потороплю насчет налогов.

Свен с тоской уставился вслед великолепному всаднику. Эх… Вот бы так, на коне…

– Ну, чего спишь! – прервал мечты подмастерья сердитый окрик Мейдера. – Раздувай мехи, соня! Нам две тысячи гвоздей сковать нынче…

* * *

Весь день, качая рычаг, а затем, помогая мастеру Мейдеру пересчитывать гвозди, Свен вспоминал красивого всадника и мечтал о геройских подвигах. Он даже не пошел, как обычно после работы, в «Счастливое колесо» послушать рассказы приезжих – сразу отправился домой, чем вызвал волнение матери: не заболел ли?

Нет, не заболел, а просто задумался – к чему он, Свен, теряет лучшие годы в кузнице Мейдера? Мир так велик – а он торчит в маленьком захолустном городишке в Гонзоре, на окраине Империи! И ладно бы на южной границе, где, говорят, снова разгорается война с нелюдями… Нет, в Пинеде не происходит ничего интересного, а самые красивые девушки крутят любовь с разбойниками.

На следующее утро, когда Свен явился в кузницу и собрался переодеться в рабочее платье, Мейдер остановил его:

– Не спеши! Сегодня работаешь не у меня!

– Как это?

– Слыхал, что вчера солдатик нашему Эдвару толковал? Про Марольда, про обоз казначейский? Так вот, нынче велено созвать городское ополчение. И ко мне из магистрата приходили, одного человека нужно на службу отправить.

Свен не верил собственным ушам.

– Ополчение? А что, будет война?

– Какая война, дурень? – Мейдер нахмурился. – Наша стража выступает обоз встретить и через лес проводить, понял? Поэтому соберут десяток олухов вроде тебя, поставят ворота стеречь да за порядком на рынке присматривать, вместо парней Эдвара. Война… При тебе ж вчера этот малый в синем плаще с нашим капитаном толковал. Вот что, Свен, я тебе скажу: нашему брату следует ухо держать востро, и все, что важные персоны при нас говорят, мотать на ус. Глядишь, где и обломится толика выгоды. Заказ какой, или еще что-то. Понял? Эй, ты меня понял?

– Да, мастер…

Свен загрустил. Войны не будет. Опять не будет ничего интересного. Правда, с другой стороны, хорошо уже, что не придется целый день торчать в кузнице, качать мехи, таскать уголь и подсчитывать гвозди.

– А если понял, дуй в магистрат. Писаря знаешь? Найдешь его, скажешь, мастер Мейдер прислал. Ну, ступай себе с Гилфингом…

У магистрата Свен присоединился к толпе таких же, как и он, подмастерьев, присланных заменить городских стражников. Парню выдали помятую каску, кожаную, подбитую войлоком, безрукавку, украшенную позеленевшими медными бляхами и круглым стальным щитком посередине груди, а также вооружили секирой на длинной рукояти. Должно быть, статный рослый Свен выгодно отличался от сотоварищей, потому его назначили охранять ворота, чтобы господин казначей, въезжая в Пинед, видел молодцеватого подтянутого стражника. В помощь назначили троих подмастерьев, да наказали им не слишком высовываться, когда явится начальство.

Свен занял пост в городских воротах. Вскоре мимо подмастерья протопали полторы дюжины стражников, возглавляемых Эдваром – командир, угрюмый, как всегда, по случаю похода оседлал смирную лошадку и пристегнул к поясу меч в украшенных бляхами ножнах. Свен проводил земляков равнодушным взглядом – эти вояки не вызывали у парня зависти, как давешний гонец – и приготовился скучать.

Мимо покатили крестьянские возы, запряженные унылыми клячами, которых понукали столь же унылые возчики. Тоскливое зрелище.

* * *

Поднялось солнце, в доспехах стало жарковато, но Свена не раздражала ни жара, ни застарелый запах пота, пропитавшего куртку. Он чувствовал себя большим начальником и даже пару раз прикрикнул на подчиненных ему подмастерьев – не зло прикрикнул, а так, для порядка. Однако и ему, в конце концов, надоело разыгрывать из себя важную шишку, тем более, что на проезжих Свен особого впечатления не производил.

Удостоверившись, что повозки катятся, а путники шагают в обе стороны без его участия не менее успешно, чем когда он покрикивает, Свен решил оставить подчиненных глотать пыль в воротах, а сам поднялся на башенку.

С невысоких пинедских укреплений округу было видно не очень-то хорошо, обзор загораживали поросшие лесом холмы. Бугристые зеленые склоны волнами уходили к горизонту, лишь кое-где изредка попадались расчищенные поля, засеянные пшеницей, да маячила вдалеке колокольня. Свен снял каску и подставил потный лоб легкому ветерку. Здесь, наверху, было все же чуть прохладней, чем в пыльном портале ворот.

В душном чуть колышущемся мареве поплыл колокольный звон. Сперва зазвонили в часовне, что едва виднелась за холмами, затем – в невидимом отсюда монастыре, потом и в городской церкви подхватили. Значит, уже полдень… Интересно, когда появится казначейский обоз? Там наверняка есть на что поглядеть! Будут важные персоны, писари и чиновники, будет сам казначей, будет охрана в красивых доспехах, таких, как у вчерашнего гонца. Свен замечтался и не заметил, что к воротам изнутри подошли трое членов городского совета. Свена окликнули.

Толстый краснощекий старшина ткачей поинтересовался, не видать ли обоза. Свен развел руками – нет.

– Странно, – заявил толстый ткач, – хотя бы показаться должны… Время-то уже им до нас добраться. Ну, ничего, подождем… Однако, жаркий нынче выдался денек!

– Точно, – согласился другой мастер, – жарко, да и парит. Пожалуй, к вечеру грозу жди. Дождичек соберется.

– К вечеру? Да нет, похоже, совсем скоро, – возразил третий, – вон как потемнело.

Все задрали головы и поглядели в небо. Свен, не удержавшись, тоже уставился вверх. Удивительное дело, не видно ни облачка, тем не менее, стало темнее, притом, что солнце палит по-прежнему, да и ветер сильней не сделался. В небе над Пинедом происходило что-то непонятное.

Свену почудилось, будто ветерок иногда доносит отзвуки сражения. Парень перестал пялиться в посеревшие небеса и уставился на дорогу. В отдалении, почти у самого горизонта, где тракт скрывался в лощине между двух лесистых холмов, клубилась тьма. Похоже, что там вдруг наступила ночь – такая маленькая, крошечная ночка, темноты в которой хватило лишь, чтобы застлать черным пологом небо над дорогой и покатыми, поросшими кривым подлеском, скатами. В мареве изредка сверкали вспышки – будто и впрямь разразилась гроза, о которой толковали члены городского Совета, да только ни туч, ни дождя не было.

Свен хотел крикнуть, объяснить, привлечь внимание земляков к тьме вдали, но никак не находились нужные слова, да и какие слова-то? Как можно описать клубящуюся между холмами тень, превратившую светлый день в ночную темень над дорогой?

И вдруг нужное слово нашлось. С трудом, пересиливая себя, Свен просипел, тыкая пальцем вдоль тракта:

– Марольд! Марольд Ночь!

И тут же, словно имя разбойника сняло запрет со стихии, задул холодный ветер, несущий вопли, грохот и лязг оружия. Возчики в воротах придержали коней, кто-то выбежал наружу, чтобы выглянуть из-за телег, какой-то крестьянин привстал на облучке. Все смотрели и слушали, а Свену, глядящему с башенки, уже были видны черные точки, медленно выползающие из облака мрака и спешащие по дороге к Пинеду – беглецы, спасающиеся от людей Марольда, напавших на казначейский обоз.