Текст книги "Шаль ламы. Повесть и рассказы (с иллюстрациями автора)"

Между 10-м и последним 11-м классами школы родители решили отправить своего единственного и любимого отрока в летнее каникулярное время к родственникам в Красноярск, на родину отца, всех его близких и далёких предков. Туда же вылетели самолетом дядя Володя с сыном Мишей. Они тогда жили в Чехословакии, в Праге.

После нескольких приятных дней, проведённых в Красноярске и его близких окрестностях, решили отправиться в самую настоящую тайгу. Напасли съедобных припасов на несколько дней. Экипировались двумя ружьями для мальчишек. Дичь и рыбу будут добывать на месте соразмерно нагулянным аппетитам. Погода устоялась славная, теплая, без дождей. Клев будет отменный. Хариус в потребном «от пуза» количестве им обеспечен. По такой погоде с ночлегом не будет проблем. Палатка и спальные мешки – лишняя тяжесть. Ходить по тайге нужно легко, с удовольствием, а любые неожиданности и невзгоды преодолимы, когда есть на свете такой бывалый таежник, как дядя Миша!

Добрались до нового города – Дивногорска. Потом на попутках до начала настоящей тайги. Дорога уходит левее, не проявляя желания удаляться от здешнего владыки, Енисея. А им нужно вперед и вверх, на невысокую перевальную гряду. Сворачивают на лесную тропинку, которая по мере передвижения по ней истощается, становясь едва заметной в горной тайге. Подъем на перевал тянется долго.

Привал на вершине, а дальше путь пролегает по длинному пологому спуску в долину Бирюсы. В ходьбе и наблюдениях всяких разностей скоротали остаток дня. С вечерней зарей спустились к Бирюсе. Развели таежный костер и сготовили немудреный ужин. Рыбачить с усталости не хочется, все надеются на завтрашний день и приток Бирюсы – небольшую речушку Соржаково, вдоль которой намерены подниматься дальше.

Подоспел душистый костёрным дымом кипяток для чая. Дядя Миша щедро, в полгорсти, сыпет с свою большую кружку чайную заварку, заливает крутым кипятком и долго греет ее содержимое у самого огня. Получается плотная черная жидкость, называемая «чифирь». Этот напиток он освоил в свою недолгую тюремную бытность и пристрастился к нему на всю оставшуюся жизнь. Круто насыпается сахар – без него черный деготь в рот не лезет – и пьется за милую душу. Говорят, зэкам заменяет водку.

Пригубил и Владик дядин напиток, но пить не смог, зато на всю предстоящую жизнь пристрастился к крепкому свежезаваренному чаю.

Разговор у костра тих, нетороплив. Говорят дяди, младшее поколение слушает без внимания, засыпает, топыря слипающиеся глаза. Голос дяди Володи:

– Мишка, кончай чифирить. Не часто мы с тобой видимся. Мальчишки спят, давай нальём из неприкосновенного запаса чего покрепче.

– Давай, Володька, доставай, разливай. Я давно хотел тебя спросить. Как ты в партию попал, и что тебя в ней так держит?

Отвлёкшись на священнодействие – наполнение походных кружек заветной жидкостью – младший брат промедлил с ответом.

– А ты сам, почему в партию не вступаешь? – вопросом на вопрос ответил он.

– Ну, нет! Я ж, ты понимаешь… (намекает на отсидку, но при племянниках умалчивает) и потом, не нравится мне многое в наших советских делах. Сталина развенчали, сам знаешь, что творил. Теперь новый, кукурузник… Я, Володя, не пойму, как тебе-то не тошно на партийной работе, парторгом. Нет, не по мне такие дела.

– А я на фронте вступил, как многие, как Шурка. Там выбора не было, предложили, значит нужно, за родину, за Сталина. А потом Клавка с тёщей все мозги проели – давай двигайся по партийной линии. А я человек слабый, внушаемый, сам знаешь. Был хорошим дорожным инженером. Нашли связи, пристроили в Автоэкспорт. Пожили в Монголии, в Болгарии, теперь в Чехословакии. Продвинули парторгом, чтобы крепче держаться с моим слабоволием. Может, потому и запил сильно. Тут на вольный просторах меньше тянет, но всё равно, привычка. Клавку в Праге во всех пивных знают – каждое утро спасает меня «после вчерашнего».

– Володька, хватит о грустном. Я между делами своими научными интересовался нашими предками. Сам узнал немного, кое-что от нашей тёти Дуни, которая много помнит из прошлого века. Наш прадед Иван Иванович Нашивочников был продолжателем знаменитого красноярского рода Нашивошниковых, якобы славного разного рода великими деяниями ещё при Петре Великом и после. Я пробовал узнать о нашем роде в Красноярском краеведческом музее, но там только руками разводят. Полистал в библиотеке некоторые старые книги. Там встречается эта фамилия, большей частью в связи с неизвестными сегодня путешествиями по югу Красноярского края, по Саянам. «Охота к перемене мест» – это, видно, у нас в крови. Ты вот, по дальним странам мотаешься, брат-Женька в Азербайджане осел, Галя с мужем-бурятом на северах живёт, а я, к слову будет сказано, ты знаешь, в студенческие годы с товарищами-студентами на байдарках аж из Иркутска до самой Москвы плавал, многими местами дикими, не хожеными. Лишь охотников и староверов встречали. Только Шурка с Тамарой оседлые.

Помолчал минутку и продолжал:

– Тётя Дуня ещё рассказывала, что мать наша, Юлия Ивановна доставала хранившуюся в роду старинную шёлковую шаль, красную, толи оранжевую, с лиловыми цветами и длинными кистями. Шаль эту подарила царица, кажется Елизавета или Екатерина Вторая, нашему предку Нашивошникову, привёзшему в Москву щедрые сибирские дары. Но больше эту шаль никто не видел – спрятала её куда-то Юлия Ивановна. Видно, боялась, что найдут и отберут. Тогда, сам знаешь, могли и посадить, если б узнали про царский подарок. Нужно поспрашивать у неё, пока жива, и у Тамарки, – не затерялась бы она.

– Мишка, как интересно! Как бы побольше об этом узнать?

– Да, Володя, много хочется узнать о наших предках. Но у нас старые книги и документы достать трудно. В Москве бываю редко, в Ленинку ходить некогда. А с архивами морока большая, и мало сохранилось старых – часто горели города сибирские. Надеюсь, подрастут наши спящие мальчишки, узнают больше. Через день-два дойдём по Соржаково до вершин водораздельного хребта, поглядим, хоть издали, на большие Саяны, хранящие чудесную красоту и многие тайны. А пока, давай тоже укладываться. Завтра будет большой трудный день.

Спустя положенное время наступил полагающийся рассвет. Неторопливо вылезающее из-за гор солнце высветило розовыми утренними лучами далекие вершины и густой гребешок противолежащей гряды. Затем, медленно опуская границу ночи и дня по окружающим склонам гор, выползло самолично и окончательно пробудило таежный лагерь.

Забраться на водораздельный хребет не суждено было. После ещё одного дня пути вверх по мелководной речушке Соржаково, скудной рыбалке на хариуса (погода начинала портиться) устроили по наклонным жердям укрытие из елового лапником для ночлега, прикрылись плащами и… всю ночь мокли под потоками сильной ночной грозы.

Дядя Миша, поднявшийся раньше всех, не теряет самообладания. Бодрясь, подбадривает остальных. И, первым делом, начинает разводить огонь. О сухих дровах мечтать не приходится. Кажется, что вездесущая вода пропитала все сущее кругом и всюду. Тут все вполне наглядно и воочию убедились, что Михаил Андреевич – бывалый таежник. Он настрагивает ершиком тонкие палочки, хитро укладывает сырые дрова и… о чудо! – костер, нехотя, разгорается.

Чуть обсушившись, пришлось тронуться в обратный путь (какая рыбалка после разлива помутневшей речки!), с трудом преодолевая могучие потоки бывшего ручейка Соржаково, ставшего полноводным и бурным после ночной грозы. В конце долгого утомительного дня обратного пути подоспевшая густая летняя ночь накрылась ясным звездным небом. Как раз к ночи добрались до строящейся Красноярской ГЭС, не успев даже вволю полюбоваться сказочным лунным пейзажем ещё не перекрытого плотиной могучего Енисея перед гирляндами ночных огней грандиозной стройки века.

Так и не увидев воочию, хоть издали, красоты главного Саянского хребта, пришлось довольствоваться состоявшимся вскоре походом на красноярские Столбы во главе с легендарным основателем этого заповедника в 20-е годы – 76-летним Александром Леопольдовичем Яворским, двоюродным дедом наших мальчишек, мужем тёти Дуни. Помимо того, что он спас нашего юного балбеса от падения со столба «Дед» и неминуемой гибели, было много других впечатлений. Перед ночлегом в большой избе администрации заповедника удалось посмотреть цветной любительский фильм о красотах диких Саян, с потрясшими молодой впечатлительный организм москвича панорамами горной страны – дикими снежными вершинами, таинственными каньонами и огромными изумрудными цирками, бескрайними и безлюдными далями, полными истинной свободой от всего прочего мира. Засыпая на застеленном ватниками полу избы, долго виделись за смыкающимися веками глаз волшебные и невиданные прежде красоты. С того времени московский мечтатель «заболел» Саянами и всю будущую долгую жизнь, явно или не явно, стремился к ним…

…Примерно в то же время года, но лет на тридцать раньше и совсем не в Сибири, пионер из-под Ростова-на-Дону Митя Гордиенко донес на семейную пару, собиравшую в поле опавшие колосья. В результате муж был приговорен к расстрелу, а жена – к десяти годам лишения свободы со строгой изоляцией. Митя получил за этот донос именные часы, пионерский костюм, сапоги и годовую подписку на газету «Ленинские внучата». Мог ли он мечтать о таком счастье? О Саянах он даже не слышал, не мечтал и не стремился туда. Широк был круг интересов подраставших в разное время юных поколений советских людей.

Но не пора ли юному Владу и его родственникам отдохнуть от нашего пристального внимания? И так затянулась их история.

А как там поживают наши знакомые из конца шестнадцатого века? Сейчас узнаем.

ГЛАВА 4. Шестнадцатый век (окончание)

Гроза за атаманским шатром разгулялась в полную силу. Частые всполохи молний, сопровождаемые близкими раскатами грома, на мгновения ярко озаряли нутро шатра, скудно освещаемым ночным светильником. Это, однако, не мешало мурзе Тимеру начать свой долгий неспешный рассказ, а лишь придало ему ещё больше драматической остроты. Мурза до рассвета рассказывал Ермаку удивительную историю о своих странствиях, а потом и поисках чудодейственной шали. Ермак слушал его с нескрываемым любопытством и интересом к неведомым ему местам и событиям.

Мурза заговорил:

«Как уже поминал доселе, добрался я плывучем караваном до моря-Каспия. Преодолел его без особых штормовых невзгод да перебрался на караван верблюжий. Двинулся дале по проторенной большой шёлковой дороге.

Долго ли коротко, через раз, два, три.., кажись, дней десять пути, миновали аулы да кишлаки, малые грады да грады поболе. Кой-какие базары были, помалу начали наш товар на заморский менять. Путём пыльным и знойным да с торговлей попутной, меж других караванов добрались до великого каменного града Самарканда. Сделали здесь привал большой для отдыху и ночлега в караван-сарае.

Град сей шибко великий, покрытый сплошь глиняными без окон избами да заборами с узкими проходами меж ними. Где пошире, там арыки вырыты, да шибко вонючи. Дожди редки в ту пору, арыки помоями полнятся. Кабы не зловонность та, не было б места краше. Базары там велики да богаты, было, чем отовариться. Там да сям чайханы прохладные в местах мало-мальски тенистых. Торговали там и живым товаром – молодцами крепкими да девицами красными – да мы не по той части были.

Повидали обширну площадь главную, прозываемую Регистаном. Обозрели дивное строение, медресе Улугбека, покрытое узорной каменной резьбою с цветными вставками. Одна сторона его занята караван-сараем, нашим пристанищем.

Хорош град Самарканд! Чудно и затейливо обитают тамошние рабы и слуги Аллаха…»

Любопытно стало Ермаку слушать про страны дивные и их обычаи, ему незнакомые. Молча слушал он мурзу, не прерывал.

Вдруг, шум чуть стихающего ливня прервал особенно сильный и продолжительный раскат грома. Перед тем, почти в одно время, под светом небывало яркой молнии засветилось всё нутро шатра, заблестело его нутряное убранство. Замолк мурза, но ненадолго, и снова продолжил свой рассказ:

«Покинули мы славный град Самарканд да день за днём, вёрст по полсотни, продвигались по местам пустынным от одного оазиса к иному, пока не достигли страны Кашгарии, у нас прозывают её Восточный Туркестан.

Путь наш лежал меж градами большими и малыми, дай Бог памяти, да не упомнил все их прозвания. Племена там разные, воинственные, веками враждуют меж собой, служат разным богам. Братья мои по крови, мусульмане, часто воюют с тибетскими и монгольскими буддистами, с прочими идолопоклонниками. Проникли туда даже христиане да кой-где закрепились, обосновались. В такой сумятице, случалось, доставалось и нашим караванам купеческим, да, хвала Всевышнему, нам и прочим было кое-чем защититься. Сказывали, ране Кашгария де процветала и богатела, да войны религиозные да кровавые распри вскорости привели страну в упадок, к жалкому состоянию, коему и я был живой свидетель. Торговли стало мало, и мы там не задерживались.

На исходе третьего ли, четвёртого ли месяца пути – нынче запамятовал я, – как вышли мы из дому, перешли рубежи с Китай-страной и вошли в град не малый. Прозывают его по-разному: прежде рекли Камулом, да при мне тож, однако ходило уж другое прозвание, китайское – Хами.

Град сей обширный, да почти сплошь тенистый сад – чудный оазис средь степей и пустынь. Под густою листвою плакучих ив, тополей, шелковичных и других дивных дерев, как под шатром зеленым, лепились мелкие домики из необожжённого кирпича, в коих текла покойная, мирная жизнь.

Жители, исконные, коих ещё осталось не мало, там всё боле идолопоклонники да гутарят особым языком, живы землепашеством. Еды да питья у них обилие. Хлеб продают странникам прохожим. Сказывали ещё иные купцы, правду иль нет: гостям-иноземцам всегда рады шибко, женам де приказ дают сполнять все желания да прихоти их. Сами уйдут по делам своим да дня два-три в избы не приходят, а гости там, что де пожелают, то и делает с женами ихними. Спят с ними, аки со своими жинками, поживают в полном своём удовольствии. В этом граде да в иных неких соседних де жены любятся так, а мужья не стыдятся. Жены и красивы, и веселы, да любят потешиться. Сам испытывать не стал – не до того было мне.

Приболели два мои человека – заразы кругом шибко много да от жару шибче множится. Караван мой вырос, рук не хватало. Потребно стало поискать им подмогу. Прослышал я о торговле рабами. Нашёл дом с живым товаром.

Купил там не вельми дорого раба пригожего, Бады-Сагаан зовут, с севера из страны Тубы. Страна та бывшая ордынская. Орды уж давно не было, и рабство не единожды отменяли, но традиции кое-где сохранились – уж шибко охота сработать лёгкий куш, живым товаром торгуючи.

Сказывал он после мне о своей стране, де богатой мягкой рухлядью – горностай белоснежный, куница, рысь, соболь; заходит туда и чудо-соболь, от ярко чёрного до золотистого окраса, который кличут баргузинским с северного моря Байгал. Да ещё сказывал, мол обитают де в краях тех какие-то особые ламы с Тибета, много мудростей да тайн ведают, да не всем открывают их. Ему, охотнику дикому, не довелось изведать. Да добавил ещё: коли идти туда на северо-восток из того места, в коем мы ныне, по всей дороге жилья де почти не встретишь, лишь кочевья да стойбища малые.

Меня, грешным делом, любопытство обуяло, да ценной мягкой рухлядью прельстило. Ночь вовсе не спал, ворочался, кумекал. Порешил перекроить наново планы мои…»

На том прервался мурза ненадолго, передохнул. Дождь за шатром почти стих, лишь лёгкий шелест стекавших по шатру струй нарушал тишину уходящей ночи. Ничто впредь не прерывало плавную, чуть нараспев, речь мурзы. Разомлел маленько мурза от вина сладкого и кушанья жирного, но держался и продолжал:

«Поутру порушил наш караван. Большую часть его с товарами заморскими, с здравыми и хворыми провожатыми повернул взад, тем же путём на Русь-матушку. Оставил с собой пол дюжины лишь самых верных и крепких людей, считая с рабом купленным, да сына моего, Кирима. Вооружил ружьишками. Закупил вьючных лошадок да мелкого товару китайского – бус дешёвых из ярких каменьев, зеркал мелких, ножей, топориков да прочей пользительной в диком хозяйстве мелочи. Запасов съестных взяли не шибко много – муки мешок, соли да ещё по мелочи – кормиться будем охотой и ловлей рыбы. Сбирались, подготовлялись помаленьку, да обстоятельно в путь дальний, неведомый. Проводником стал мой новый слуга – дорогу в места родные он запомнил, когда в рабство гнали его.

Дале к восходу легла страна Китай, да тоже к восходу, но ближе к северу – страна Монголия, а за ней ещё к северу неведомая мне страна Туба. К ней нам теперь и следует путь держать.

Помолясь, кто Господу нашему Иисусу Христу, кто Аллаху по привычному мусульманскому обычаю, кто ещё кому, да в путь дальний двинулись.

Сперва шли степями пустынными с слегка пожухшим к близкой осени разнотравьем. Позади исчезал славный град Камул в дымке далёких Тянь-шаньских хребтов. Впереди, чуть в стороне, всё зримей являлись да близились отроги гор Алтайских. Свежей травы для лошадей было пока мало, да скоро подступили к среднегорью, воздух делался свежее, травы зеленее».

Мурза встрепенулся, словно стряхивая с себя такой сладкий под утро, желанный, но недоступный сон. От вина выпитого, вкусного и вольного, тоже разомлел малость.

– Пошто жмёшься, мурза? Поди, выдь наружу – полегчает.

Протёр тот ладонью глаза, вышел по спешной нужде, глотнул свежего от прошедшей грозы воздуха, вернулся и продолжил:

«Идти до страны Тубы потребно было около тыщи вёрст дорогами предгорными да тропами. Поведаю тебе коротенько.

Дня два шли плоскими долинами с болотами да озёрами до урочища Баркель. Скажу, пока не забыл, коль у тебя интерес имеется, о живности, там обитающей. Многие нам и тут ведомы: лисы, волки, косули, козы дикие, зайцы. Ещё кой-какие, но их прозваний не упомнил. Охотничали малость – Бады-Сагаан умельцем великим оказался.

Миновали Баркель-озеро да, дён спустя пять, вошли в невысокий хребет к стойбищу Цээл. То были уж невысокие отроги алтайского камени. Спустя ещё пару дён, свернули почти на запад да долго двигались ещё дён пять-шесть, пока не вышли к урочищам Тугрег и Мянгад (как упомнил прозвания эти, не ведаю, но, видать проводник наш долго об них талдычил). По праву руку миновали озеро немалое. На север двигались ещё дён пять, пока не узрели озеро, ещё много большее, Убсу-Нур. Там свернули маленько к восходу да вышли к ещё большей гряде каменной, кою пересекли, идучи к северу, да открылись нам дали далёкие страны Тубы.

Воспрянул проводник наш Бады, почуял места родные, по коим де истосковался. Дошли вскорости до речки Чаа-Холь, впадающую в реку, шибко великую Улуг-Хем, где встали на большой привал да думать стали о делах наших грешных, грядущих нам.

Осень была в разгаре самом. Степи вокруг совсем пожелтели, травы увяли, ночными морозцами тронутые. За Улуг-Хемом открывалась широкая картина гор саянских, прозываемых Саянским камнем. Вершины, дальние да ближние, совсем побелели, заснежились.

А дела наши сами собой обернулись. Совсем близко от постоя нашего обнаружилась пещерка невеликая, в коей давно обитали ламы тибетские. Пещерка та переустрона была в крохотный храм буддистский. По обе стороны от входа в пещеру эту в скале выбиты два каменных болвана мужеска полу, стоящие при саблех. За ними иные болваны, стоячие да сидячие. Бады свёл нас с самими ламами, коих было числом двое, да на наречии своём втолковал им, кто мы и пошто сюда явились.

Убедясь в намереньях наших добрых, ламы прониклись доверием. Поведали нам, что по Урянхаю – так сей край ещё прозывается – и степной Тубе де буддийские монастыри ныне строят не малым числом. Уходят де скоро туда они, тут уже ненадолго, и Чаа-хольская пещера стала не нужна им. Была у них ране де в пещере шаль, чудодейственная, да ныне не стало. Дальше поведал лама такую историю.

Принесли они шаль ту с собою де с самого Тибета. Были с ними ещё двое лам, один наипервейший. Проведал он, что де в дальней стране Бурятии тоже стал продвигаться буддизм тибетский, да с немалыми трудами. Крепко там шаманство дикое и де шибко противилось новой вере. Порешил главный наш лама великий подвиг свершить для скрепления веры нашей в дальней северной стране. Взял он шаль тибетскую да отправился с другим ламой в путь неблизкий, в страну дальнюю, и Бог им в том подмогой стал. Путь держали они на самый север той Бурятии, где правило шаманство, к священной шаманской горе Асектамур – по ихнему чёрной, чёртовой горе – возле коей вознамерились де поставить первый в краях тех монастырь праведный.

Открылся тогда и я ламам, что сами мы де из страны великой, да дальней. Радеем душой да сердцем о многих бедах да невзгодах неправедных, в ней царящих. Шибко де надеемся на вспомоществование лам святых в избавлении от тех горестей. Готовы сами этого ради на подвиги любые. Слёзно молил я ламу милостивого посодействовать тому да указать путь в ту страну дальнюю, куда лама их, наипервейший да наимудрейший, свой путь де направил, дабы пособил нам, чем сумеет.

Посовещались ламы меж собой, покумекали да порешили ответ дать да поведали нам: «Ламы те наши ушли далече. Кой-какие направления скажем вам. Идти надобно долблёнками супротив течения. Тут в скорости на Улуг-Хеме шибко большой порог, трудный, но проходимый по большой воде у берега. А дале по большему истоку Улуг-Хема – Бий-Хему и реке Кандаре (ещё тамошние жители прозывали её Хамсарой) трудных порогов не будет, окромя водопада великого. Как ламы шли далее, мы не ведаем, да путь держать было надобно к северу, к перевалам саянским да рекам за ними, а дале к Байгал-морю и святой горе Асектамур. Путь неблизкий да трудный, однако к зиме грядущей, опосля этой, верно, доберётесь. Наипервейший лама наш зело мудр да благочестен. Достиг он высшего просветления да вам пособит».

Замолк лама да дюже обнадёжил нас.

А дело и впрямь к зиме скорой двигалось. Зимы в краях тех дюже лютые. Но деваться некуда. Надобно было к зиме обустраиваться. Отдали местным пастухам лошадей. Тубинец наш Бады пособил привлечь на подмогу нам соплеменников. Леса доброго близ не водилось. С новыми помощниками стали добывать топляк из Улуг-Хема на постройку зимовья. Сгодились растущие кое-где тополя и прибрежный ольшаник, сушняк для костра и очага. Утеплили немудрёный сруб да крышу сухой травою, очаг сложили из каменьев да глины. Наловили в Улуг-Хеме, в притоке его Чаа-Холь и прочих, поболе тайменя да хариуса, засолили, накоптили. Пастухи снабдили вяленым мясом, диким луком да другим довольствием. Пособили с тёплой одёжей и обувкой. Взамен наших лошадей и привезённых диковинных подарков, обещали де к весне изготовить у своих родичей в горной тайге лодки-долблёнки, лёгкие да по мелководью шибко ходкие, для грядущего пути по саянским и иным рекам. У них же добыли за зиму, сколь смогли, пушнины для нашего нового купеческого каравана.

В тех хлопотах да заботах минули конец осени и начало зимы. А там до весны было недалече. Простились с любезным проводником нашим. Дождались большой воды да тронулись в путь, как указал лама. Всё было точно по его словам. Бичевой прошли Хутинский порог (так он там прозывался) на Бий-Хеме. Скоро свернули по леву руку от Большой Реки в реку Кандару.

Кандара-река оказалась широкой да шибко дивной. Пойменные леса красоты редкостной. Горы кругом с путём нашим помаленьку росли, но гольцов не было. Течение быстрое, да не шибко трудное для хода долблёнок, сменялось долгими, широкими да глубокими, на три-четыре версты плёсами. Порожки были не велики. Таёжные горные берега по малу сближались. Идти было не тяжко, покуда не пришли к водопаду, широкому, высотой в пять или боле саженей. Водопад сей был по всей ширине полноводной тут реки. Надобно было тянуть лодки берегом да плыть дале до великих горных озёр. Обнесли. У подножья водопада хариуса наловили да накоптили, покуда обнос делали, немеряно.

Красот таких зреть мне ране не доводилось, да самое диво ожидало нас вскорости впереди».

Замолк мурза ненадолго, погрузившись в приятные воспоминания и устав от долгого своего рассказа. Притомился, видимо, и Ермак-богатырь, в ночи бессонной мурзу слушая, – как, возможно, подустал и ты, мой читатель, – но вида не подал, и интерес к странам неведомым и приключениям мурзы у него не иссяк.

Остатки дождя ещё висели в светлеющей ночи. Сквозь неплотные стыки шатра, внутрь его, стал проникать робкий и зыбкий свет грядущего утра и свежие струи промытого грозой и прохладой уходящей ночи воздуха. С робким щебетанием просыпалось и степное птичье племя, словно ожившее после долгих, изнуряюще знойных дней. А рассказ мурзы предстоял ещё долгий, с терньями и многими приключениями на его длинном пути. Вдохнув глубоко, он продолжил:

«Озёра, горные да немалые, не заставили долго ждать себя. Сперва вошли в первое — Алды-Дэрлиг-Холь, или Дотот. Проплыли озером с «чудными видами его на горы высокие, лесистые. Стали постоем на открытом мысу при впадении в озеро Дотота-реки.

Проведали путь дальше до огромного водопада, саженей в десять, за коим тянулась на две версты прозываемая местными охотниками «дототская труба» – глубокий каньон с отвесными стенами над потоком ревущей реки. За оным каньоном поджидал нас и вовсе дивный водопад о трёх могучих струях, саженей в двадцать высотою, сверкавший под солнцем гранями алмазными да яркими радугами многоцветными. Пред водопадом «чудным – разлив широкий, из коего потребно будет идти втекавшей в него рекой.

Препоны стояли нам не малые. Меж двумя водопадами потребно было делать посуху двухверстный обнос. Передохнув день да сил набравшись, двинулись в тяжкий путь. Опосля долгого обноса сделали ещё днёвку для роздыха. Дале больших препон долго не было – пороги и шиверы, немногим числом, проходили бичевой либо невеликими обносами.

Вёрст сорок или боле шли Дототом и его притоками до горного перевала в бассейны рек, текущих к Байгал-морю. По перевалу шли озерцами, ручьями мелкими, мхами да болотами. Путь на полярну-звезду держали. Волок долгий и тяжкий вели, почитай, поболе недели. После зело долгого перевала продвигались реками, сперва мелкими и шиверистыми. Да мы попривыкли к пути такому, тяжести сносили не шибко трудно, однако пороги да шиверы проходили с опаской. Кочевые охотники дорогу да тернии на ней указывали.

Спускались сперва Кадрос-рекою, коя день на день становилась быть полноводнее. Из Кадроса вышли в реку Кара-Бурень, коя была притоком большой Уды-реки. На Кара-Бурени с товарищем нашим беда стряслась – выпал он из долблёнки на коварном Ганджор-пороге, утянуло его в стремнины, так и на сыскали. Осталось нас шесть душ, считая со мною да с сыном моим Киримом.

Из Уды вошли в Селенгу, а там, хоть не близкий и не прямой, да неминуемый путь к Байгал-морю.

Много сказывать не стану. Реки эти, хоть долгие, но ото дня ко дню делались щирше да спокойнее. Скажу только, что попали мы в страну Бурятию. Люди в ней – большинство мирные, живут вдоль рек охотничьим промыслом и рыбою. Нас встречали без вражды, да мы помаленьку вели с ними дела купеческие.

Так не шибко, но верно вошли мы в Байгал. Берега тут были не горные, да простор морской – широкий, без края. На Байгале-море о ламах давно наслышаны. Северную сторону моря, кою населяли больше тунгусы, прозывали «ламой», что шибче уверило нас в пути правильном. Тунгусы же и дале нам путь указывали.

После долгого пути, лето было на исходе, однако ж баловало нас тёплыми днями да прелестными видами Байгал-моря. Свежий ветерок с обширной водной глади добавлял больше приятности. Плыли вдоль берега к северу. Берега становились быть круче, лесистее. В устье Баргузин-реки долго «пожили, с охотчими людьми торг наладили. Соболей баргузинских сторговали немерено.

Оттуда нам велено было плыть ещё дале к северу. Байгал там пойменный, с проливами и островами. После устья верхней Анги велено было искать устье реки иной, поменьше, коя шибко холодная. Рыбаки буряты де укажут. Вверх по ней и путь держать. А дале другие де укажут. Великого старого шамана и новых лам там де все ведают.

Так и сделали. От северной макушки Байгала по шибко студёной реке, кою, как сказал, тут звали по-ихнему «холодной», в западну сторону долго путь держали. Отодвинулись от Байгала, и вскорь река пошла густою хвойной предгорной тайгой.

Шли по ней долго, дён с дюжину. Где плыли, где бичевой да волоком, покуда не добрались до указанного нам тунгусами да бурятами места. Тут холодна-река изворот делала да приток принимала. Дале потребно было пешим ходом и волоком некрутым уклоном вверх идти, покуда не явилось взорам нашим дивное озеро, аки зеркало ясное в изумрудной горной долине. За озером, за высоким таёжным склоном, узрели мы, наконец, высокую шаман-гору заветную, долго жданный и долго искомый Асектамур.

Подъёма к нему чрез густую тайгу мы не сыскали. Буряты охотчие, кочевавшие там, указали нам путь потребный да нетрудный к подножью горы. Идти надобно было сперва озёрной водой, а после вытекающей речкой до знакового места с пологой дорогой к горе.

Передохнув дён два у озера – шибко притомились по перекатам студёной реки да волоку к озеру, да и цель наша близка была – пустились снова в путь к уже близкой, заветной горе Асектамур. Проплыть пришлось по речке пол дня, берега коей стали болотно-равнинными. Во всё время пути сего по извилинам реки, гора-призрак – властная хозяйка всего кругом, являлась то с одной, то с иной стороны, держа нас в своих крепких объятиях.